Книга посвящена обоснованию природы языкового знака. Не раскрыв сущность языкового знака, не познать и механизм взаимодействия языка с мышлением, речью, текстом, действительностью

1. 
   «Когнитивная лингвистика» – это повторение пройденного.
   

Толчком в когнитивистике стала психология. Выяснили, что бихевиоризм в психологии себя исчерпал и он стал нежизнеспособен. Изучать психику человека через его поведение нереально. Это всё равно, что определять физику как науку о показаниях приборов. Стали говорить о теории познания, т.е. в экспериментальную психологию вернули сознание человека, а не его внешнее проявление. Стали рассматривать мозг и психику как единое целое.

Когнитивизм родился в 1950 году в Гарвардском университете как всеобъемлющая наука о всех областях человеческого знания. Но основоположниками этой науки ещё 2300 лет назад были Аристотель, Платон и другие древнегреческие философы. Если вернуться к их учениям, то они, оказывается, занимались «когнитивными науками». После Аристотеля, создавшего логику как учение о взаимодействии форм мысли и форм языка, начал перестраивать лингвистику Н. Хомский, став первым представителем когнитивной лингвистики, как синонима «теории познания». «Синтаксические структуры», «Глубинные и поверхностные структуры» Хомского стали первым опытом в зарубежной лингвистике о взаимоотношении форм мысли и структур языковых знаков. Целью когнитивной лингвистики было – наведение мостов через пропасть между сознанием и науками, его изучающими. Следовательно, должны существовать когнитивная психология, логика, лингвистика, философия, нейронная наука, антропология. И каждая из них имела свой объект изучения. Следовательно, язык тоже должен быть связан с каждой из этих наук и прежде всего с мышлением. Это и выдают теперь за «новое в языкознании», хотя эта проблема была центральной в марксистском языкознании, круг проблем давно уже был обозначен, осталось только их обрабатывать.

Всеобъемлющая проблематика когнитивизма видна на примере первой научной Российской конфереенции. В 2006 году в Сан – Петербурге была созвана II Международная конференция по когнитивной науке, куда входили темы исследований: познание, мышление, биология, социология, антропология, проблемы интеллекта, нейрофизиологии, нейроинформатики, философия, искусственный интеллект, восприятия и представления, сознание, приобретение знаний, специфика языка как средства познания, коммуникация, мозговые механизмы познания, компьютерная наука, сложные формы поведения, усвоение языка – родного и иностранного, билингвизм, восприятие и порождение текста. Конференция отражала современное стремление к интеграции дисциплин, ранее разделённых по разным отраслям знаний. Эта конференция была названа как «когнитивный поворот», «когнитивная революция», «объединение знаний о человеке», «антропоцентрический фактор».

В психологических, психофизиологических работах а также а работах по икусственнномку интеллекту, машинному переводу все эти науки имеют дело с когницией, т.е. с условиями и способами работы мозга и обработки информации. Но так как понять работу мозга и механизм его функционирования, как мыслящего органа, можно лишь в двух случаях: на основе практических результатов работы мозга и на основе функционирования материальных знаков, определённые конструкции которых связаны с определёнными готовыми продуктами мозга, то и породили такое ответвление в сообществе психофизиологических наук как «когнитивную лингвистику». Т.е. язык занял важное место в системе когнитивных наук. А так как язык, как материально ощутимый и поддающийся инструментальному анализу объект, был одним из главных инструментов раскрытия результатов работы «чёрного ящика», то языку придали статус мыслеорганизующего субъекта. Дальше – больше, ему придали статус главенствующего средства познания деятельности мозга. Всё это, вместе взятое, и придало языкознанию важный статус «когнитивной лингвистики». На неё и возложили всю ответстьвенность за успехи в познании работы мозга в науках, связанных с творчеством мозга. Но при этом не учли одно важнейшее обстоятельство: забыли, что существует языкознание с тысячелетним стажем и в нём, худо или бедно, были выработаны некоторые постоянные закономерности взаимоотношения языка и мышления. Но «когнитивная лингвистика» начала с чисого листа, чем себя и погубила.
2. Не существует изоморфизма между когнитивными

и языковыми структурами.

Озадачивает мнение когнитивистов, когда они тесно связывают «представление знаний в голове человека» с языковыми структурами. Это означало бы изоморфизм между языковыми и когнитивными структурами. Надо прежде установить, что такое «когнитивные структуры» – это мозг как орган, нейронная система, мышление, чувственное или абстрактное мышление, если абстрактное, то какое – семантические или логические формы мысли, вербальное или невербальное мышлеие? Поэтому о центральной роли лингвистики в когнитологии не может быть и речи. Это искусственное связывание лингвистики с когнитологией, свои теоретические построения лингвистика связывает с «замысловатыми когнитивными моделями»». Кроме того, язык – лишь часть, и не главная, общей системы деятельности человека. Это «шаг назад, прежде всего по отношению к формальной логике, а также по отношению к психолингвистике, и даже к обыденному сознанию». [Сонин 2005 : 26 - 27 ].

Более конкретно, исчерпывающе «когнитивные корреляции» между языком и мышлением, в частности на базе логических умозаключений различных фигур, модусов, энтимем, силлогизмов и полисиллогизмов были мною подробнейшим образом описаны в двух монографиях на материале русского (1993) и на материале немецкого языков (1996), и в них нет ни слова об этих «перспективных корреляциях», но есть много слов о законах взаимодействия между формами мысли, т.е. логическими формами и языковыми, т.е. знаковыми формами, между конкретными языковыми структурами как средством выражения логических силлогизмов и их конкретными фигурами и модусами. Я и не знал, что я, оказывается, «всю жизнь говорю прозой» !

Для языкознания, коль скоро не выяснено взаимоотношение языковых знаков и форм мысли, «когнитивная лингвистика как общая говорильня» не имеет никакого научного значения. А всё остальное, кроме связи материальных знаков и их идеальных образов как и идеальных образов реальных предметов, относящихся к области теоретического языкознания и формальной логики, относится к области психологии и нейрофизиологии. Сама Кубрякова сознаётся, что «когнитивная лингвистика» не относится к области языкознания. Язык, пишет она, только одна из когнитивных способностей человека. Когнитивная лингвистика – это общий когнитивный, т.е. познавательный механизм. Главное в когнитивной лингвистике – системное описание и объяснение механизмов человеческого усвоения языка и принципы структурирования этих механизмов, каково их внутреннее устройство. Это – теоретическое языкознание?

