§ 6. Как понимается взаимоотношение значения и понятия в

Соотношение слова и понятия является одним из самых спорных вопросов языкознания, логики, философии. 1) Одни считают: значение слова есть понятие, а понятие – это значение слова. 2) Другие учёные значение слова рассматривают как языковую категорию, основанием которой является понятие. Действительно, сливается ли понятие со значением? Да, сливается. Истина состоит в следующем: существует семантическая форма мысли, т.е. значение; и существует логическая форма мысли, т.е. понятие, суждение, умозаключение. Однако оба термина именуют одно и то же, но с той лишь разницей, что значение – это единица языка, т.е. единица семантической формы мысли, а понятие – единица логики, т.е. единица логической формы мысли. Слово есть одновременно и понятие (логическая категория), и значение (языковая, семантическая категория). Ещё более сложной и запутанной проблемой является соотношение предложения и суждения, соотношение логических субъекта и предиката и грамматических подлежащего и сказуемого.

Слово – это языковой знак или символ для целого ряда вещей, качеств, признаков, действий, отношений. Общее в значении слова возникает не иначе, как из сложения многих частных значений и добавления нечто общего для их всех. Причём это происходит с усилиями, которые бывают настолько велики, что это общее доходило до человечества в течение веков.

Обычно «значение» и «понятие» представлены в науке как два разных термина, первый из которых принадлежит языку, языкознанию, второй – логике, гносеологии. Вот мнение философа: «Признание значения слов лингвистической категорией является обычным. Но если под значением понимать понятие, то мы сталкиваемся с серьёзной трудностью, так как понятия, как гносеологические и логические категории, включаются в арсенал лингвистических категорий». [Мальцев, ВФ, 1965, № 11 : 62 ].

Если бы значения не были в то же время понятиями, то значения потеряли бы всякий понятийный смысл, т.е. перестали бы быть в то же время значениями и общение было бы невозможным. Можно говорить только о полном тождестве между значением, выраженным словом, и понятием, выраженным тем же словом. Бессловесных, т.е. без звуков и букв существующих понятий не бывает, такие понятия локализованы только в мозгу как «языки мозга», и их невозможно озвучить без знаковой упаковки.

Но кроме понятийной тождественности мысли слову можно добавить в мысль и многое другое. Эмоция, экспрессия, чувства, воля – это тоже область мышления и его логики: Нет и не может быть искания истины без эмоций. В значении слова как обобщаюшего, стержневого, ассоциативно отражены также эмоции и чувства, в значении отражены чувственные восприятия, это всё – тоже область понятийного мышления, в котором выражены эмоции и чувства как логические понятия. Различия между понятием и значением нет, иначе значение слова оказалось бы совсем оторванным от всякого понятия, понятийного познания и общения, т.е. оказалось бы бессмысленным. А понятие было бы оторвано от своих чувственных выразительных функций. Значение слова – область семантической формы мысли, понятие слова – область логической формы мысли. Но так как эти две формы мышления не живут по отдельностии , а составляяют единую мысль, то и значение и понятие – также неразрывны.

Понятие – логическая категория, а лексическое значение есть лингвистическое воплощение этого понятия. Понятие получает в языке качество « знаковой структурности» и из логической категории превращается в лингвистическую. Значение – это термин семантической структуры мысли, как более низкой по сравнению с логической формой мысли, а понятие – термин более абстрактной, логической формы мысли.

Иногда считают, что в языке понятие переработано в лингвистическое явление, т.е. в семантическое значение таким же образом, как речевой звук перерабатывается в фонему. Но это неверно, потому что это разные уровни «переработки». В высшую, л о г и ч е с к у ю форму, т.е. в фонему перерабатывается звуковая, т.е. ч у в с т в е н н а я субстанция, иначе говоря – это переход чувственной формы мышления в абстрактную форму. А семантическое значение и логическое понятие – это единицы одного и того же уровня – а б с т р а к т н о г о. Этот идеальный образ предмета, т.е. значение уже сам по себе, априорно и есть понятие, но в знаковой системе это понятие преобразовано в лингвистическое, семантическое значение. Просто логическое понятие получает своё структурное место в языке, став семантической формой мысли, где ему и положено быть по его статусу. Ведь сами понятия не витают в воздухе, изолированно одно от другого, их место в сознании, но если они хотят превратиться в «лингвистические значения», они обязаны быть вынесенными из мозга и формализованы во внешне выраженные языковые знаки.

