Книга в других форматах Приятного чтения! Александр Бек

и думать.
В ночь на шестнадцатое, как вам известно, сто моих бойцов, отправившись за двадцать
километров, совершили вылазку в расположение врага. Они возвратились с победой.
Эта первая победа преобразила душу солдата, преобразила батальон.
А дальше?
Конечно, наша дерзость ничего не могла изменить в оперативной обстановке. Мы,
семьсот человек, первый батальон Талгарского полка, по-прежнему держали восемь
километров фронта на подступах к Москве, куда стягивались немецкие дивизии.
Вернулись думы, которые мучили меня в течение последних двух-трех дней.
Принимая рубеж, я, как вы знаете, не допускал мысли, что здесь, на этой позиции, на
этой восьмикилометровой полосе, врагу будет противостоять лишь один батальон; я
предполагал, что позади нас будет создана вторая и, возможно, третья линия обороны, где
развернутся другие части Красной Армии; предполагал, что, приняв удар и несколько
задержав врага, мы отойдем затем к главным силам.
Но два-три дня назад мы узнали, что перед нашим рубежом появилась гитлеровская
армия, прорвавшаяся около Вязьмы, что другой линии войск позади нас нет, что Волоколамск
и Волоколамское шоссе — прямая дорога на Москву — заслонены лишь нашей дивизией,
растянувшейся на этом многокилометровом фронте, и несколькими противотанковыми
артиллерийскими полками.
Так сложились обстоятельства войны. Такова была задача, возложенная на Красную
Армию в тот момент: остановить врага перед Москвой малочисленными силами, сдержать
его, пока к нам не прибудут подкрепления.
Разрешите не употреблять выражений вроде: Родина повелела, Родина потребовала. Я
хочу быть скупым на слова, когда речь идет о любви к Родине.
Можете не сомневаться: я, наверное, не менее остро, чем вы, чувствую, что такое
социалистическая Родина, что такое страна, которую мы защищаем, в который мы живем.
Вся моя любовь, вся страсть, все силы души были в те дни устремлены к одному — как
выполнить задачу, что выпала на долю батальона, как отстоять рубеж.
Лежа на койке, я видел, как противник, преодолев в несколько часов двенадцать —
пятнадцать километров незащищенной полосы, которая в тот момент все еще отделяла нас от
немцев, выйдет к берегу Рузы, к нашим укрытиям. Встретив сопротивление и обнаружив
линию обороны, он под покровом ночи скрытно сосредоточит где-нибудь в лесу — в пункте,
который сам выберет, — ударную группу, подтянет артиллерию и затем, вполне
изготовившись, построив войска по излюбленному способу — клином, рванется вперед на
узком фронте — на пространстве в полкилометра или в километр. А каждый километр
нашего батальонного района прикрывался лишь одним стрелковым взводом и одним
отделением пулеметчиков.
И у меня не было резерва. Расчет расстояний показывал, что стремительным и
внезапным броском немцы смогут прорвать нашу линию раньше, чем подоспеют силы с
других участков туда, на какой-то неведомый километр.
Нельзя ли, думая за противника, угадать пункт, который ему, немцу, покажется
наиболее выгодным, наиболее подходящим для атаки? Но ведь и он, противник, не дурак. Я
стараюсь думать за него, а он, подлец, будет думать за меня.
Он, конечно, легко разгадает мои соображения и найдет способ объегорить. Он стукнет
в одном месте, я поспешу стянуть туда роты, направлю туда пулеметы и пушки, а другая
группа тем временем пройдет сквозь оголенный фронт.
Может быть, уже сейчас, на расстоянии в двадцать километров, он с усмешкой читает
мои мысли.