Языковая деятельность, как пишет Кубрякова, – это один из модусов когниции, составляющий вершину айсберга, в основании которого лежат когнитивные способности, не являющиеся чисто лингвистическими, но являющиеся предпосылкой для последних, т.е. построение образов, логических выводов на их основе, получение новых данных из уже имеющихся сведений. Стартуя с лингвистической площадки, мы заходим на территории смежных дисциплин. Когнитивная лингвистика – наука междисциплинарная, это предопределено самой сущностью языка как биологического и социального объекта. Психология, лингвистика, логика, философия могут совместно ответить на вопрос о природе разума и языка.

Так как сейчас повальное увлечение когнитивной лингвистикой, то истинное языкознание забыто, все бросились славословить обо всём, с чем связан язык, занялись переписыванием зарубежного «когнитивизма» и прикладывать его к российскому «языкознанию». «Работы в области когнитологии ... почти полностью заполнили лингвистическое пространство, хотя базовые лингвистические проблемы не получили окончательного решения». [Болотов, ВЯ, 2008, № 2 ]. Действительно, существуют всеобщие связи языка с многими науками. Но это не значит, что всех их нужно сваливать в одну кучу и исследовать нерасчленённо.
2) Какими методами исследования пользуется

«когнитивная лингвистика»?
1. Когнитивная лингвистика – аморфное направление в языкознании.

Прежде всего надо отметить то лингвистическое терминологическое

новаторство, которым славится «лингвистика текста». Вот лишь некоторые из них: гештальты, фреймы, кластерный набор, гештальтные свойства, холицестические свойства, топик, коммент, партиципант, модульный, реификация, бенефициант, малефициант, ингерентные концепты, прототипические предметы, ноэтическое пространство, эксперинциальные факторы, хронотропная характеристика, наличие события в дискурсе, неаддетивные свойства, кластерные признаки, эмердженская грамматика, дескрипция предметов, референциальная величина и др.

Ленин, критикуя объективный идеализм Авенариуса, пишет: «Такой же

тарабарщиной ... является особая терминология Авенариуса, создавшего бесконечное обилие разных «ноталов», «секуралов», «фиденциалов» и пр. и пр. ... Сказать ли: «нотал» (notus = известный) или сказать, что мне что-то известно, совершенно всё равно. ... И действительно, это чистейшая и беспросветная схоластика ...». [Ленин 1982 : 90 ]. Находятся люди, которые принимают этот квазиучёный вздор за истинное глубокомыслие ! Когнитивной терминологией, вытесневшей современное теоретическое языкознание, удобнее всего избежать того, чтобы говорить о вещах, о которых мы очень мало знаем. Чем прозрачнее язык, не захламлённый ненужной терминологической абракадаброй, тем чётче мы понимаем то, о чём пишем сами. Именно когнитивная лингвистика дальше всех других лингвистических течений ушла в оскудении мысли, познающей сущность языка.

Переименование теретического языкознания в «когнитивную лингвисттику» «... придаёт лингвистике респектабельность современной научной дисциплины. Но это не придаёт новый импульс исследованию реального языка». «Кубрякова и её школа занимаются «когнитивной риторикой». [Сонин 2005 : 29, 38 ]. «Когнитивная лингвистика превратилась в дальнюю родственницу когнитивных наук, а в лучшем случае в их однофамилицу, хотя похоже, всё-таки в расчётливую самозванку». [Там же : 24 ].

В языкознании некоторые учёные рабски плетутся за иностранной модой, не имея своей материалистической, диалектической точки зрения, чтобы оценить место разных теорий в языкознании. Факты сильнее всех подражательных попыток. «И именно поэтому я полагаю, что право научных открытий и обобщений не взято в аренду западноевропейскими учёными, что и в головах русского или польского происхождения могут возникать самостоятельные мысли и что нет ни малейшей надобности быть покорным рабом так называемой «европейской науки» и повторять бессмысленно и без всякой критики заимствованные из неё положения».

[Бодуэн, там же : 363 ].

«Когнитивная лингвистика» предлагает нам нечто аморфное, у её авторов отсутствует чёткое понимание сущности знака и, следовательно, взаимоотношения языка, мышления, сознания, логики, речи, текста, действительности. Понятие «когнитивная лингвистик» никого ни к чему не обязывает, ибо всё, что относится к когниции, познанию, всегда было предметом исследования в языкознании, с той лишь разницей, что одним и тем же фактам языка сегодня присваиваются новые имена, полагая, что в них заложена их сущность. До тех пор, пока у авторов когнитивной лингвистики будет царить неясность в понимании самого предмета исследования, они вынуждены будут угощать читателей теоретического языкознания пустыми фразами, окрошкой из кусочков лингвистических, логических, психологических, когнитивных т.е. познавательных ингредиентов. Они выдвигают свои теории, выдавая их за истинную сущность языка, как будто лингвистический мир ждал их, чтобы узнать, каким он должен быть, но каким он фактически не является. Кто разыскивает слово не для того, чтобы возможно точнее выразить свою мысль, а для того, чтобы сказать повычурнее, по-иностранному, тот не придаёт серьёзного значения своей мысли. Гёте: „Wenn einem einst ist was zu sagen, ist `s nötig Worten nachzujagen“ ( Кто хочет высказать здравую мысль в звуках, тот должен родить её в словесных муках ).

Сползание теоретического языкознания со столбовой дороги исследования сущности языка – а это значит исследования его взаимодействия с мышлением, сознанием, логикой, речью, текстом, действительностью – в болото терминологического творчества пронизано пренебрежением методологической базой исследования, т.е. материалистической диалектикой. Часто с верой в языкознании обращаются как с истинным знанием. В когнитивной лингвистике нет ничего принципиально нового. Главное в ней: всё та же проблема «взаимоотношения языка и мышления» и всё, что с нею связано, а именно в з а и м о д е й с т в и е меёду ними. А это ничего другого не означает, кроме как познания взаимодействия языка, мышления, сознания, логики, речи, текста, действительности. Исследование этого комплекса вопросов и есть то, что теперь начали называть «когнитивной лингвистикой», превратившейся в общее словословие на эту тему с терминологическими ухищрениями. Как ни странно, но темы «взаимоотношение языка и мышления», «когнитивная лингвистика» – одно и то же, это главные языковедческие проблемы о человеке, и именно эти проблемы представлены в «когнитивной лингвистике» аморфно, стихийно, без какого бы то ни было обоснования внутренней структуры взаимодействия между языковыми знаками, мышлением, сознанием, логикой, речью, текстом, действительностью, без чёткого разграничения в каждом из взаимодействующих частей их функций.

В поисках новизны теоретическое языкознание переименовали в

«когнитивную лингвистику». Когнитивная лингвистика – это «познавательная лингвистика», т.е. теория познания языка, которую считают «когнитивной революцией» в теории познания языка, пытаясь превратить её в некую философию языка, которая должна подменить давно известную во всех науках «материалистическую диалектику», как будто до появления когнитивной лингвистики люди ни о каком «познании» и не помышляли и не имели о нём никакого представления.

Если «когнитивная лингвистика» есть наука о когнитивных, т.е. познавательных, ментальных, интеллектуальных процессах, а языковые знаки оформляют эту деятельность как внешне выраженную речевую деятельность, то когнитивная лингвистика невозможна без анализа порождения и восприятия речи, а это значит – без анализа сущности взаимоотношения материального и идеального, т.е. мы пришли к материалистической диалектике, к её главной философской проблеме о соотношении материального и идеального.

Великие диалектики древности, а также нового времени, такие как Кант, Гегель, Маркс, Энгельс, Ленин, ещё до «когнитивистов» показали сущность «когнитивизма», не употребляя вообще этого вводящего в заблуждение термина. Эту проблему они рассматривали как философскую проблему соотношения первичности материи и вторичности сознания, материального и идеального как высшей формы биологического движения. А сегодняшние «когнитивные лингвисты» не заметили, что и в отечественном языкознании, в его марксистском направлении главной темой исследования языка были всё те же когнитивные составляющие – взаимоотношение языка и мышления. Правда, марксистские лингвисты неверно поняли это взаимоотношение. «Отгораживание от традиционного языкознания и такое пренебрежительное к нему отношение ведёт к неимоверному хаосу языковых наблюдений, в которых весьма трудно разобраться языковедам, да едва ли и стоит разбираться». [Лосев, ВЯ, 1965, № 5 : 30 ].

Родитель «когнитивной лингвистики» на Российской почве Кубрякова считает, что старая парадигма языкознания уже заменена новой. Как будто языкознание, т.е. наука о языковых знаках, как и любая из прочих наук, это уже износившиеся перчатки и их можно выбросить и заменить новыми. Хотя бы вспомнили о диалектике, как методе познания всего сущего: от простого к сложному, от конкретного к абстрактному, от него – к ещё более абстрактному, и так без конца и любая поставленная точка в научном познании – это его относительная ступень, и это движение бесконечно. «Старую парадигму» выбросить нельзя, ибо она в той или иной степени присутствует в новой и движет её развитие. Поэтому суть новой парадигмы, которую нам обещают, состоит на самом деле только в наклеивании новых этикеток на старые теории, а именно:

1) Был провозглашён приоритет дедуктивного подхода, взамен эмпирического метода., т.е. надо отменить эмпирическое языкознание как науку о сложных связях сложных единиц, поддающихся только экспериментальному исследованию, и ввести дедуктивные математические и логические методы анализа материала, не имея самого материала.

2) В центре грамматики стоит уже не фонология и морфология, а синтаксис и синтаксические отношения. Но роль этих разделов языкознания, отражающие соответствующие реальные единицы языка, по своему произволу нельзя ни принижать, ни возвеличивать, без единиц каждого из этих разделов нет языка: структуры фонем образуют морфемы, структуры морфем рождают слова, синтаксические связи слов затем в словосочетаниях образуют высшие грамматические формы – предложения. Вне структуры языка, т.е. вне структуры более высокого порядка, в предложении изолированные слова не употребляются, их жизнь протекает только в живой речи, в тексте.

3) Языку придали творческий характер в связи с тем, что это деятельность человека. Представители когнитивной лингвистики даже не догадывается, что её прародители в тысячном колене тоже творчески пользовались их языком, т.е. в соответствии с ситуацией и качеством ума. Иначе они бы не выжили. У языка, впрочем, нет никакого творческого начала – это удел мозга, мышления, а оно и есть деятельность, но не языка, а мышления, вынесенного за пределы мозга при помощи знаков языка.

4) Семантика признана в роли неотъемлемого компонента грамматики и грамматического описания языка. Нет у грамматики своей собственной семантики, как и вообще у языка, т.е. у языковых знаков, тем более неотъемлемого компонента. Семантика – она же есть мысль, значение, идеальное, фонема, графема, понятие, суждение, умозаключение. Семантика есть принадлежность мозга, это абстрактные логичесмкие образы отражённых предметов, событий, свойств, качеств. Если считать, что семантика изначально есть неотъемлемый компонент грамматики, то оказывается, что сама грамматика есть неотъемлемый компонент мышления, орудие мысли, т.е. технический инструмент, объединяющий нужные для мышления слова с целью получения законченного смысла, начиная от отдельных слов, до бесконечности – текста романа «Война и мир».

5) Оценка и рассмотрение языка как мыслительного, психологического феномена. Это уже ближе к истине. Оказывается, что «когнитивная лингвистика» – это не сплошное нагромождение всяких наталов, потенциалов, дифференциалов, инференций, референций, нативизмов, скриптов, фреймов и пр. Язык уже связывают с мышлением, однако не так, как фактически они связаны между собою. Язык, т.е. языковые материальные знаки – не «мыслительный феномен», а инструмент формулирования, удержания в сознании мыслей и их вынос вовне мозга в виде живой речи и печатного текста. Вот и надо было бы когнитивной лингвистике заняться вопросом: в чём состоит механизм «выноса» слова из мозга и приёма его от говорящих (пишущих) обратно в мозг?

Один из признаков расшатывания устоявшейся парадигмы – это выход науки за пределы уже «освоенных» территорий, хотя они, как показала данная книга, освоены ещё не до конца. Мы до сих пор не знаем главного – что такое язык, вернее – что считать языком, хотя каждый пешеход скажет нам, что такое язык. Появилась, как бы, новая реальность в виде «когнитивной лингвистики», но она оказалась пустоцветом. В данной области нужны знания, но не новая терминология, не новый метаязык, всё заимствуется из старого, но теоретически ещё не до конца освоенного багажа. «Когнитивная лингвистика» фактически занималась переименованием старого и не может претендовать на полное новаторство в языкознании.

Кубрякова пишет, что « ... когнитивная наука занимается и н ф о р м а ц и е й о м и р е в самых различных ракурсах и отношениях, изучая такие сложнейшие феномены человеческого бытия, как в о с п р и я т и е м и р а и о т р а ж е н и е в о с п р и н я т о г о в г о л о в е ч е л о в е к а, как я з ы к и м о з г а, как п а м я т ь и организация когнитивных способностей человека» [Кубрякова 1997 : 18]. Перед когнитивной наукой стоят задачи, чтобы « ... понять, каким образом человек с его ограниченными возможностями оказывается способным п е р е р а б а т ы в а т ь, т р а н с ф о р м и р о в а т ь и п р е о б р а з о в ы в а т ь огромные п л а с т ы з н а н и й в крайне ограниченные промежутки времени» [Петров 1987 : 10]. Перед когнитивной лингвистикой стоят задачи «о р г а н и з а ц и и с а м о й п а м я т и как одну из основных для ф о р м и р о в а н и я н о в о й м о д е л и естественного я з ы к а [Кубрякова 1992 : 10-11]. «Неформально говоря, когнитивная теория – та, которая стремится учесть степень б л и з о с т и конкретного исследуемого феномена к с о з н а н и ю [Демьянков 1992 : 39]. «Когнитивная наука – это скорее наука об общих принципах, управляющих ментальными процессами в человеческом мозгу ...» [Кубрякова 1994 : 34].

Что отсюда следует?

В о – п е р в ы х, когнитивная лингвистика – это то же самое, чем занималось «марксистское языкознание» – проблемой «взаимоотношения языка и мышления». Весь «когнитивный механизм» укладывается полностью в рамки этого отечественного направления в языкознании. Из истории отечественной науки известно немало случаев, когда российские научные идеи заимствуются на Западе, затем вновь возвращаются в Россию, но уже под другим, обязательно под «научным» соусом. То же самое произошло и с «когнитивной лингвистикой»: мы вдруг увидели «новизну» в том, что успели забыть.

В о – в т о р ы х, все науки суть науки когнитивные, так как все они не только «учитывают степень своей близости к сознанию», но и имеют непосредственное отношение к сознанию, и сами эти науки являются нашим сознанием. И более того, весь багаж человеческих знаний есть само сознание, разных объёмов у разных людей, какими бы науками и прочими делами они ни занимались.

В – т р е т ь и х, какое отношение к этим проблемам «когнитивной лингвичстики» имеет язык? Прямое. Но только в том случае, если мы будем располагать лингвистическими методами п р я м о г о н а б л ю д е н и я механизма функционирования языка в мозгу. Можно и даже нужно согласиться с тем, что понять «процессы возникновения нашего сознания», «содержание и природу нашего знания», «организацию нашей памяти» – значит понять, как функционирует язык мозга и, следовательно, на этой основе сформулировать «новую модель языка». Однако эта задача непосильна лингвистам. Поскольку прямой доступ к мозгу лингвистам закрыт, перечисленными проблемами когнитивной науки должны заниматься люди других профессий: нейрофизиологи, нейропсихологи, психологи. Но и сами нейрофизиологи и нейропсихологи, имеющие свои к о с в е н н ы е (в некоторых случаях также прямые) методы изучения проблем мышления, безуспешно бьются над этой проблемой. Для языкознания же, не имеющего своих прямых методов изучения структуры и функций мозга, кроме вынесенной за пределы мозга материи языковых знаков, нет иных способов проникноверия в законы «когнитивной лингвистики». Всё остальное – гадание на кофейной гуще. Кубрякова, пожелав увидеть в мозгу «новую модель языка», слишком оптимистично связывает свои надежды с языковыми структурами в мозгу, коих ещё никто не видел.

«Когнитивный» (познавательнгый? ) подход к изучению языка означает только одно: изучение нашего мозга, функционирование идеального содержания отражённого в нём мира. Однако идеальное, т.е. «когнитивное» содержание сознания, не имеющего прямого доступа для исследователя, невозможно исследовать п р я м о й а т а к о й в о б х о д ф о р м я з ы к а, т.е. когнитивное содержание сознания может быть добыто только на вторичном, внемозговом уровне его материализации в формах языковых материальных знаков. Наше сознание должно исследоваться косвенно, через знаки, через язык, через в т о р и ч н ы е, материально осязаемые структуры нашего сознания – в виде живой речи (устной и письменной). Эта проблема, как показали психологические исследования, усложняется ещё тем обстоятельством, что язык в мозгу не записан так, как он записан в грамматиках и словарях: в мозгу все формы (морфологические, синтаксические) частей речи могут лежать в одном «отсеке», а сама семантика частей речи, их «когнитивное» значение может находиться совсем в другом «отсеке».

Решение выдвинутых «когнитивистами» проблем требует самых серьёзных экспериментальных исследований, владения соответствующей аппаратурой и нейрофизиологическими (нейропсихологическими) методами исследования в указанных областях. Как минимум надо было бы объяснить и обосновать все термины и процессы, связанные с мозгом, его функционированием, механизмом овладения языком, механизмом и способами записи структур языка в нейронных структурах мозга. А сделать это – значит создать з а к о н ч е н н у ю т е о р и ю п о з н а н и я человеческим мозгом объективного мира и р о л ь я з ы к а в этом познании., что по силам разве что всему мировому сообществу учёных как задача XXI века.

Кубрякова пишет, что в частях речи отражается «п р и р о д а в е щ е й». Мир воспринимается как заполненный объектами и причисление объектов к тем или иным классам зависит от связываемых с ними признаков [Кубрякова 1997 : 268]. Следовательно, это расчленение мира, о с м ы с л е н н о е и о с о з н а н н о е человеком как расчленение на различные части речи, произошло с о о б р а з н о п р и р о д е в е щ е й [Кубрякова 1978 : 25]. Это значит, далее, что мозг, отражая окружающую действительность, выбирает и создаёт названия для отдельных фрагментов действительности таким образом, чтобы названия вещей были п о х о ж и н а в е щ и и о т р а ж а л и б ы и х п р и р о д у. Кубрякова допускает мысль, будто слово, т.е. название вещи и сама вещь слиты воедино н е р а з р ы в н о й связью и заменить название данного предмета другим словом невозможно, ибо название уже само по себе п р и н а д л е ж и т только данному предмету и никакому другому. Все слова, разнесённые по определённым, стабильным, a priori известным частям речи – нечто незыблемое и стабильное. Следовательно, и в более широком плане – в языке вообще нашло отражение расчленение мира «сообразно природе вещей» [Кубрякова 1997 : 251]. Система частей речи – это отражение системы мира в языке, это проекция реального мира в мир языка [Кубрякова 1997 : 4], в котором в виде частей речи весь мир разнесён по клеточкам, в зависимости от самих предметов, их свойств, действий, состояний и отношений между ними, т.е. любое слово любой части речи – это как бы слепок какого-то фрагмента реальной действительности, а система частей речи – это система самого мира. Поэтому « ... классификации в языке хранят в себе черты естественных (выделено Кубряковой, - А.К.) классификаций ...» [Кубрякова 1997 : 87].