Неверно также полагать, будто в формировании логического мышления, т.е. понятия принимают участие две силы – предмет и мышление, а в формировании семантического мышления, т.е. значения три силы – предмет, мышление и структура языка. Ни одно логическое понятие, создаваемое «предметом» и «мышлением», уже априори не живёт вне своего конкретно-знакового оформления, каждое конкретное понятие обязательно имеет своё место и в суждении, и в умозаключении, оформленных данной знаковой системой, так как мышление всегда протекает в формах какого-либо языка.

Но возникает вопрос: можно ли исключить знаково-языковой фактор при образовании понятий, или – не остаются ли следы конкретного языка в понятиях? Если существуют структурные своеобразия каждого языка, и значение слова в каждом из них равно понятию, то это не означает, что надо признать наличие национальных своеобразий в понятиях, суждениях, т.е. в логических формах мысли, т.е. влияние структуры языка на мышление данного народа, на процесс познания мира. В этом случае мы должны были бы стать на точку зрения «теории лингвистической относительности» Сепира – Уорфа, согласно которой наш язык есть наше логическое мышление. Однако национальных своеобразий в логических, т.е. общечеловеческих формах не существует. Потому что языковой знак сам по себе не есть непосредственный участник этого мыслительного процесса, а только обслуживающий персонал, инструмент выноса мышления за пределы черепной коробки, а что там творится внутри – это не его дело, он только условный, случайный, немотивированный материальный знак. Знак только обеспечивает этот процесс мозга, есть орудие мысли, но не её содержание. Структуры языков (а их сотни) в данном случае не окрашивают понятия в свои национальные цвета.

На вопрос, почему для одного и того же явления употребляют два различных термина – понятие и значение, следует ответить: «Здесь одно о то же рассматривается ... в разных отношениях – с одной стороны к языковому знаку, с другой стороны, в отношении к объекту отображения» [Клаус 1965 : 19 ]. Логическая форма семантики слова – понятие, – живущее не только в индивидуальном мозгу, будучи преобразованной в семантическую, языковую, звучащую форму мысли, становится в то же время принадлежностью не только данного субъекта, но, переходя к другим, оно становится общим достоянием всего человеческого рода – понятием. Таким образом, значение и понятие – одно и то же явление, но значение как структурная единица принадлежит семантической форме мысли, а поняятие, тоже как структурная единица, – логической форме мысли.
2) Понятие и значение – разные явления.

В языке отсутствует логичность, это его свойство заложено в стихийной

природе языка, их знаков, изобретавшихся всем народом из поколения в поколение. Пример тому – разные языки, наличие синонимов, омонимов, многозначности, избыточности. Всё это и делает язык незаменимым средством общения и познания. Но это же создаёт логикам непреодолимые трудности в понимании истинных связей мышления и языковых знаков. Логики видят в языке – лишь неупорядоченную совокупность слов. Под логической формой нельзя понимать само знаковое выражение мысли. Логические формы мысли не тождественны грамматическим, логика не сливается с грамматикой.

Панфилов пишет, что теоретически вполне допустимо положение о наличии нескольких уровней организации абстрактного мышления и познания. Наряду с системой семантических значений, фиксируемых лексикой языка, существует система понятий. [Панфилов 1977 : 86 ]. По мнению Чеснокова, понятие и слово – единицы не соотносительные, они принадлежат к формальным планам мышления и к формальным планам языка, взаимно не покрывающих друг друга. Понятие и слово, суждение и предложение являются не соотносительными категориями, поэтому снимаются сами проблемы понятия и слова, суждения и предложения. Так как форма логического вывода выражается в основном с помощью не формальных, а субстанциональных (лексических) средств языка, то не существует проблемы формальных языковых построений, соответствующих умозаключению вообще, а также его формальным разновидностям». [Чесноков 1967 : 92, 101 ]. «... Грамматика по предмету, изучаемому в ней, не может находиться ни в какой зависимости от логики, так как различие между правильным и неправильным мышлением не входит в область исследования грамматики». [Фортунатов 1957 : 449 ].

Выслушаем мнение Нечипоренко, лингвиста-фантаста: « ... я утверждаю, что понятия формальной логики человеческому мышлению несвойственны. Термины предикатной логики: понятия, суждения, умозаключения, из-за их заманчивого содержания, сдерживают философов-логиков на пути продвижения к истинному человеческому мышлению, к овладению космическим знанием. Перед людьми, в особенности перед учёными, встаёт необходимость выйти за рамки формально - структурированной логики. Вышеуказанные термины некритически заимствованы у Аристотеля. ...Аристотель создал формальную науку – логику задолго до христианской эры, строго следовать которой в самом конце ХХ века нет необходимости. Пользуясь логическими построениями, сторонники формальной логики стремятся всё канонизировать, всё разложить по полочкам, всё подогнать под схему. Однако ни мышление, ни язык, ни тем более речь никогда нельзя будет формализовать таким образом, как будто это результаты действия механизмов». [Нечипоренко 2002 : 54 ].

Иногда значение и понятие считают разными явлениями на том основании, что значение выражает также чувства, эмоции. Если это так, то оказывается, что мы имеем два типа мышления, одно – логическое, другое – лингвистическое, причём логика выражает логическое мышление, а язык – эмоциональное, чувственное мышление. Язык превращается в конкретное мышление эмоциями, т.е. лишь в чувственное мышление. Как же тогда люди могут общаться в среде конкретных предметов, не представленных в мозгу в виде их абстрактных, логических образов?

Под лексическим значением Филин понимает предметное (в широком смысле) содержание слова, соотнесённость слова к объективно существующему миру вещей, процессов, явлений. В основе лексического значения лежит понятие, но оно, однако, не тождественно значению. [Филин 1982 :230 ]. Каждый народ имеет в своём мышлении все нужные ему понятия, хотя некоторых из них нет у других народов: душечка, сутки, лапти, самовар. Как только появляется какое-либо понятие, оно тут же обретает свою языковую оболочку. Путём описания может быть создано любое понятие, такие понятия образуются словосочетаниями или описательно.

Чем же объяснить, что у людей, находящихся на одинаковом общественном уровне развития, отсутствуют многие слова, которые есть в других языках, а количество понятий одинаково? Тем, что люди думают не языковыми знаками, а логикой, логическими формами, но не семантическими формами. Отсутствие знака в языке для какого-либо понятия не означает какой-то пустоты в сознании. В сознании человека есть только понятийные категории, которыми человек думает и общается, а знаковая форма служит для идентификации, хранения, расчленения этих понятий, как инструмент для познания и общения. Понятия и значения, будучи одной и той же сущностью отличаются друг от друга по их роли в процессах мышления. Значения не являются структурными компонентами логических форм мышления. Суждение как относительно законченный акт мысли включает в свою структуру не значения слов, а понятия, а слово в суждении обладает лишь способностью выражать понятия как структурный элемент суждения.

Мысль может восприниматься только будучи оформленной и актуализированной в языковых знаках. Но надо спросить: есть ли у нас основания признать за мышлением какие-либо особые свойства, которые были бы присущи только ему и которые ничем не были бы обязаны языковому выражению? Этот вопрос Бенвенист решает с опорой на Аристотеля, но решает неверно: эти категории предстают не в одном и том же виде, а в зависимости от того, выступают ли они как категории мышления или как категории языка. Вот эти различия: 1) Мышление может уточнять свои категории, тогда как категории языка, будучи принадлежностью системы, которую получает готовой каждый носитель языка, не могут быть свободно заменены по произволу говорящего. 2) Мышление стремится устанавливать категории универсальные, языковые же категории всегда являются категориями отдельного языка. 3) Всё это как будто подтверждает положение о примате мышления над языком и о его независимости от языка. [Бенвенист 1974 : 106 ]. Это общеизвестная точка зрения, будто язык и мышление – самостоятельные и взаимонезависимые сущности.

Значение слова есть итог и результат абсторактного, логического познания мира и в то же время есть семантическая единица языка. Языковое значение, став логическим понятием, обрело способность обобщения, о чём свидетельствует использование слова для множества реальных предметов, т.е. имеет понятийную природу. Эту функцию значение может реализовать только как понятие в силу своего отражательного характера.

Итак, теория о том, что «не существует двух форм отражения действительности», и теория о том, что «существуют две формы отражения действительности – семантическая и логическая» – это следствие одной и той же теории: существует нечто, что называется языком, и существует нечто, что называется мышлением. Все существующие в теоретическом языкознании варианты теории «взаимоотношения языка и мышления», «слова и понятия» базируются на априорном допущении существования двух самостоятельных сущностей или областей – языка и мышления.

Семантическая форма мысли и логическая форма мысли – не одно то же. Первая форма – это внешняя фиксация нашей мысли в виде языковых знаков, «непосредственная действительность мысли». Вторая форма – это форма для логических, познавательных изысканий, есть высшая форма отражения или познания действительности. Такое мышление создаёт идеальный образ отражаемого, это теоретическое овладение предметом. Инструментом этого познания служат логические формы мысли (понятия, суждения). Но если бы это наше знание было только идеальным, то им нельзя было бы пользоваться, передавать его. Это знание реально присутствует в чувственно воспринимаемой форме – в языковых знаках, в семантическом мышлении. Следовательно, среда гносеологии не совпадает со сферой семантики языка. Законы логики, законы и формы правильного мышления недоступны непосредственному наблюдению, «выхватываются» из семантики языка и отражают связи и отношения предметов реального мира.

Панфилов утверждает, и совершенно ошибочно, что не все типы слов (например, частицы, предлоги, союзы, модальные слова и др.) выражают логические понятия. По его мнению, логицисты пытались свести все грамматические явления к логическим, они не учитывали относительной самостоятельности языка, которая проявляется в том, что чем ниже уровень языка, тем более отдалённой и непосредственной оказывается связь соответствующих языковых явлений с мышлением и тем большей будет степень самостоятельности соответствующей подсистемы языка. Это фонемы, морфемы, предлоги, союзы, часитцы, они не обладают номинативной функцией, не выражают понятий, не соотносятся с какой-либо формой мышления, хотя и имеют значение. Если бы это было так, то мы должны согласиться, что морфологически членимое слово выражает сразу несколько понятий. [Панфилов 1964 : 78 ].

Эта ошибочная точка зрения Панфилова основана на схоластической, средневековой логике, дошедшей до наших дней, заранее определившей стабильные логические формы, на взаимодействии которых построена вся наука логика, забывая, что логические формы произошли от языковых форм. В современной формальной логике известны лишь три логические формы – понятия (знаменательные слова), суждения (предложения), и умозаключения (сложные предложения). Но так как некоторые классы слов игнорировались, то их по традиции оставили вне интересов логики и, следовательно, вне сферы человеческого мышления. Но эти «синсемантические», «опустошённые», «незнаменательные» слова, как показали лингвистические исследования, играют в процессе мышления и коммуникации ещё большую роль, чем знаменательные слова. [см. Кривоносов, ВЯ, 1984, № 3 : 30 – 44; ВЯ, 1979 , № 6; ВЯ, 1990, № 2; его же монографии: 1993; 1996; 2001; 2006; Ю. Степанов, ВЯ, 1973, № 4 ].

В языке нет значений без понятий. Если есть значение, например, в союзах, предлогах, частицах и др., выражающегося в виде функции отношения между словами (т.е. понятиями), то и данная морфема, союз, предлог, частица имеет значение и, следовательно, есть понятие. Морфемы и слова связаны с разными типами понятий. Тот или иной звуковой комплекс становится знаком понятия в любом случае, если он соотнесён с какой-либо единицей мышления, т.е. с содержанием. «Мы не должны считать, например, что существительное более значимо, чем предлог, или это слово более значимо, чем словообразовательный аффикс». [Ельмслев 1960 : 264].

Семантика грамматических форм, организующих слова и предложения, детерминирована отражательной природой мышления. Лексические значения более ясные и чёткие, чем грамматические значения, но и эти последние имеют отражательные функции. Они – факты сознания, но неявно предметно ориентированы, у тех и других общее отражательное происхождение. Отношения в предложении приобретают главное значение, только синтаксическая связь делает из разрозненных слов предложение и, следательно, суждение: мать, дочь, любить. Эти три слова – не суждение, но они становятся суждением лишь при наличии грамматической связи между ними. Процесс мышления протекает не в виде сплошного нерасчленённого потока мыслей (чтобы выйти наружу, этот поток должен быть расчленён на словарные единицы с их грамматическими связями), а в виде единства синтетических и аналитических актов соединения и разъединения мыслительного целого на кванты мысли. Точка зрения, будто аффиксы, предлоги, союзы, частицы, модальные слова не имеют логического свойства, несостоятельны.

Многие лингвисты различают знаменательные слова (понятия) и незнаменательные слова, релятивные единицы (союзы, предлоги, частицы), не относящиеся, якобы, к разряду понятий. Служебные слова отражают только объективно существующие связи материальной действительности. К понятиям относятся только номинативные слова. Морфемы не соответствуют каким-либо единицам мышления вообще, они сами по себе никакому смысловому содержанию не соответствуют, не имеют значения и не выражают понятия. Морфемы выполняют лишь подсобную грамматическую, организующую функцию. Они не имеют соответствующих логических коррелятов, и осуществляют лишь внешнюю организацию языка, т.е. значение морфем – формальное. Морфемы принадлежат к внешней организации языка.

Изложенное мнение о логической сущности служебных слов принципиально неверно. И знаменательные, и незнаменательные слова – знаки, и те, и другие условны, немотивированы и созданы ддя одной цели – в роли материальных внемозговых сущностей ассоциативно соотносить их, как материю, с определёнными логическими формами, т.е фонемами, графемами, морфонемами, понятиями, находящимися в сознании. Союзы, предлоги, частицы для сознания значат многое, ещё больше чем знаменательные слова – они соотнесены с более сложными мыслительными категориями, чем просто с понятиями.
4) Структурное отличие предложения от суждения.

Принципиальные отличия семантических форм мысли от логических форм мысли, полагают некоторые, состоит в следующем: 1) Семантическая форма мысли полна противоречий, в реальном предложении можно высказать всё, что угодно, вплоть до абсурда, чего лишена логическая форма мысли. 2) Семантическая форма мысли имеет сложный, смешанный характер – в реальное предложение могут входить не только подлежащее и сказуемое ( в логике это S – P), но и другие члены предложения, вводные слова, сокращения и др. Предложение Однажды в студёную зимнюю пору я из лесу вышел состоит из подлежащего, сказуемого, обстоятельства времени, обстоятельства места, определения, однородных членов. Но логическая форма мысли – суждение допускает лишь два члена: субъект ( S ) (Однажды в студёную зимнюю пору) и предикат ( P ) (Я из лесу вышел). А всё это логическое суждение (S – P) состоит из множества подчинённых, более мелких суждений, по количеству членов предложения, стянутых в одно сложное предложение: Это случилось ( S ) – однажды ( P ); Я ( S ) – из лесу вышел ( P ); Однажды ( S ) – я из лесу вышел ( P ); Пора ( S ) – была студёная ( P ); Пора ( S ) – была зимняя ( P ).

Основной работой, представленной в теоретическом языкознании по проблеме взаимодействия «семантических и логических» форм мысли, являются работы Н. Хомского, в которых эта проблема представлена в терминах «поверхностной и глубиной» структур. Порождающая грамматика Хомского – это процессы и переходы между глубинными и поверхностными структурами (семантическими и логическим формами). Он видел в глубинных структурах логическую мысль, «данную уму» через семантико-грамматическую организацию предложения. Глубинная структура у Хомского – удачное название, так как речь идёт не о чувственно осязаемой структуре предложения, а о выраженных в нём семантических отношениях, а по сути логических отношениях. Глубинная структура предложений всех языков идентична. Теоретическое кредо Хомского сводится к следующему:

Все человеческие языки имеют универсальные свойства, как самые существенные свойства для всех языков. Отличия языка от языка носят поверхностный характер, а не «глубинный». Если эмпирическая лингвистика изучает Языки, то рационалистическая лингвистика занимается Языком.

Изучение универсалий есть изучение природы человеческих мыслительных способностей. В универсальной грамматике Хомского язык встречается с мыслью. Поэтому изучение лингвистических универсалий плодотворно как для лингвистических структур, так и для мыслительных структур. Это отразилось в глубинных и поверхностных структурах языка и их отношениях.

Если в круг исследования лингвиста, как считает Хомский, включается описание поверхностной и глубинной структур языка, то это не расширение понятия «язык», а расширение понятия «лингвистическая теория» – она стала пониматься как исследование взаимодействия мышления человека с его языком. Но представления о языке не изменились – он по-прежнему есть инструмент мышления и познания.

Хомский считает необходимым изучать язык и мышление как две взаимозависимые и взаимно определяющие структуры, имеющие общий, единый механизм. Этой теории подчинено и его положение о необходимости выделения в предложении двух структур – глубинной и поверхностной. Эти структуры предложения воплощают в себе мыслительную и лингвистическую структуры. Поверхностная структура предложения – это организация категорий и словесных групп, непосредственно ассоциируемых с физическим сигналом, и в её основе лежит глубинная структура, те же категории групп слов, но более абстрактного характера.

Вот главные положения концепции Хомского: врождённость языковой способности, знаний, предрасположений, т.е. универсальная грамматика с небольшим числом исходных принципов и параметров. Без универсальных грамматик язык вообще не может существовать, это те врождённые данные, которые ребёнок постигает не в результате приобщения к языку взрослых, а просто «созревая» как биологическое существо, но под влиянием некоторых пусковых механизмов в виде социологизации ребёнка и его приобщения к предметному миру. Знание языка в голове ребёнка не столько усваивается, выучивается, сколько «вызревает», «вырастает» в мозгу ребёнка, подобно тому, как у него вырастают руки, ноги, тело. Социологизация ребёнка и его приобщение к предметному миру – это есть пусковые механизмы. Модель языка у Хомского помещена как лингвистическая теория в контекст усвоения языка, обе связаны одна с другой.

Каков же механизм взаимодействия поверхностных и глубинных структур, по Хомскому? Глубинная структура есть некоторое мыслительное образование, которое связано трансформационными переходами с поверхностной структурой – некоторым звуковым образованием. Глубинная структура, по Хомскому, ведает формированием смысла предложения, а поверхностная – звуковым воплощением этого смысла., т.е. глубинная структура есть некоторое дозвуковое, и стало быть дословесное образование, хотя, иллюстрируя глубинную структуру, Хомский представляет её как отношение реальных слов. Система правил языка, с помощью которых смысловые образования вступают в связь со звуковыми образованиями, и составляют, по Хомскому, грамматику

Хомский вплотную подошёл к решению проблемы взаимоотношения языка и мышления, причём не спекулятивным путём, основанным на утопической «марксистской» теории о неразрывной связи языка и мышления, а лингвистическими средствами. Он исходит из предпосылки, что за семантическим многообразием человеческих языков стоит универсальная структура человеческого языка, т.е. логические формы мысли, которые надо соотносить со структурными параметрами и характеристиками реальных человеческих языков. Любая критика Хомского не перечеркнёт его прозорливости, т.е. теорию истинной картины функционирования языка, о чём языкознание бьётся веками. « ...Понятия поверхностной и глубиной структуры предложения находятся друг с другом в отношении, которое марксистская философия устанавливает для категорий явления и сущности». [Бархударов, ВЯ, 1973, № 3 ].

По мнению Солнцева, если предложение имеет поверхностную и глубинную структуру одновременно, то это логически предполагает раздвоения процесса речевого образования на два процесса, которые разворачиваются одновременно или почти одновременно. Но раздвоенность речи на два параллельных процесса не самоочевидна» [Солнцев, ВЯ, 1976, № 5 ]. «Грамматическая система языка не может быть построена, если её компоненты принадлежат разным временным пластам» [Адмони, ВЯ, 1971, № 5 ].

Звегинцев отмечает, что значение предложения формируется в сознании, а предложение расширяется в виде физического сигнала. Поверхностная структура, непосредственно связана с физическим сигналом, отличается от лежащей в её основе глубинной структуры, но более абстрактного характера. Глубинная структура фактически состоит из двух предложений, взаимодействующих друг с другом. [Звегинцев, ВФ, 1972, № 1 ].

К чему сходится критика в адрес Хомского? Солнцев считает, что специфика грамматического строя каждого языка заключена не в его «глубинных», а в так называемых «поверхностных» структурах. Это верное утверждение Солнцева ведёт его к неверному выводу, будто глубинные структуры не возникают и не могут возникнуть до сформирования поверхностных синтаксических структур. Рождение смысла, по его мнению, идёт «сверху», а не «снизу», т.е. в поверхностных, а не в глубинных структурах. Всё богатство и вся специфика грамматического строя каждого языка заключена в его непосредственно данных нашему восприятию так называемых поверхностных структурах. Поэтому для более адекватного и глубокого познания строя языка надо не столько проникать в его «глубинные структуры» (она мало отличается от языка к языку), сколько нужно углубляться в многообразие типов и видов предложений, именуемых поверхностными структурами. [Солнцев, ВЯ, 1976, № 5 ].

Солнцев, как и многие другие лингвисты, не понял теории поверхностных и глубинных структур, т.е. взаимодействия семантических и логических форм мысли. И не без основания: у самого Хомского эта теория не доведена до логического конца и затуманена пока недоказуемой «транформационной» грамматикой. Эта теория подтвердила общечеловеческий характер мышления, которое не отличается от народа к народу. Солнцев свёл всё к «поверхностному» синтаксису. Это значит, что язык сам себе хозяин, сам творит свою структуру, есть демиург мышления, управляет нашим мышлением, т.е. языковые материальные условные знаки, отличающиеся от языка к языку, управляют мышлением данного народа, которое вдруг стало национальным, и потеряло свой общечеловеческий характер. Это опять же возвращает нас вспять к давно отжившим теориям «лингвистической относительности» и «языковой картины мира».