Возник воображаемый облик командира немецкой группировки, скапливающейся
против нас. Предстала высокомерная, гладко выбритая физиономия немца в полковничьих —
а возможно, и в генеральских — погонах.
Против наших восьми километров, против моего батальона он располагал или будет
завтра-послезавтра располагать приблизительно дивизией, подтягивающейся из глубины.
Напряженно всматриваясь в воображении в него, немецкого военачальника, у которого я уже
теперь, лежа на койке, обязан выиграть бой — безмолвный бой ума с умом, — пытаясь
проникнуть в его мысли, в его планы, я повторял себе: не рассчитывай, Баурджан, что перед
тобой дурак.
Но глаза, которые я видел в фантазии, — острые, жесткие, немолодые, — глаза, что
могли зажигаться военным азартом, что могли с интересом подолгу вглядываться в карту,
сейчас не были оживлены игрой ума, не поблескивали мыслью. Он, немецкий полковник или
генерал, презирал меня, презирал противостоящий ему батальон — несколько сот
красноармейцев, загородивших на подступах к Москве восемь километров фронта. Он
скучал. Война на востоке была в его представлении выиграна, дорога в Москву открыта. Он
пренебрегал нами, он не удостаивал нас усилиями мозга.
Может быть, я ошибаюсь? Может быть, уроки войны — героическое сопротивление
пограничных частей Красной Армии, оборонительное сражение под Смоленском, оборона
Одессы, Ленинграда — заставили его призадуматься? Может быть, и наш ночной налет, наш
вызов, показал ему, что под Москвой предстоит жестокая борьба?
Вряд ли… Для него, завоевателя, кто вместе с гитлеровской армией в четыре месяца
прошел тысячу километров от границы до Московской области, кто командовал дивизией в
операции под Вязьмой, где был раздроблен наш центральный фронт, — для него, уверенного,
что через несколько дней он из автомобиля будет осматривать площади и улицы Москвы, для
него ночное нападение сотни красноармейцев казалось партизанской вылазкой, каких будет
немало и в дальнейшем, с какими справятся сыск и полевая жандармерия.
Чутье подсказывало: ты угадал, ты добрался до его черепной коробки. В мозг хлынула
ненависть. Презираешь? Скучаешь? Погоди, мы заставим тебя думать!
А пока… Пока от него, «профессионала-победителя», уже не изводящего утруждать
себя мыслью, надо ждать действий по шаблону. Таковой известен. Преодолев в несколько
часов двенадцать — пятнадцать километров незащищенной полосы и сбив наше боевое
охранение… Пришлось усмехнуться. Проникнув в черепную коробку врага, я не очень
продвинулся: я пришел, описав круг, к тому, с чего начал.
Я сказал: шаблон известен. Так ли это?
Я знал войну по литературе, по учебникам, уставам, по разговорам с людьми,
побывавшими в боях, я участвовал в учениях, учил солдат, выступил с ними на фронт, и все-
таки война оставалась для меня тайной, как для всякого, кто сам не испытал боя.
В Польше, во Франции гитлеровцы продемонстрировали свою манеру войны: прорвав в
нескольких пунктах линию войск, немцы на танках, грузовиках, мотоциклетах стремительно
двигались вперед, подавляя затем сопротивление разрозненных окруженных групп. Так они
пытались действовать и у нас.
Раздумывая, и я употреблял шаблонные слова: сбив, прорвавшись, подавляя… Но что
это такое? Почему подавляя? Как это происходит?
Не заглядывая в карту, которую знал наизусть, я видел извилистые берега неширокой
медлительной Рузы, наш рубеж — цепочку пулеметных гнезд и стрелковых ячеек. Позади, в
лесу, были спрятаны восемь пушек, приданные батальону; впереди, по берегу, выступал
отвесный противотанковый срез, называемый на военном языке эскарпом.
Взор пробегал дальше, за реку, в сторону противника. Я в подробностях видел
промежуточную полосу, еще не занятую гитлеровцами, но уже покинутую нами; видел
дороги, ведущие из пунктов немецкого сосредоточения к нашим укрытиям; видел овраги и

леса, будто нарочно предназначенные для засады. У меня ныло сердце, когда я представлял,
как немецкие колонны, не натыкаясь на сопротивление, будут продвигаться мимо этих
оврагов и этих лесов, сегодня еще доступных нам, где могли бы затаиться роты.
В уме уже возникала идея удара с тыла, удара из засады, в хвост неразвернувшимся
колоннам, которые окажутся зажатыми между двух огней.
Возникал план встречного боя — самому внезапно атаковать противника, когда он будет
на подходе. Но какими силами? Вывести батальон из укреплений?
При недавнем посещении батальона генерал Панфилов настойчиво направлял
внимание на возможность, при случае, встречного удара.
Но ведь у меня всего лишь семьсот человек на восемь километров фронта. Ведь не могу
же я вывести весь батальон, оставив неприкрытым рубеж. Какими словами передать вам эту
тоску командира: мало сил, мало сил…
Думая за противника, я видел много способов решить его задачу — прорвать линию
моего батальона, а сам не мог создать плана, не мог найти хода, предотвращающего прорыв
рубежа.
Я терзал себя, поносил себя. Болело все тело, как избитое.
Вечером я получил приказание: к пяти часам утра прибыть в район соседа слева, на
командный пункт смежного с нами батальона.

жүктеу/скачать 1.6 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: