) Различия между «языками» животных и языком человека

Мышление человека создаёт язык (знаки). Поэтому мыслить, не имея знаков, невозможно. В этом случае можно мыслить только на базе непосредственного опыта, что и происходит в животном мире. Если видимое и слышимое у человека связывается с представлениями, понятиями, а не только с его собственным опытом, то это и есть язык человека.

Термин «язык животных» – обычный с точки зрения семиотики, но неправильный с точки зрения исходных философских позиций человеческого языка, с точки зрения диалектического соотношения материального и идеального. Все признаваемые сегодняшней наукой формы языковой коммуникации и их средства научного исследования, совершенно одинаковы и у человека, и у высших животных. Только по степени развитости и по функциональному назначению они различны. Диалектическое мышление возможно только в человеческом обществе, но отнюдь не в стаде животных. Человек произошёл от приматов, но у приматов в средствах общения нет никакой структуры. Отсюда вопрос: «Какие изменения должны были произойти, чтобы человеческий мозг стал таким, каков он есть, т.е. чтобы стало возможным существование языковых систем? Отсюда следует другой вопрос: почему владение языком представляет собой такое мощное орудие адаптации человека и прогресса человечества»? [Прибрам 1975 : 396 ].

Общественно-трудовая деятельность, абстрактное мышление и язык – это диалектическое единство, в котором м ышление играет определяющую роль, но по времени эти три фактора не предшествуют друг другу. В той причинно-следственной цепи, которую образует общественно-трудовая деятельность, в соотношении между абстрактным мышлением и языком, определяющим звеном в этой цепи является первое, и это первое звено, в свою очередь, испытывает воздействие второго и третьего звена. С появлением человеческого общества возникает новая, высшая форма движения материи – социальная. Мышление человека и язык как средство его осуществления и средство общения людей есть своего рода проявления высшей формы движения материи. Решающую роль в переходе от биологической формы движения материи к социальной форме сыграла общественно-трудовая деятельность. Происходит социализация чисто биологических свойств животных предков человека. Переход от биологической формы движения материи к социальной в процессе общественной деятельности совершился благодаря мышлению и языковым знакам, как его средства осуществления и существования.

Марксистские лингвисты постоянно пишут о «неразрывной связи» языка и мышления. Однако, вопреки их мнению, она, эта «неразрывная» связь, лежит совсм в другой плоскости. Неразрывная связь языка и мышления заключается только в том, что язык – это физическая материя звука (буквы), а мышление – это её идеальные понятия в мозгу, по договору закреплённые за данными звуками. Эта связь, действительно, «неразрывна», ибо она, во-первых, неразрывна физиологически, диалектически как соотношение материального (материя знака) и идеального (фонема звуке, понятие в слове). Эта связь, во-вторых, закреплена конвенциально, условно, но навсегда, и люди по своей прихоти не могут её нарушить. Если они её изменяют, то только тогда, когда эти изменения становятся достоянием общества. Тезис о «неразрывности языка и мышления» давно стал аксиомой марксистского языкознания, потому что в основу этого учения был заложен один из главных его постулатов: о единстве материального и идеального, формы и содержания, теории и практики, бытия и сознания, количества и качества.

«Язык есть непосредственная действительность мысли. Даже основной элемент мышления, элемент, в котором выражается жизнь мысли, язык – чувственной природы» [Маркс, Энгельс т. 3 : 448 ]. Марксистские философы, ухватившись за эту цитату, пишут, что язык как «непосредственная действительность мысли» означает только одно: язык и мышление неразрывны. А как понимают язык и его соотношение с мышлением некоторые марксистские лингвисты? Мнгие лингвисты утверждают, что «мышление неразрывно связано с языком». Но как, каков механизм связи, что есть мышление и что есть язык в этой связке? Так как история языка является одним из важнейших источников, из которых складывается марксистская теория познания и диалектика, то это должно, якобы, свидетельствовать о «неразрывной связи» языка и мышления. Ввиду того, что язык и мышление неразрывны, мы имеем возможность, исследуя языки, стоящие на различных ступенях общественного развития народов, судить об абстрактной силе их мышления, об уровне достигнутых ими знаний. [Горский 1957 : 105 ].

Тот факт, что у разных народов – разный уровень развития мышления, не доказывает того, что язык и мышление неразрывны. То, что считают «неразрывностью» языка и мышления, есть развитие мышления, мысль ищёт для себя соответствующие знаки, чтобы выразить себя вовне. Но мысль для этих целей может использовать и иные, уже готовые для других целей знаки, или заимствовать их из других языков. Тезис Ленина «история мысли есть история языка» свидетельствует не о том, что они «неразрывны», а лишь о том, что мышление, желающее быть выведенным из мозга наружу, не может обойтись без материальных знаков, любых языков. Основой этой «неразрывности» служит сам знак, его условная, произвольная природа. Он не связан ни зеркально, ни как-то иначе с отражаемым предметом. Язык и мышление не спаяны друг с другом органически.

