Книга посвящена обоснованию природы языкового знака. Не раскрыв сущность языкового знака, не познать и механизм взаимодействия языка с мышлением, речью, текстом, действительностью

Стремительное развитие языкознания вовлекло лингвистов в бум нового направления – утвердилась концепция «лингвистики текста», наступил очередной этап лингвистических заблуждений. В «тексте» сконцентрированы все проблемы теоретического языкознания, но некоторые лингвисты пишут о «тексте» так, как будто до сих пор не существовало науки о языке со всеми её атрибутами, не было грамматики, семантики, логики, психологии, материалистической диалектики. И вот пришли новые лингвисты и всё начали с белого листа. Благо бы доказывать что-то новое, ан нет – устоявшиеся понятия с их устоявшейся терминологией начали называть по заграничному и наклеили на них новые терминологические этикетки. В высоких научных журналах они о тексте рассуждают так же, как они читают лекции своим студентам первого курса по программе вуза. Но существует, кроме вузовской программы и эмпирического языкознания, ещё и теоретическое языкознание. Однако находятся и такие защитники теории «лингвистики текста», которые с порога отвергают любую критику в её адрес.

Прежде всего надо разобраться, как в этом лингвистическом направлении понимается «текст». Большинство концепций «лингвистики текста» формулируются таким образом, будто в истории языкознания они не имеют предшественников и призваны заполнить «пустоту». «Лингвистика текста» возложила на себя обязанности изучать традиционные проблемы стилистики и поэтики – иногда весь грамматический анализ текста сводится к чисто стилистическому описанию.

Текст, по мнению Колшанского, «функционирует в обществе в качестве основной языковой единицы» [Колшанский 1984 : 35]. Текст «заслуживает ... изучения как полноценной единицы языка [Там же : 46]. « ... текст является единицей коммуникации, в то время как предложение является единицей языка» [Там же: 94]. «Текст есть макроединица языка» [Там же: 115]. «Творческое развитие» марксизма вылилось у Колшанского во введении в языкознание новой структурной единицы (кроме фонемы, морфемы, слова, предложения) – «текста». Если согласиться с тем, что текст есть высшая структурная единица языка, то мы должны допустить, что текст должен каким-то образом сочетаться, взаимодействовать со всеми остальными текстами, образуя структуру о д н о з н а ч н ы х единиц, т.е. таких «текстов» как «Евгений Онегин», «Война и мир», «Тихий дон», всех газетных текстов, которые должны соотноситься друг с другом, образуя с т р у к т у р у «текстов», выбросив из которой хотя бы одну структурную единицу (например, «Тихий дон»), мы разрушим всю структуру тексстов. А между тем «текст», эта «новая» структурная единица языка, не в пример настоящим, более низким структурным единицам (фонема, морфема, слово, предложение), сама по себе содержит не только смысл, но и законченную научную теорию, художественное прозаическое или поэтическое произведение. Более того, каждая из структурных единиц (предложение) этой «большой» структурной единицы, «текста», сама выражает логическое суждение как законченную мысль, сама состоит из слов, морфем, фонем. Как справедливо пишет Э. Бенвенист, выше предложения в языке нет никаких, более высоких структурных единиц.

Что же такое «текст»? «Если вы не знаете ассирийского языка, то ассирийские письмена покажутся вам совсем не письменами, а р и с у н к а м и, а глиняная пластинка с такими письменами – кирпичом. Содержание текста есть явление п с и х о л о г и ч е с к о е, а не физическое» [Рубакин 2000 : 10].

Как известно, текст содержит в себе какой-то смысл, который не может быть не выраженным в каких-то единицах, т.е. в логических формах мысли. Но эти формы становятся понятными читателю (слушателю) через соответствующие единицы грамматики. Что же это за языковая структурная единица – «текст», если он есть психологическая, логическая, грамматическая, эстетическая, коммуникативная единица, служащая источником возбуждения в нашем сознании многочисленных ассоциативных, мыслительных структур, законченная в самой себе некоторая идея, вынесенная в материальной, знаковой форме за пределы человеческого мозга? Только непониманием сущности языка можно объяснить причисление «текста» к высшей единице языка, как его «макроединицы» (кроме фонем, морфем, слов, предложений) (Колшанский).