Понимать мысленное, идеальное отражение предметов в человеческом мозгу подобным образом, будто понятия о предметах формируются «сообразно природе вещей», будто понятия о вещах связаны с ними «необходимой связью», возвращает современную науку о языке к античной философии о неразрывной связи «слов и вещей». Кубрякова смешивает «в е щ ь» как нечто материальное и «м ы с л ь» об этой вещи как её идеальный образ, которые н и ч е г о о б щ е г о не имеют и иметь не могут. Хотя название, т.е. когнитивное, ономасиологическое значение части речи п е р в о н а ч а л ь н о могло быть мотивировано вещью в связи с особенностью жизнедеятельности людей, говорящих на данном языке, однако в любом случае оно не отражает с у щ н о с т и вещи, а есть лишь у с л о в н о е, к о н в е н ц и о н а л ь н о е логическое понятие об этой вещи. Теория Кубряковой, разделяемая также некоторыми другими лингвистами а также философами, напоминает известную притчу: астроном рассказывает о свойствах луны, её орбите, скорости движения, массе, весе. Один слушатель задаёт вопрос: «Оказывается, о Луне известно теперь всё. Однако мне непонятно, откуда астрономы узнали, что Луна называется „Луной“ »?

Ещё в дошкольном возрасте ребёнок объясняет название предметов их свойствами. Например, назвать корову чернилами, а чернила – коровой нельзя, потому что чернилами пишут, а корова даёт молоко. Перенос имени есть одновременно и перенос свойств с одного предмета на другой, так тесно связаны вещи и их названия [Выготский 1996 : 312]. Это свойство непоследовательного ума – неспособность осмыслить язык как явление о с о б о г о р о д а, отличного от неязыковых явлений, неспособность отличить языковое от неязыкового. Некоторые полагают, что слова – это придатки к вещам, являются их собственными частями. Эта черта первобытной интуитивной философии языка есть гипостазирование связи «слово – вещь».

Если бы связь между словом и предметом была н е п о с р е д с т в е н н о й, то это означало бы, что человек лишён абстрактного, логического мышления и Кубрякова, не видя «стол» в моём рабочем кабинете непосредственно, своими собственными глазами, не могла бы отразить э т о т предмет в своём языке и понять моё предложение «Я купил себе новый стол», потому что, как она пишет, «номинативная функция языковой единицы, лишённой о б о б щ ё н н о г о понятия, заключается в п р я м о м у к а з а н и и на предмет», а предмета то перед глазами Кубряковой нет ! А как быть со словами купил, себе, новый, ведь они, по Кубряковой, тоже н е п о с р е д с т в е н н о, б е з в м е ш а т е л ь с т в а м ы ш л е н и я связаны с какими-то действиями, предметами, качествами? Кубряковой пришлось бы вести собеседника в мебельный магазин (а что значит мебельный, как указать пальцем на понятие мебельный, как соотнести это слово без вмешательства мышления с качеством этого магазина? ) и показать (как? чем? ) на процесс «купли-продажи» столов. Достаточно ли будет у Кубряковой мимических жестов, чтобы отразить все предметы, действия, качества, количества, свойства, процессы и поймет ли Кукбрякову её слепой собеседник? Разумеется, Кубрякова поймёт каждое слово в моём предложении Я купил себе новый стол, но поймёт не в силу их «прямого указания на предмет», а в силу н е и з б е ж н о г о и н е о т в р а т и м о г о «вмешательства» её логического мышления в этот процесс отражения мира. Если я вижу стол, то это моё чувственное мышление, если я хочу о нём что-то сообщить, то это уже моё логическое мышление. А как быть, если предметы, о которых хочется сообщить, находятся за океаном, и мы не можем непосредственно указать на них пальцем? Да и сам «показ пальцем» уже есть отрицание «прямого указания на предмет» и привлечение фактора мышления, потому что за этим «показом пальцем» как материальной, жестовой, а в конечном счёте авербальной формой выражения мысли скрыто логическое понятие и даже логическое суждение «Я тебе показываю вот это». Если в функцию слова входит «прямое указание», то это «указание пальцем» лишает само слово функции слова. Это значит, что мы остались на уровне чувственного мышления (мы лишь видим предмет «стол») и не поднялись до уровня абстрактного мышления.

От вещного мира в языковых знаках ассоциативно запечатлены и семантика, и гамматика слова, находящиеся в сознании как отражательный поток нашего сознания, в структурных единицах которого (в конвенциональных семантических значениях, т.е. в логических понятиях в соответствующих грамматических формах) отражён мир, и эти структурыные единицы языкового сознания имеют совершенно условный и непостоянный характер, так как расчленённость мира на его отдельные составляющие не имеет чётких границ. Всё в мире текуче, зыбко, неопределённо, и лишь мозг средствами языка (структукрами языкового сознания) наводит порядок в этом мире хаоса и приводит его в систему, но не в систему мира (это делают естественные науки), а в систему языка. Следовательно, и семантика, и грамматика, не отражающие структуру мира, запечатлены в словах лишь «по договору», конвенционально, и никакой «природы вещей» в когнитивном значении слов мы не обнаружим. В знаках языка мир нашёл своё отражение, но не «сообразно природе вещей», а совершенно свободным, неосознанным, стихийным и в общем и целом случайным образом (об этом лучше скажут представители этимологии слов), и ни одно слово ни одного языка не служит зеркалом мира. Вещный мир «перешёл» в семантику слов не по «природе вещей», а конвенционально, по договору, он отражён в семантике частей речи в языковом сознании совершенно особым образом для каждого языка. Семантика отражается в словах не самим вещным миром, а коллективным сознанием народа в зависимости от условий его жизни, поскольку человек не может не отразить эти вещи в своём сознании, не обозначив их соответствующими условными, идеальными, логическими единицами – понятиями как простейшими формами мысли.