Проанализировав множество высказываний из работ классиков марксизма,

касающихся вопросов соотношения языка и мышления, я пришёл к выводу, что их суждения о языке не являются лингвистическими аксиомами только потому, что понимаемые ими свойства языка не характеризуют его сущности. Маркс, Энгельс, Ленин в своих работах нигде не пишут специально о языке, его сущности, его природе. Но языковедческие проблемы всё же присутствуют в их теоретических рассуждениях и служат для них лишь неким фоном, частностями для решения глобальных теоретических проблем – о сущности диалектики, о принципах взаимоотношения материального и идеального.

Хотя Маркс, Энгельс, Ленин не раскрыли сущности языка, это и не входило в их задачи по их статусу, но они указали на диалектические основы этого феномена. «Марксизм» охватил не все теоретические вопросы языкознания, а указал лишь на некоторые существеннейшие признаки языка. Поэтому возникает вопрос: имеет ли созданная ими философия языка «непреходящее значение» для языкознания, как утверждают марксистские лингвисты.

Так как в теоретическом языкознании сущность языка, с моей точки зрения, как последовательная, непротиворечивая теория не понята, то отсюда – «разброд и шатание» по разным теоретическим закоулкам. Теоретическое языкознание в значительной степени погрязло в непрофессионализме. Главные методы сегодняшних теоретиков «марксизма - ленинизма» в языкознании – комментарии классиков, подгонка языкового материала под их высказывания, скольжение по верхам, отсутствие глубины. Оно пронизано тотальной идеологией и догмами. Вот как просто решается проблема взаимоотношения языка и мышления: язык и мышление спаяны неразрывно, это двухсторонняя сущность. Материальной оболочкой, в форме которой существует мышление, является язык, сознание существует в форме языка [Колшанский 1965 ]. Мышление, пишут многие лингвисты, не может протекать вне языковых форм, вне языковой знаковой системы и в своём возникновении, и в своём существовании. Это выдаётся ими за основные, принципиальные исходные моменты при разрешении вопроса о взаимоотношения языка и мышления с позиций «диалектического материализма».

Что здесь истина? В каком смысле знак и мышление – одно и то же, неразрывны? Прежде всего надо отметить, что язык, если под ним понимать только систему материальных знаков (устных или письменных), лишь часть мышления. Это не «непосредственная действительность мысли», жизнь мысли не выражается в материи знаков, даже если эта материя – «движущиеся слои воздуха» (Маркс). Мысль не может существовать в материальной оболочке слова, она не может «передаваться» и восприниматься через эту материальную оболочку. Материя знака должна прежде превратиться в её идеальные образы. Материю слов мы, конечно, понимаем, но только нашим мозгом, а не зрением и слухом, этими нашими рецепторами чувственного, но не абстрактного, логического мышления. Материальных звуков и букв в мозгу нет, они там откладываются лишь путём психических ассоциаций как идеальные следы словесной материи.

Как в словах закрепляются и передаются из поколения в поколение результаты познания мира? Только через материю слов, но н е в с а м о й м а т е р и и, живущей вне мозга человека, а через и д е а л ь н ы е о б р а з ы этой материи, живущие в сознании. И н е п е р е д а ю т с я, а п о п с и х и ч е с к о й а с с о ц и а ц и и вызывают те же, или приблизительно те же идеальные образы в сознании слушателя и читателя. Наш язык, если иметь в виду только его материю, «движущиеся слои воздуха», – не есть наше сознание, до тех пор, пока эти «слои воздуха» не вызовут в мозгу соответствующие идеальные ассоциации. Человеческий язык – вторичное по отношению к сознанию явление. Материальный человеческий язык только тогда становится языком человеческого мозга, когда он входит в мозг в виде идеальных образов (фонем, понятий, суждений).