1) Если некоторые лингвисты объявляют текст «первичным способом существования языка», то это означает, что текст не состоит из каких-либо более мелких структурных единиц, которые были бы уровнем ниже текста. А это означало бы, что текст локализован в мозгу человека как цельная единица, а весь язык, следовательно, записан в нейронных связях человеческого мозга в виде набора готовых текстов как ингредиентов языка, нечленимых далее на более мелкие единицы. Как такой язык может порождать новые, совершенно незнакомые тексты?

Если есть «первичный» способ существования языка, значит, должен быть и «вторичный» способ существования языка. В каком виде, где и в чём он состоит? Можно предположить, что этот «вторичный способ существования языка» есть нечто, находящееся или в словарях, или в учебниках по грамматике естественного языка, или в мозгу человека в виде той же системы словарных и грамматических правил. Тогда окажется, что «текстами», как исходными структурными единицами языка, неделимыми далее на более мелкие структурные единицы, как «первичным» способом существования языка, создаются и регулируются, как это ни странно, грамматические правила, зафиксированные и в учебниках по грамматике естественного зыка, и в мозгу человека. А не наоборот, не грамматические и семантические правила создают текст.

2) Текст, как считают некоторые лингвисты, – это упорядоченная последовательность морфем, состоящая, как минимум, из двух морфем, максимальный же её состав не ограничен, конечная единица – сам текст. Это означяает, что текст приравнивается к речевому отрезку любой протяжённости – от мормемы до романа. В потоке речи исчезли границы между составляющими текст единицами, объём текста как объекта исследования в «лингвистике текста» становится расплывчатым и неопределённым.

3) Текст считается «единицей языковой системы знаков», «единицей языка», «коммуникативной единицей», «высшей и независимой единицей языка», первичным языковым знаком, состоящим из упорядоченного множества частичных знаков и в иерархическом ряду стоит после предложения. Если же текст считать структурной единицей языка, то он должен был бы регулярно воспроизводиться и должен быть постоянным, устойчивым элементом языка, которые не создаются в речи, а лишь целиком воспроизводятся в ней как готовые элементы. С этих позиций текст – не структурная единица языка, и вообще не единица. Если бы он был «единицей» языковой системы, он был бы «кирпичиком» для посроения чего-то большего, чем яввляется сам и, следовательно, образовывал бы сверхтекст, текст второго порядка, чего нет в языковой действительности.

4) Некоторые лингвисты считают, что текст может быть «моделирован» и в связи с этим является единицей языка. Моделирование – это метод познания объекта, обладающего системой и структурой элементов одного или разных уровней. В этом смысле, разумеется, тексты можно моделировать, но моделировать не как множества отдельных, самостоятельных текстов (можно ли смоделировать всю русскую классическую литературу как множество текстов? ), а как некий единый текст, состоящий из разных уровней, моделировать его внутреннее устройство. Именно потому, что объект поддаётся моделированию, он не может быть постоянным, устойчиаым, повторяющимся, воспроизводимым, т.е. «единицей» языка.

5) Иногда, чтобы оправдать вновь введённые термины «лингвистика текста», «грамматика текста» и показать, что лингвист имеет дело с реальными, не знакомыми языкознанию ранее единицами, на давно известные грамматические явления наклеивают новые терминологические этикетки: термин «побудительное предложение» показался недостаточно научным и его заменяют термином «текст-приказание». По аналогии вводят также «текст - инструкция», «текст - просьба» и др.

6) «Лингвистика текста» – это специальная дисциплина, цель которой – описание «сущности и организации предпосылок и условий человеческой коммуникации». Тем самым «лингвистика текста» тесно смыкается с современной «синтаксической семантикой», между которыми трудно провести демаркационную линию. Коммуникация – это обмен мыслями посредством знаков. Если «лингвистика текста» занимается проблемой «обмена мыслями», то она вторгается в область философии, логики, психологии, физиологии. В этом случае сторонники «лингвистики текста» не могут давать научных рекомендаций, не став, соответственно, философами, логиками, психологами, физиологами. Если «лингвистика текста» занимается теорией знаков, то она дублирует кибернетику, семиотику. В этом случае специалисты по «лингвистике текста» должны стать или профессиональными кибернетиками и семиотиками, или должны вернуться к своим прямым обязанностям и спуститься на грешную землю реального языкознания, т.е. продолжать исследоввать язык, но теперь уже на более высоком уровне – «зык в действии», «язык в тексте».