Значение слова как логическое понятие существует только потому, что слово «одето» в соответствующую грамматическую (морфологическую и синтаксическую) форму, ибо нет слов, не несущих в себе определённого понятия, и не существует логических понятий, не «одетых» в грамматическую форму слов. Но и сами грамматические формы есть категории нашего сознания, выражающие те же логические понятия («логические граммемы»), но ещё более высокой степени абстракции, нежели логические понятия, представленные в семантике слов. Все слова с их грамматическими формами лишены чести быть н е п о с р е д с т в е н н о связанными с миром вещей и отражать «природу вещей»: всё освящено работой мозга (процессом мышления) и продукцией мозга (сознанием), а сами части речи – их семантика и форма – есть с а м о с о з н а н и е, хранящееся в мозгу как продукт его работы, отшлифованное мозгом в процессе мышления. Не физический мир диктует свои условия словам, а сам мозг распоряжается, какую языковую форму придать своим собственным идеальным процессам, понятийным категориям сознания – всё зависит от инвентаря языка, а точнее – от того же сознания.

Итак, когнитивные языковые структуры – или то же самое, что и «логические понятия» – находятся у нас в мозгу как некие смутные, туманные, неузнаваемые и неосознаваемые точки (это п е р в ы й уровень материализации языка в виде физиологических мозговых процессов) и мы не можем дать им классификаций до тех пор, пока не вынесем языковые знаки за пределы мозга (это в т о р о й уровень материализации языка) в виде звучащей, физически воспринимаемой материи, не превратим эти идеальные точки в материально написанные слова на материальной бумаге. Не вынося слова за пределы мозга, т.е. в эфир, на бумагу, мы никогда так и не познаем их природы.

Работы этого направления читать нелегко, они перегружены иностранными терминами, за которыми трудно разглядеть какую-либо реальность. Весьма нарочитая терминологическая всеядность, весьма изысканный аппарат новейших лингвистических терминов застилает содержание излагаемого текста. Известные положения нередко камуфлируются новой терминологией и изощрённой иностранной терминологической аргументацией.

Кубрякова пишет: «Когнитивный взгляд на природу естественного языка заставляет признать не только сам факт ментальной репрезентации мира в сознании человека (какое великое открытие: до появления «когнитивного взгляда» мы и не подозревали, что человек мыслит мозгом и мозгом же отражает мир ! – А.К.), но и факт упорядоченности этой репрезентации, наличия в ней организующих принципов в представлении знаний и их существования в форме концептов, содержательных единиц сознания» (как будто нам до сих пор было неизвестно, что язык в сознании «упорядочен» – А. К.) [Кубрякова 1997 : 165]. Этот высокопарный пассаж, порождённый «когнитивным взглядом на природу естественного языка», если его перевести на русский язык, ничего иного не означает, кроме следующей банальной истины: «Мир отражён в сознании человека как упорядоченные единицы этого сознания». Научным знанием имеет право называться не то, что может быть высказано, а то, что может быть высказано ясно (Л. Виттгенштейн). «Верно определяйте слова, и вы освободите мир от половины недоразумений» (Р. Декарт).

Анализ «когнитивной лингвистики» показывает, что развитие современной лингвистики идёт н е в г л у б ь, а в ш и р ь: исследуется не языковой материал, выводы из которого могли бы послужить весомым вкладом в развитие теории языка, а совершается некий терминологический ритуал вокруг теоретических проблем, не подкреплённых эмпирией. Решение таких сложнейших вопросов теории языка как сущность частей речи, исследование которых связано с глобальными проблемами соотношения действительности – мышления – языка невозможно методом беллетристики. Термин «когнитивный» нужен лингвистам для того, чтобы растворить науку о языке в пене надуманных проблем, которые фактически остаются в языкознании теми же, что и сотни лет тому назад. То, что есть в проблемах, обсуждаемых в «когнитивной лингвистике», укладывается в рамки давно известных русских терминов и не выходит за их пределы. Для английского слова cognition есть прекрасные русские эквиваленты: познание, познавательный, мыслительный, понятийный, семантический, значение, содержание, смысл и др., которые более понятно и чётко дифференцируют то, что именуется туманным, расплывчатым и неопределённым словом «когнитивный». Новые термины из «когнитивной лингвисттики» не всегда понятны не в силу их внутренней семантической формы, а в силу того, что большинство из этих терминов п о д м е н я ю т такие понятия, которые сами требуют или пояснения, или не соответствуют тому, что они призваны обозначать, или подменяют, и очень неудачно, давно известные русские термины. Новая, очень туманная и неопределённая терминология заслонила суть научного поиска, подталкивает учёных, особенно молодых, к тому, чтобы уйти от старых, но ещё далеко не изученных проблем, за новым терминологическим течением не проглядывается никакой новой теории. Лингвистика сегодня пытается развивать некоторые тупиковые направления, забавляясь терминологической игрой, увлекаясь «новыми» идеями, которые совсем не «новы», а во многом известны из прежней лингвистики, лишь представленные в иноязычной терминологической упаковке. Совершенно необязательно заменять давно устоявшиеся термины наукообразной иностранной шелухой, ничего не говорящей научному обывателю. А профессионал поймёт и русскую терминологию.

Необходимо отметить одну особенность теоретического языкознания наших дней: терминологические ухищрения, отражающие или то, что уже давно известно под другими, давно привычными терминами, или совершенно неопределённые и туманные понятия. Читая некоторые современные сочинения по языкознанию, нельзя не заметить, что мы сами, незаметно для нас самих, превращаемся внутри своей страны в иностранцев. «... Некоторых толкает на этот путь желание чем-нибудь отличиться, заменяя убожество мысли и отсутствие настоящего творческого таланта лёгким и ничего не значащим сочинительством новых слов» [Бодуэн 1963 т. II : 241]. «Многим людям легче и важнее делать вид, что они образованны. Считается, что чем больше иностранных или просто редких слов в речи, тем эрудированнее говорящий: конечно, далеко не везде, не во всякой среде так считается, но в среде недообразованных людей престиж таких слов велик» [Горелов, Енгалычев 1991 : 53].

Е.С.Кубрякова пишет: «П р е и м у щ е с т в а к о г н и т и в н о й л и н г в и с т и к и и когнитивного подхода к языку мы видим ... в том, что они открывают ш и р о к и е п е р с п е к т и в ы в и д е н ь я я з ы к а во всех его разнообразных и многочисленных с в я з я х с ч е л о в е к о м, с его и н т е л л е к т о м и разумом, со всеми м ы с л и т е л ь н ы м и и п о з н а в а т е л ь н ы м и процессами, и, наконец, с теми м е х а н и з м а м и и структурами, что лежат в их основе» [Кубрякова 1999 : 3]. Оказывается, п р е и м у щ е с т в а когнитивной лингвистики состоят в том, что т е п е р ь мы знаем, с чем связан язык: с человеком и его разумом, с познанием мира, со структурами его мышления. А до «когнитивной лингвистики» никто об этом даже не догадывался ! Вот как, оказывается, можно беззастенчиво напускать «научный» туман, наводить тень на плетен и выдавать старые как мир истины за н о в е й ш е е н а у ч н о е н а п р а в л е н и е в языкознании, именуемое «когнитивной лингвистикой».