Действительно, процесс мышления невозможен через сугубо материальные языковые формы. Прежде всего потому, что сама эта материя «не поместится» в мозгу, и не может «выдаваться», как со склада, собеседнику, читателю. Процесс мышления невозможен также в том случае, если бы мы пытались «передать» наши мысли собеседнику и воспринимать их от него н е п о с р е д с т в е н н о, без их внешней материальной оболочки, без слов, которые ассоциативно связаны с той мыслью, которую мне хочет передать собеседник. Идеальное нечем «передать», кроме как через внемозговую материю языковых знаков. Но сама материя знаков ( 1 ) – это внемозговой элемент, и чтобы материя знаков могла участвовать в процессе познания и коммуникации, она должна ассоциативно превратиться в идеальные образы этих знаков, фонемы ( 2 ), которые одновеменно становятся условными, немотивированными идеальными образами или понятиями ( 3 ) о внешних предметах ( 4 ). Следовательно, «обмен мыслями и передача» их другим поколениям опирается одновременно и на материю слов, и на их идеальные образы, их логические формы (фонемы, графемы, морфонемы, понятия, суждения), находящиеся в сознании.

Но это не значит, что мышление, как утверждают многие лингвисты, невозможно вне языковых форм. Возможно, и даже необходимо, и является, пожалуй, даже главным видом нашего процесса мышления, и в данном случае нам не требуется «озвучивать» наши мысли. Но это, во-первых, не только та наша «внутренняя речь», когда мы бессознательно и беззвучно приводим в движение нашу речедвигательную систему (и даже в этом случае сами звуки произносятся только в уме), а тот наш процесс мышления, когда в нашей голове неожиданно рождаются различные догадки, предположения, решения, выводы и пр., что, в основном, и происходит в сокращённых умозаключениях, энтимемах, вне всякой связи с материей знаков.

Мысль о том, что язык и мышление спаяны неразрывно, что язык – это двухсторонняя сущность, сквозит в работах многих лингвистов, она стала своего рода избитой фразой общего языкознания, но эта научная идея у всех выражалась по-разному: отличались лишь степень и формы этой спаянности. «Существует органическая связь языка с мышлением» [Филин 1982 : 95 ]. Язык и мышление, по Колшанскому, неразрывны, это органическая двусторонность, эту «неразрывность» он видит в сравнении с листом бумаги – его нельзя разрезать, не нарушив единства: мысль – лицевая сторона листа, а звуки – обратная. Нельзя разрезать одну, не разрезав одновременно и другую. Так и в языке – нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли. «Неразрывность существования языка и мышления предполагает их органическую двусторонность. Лишь научная абстракция может направлять свой интерес преимущественно на ту или иную сторону, не нарушая их реального, исконного единства». Идеальный характер мышления по отношению к материальному миру лишь вторичное образование. Но идеальность мышления не снимает его материального механизма, основанного 1) на нейрофизиологических операциях, 2) на материализации в виде звуковых сигналов. Язык, следовательно, материально-идеальное образование [Колшанский 1965 ].

Однако никакой «неразрывности» языка и мышления не существует, ибо, во-первых, сами процессы мышления неоднородны. Есть мышление в чувственно-наглядных образах, как результат непосредственного воздействия объектов действительности на органы чувств, и оно не нуждается в языковых знаках. С другой стороны, есть обобщённое, абстрактное мышление, осуществляющееся в логических формах. Здесь ассоциации между объектами и знаками, т.е. фонемами и понятиями обязательны.

В отрезке речевой цепи между говорящим и слушающим идеальное не присутствует, оно лишь в сознании каждого из них, и только в силу того, что всякое идеальное н е м о ж е т с у щ е с т в о в а т ь в н е м о з г а говорящего и слушающего. Но так как у говорящего и слушающего с определёнными материальными знаками ассоциативно связано определённое значение, находящееся в их головах, то слушатель, воспринимая эти звуки, ассоциирует с ними то же значение, благодаря чему достигается взаимопонимание. Следовательно, нет неразрывной связи языковых знаков и мышления: материя знаков – вне мозга, идеальное от них и от реального предмета – в мозгу.

Для Панфилова главное – «неразрывное единство языка и мышления», а всё остальное будем подгонять под эту идеологему. Поэтому он так и пишет: «Это проблема, имеющая кардинальное значение не только для общего языкознания, но и для теории познания ... , может быть решена только при дифференцированном подходе к различным языковым уровням в плане их соотношения с мышлением». Следовательно, н е т п р я м о л и н е й н о й и о д н о з н а ч н о й з а в и с и м о с т и я з ы к о в ы х я в л е н и й в с е х у р о в н е й о т м ы ш л е н и я (разр. моя, – А.К.). Структура мысли обусловливает структуру языка только того уровня, который непосредственно участвует в выполнении языком его коммуникативных и познавательных функций [Панфилов 1963 : 10 -11].