2. 
   В компетенцию «лингвистики текста» входит изучение композиции
   

Однако в «лингвистике текста» всё же чаще представлена точка зрения, согласно которой структура текста регулируется смысловыми связями между предложениями. Самыми фундаментальными свойствами текста считаются его «связность» и «целостность». Эти свойства текста легли в основу поиска всех остальных признаков текста. Однако в «связности» и «целостности» текста «повинны» не столько лингвистика, сколько логика, философия, теория коммуникации, информатика, литературоведение. Только в том случае, если бы «лингвистика текста» практически показала систему организации языковых средств в «связном», «целостном» тексте, вывела бы законы функционирования в нём различных лексико-синтаксических форм и поставила бы их в непременную связь с семантическими значениями последних, только тогда это лингвистическое направление пошло бы далее традиционного языкознания и вполне оправдывало бы своё название. Но этого не случилось.

Во многих работах по «лингвистике текста» уже осознана природа текста как цепочки предложений любой протяжённости, соотнесённых друг с другом семантическими связями. Однако сущность этих семантичских связей не раскрыта. Для одних лингвистов это тематический признак: тема абзаца, летний день, осенний день, «смена темы» как решающий сигнал границы текста. Другие исследователи под семантикой как организующем начале текста понимают «грамматическую правильность» текста, логику изложения, смысл текста, логические связи, импликации, пресуппозиции. Для третьих лингвистов текст – это система смысловых отношений, определённо организованная по цели и по смыслу совокупность фраз, наличие логико-синтаксических связей между самостоятельными предложениями.

Однако «лингвистика текста» не предприняла никаких шагов для изучения логико-грамматической структуры текста на материале конкретного языка, хотя вплотную подошла к этой проблеме: одно из основных свойств текста проявляется в «редуцированности речи», «компрессии речи», в уплотнении вербального состава текста, что можно отнести к одной из сущностных характеристик текста. Весьма важно для общей теории текста и второе его свойство, глобальное свойство языка, непосредственно связанное с первым – пишущий и читающий (говорящий и слушающий) должны обладать общим фондом знаний: взаимопонимание, даже в письменной форме, не может превысить определённую степень эксплицитности. Но «лингвистика текста» в этом вопросе не является первооткрывателем: это давно известно и в общем языкознании в виде «языковой экономии», и в психологии в виде общей «апперцепции» говорящего и слушающего (общего фонда знания говорящего и слушающего), и в логике, в частности в учении о логических энтимемах как умозаключениях, в которых из трёх обязательных логических суждений опущено одно или два суждения.

Поэтому наличие в тексте «общего фонда знания» есть такое свойство текста, которое является производным от мышления, сознания, т.е. фактов, находящихся в мозгу челвека. Однако авторы работ по «лингвисике текста», даже там, где они имеют дело с логическими формами мыслительного содержания, с логическими умозаключениями, не доходят до логического анализа текста, останавливаясь на полпути, «застряв» в субъективных прагматических комментариях. Последовательность предложений, как форма выражения логических умозаключений, есть высшая структурная единица тектста, но она, как ошибочно считают представители «лингвистики текста», регулируется «прагматикой». Следовательно, тот, кто ставит перед собой цель изучить структуру текста, должен опуститься до уровня прагматического описания каждого отдельного предложения, должен заниматься лишь каталогизированием «прагматических интенций» без всякой попытки обобщить и свести их к каким-либо закономеростям, которые можно установить только в тесной связи с грамматическими формами и семмантическим значением предложений.

Насколько может быть спекулятивным изучение структуры текста с позиций «прагматики», показывают следующие примеры:

а) Джон болен. Сегодня вечером он не придёт;

б) Поскольку Джон болен, сегодня вечером он не придёт;

в) Сегодня вечером Джон не придёт, потому что он болен;

г) Джон болен, поэтому он сегодня не придёт.

Автор этих примеров пишет, что одним из главных факторов, определяющих структуру последовательности предложений (т.е. структуру текста), является структура передаваемой с её помощью последовательности речевых актов. С одной стороны, структура последовательности предложений в тексте определяется последовательностью речевых актов (нечто первичное – речевые акты). С другой стороны, о последовательности речевых актов мы можем судить лишь на основе последовательности предложений в реальном тексте, «передающих» эти речевые акты и совпадающих с ними (нечто первичное – последовательность предложений). На самом же деле эти тексты должны быть исследованы только на основе связи языкознания (формы языка) и логики (формы мысли). Так как во всех четырёх текстах выражена причинно-следственная связь двух суждений, одно из которых служит следствием другой, то мы имеем дело с логическими умозаключениями. Все четыре умозаключения выражены в форме энтимем – сокращённых умозаключений с отсутствующей большей посылкой. На этом общность указанных четырёх текстов кончается. Начинаются различия в языковой форме их репрезентации и в логической структуре самих умозаключений.