Если «когнитивную лингвистику» терминологически упростить и вместо неопределённых и расплывчатых американизмов употребить соответствующие русские термины, отражающие более чётко и дифференцировано то, что скрывается за ними, то «когнитивная лингвистика» окажется с о в е р ш е н н о т р а д и ц и о н н о й. «Когнитивная лингвистика» представляет собой не описание реальных фактов

языка, исследуется не эмпирический материал, а система терминологических понятий: описываются некоторые абстрактные п о н я т и я как собственный о б ъ е к т исследования лингвистики. Например, части речи есть нечто априорное, следующее за заранее выдвинутой теорией, зависящее от теории, есть её продукт, её порождение, от неё самой не отличающееся, есть она сама. Изучаются, например, не реальные части речи, их системы, связи и отношения, а авторские собственные теории, свои собственные «примысливания» к исследуемому объекту некоей «когнитивной», т.е. «познавательной» субстанции (ни части речи, ни язык в целом не обладают никакой «познавательной» способностью, это прерогатива мозга). «Когнитивная лингвистика» оказалась лингвистическим пустоцветом, подтвердившим ещё раз старую истину о невозможности решить глобальные теоретические проблемы языкознания на основе одних лишь «когнитивных» заклинаний, т.е. одних лишь семантических рассуждений, облечённых в форму «когнитивной теории».

«Когнитивная лингвистика» представляет собой лишь одно из о ч е р е д н ы х заблуждений сегодняшнего языкознания, к которому может привести только абстрактное теоретизирование, не основанное на конкретном анализе эмпирического материала. Как это ни странно, но люди нередко оказываются во власти того, что фактически не существует: некоторые «новые» идеи имеют значение лишь постольку, поскольку их жаждут и, следовательно, изобретают. Стоит отказаться от них и выясняется, что «король-то голый». Если лингвист занимается исключительно теоретизированием и терминотворчеством, без оглядки на эмпирический материал, он неизбежно запутывается в противоречиях, ибо трудно выдержать единство и последовательность собственных убеждений на протяжении всей теории «когнитивистики», не будучи поддержанным в своей убеждённости реальными фактами языка. Жадно поглощая чужое, человек попадает под власть готовых рассуждений и затрудняет себе поиск новых, непроторенных путей. Для свершения великого нужна независимость от установившихся традиций. Принцип каждого научного исследования, по К. Марксу: «универсальная независимость мысли, которая относится ко всякой вещи так, как того требует сущность самой вещи» [Маркс, Энгельс соч. Т. 1 : 7].
4. Открывает ли «когнитивная лингвистика» новые горизонты в

исследовании языка?

«Когнитивная лингвистика» – совсем не новое направление в

языкознании и знаменует собой возврат к давно известной проблеме, именовавшейся ранее «язык и мышление», когда-то считавшейся главнейшей проблемой «марксистского языкознания», канувшего в небытие. Однако принципиальное отличие в исследовании проблем взаимоотношения языка и мышления прежде и теперь (я имею в виду работы по «когнитивной лингвистике») состоит в следующем: в «марксистском языкознании» все вопросы, относящиеся к проблемам м ы ш л е н и я, рассматривались на базе естественного я з ы к а и исследовались в связи с фактами языка, т.е. исследователи имели на руках достоверный лингвистический материал, на который можно было опираться. Именно языковая база открывает огромные перспективы для лингвистов, занимающихся этими проблемами, этот путь и есть единственный путь лингвистического исследования взаимоотношения языка и мышления. Другой вопрос, правда, состоит в том, как решалась эта проблема: на основе научного подхода или схоластически, догматически. В «марксистском языкознании», исследовавшем вопросы взаимоотношения между языком и мышлением, были определённые достижения, оставившие заметный след в языкознании, хотя в общем и целом эта теория была схоластической в связи с ортодоксальными «марксистско-ленинскими» догмами.

В «когнитивной» теории частей речи рассмотрение процесса взаимодействия мышления и языка – обратный: не структура мышления базируется на основе изучения фактов языка, а, напротив, ч а с т и р е ч и, т.е. с т р у к т у р а я з ы к а выводится непосредственно из фактов м ы ш л е н и я, конкретнее – из мистических «структур памяти», «структур сознания», находящихся за семью замками. Части речи исследуются на основе такой материи, которая недоступна прямому наблюдению и входит в ведение экспериментальных исследований нейрофизиологии и нейропсихологии. Зачем же лингвисту, изучающему части речи, а по сути дела – структуру своего языка, становиться совершенно на б е с п е р с п е к т и в н ы й путь, хотя для него существует единственный и самый надёжный в области лингвистики путь исследования мышления – текст? Избранное лингвистами направление поиска сущности языка в туманнных и совершенно неопределённых «структурах сознания», в «структурах памяти», почти не разгаданных даже самими нейрофизиологами и нейропсихологами, вообще не имеет никаких перспектив для языкознания по вполне понятным причинам.

Удручающее в «когнитивной лингвистике» то, что, говоря словами Демьянкова, «приняв термин „когниция“ в качестве ключевого, направление это обрекло себя на обвинение в перепевах в новых терминах того, что давно известно», что «когниция, познание, разум, intelligentia были предметом рассуждений с незапамятных времён» [Демьянков 1994 : 17]. По мнению Кубряковой, в термине «когнитивная лингвистика» есть «известная н е о п р е д е л ё н н о с т ь в понимании того, ... какой глубиной должны обладать указанные знания», а это «ведёт и к некоторой н е я с н о с т и и р а с п л ы в ч а т о с т и самого термина „когнитивный“ или даже понятия когнитивной лингвистики. Не секрет, что использование этих терминов в целом ряде работ и выступлений кажется и с к л ю ч и т е л ь н о д а н ь ю м о д е и потому, вероятно, ничего к р о м е р а з д р а ж е н и я не вызывает» [Кубрякова 1999 : 4]. Сегодняшний спор вокруг «когнитивной лингвистики» напоминает средневековый спор философов-схоластов на тему: «Сколько верблюдов можно продеть сквозь игольное ушко»? Или: «Сколько чертей поместится на острие иглы»?