Таким образом, «неразрывность языка и мышления» ликвидирована самим же автором за счёт разделения слов на два лагеря: на связанных с мышлением и не связанных с мышлением. А между тем, ещё ранее до него, раздельность происхождения и существования языка и мышления была убедительно доказана Выготским, утверждавшим, что то и другое имеют различный онтологический источник своего бытия. Уорф тоже пишет: « ... язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возникнет любое общение, происходящее при помощи символов или сигналов ...» [Уорф 1960 : 190 - 191].

Эту «разрывность» языка и мышления хорошо продемонстрировал другой психолог – Рубинштейн. Он пишет: каким образом возможно в рассуждении, исходя из конечного числа посылок, приходить к бесконечному числу всё новых заключений? Потому что непрерывно вводятся всё новые и новые посылки, н е д а н н ы е в исходных условиях [Рубинштейн 1958 : 128]. Процесс мышления и его результаты взаимосвязаны. Результаты мыслительной деятельности – понятия, знания – сами включаются в процесс мышления, обогащают его и сами обусловливают его дальнейший ход. Возникая в процессе мышления, понятия сами включаются в этот процесс. Процесс мышления есть одновременно и движение знания в нём [Рубинштейн 1958 : 27]. Мышление – это не функционирование готовых знаний, это п р о д у к т и в н ы й п р о ц е с с , способный приводить к н о в ы м знаниям [Там же : 55, 136].

Марксистская теория о неразрывности языка и мышления привела теоретическое языкознание в тупик. Уже простейшие аргументы разбивают эту теорию, которая не представляет никакой научной ценности, но выпестованной идеологией во всех гуманитарных науках: почему существует общечеловеческое мышление, одно и то же для людей всех наций, и в то же время множество реальных языковых систем? Если язык «неразрывен» с мыслью, то почему я не понимаю китайского, татарского, японского, английского, немецкого, французского и всех прочих языков. Наверное, потому что все люди этих наций мыслят разными «мышлениями» и видят множество миров по количеству языков на Земле. Но тогда как и почему люди одной и той же нации понимают друг друга? Если они мыслят на одном и том же языке и понимают друг друга, то для чего тогда существуют тысячи переводчиков, если люди одной нации не хотят быть отрезанными от науки и культуры других наций, говорящих на ином языке? Если бы язык и мышление были «неразрывны», то, поскольку существует единое общечеловеческое, логическое мышление у людей всего мира, то было бы достаточно написать роман «Война и мир» на русском языке, и весь мир обязан был бы его понимать в русском оригинале, без переводчиков.

Если под «неразрывностью» языка и мысли лингвисты и философы понимают неспособность людей общаться без языка, накапливать и передавать будущим поколениям знания, то здесь, как и при непосредственном общении, нужен посредник между разными языками – общечеловеческое мышление. Оказалось, что хотя языки-то разные, но мышление у людей всех наций – одно и то же. Но как происходит взаимообщение людей, наделённых множеством различных языков, с единым для всех типом мышления – и чувственным, и логическим?

Некоторые философы также убеждены в «неразрывности языка и мышления» (Войшвилло, Горский, Щедровицкий). Мысль как «внутреннее содержание» знаковой формы нельзя признать чисто идеальной. Она и есть некоторая знаковая форма, отражающая и воспроизводящая некоторую связь вещей в силу того, что отдельные её составляющие соотнесены как знаки с определёнными объектами. Когда говорят о мысли (понятие, суждение), то это не голая мысль, а также знаковая форма её представления. Мысль – это не психическое образование, не то, что имеется в голове человека, а некоторые знаковые формы в языке. Мысль – это языково-знаковая форма отображения действительности. [ Войшвилло 1969 : 133 - 134 ].

«Диалектический материализм учит, что язык непосредственно и неразрывно связан с мышлением. Этой неразрывной связью языка и мышления определяется и роль языка в познании. Мысль формируется, существует и передаётся одним человеком другому в форме материальной оболочки, т.е. в форме слов и сочетаний. ... Органическая связь языка и мышления определяет и огромную роль языка в познании. Язык – не только условие формирования мысли, но и закрепляет успехи познавательной деятельности, закрепляет опыт, накапливаемый людьми из поколения в поколение. [Горский 1957 : 74 - 76 ].

Мышление не есть нечто непосредственно воспринимаемое, оно дано нам в языке, точнее – нам дан язык, в котором осуществляется мышление. Но и язык существует в неразрывной связи с мышлением. Нельзя исследовать отдельно язык и мышление, а брать объект в единстве как ещё нерасчленённое целое, где язык и мышление – это его стороны, т.е. это «языковое мышление». [Щедровицкий, ВЯ, 1957, № 7 : 56 ].