Вопрос о том, когда для выражения некоторой причинно-следственной информации используется сложносочинённое или сложноподчинённое предложение, а когда несколько самостоятельных предложений, систематически ещё не изучался. Это проблема не «прагматики», не «перформации», как полагают некоторые лингвисты, а вопрос живой связи языкознания и логики как различных наук, имеющих один и тот же объект исследования – естественный язык. Здесь нужна массовая обработка эмпирического материала, анализ которого с позиций языкознания позволит выявить лингвистические законы преимущественного употребления указанных синтаксических конструкций. Тем не менее представители «лингвистики текста» конкретно увидели, что в основе свёрнутых языковых выражений, компрессии языковой формы лежат логические категории, в которых отражаются наши знания о мире, реобходимые для интерпретации связных текстов, что в основе смыслового развития текста лежит механизм вывода, что в тексте существуют такие связи, за которыми скрываются общие структурные механизмы – «следствия», «выводы», т.е. категории логики.
3) Место «лингвистики текста» в теоретическом языкознании

1) Большинство работ по «лингвистике текста» носит обзорный, комментаторский характер, неконструктивны, оторваны от эмпирического материала, в них отсутствуют сведения о фактических языковых свойствах тнекста, его единицах, структуре. В «лингвистике текста» преподносятся как научное откровение некоторые давно известные истины («связность» и «целостность» текста; наличие в текстах «смысла», своего собственного «стиля»). У своего объекта – текста «лингвистика текста» не нашла никаких строго выверенных, последовательно обоснованных, объектитвно существующих структурно-семантических признаков.

2) Произошёл разрыв между пониманием текста, его структуры, его единиц с программными установками «лингвистики текста». Этот разрыв не случаен, ибо он обусловлен двумя обстоятельствами: с одной стороны, свойства текста лишь декларируются априорно, без массовой обработки эмпирического материала, без фактического грамматического анализа текста, а, с другой стороны, программные установки выдвигаются умозрительно, без опоры на уже провозглашённые свойства струкиуры текста и его единиц. Ясно, что «лингвистика текста» – это течение, не связанное непосредственно с изучением языковедческих проблем языка, следовательно, оно не может претендоваать на научность.

3) В науку, называющей себя «лингвистикой текста» хлынуло множество идей из разных областей смежных наук, поэтому она стала превращаться в науку аморфную, неопределённую, расплывчатую. Поскольку языкознание связано с многими науками – точными, естественными, гуманитарными, – то «лингвистика текста» берёт на себя смелость подвести отдельные разделы из этих наук под одну – «лингвистику текста». Фактически «лингвистика текста», претендуя на то, чтобы быть наукой универсальной, предстаёт не как наука о структуре текстов с точки зрения естественного языка, а как некий конгломерат наук, решающий несвойственные истинному языкознанию проблемы. Поэтому при анализе конкретных текстов «лингвистика текста» вынуждена вопросы этих наук решать на дилетантском уровне, растворяя их в лингвистических проблемах. Превращать «лингвистику текста» в своего рода «философию текста» – значит уподобляться средневековой философии, когда все естественные и гуманитарные науки развивались в «утробе» единой, нерасчленённой науки – философии.

4) В орбиту «лингвистики текста», объявленной «общей теорией языка», включают штудии всех свойств, которыми обладает реальный художественный текст, кроме главного – выявления системы логико-грамматических связей в тексте. В основе объединения двух предложений, находящихся в причинно-следственных и иных отношениях, лежат не прагматические фигуры, а логические формы мысли. Такие прагматические фигуры как «последовательность речвых актов», «спецификация» и «диагностическая интерпретация», «сцепление», «ретроспекция», «проспекция», «партитурность», «континуум», «смена темы», «единство темы», «косвенные речевые акты», претенциозно объявляемые «общей теорией языка», фактически ни в малейшей степени не отражают лингвистическую сущность текста, в частности и потому, что не содержат в себе теоретического, объяснительного начала. Перед нами практическая реализация постулатов теории «речевых актов», постулатов «лингвистической философии», язык для которых – «средство конструирования, а не отображения мира».

5) Прагматические комментарии текстов, как целевая установка «лингвистики текста», – нечто расплывчатое, неопределённое, допускающее полный произвол. Стала выходить масса «лингвистических» работ, главная цель которых – не изучение языковых фактов в тексте, а субъективные прагматические комментарии текстов. Их авторы, оставаясь на уровне поверхностного наблюдения объекта, без всякого выхода за пределы опыта, исследуют текст по принципу «что вижу, о том и пишу», хотя, как известно, истинная наука не лежит на поверхности. Представители «лингвистики текста» отошли от языка в его реальном функционировании, остановились на уровне «прагматического» наблюдателя, не поднявшись до логического обобщения эмпирического материала. Но эмпирия необъятна, она безгранична в связи с бесконечностью текстов. Если это так, то «лингвистика текста» – не наука, ибо наука ищет в своём объекте нечто постоянное, типичное, повторяющееся, закономерное, устойчивое.

6) «Лингвистика текста» выросла не из эмпирического материала, её становление началось не снизу, не методом индукции, а сверху, методом дедукции, в результате создавшегося вакуума и теоретического переосмысления некоторых положений структурной и генеративной лингвистики. «Лингвитика текста» – это бегство от эмпирического материала, языка в его живом функционировании, т.е. «языка в тексте» как истинного объекта языкознания.
4) Какими вопросами должна заниматься истинная «лингвистика

текста»?

Какова семантическая и логическая структура художественного текста? Обнаруженные в тексте различные типы умозаключений (См. выше Гл. 4, § 4) вносят в понятие с е м а н т и ч е с к о й с т р у к т у р ы т е к с т а новые нюансы: семантическая структура текста оказалась более сложной, чем её себе представляют некоторые лингвисты, беллетристически скользящие по верхам текстового анализа. Например, «лингвистика текста» Гальперина, объявленная им «общей теорией языка», ничего общего не имеет не только с «общей теорией языка», но и вообще с любой частной теорией языка. Вся «общая теория языка» свелась в этом сочинении к «сцеплению», «ретроспекции», «проспекции», «партитурности», «континууму» [Гальперин 1977], у Москальской к «смене темы», «единству темы», «косвенным речевым актам» [Москальская 1981]. Колшанский определяет семантические связи в тексте по тематическому признаку: «темы абзацев», например, «летний день», «осенний день» [Колшанский 1976 : 17]. У Селивёрстовой семантический причинно-следственный анализ текста сводится к семе «вхождение данных лиц и предметов в описываемую сложившуюся ситуацию» [Селивёрстова 1983 : 142 – 150]. Семантический анализ причинно-следственных конструкций в тексте свёлся у Черняховской к пересказу смысла этого текста [Черняховская 1983 : 117 – 126]. Семантический анализ причинных значений в русском языке ограничился у Теремовой обычной лингвистической беллетристикой [Теремова 1985]. Причинно-следственные и уступительные семантические отношения рассматриваются у Ляпон как «столкновение двух истин, построенных на парадоксе», как обогащение за счёт семы «незнание», «недоумение», «как это ни странно» [Ляпон 1988 : 111 – 112].

Цель работ по «лингвистике текста» свелась к тому, что изучаются семантические структуры текста не в их тесном взаимодействии с логическими формами мысли, а даются поверхностные, субъективные, беллетристические комментарии «по поводу». Когда узбек, в полосатом ватном халате, в сильную жару, едет на своём ишаке дальней дорогой, и чтобы коротать время, он поёт только о том, ч т о в и д и т – об отдельных путниках, о деревьях, цветах, птичках, облаках. Так и в «лингвистике текста»: некоторые её основатели и вдохновители, «коротая время», скользят по верхам и пишут только о том, ч т о в и д я т, глубокомысленно рассуждают о видимых ими я в л е н и я х, не проникая в их с у щ н о с т ь [см. мою критику в адрес спекуляций по поводу «лингвистики текста»: Кривоносов, ВЯ 1986 № 6].

Где она сейчас, эта «лингвистика текста» как «общая теория языка»? Приказала долго жить. Путь исследования текста – только в и н т е г р а ц и и языкознания и логики, в комплексном исследовании семантико-грамматических и логических форм мышления.

Какова же фактическая семантическая структура текста? В тексте нет ничего, кроме слов (понятий) и предложений (суждений), они покрывают 100 % любого текста. Но все эти слова и предложения стоят не изолировано, они вступают друг с другом в различные семантические, в том числе и в причинно-следственные семантические связи на уровне языка, т.е. на уровне семантических форм мышления, а также на уровне логических форм мышления, образуя умозаключения, главным образом сокращённые умозаключения – энтимемы. Часто эти умозаключения образуют сложные логические цепи – полисиллогизмы. Если суждения, т.е. отдельные предложения, покрывают весь текст без остатка (400 страниц немецкого текста), то силлогизмы, состоящие из этих же суждений, в тексте избирательны и составляют лишь 38 % текста (остальные 62 % текста образованы из суждений, не участвующих в причинно-следственных связях). Ещё более избирательны в тексте полисиллогизмы (в них входят 458 энтимем, что составляет лишь 24 % всех энтимем из 1943, т.е. всего 9 % текста объёмом 400 страниц). Можно говорить, таким образом, о ч е т ы р ё х у р о в н е в о й л о г и к о-с е м а н т и ч е с к о й иерархической организации текста: понятия, суждения, умозаключения, полисиллогизмы.

Исследовав уровень у м о з а к л ю ч е н и й различных типов, видов, фигур, модусов, мы, таким образом, вышли на более высокий уровень структуры текста, чем простые предложения-суждения и обнаружили, что 38 % текста – логические энтимемы, выраженные как в русском, так и в немецком языках самыми различными языковыми конструкциями, представленными семантическими формами мысли. Дальнейшее исследование силлогизмов вывело нас на ещё более высокий уровень текста – на уровень п о л и с и л л о г и з м о в, состоящих из цепочек энтимем разной протяжённости. Это открыло нам структуру текста на более высоком логическом уровне. Таким образом, логический анализ текста позволил увидеть наглядно в з а и м о д е й с т в и е с е м а н т и ч е с к и х и л о г и ч е с к и х ф о р м м ы ш л е н и я, всю логико-семантическую структуру текста значительно глубже, чем это делается сейчас на беллетристическом уровне.

В чём должен искать лингвист смысл истинного лингвистического анализа текста? Языкознание неизбежно всегда была наукой «текстовой», наукой о языке в его функционировании. Но наука не стоит на месте, теперь языкознание должно ставить перед собой цель – изучать с в я з и предложений, многие из которых уже были изучены ранее, заниматься языковыми построениями выше уровня предложения. Изучать текст («язык в тексте») с позиций языкознания – значит изучать прежде всего две относящиеся к области языкознания сферы – грамматическую форму и семантическое значение предложений, составляющих текст, во взаимодействии друг с другом и с другими элементами разных уровней языка, участвующих в выражении смысла высказывания.

Если это верно, то мы должны придти к выводу, что текст в плане целей и задач языкознания есть объект не «лингвистики текста», ориентированной на его субъективное прагматическое исследование, а объект функциональной грамматики, которая должна разрабатывать грамматические единицы, участвующие в выражении смысла высказывания.

Естественно встаёт вопрос: предложения каких лексико-грамматических типов связываются друг с другом в тексте? В этом случае мы, действительно, выявим типы лексико-грамматических форм и законы связей отдельных предложений в более крупные по сравнению с предложением единицы – связный текст, цементирующей основой которого служат категории мышления. Только этим путём мы можем выявить «грамматику текста», но это уже будет не «лингвистика текста» в виде таких её умозрительных и бесформенных фигут, как «последовательность речевых актов» (Т. Ван Дейк), «спецификация» и «диагностическая интерпретация» (Х. Изенберг), «сцепление», «ретроспекция», «проспекция», «партитурность», «континуум» (И. Гальперин), «смена темы», «единство темы», «косвенные речвые акты» (О. Москальская»), «текстемы», «темы абзаца» (Г. Колшанский), а «грамматика текста» с истинными грамматическими единицами, привязанными к определённым семантическим категориям.

Таким образом, тот, кто хочет исследовать текст, должен установить семантико-грамматическую структуру текста, т.е. выявить, какие грамматические формы служат для выражения тех или иных семантических категорий или, наоборот, какие семантические категории выражаются теми или иными грамматическими формами языка. Это новое будет состоять в открытии новых законов взаиимодействия определённых лексико-семантических структур друг с другом, а эти взаимоотношения будут зависеть уже не от синтаксической структуры сочетающихся на уровне текста предложений, а от семантики этих педложений, т.е. от мыслительных категорий. Грамматическая организация текста должна подчиняться законам его мыслительной организации. Значит, «последовательность речевых актов», «сцепление», «проспекция», «ретроспекция», «смена темы», «текстемы» создаются говорящим (пишущим) на основе семантических, а значит – логических критериев.