Нельзя не заключить, что «когнитивное» направление в лингвистике не может претендовать на то, чтобы считаться н а у ч н ы м направлением в языкознании: от «когнитивного» направления осталась лишь декларация, не обоснованная никакими эмпирическими фактами. Новый термин ничего не добавляет к тому, что уже давно известно, а именно: весь словарный состав языка, все его части речи, грамматические категории – это ассоциативные, вынесенные за пределы мозга мыслительные, семантические, значимые, понятийные, логические категории, ибо все находятся не где-нибудь, а только в мозгу, в мыслях как и д е а л ь н ы е о т п е ч а т к и материальных предметов и их свойств, это ячейки, кирпичики нашего языкового сознания. Но сказав, что язык не находится нигде, кроме как в нашем сознании (можно сказать, что весь язык – «когнитивный» !), мы ещё н и ч е г о н е с к а з а л и о с у щ н о с т и языка, кроме того, что придумали для него новый термин иностранной марки – «когнитивный».

Точка зрения, основанная на «когнитивном» понимании сущности, например, частей речи завела когнитивистов в тупик: части речи не совпадают во всех языках (совпадают фактически не части речи, а одни и те же фрагменты мира, отражённые в одних и тех же логических понятиях, представленных в разных языках разными частями речи), и это несовпадение постулировано только несовпадением грамматических структур разных языков и, следовательно, грамматических характеристик частей речи в разных языках. «Когнитивная» теория языка – есть искусственное построение, ничего общего не имеющее с тем объектом, который описывается. В основу этой теории положена нереальная концепция, не возводит этажи научного здания, а рисует воздушные замки, даже не заложив прежде фундамента этого здания. «Опора на конкретный языковой материал должна быть обязательной предпосылкой всяких теоретических построений. Приходится это подчёркивать, потому что некоторые лингвисты за рубежом, а часто и у нас, наловчились строить теории языка дедуктивно, без всякого материала. Читать произведения таких теоретиков – дело неблагодарное. Когда продерёшься сквозь джунгли надуманных абстракций и терминологических манипуляций, приходишь к какой-нибудь банальнейшей истине ... » [Абаев 1986 : 39]. Именно к такой истине как раз и приводит нас теория «когнитивной лингвистики».

На всех лингвистических «перекрёстках» только и разговору, что о «когнитивной лингвистике», хотя никто толком и не знает – что это такое? Cogito, ergo sum– «Я мыслю, следовательно, существую» (Декарт). «Когнитивный» – знание, познание, познаваемый, соответствующий познанию, т.е. это то, что находится в мозгу, в сознании. О какой «лингвистике в мозгу» может идти речь и как её оттуда извлечь? Только через чувственное воспринимаемые языковые знаки. Действительно, Кубрякова тоже об этом пишет, но в реальном анализе языка это желание забыто. По мнению Кубряковой, когнитивная наука – это междисциплинарная наука, которая интегрирует данные довольно большого количества разных наук для уяснения определённых аспектов человеческого знания, прежде всего тех, которые связаны с оперативным мышлением и процессами познания мира [Кубрякова 1992 : 4-38]. Когнитивная наука объединяет в едином узле все проблемы, связанные с формированием и функционированием структур сознания, используя лингвистику как науку, позволяющую более простой и естественный по сравнению с другими науками доступ к этим структурам – через язык [Кубрякова 1992 : 5].

Действительно, если мы хотим изучить структуру сознания, то это можно сделать только через язык, следовательно, незачем пытаться проникнуть в сознание напрямую: например, части речи изучаются через «структуры сознания», через «структуры памяти», в то время как, напротив, «структуры сознания», «структуры памяти» надо исследовать через я з ы к и через него подойти к структуре сознания, памяти, мышления. Только правильное понимание сущности взаимоотношения действительности, мышления и сознания ведёт к правильному пониманию сущности языка. Идя этим путём, мы не открываем Америку, мы просто делаем то, чем занималась лингвистика в течение веков – исследованием языка в его взаимодействии с мышлением и объективным миром. А представители «когнитивной лингвистики» исследуют эту проблему с ложных позиций, поставив телегу впереди лошади. Вся суть «когнитивной лингвистики» состоит в том, что её авторы пытаются лишь т е р м и н о л о г и ч е с к и п е р е и м е н о в а т ь старую как мир проблему на «новый», «более научный и более современный лад», и в этом отечественным лингвистам «помогают» зарубежные языковеды, которые, обнаружив, что язык, оказывается, связан с мышлением и сознанием, изобрели для этого направления совершенно недифференцированный, неопределённый и просто не отвечающий сущности взаимоотношения языка и мышления термин «когнитивная лингвистика». Некоторые российские лингвисты быстро сделали рекламу этому направлению в России, уже позабыв о том, что у них дома это направление разрабатывалось десятки лет и именно под названием «взаимоотношение языка и мышления», которому наш объект – язык, если его исследовать диалектически, соответствует de facto.

Итак, когнитология – комплексная дисциплина о мыслительной деятельности человека, включающая в себя массу смежных и очень далёких от языкознания наук. Это междисциплинарная наука, изучающая все мозговые функции человека. А это значит, что когниция есть свойство, структуры, функции мозга, где воедино сплетены все проблемы сознания человека. Если вдуматься в сущность «когнитивной лингвистики», то мы не можем освободиться от ощущения, что мы имеем дело с неким неуловимым монстром, живущем в мозгу, неким туманным облаком, блуждающим огоньком, непонятно какими конкретными нитями связанным с языком. Сочетание «когнитивная лингвистика» остаётся лишь пустым звуком, не соотнесённым ни с какой языковой реальностью, напоминающим нам давно прошедшие времена блаженной памяти «марксистского языкознания», в котором на все лады перепевали проблему «взаимоотношения языка и мышления», которая так и осталась марксисткой утопией, хотя и более осязаемой и не лишённой здравого смысла, чем сегодняшняя «когнитивная лингвистика». Раньше хоть реальный, звучащий и написанный язык служил эмпирической базой изучения соотношения языка и мышления, без чего, кстати, эта проблема вообще н е р е ш а е м а, а сейчас творцы «когнитивной лингвистики» возомнили, что с помощью волшебного ключика «когниция», «когнитивизм» им легко удастся «вскрыть» черепную коробку человека и увидеть в живом мозгу, как функционирует «когнитивная лингвистика». Увы, это произойдёт ещё не очень скоро, и вряд ли произойдёт вообще.