Обычно люди не воспринимают язык и мышление раздельно, для них это – единый организм. Взаимоотношение языкового знака и психического образа обозначаемого предмета с точки зрения практического, т.е. психологического восприятия в речи говорящие и слушающие как их раздельность не воспринимают, им кажется, что язык и мышление слиты неразрывно воедино. Для носителей языка между мышлением и знаками нет дистантного характера связи. Это, действительно, так, и только потому, что эта связь в сознании говорящих превращается в теснейшую ассоциативную связь между знаком и обозначаемым этим знаком предметом, логическим понятием об этом предмете. Эти психические отражения в сознании, т.е. ассоциативные связи и принимают обычно за «неразрывную связь» языка и мышления. Но эта «неразрывная» связь не существует. И только в силу условности и немотивированности языкового знака. Если эту связь называть неразрывной, то только потому, что она, будучи условной и немотивированной, усвоена ребёнком вместе с молоком матери. Поэтому считается, что слова имеют значения, а на самом деле этим «значением» обладают не слова сами по себе, т.е. сама материя знака, а это значение локализовано в мозгу, именно как ассоциативная, психическая связь мысли с внешним предметом.

О взаимоотношении языка и мышления оригинальную точку зрения высказал отечественный философ Ильенков, считающий, что ни языка, ни мышления как нечто отдельного не существует, что, в принципе, верно. Но эта половинчатость того и другого, по мнению Ильенкова, даёт в сумме именно то, что и есть истинный объект познания – «речевое или языковое мышлеие» (т.е. семантическое мышление).

Послушаем Ильенкова: мышление и язык (речь) – это две одинаково

односторонние абстракции, и выражаемая в них «конкретность» есть нечто третье, само по себе ни мышлением, ни языком не являющееся. В этом случае логика (наука о формах мышления), как и лингвистика (наука о формах языка) – лишь два абстрактных аспекта этого третьего, реального, конкретного предмета (процесса), не получающего своего конкретного, истинного изображения ни в той, ни в другой науке [Ильенков 1977 : 92]. Поэтому всю предшествующую историю и логики, и лингвистики надо объявить предисторией новой науки, в рамках которой должны найти своё переосмысление все специальные абстракции (и все понятия и термины) как логики, так и лингвистики. В лоне этой новой науки вопрос об отношении между мышлением и языком (речью) был бы снят с самого начала по той причине, что он там даже не мог бы встать. В ней с самого начала ни мышление не рассматривалось бы само по себе, т.е. в отвлечении от языковой формы его выражения, ни язык не рассматривался бы иначе, как естественная, необходимая и, следовательно, единственная форма, без которой мышление вообще не может осуществляться, представляться и мыслиться [Там же : 92]. Такой ход мысли не выдуман автором, можно сослаться на сотни работ, где говорится о «речевом мышлении», «словесном мышлении» и понятие чистого мышления без языка считается предрассудком старой логики. По мнению авторов таких работ, нет проблемы суждения, отличной от проблемы высказывания, она сливается в одну проблему, как и проблема понятия слилась с понятием слова [Там же : 92].

Утверждения Ильенкова частично прокладывают путь к пониманию сущности так называемого «взаимоотношения языка и мышления» и в то же время порождают много вопросов. Так как «чистое» мышление отброшено и оно, якобы, всегда выступает в союзе с языком, то это означает, во-первых, что реальность внеязыкового мышления игнорируется, во-вторых, отрицается взаимодействие двух ступеней абстракции в мышлении – логического и семантического.

В языке может существовать то, чего в мышлении уже нет, утратило логическую мотивированность. Но, например, Серебренников не может дать объяснения этому факту, он удивляется тому, что вещи уже нет, а слово осталось, ведь они неразрывны ! Но ведь слово, по его мнению, тоже должно исчезнуть ! Такое мнение есть проявление следствия – видеть в языке и мышлении неразрывное единство. Он утверждает, что знак подобен вещи, мотивирован свойством вещи, т.е. каждая вещь имеет своё собственное имя и этими именами исчисляется количество вещей и предметов в мире. И в то же время, противореча себе, он считает, что слов в языке больше, чем реальных предметов в мире. Забыты философские законы взаимоотношения материального и идеального в языке, законы знака, теории отражения.

А ларчик здесь открывается просто: движение истории народа, общественного развития, развитие и совершенствование техники и науки и другие факторы заставляют человека приспосабливать свой язык к новым реалиям жизни. Тем самым утрачивают хозяйственное или научное значение некоторые слова и термины и их место занимают слова, отражающие современные достижения в научной и культурной жизни общества. Язык подвижен, эластичен и этому он обязан немотивированным, условным знакам, способных сочетаться один с другим самым причудливым образом.