Но надо знать, что лежит в основе этих семантических (логических) критериев, объединяющих два предложения. Они на уровне логики выступают как два суждения, находящиеся или в каких-то временных, противопоставительных, уступительных, или в каких-то причинно-следственных отношениях, образуя умозаключения. 1) Стало жарко, и я поспешил домой (М. Лермонтов), 2) Я отдёрнул руку: из самой середины цветка с яростным жужжанием вылетела пчела (Л. Толстой), 3) Писатель пробормотал что-то невнятное. Он был застигнут врасплох (К. Паустовский), 4) Сосна, как дерево смолистое, с трудом поддаётся гниению (К. Аксаков), 5) Пантелей Прокофьевич ушёл, почувствовав себя лишним (М. Шолохов). Под семантическим значениенм этих предложенй надо иметь в виду не конкретное, вещественное значение каждого из них, а то общее, что лежит в основе семантических значений – логическую форму мысли. В каждой части причинно- следствннных отношений этих сложных семантических построений содержится или причина, или следствие. Если идти дальше, то мы обнаружим, что причинно-следственными и другими логическими связями занимается другая наука – логика.

Мы вступаем здесь в область, которая является новой для языкознания. Следовательно, на уровне связного текста мы имеем объект исследования, который входит также в компетенцию, отличной от языкознания науки, – формальной логики. Лингвистика должна учитывает её результаты, ибо формальная логика в конечном счёте тоже занимается языком, т.е. человеческим мышлением, выраженным в формах естественного языка. Изучать связный текест – значит изучать логико-грамматические отношения. Мы неизбежно будем иметь дело с последовательностью суждений, не включённых, или включённых в причинно-следственные связи, т.е. с логическими умозаключениями. Это означает связь в одном и том же объекте, в тексте двух разных наук, каждая из которых имеет свои цели и задачи. Это будут уже не умозрительные прагматические импровизации на тему «лингвистика текста», а нечто естественное и само собою разумеющееся: что от грамматики входит в текст; что от семантики входит в текст; что от логики входит в текст; каково взаимодействие между тремя этими сферами?

Путь исследования текста – только в интеграции языкознания и логики, это центральное направление в изучении структуры текста. Если мы поймём, что цель языкознания в исследовании текста состоит не в субъективных прагматических комментариях этих текстов, а в установлении связей между грамматическими формами и логическим содержанием, т.е. в сочетании грамматики и логики, то мы увидим, что вся проблема истинной «лингвистики текста» должна состоять в изучении соотношения «языковых форм» и «логичекских форм мысли». Из этого следует, что «лингвистика текста», не поднявшись выше субъективных комментариев, с самого начала обрекла себя на неудачу.

Предложение, как известно из синтаксиса, може быть представлено огромным многообразием различных структурно-грамматических типов. Но так как многие из этих типов предложений находят фактическую реализацию лишь в строго определённом лексическом воплощении, то станет понятным, что современный язык располагает огромным богатством различных лексико-грамматических типов предложений, формирующих текст. Естественно задать вопрос: предложения каких лексико-грамматических типов связываются друг с другом в связном тексте и какова последовательность этих типов предложений по отношению друг к другу и по отношению ко всему тексту? В этом случае мы, действительно, выявим классы лексико-грамматических форм и законы их связи в более крупные единицы – связный текст, цементирующей основой которого служат категории мышлеия – логические формы мысли.

Исчерпывающее изучение текстов с указанных позиций позволило бы вскрыть, во-первых, закономерности следования предложений одних структурных типов за предложениями других структурных типов, закономерности их взаиморасположений, во-вторых, вскрыть те связи и опосредования, благодаря которым единицы более низкого уровня (предложения) объединяются в предложения более высокого уровня (связи предложений, сверхфазовые единства), а эти последние – в целый текст. Но главная цель должна состоять, разумеется, в том, чтобы вскрыть все формально-смысловые связи в тексте: какие формы мысли и какие формы языка взаимодействуют, создавая «ткань» текста. Анализ текстов с логико-языковых позиций привёл бы к познанию их логической структуры и способов их языковой репрезентации, что имело бы огромную научную ценность.