Параграф 2.2. «Национальная специфика концептуализации воды, воздуха, земли и огня в лексической системе языка»

Анализ данных лексикографических источников мы начинаем с этимологии лексем вода, воздух, земля, огонь, поскольку именно здесь наиболее вероятно выявление этимона, conceptum’а, зародыша, первосмысла.

Возникновение лексемы воздух от въздъхн@ти и родственность лексемам дух, душа отражает мифологическую и религиозную сущность феномена, именуемого данной лексемой. Подобные этимологические «подсказки» о сакральности феноменов, обозначаемых исследуемыми лексемами, видим и в основе лексемы земля – «низ», а также в существовании в индоевропейском языке различных лексем для осуществления бинарной оппозиции активного–неактивного огня и воды (дуализм мифологических и религиозных сущностей воды и огня).

Рассмотрение данных исторических словарей позволяет говорить о важнейшей роли первостихий в мировоззрении древнего русича. Лексемы вода, воздух, земля и огонь не только чрезвычайно частотны в языке (так, лексема земля в текстах второй половины XVI – начала XVII уступает по частотности употребления только местоимениям и глаголам-связкам, что обусловлено самим строем языка), но обладают чрезвычайным семантическим объемом. Так, большинство исторических словарей фиксирует в качестве основного значения всех анализируемых лексем общее значение – «одна из четырех стихий мироздания», исчезнувшее из современных источников, хотя вряд ли можно говорить о его утрате современными носителями языка. Это значение не только определяет место воды, воздуха, земля и огня в структуре мироздания, но и объясняет функционирование именуемых их лексем в качестве пространственных и временных координат (вода – «4. Промежуток между приливом и отливом» (Сл. 1847г.), «Год службы, плавания судна» (Сл. XI-XVII вв.); земля – «1. земной мир (преимущественно в противопоставлении миру идеальному, небу)», «9. Страна, государство, край, земля» (Сл. XI-XVII вв.); воздух – «1. Свободное пространство, окружающее землю, земная атмосфера, воздух» (Сл. XI-XVII вв.)).

Соотнесение макро- и микрокосма (человека) также отражено в семантике ключевых лексем: огонь – «живость, быстрота в характере» (Сл. 1847г.), «о живом, пылком человеке» (Сл. В.И. Даля); вода – «моча, урина» (Сл. 1847г.); воздух – «лёгкие (орган дыхания)» (Сл. XI-XVII вв.).

Последовательно развертывается в исторических словарях русского языка целый ряд сем, отражающих сакральные характеристики лексем вода, воздух, земля, огонь: единство, основоположность, функционирование в качестве временных и пространственных констант, ценностное и моральное наполнение и др.

Современные словари утрачивают большую часть сакрально значимых сем, на первый план выходит вещественная характеристика явления, «скуднеет» набор переносных значений, даже в количественном отношении объем значений ядерных лексем в современных словарях уступает толкованиям словарей исторических.

Сопоставительный анализ позволяет говорить о «десакрализации», опредмечивании важнейших онтологических сущностей в языке, а значит и в мировоззрении современного человека, поскольку «наиболее наглядным и очевидным образом исторические события и изменения отражаются на словарной стороне языка, в частности, в лексическом значении слов» (В.А. Звегинцев).

Однако речь зачастую оказывается гораздо богаче языка, «воскрешая» давно ушедшие значения, раскрывая богатейший потенциал слова. Наиболее часто это происходит в тексте художественного произведения, где наблюдается противоположная тенденция ухода от вещественности, «онтологизации» сущностей.

Третья глава «Вербализация концептов первостихий (ВОДА, ВОЗДУХ, ЗЕМЛЯ, ОГОНЬ) в романе М.М. Пришвина «Кащеева цепь» посвящена определению места исследуемых концептов в философско-эстетической системе автора, их значимости в концептосфере произведения, понимаемой нами как совокупность всех художественных концептов произведения; выявлению объёма и изучению основных средств и способов вербализации данных концептов; определению характера их взаимодействия в тексте.

В первом параграфе «Номинации стихий в философско-эстетической системе М.М. Пришвина» обосновывается философский характер прозы писателя. Несмотря на то, что Пришвин, согласно его собственным дневниковым записям, старался сознательно дистанцироваться от философии в борьбе за свою творческую самостоятельность, во всех произведениях автора присутствует включение элементов различных философских учений, а также от романа к роману построение собственной философско-эстетической системы, выраженной в художественной форме.

Анализ переписки, дневниковых записей М.М. Пришвина позволяет говорить о философии русского космизма как наиболее близкой к его собственному видению мира и человека.

Центральная идея философии русского космизма в двух его основных течениях – религиозно-философском и естественнонаучном – определяется концепцией всеединства (Вл. Соловьев, Н. Фёдоров, Н. Бердяев, П. Флоренский, С. Булгаков, К. Циолковский, В. Вернадский, А. Чижевский и др.). С.С. Хоружий определяет всеединство как категорию онтологии, обозначающую «принцип внутренней формы совершенного единства множества, согласно которому все элементы такого множества тождественны между собой и тождественны Целому, но в то же время не сливаются в неразличимое и сплошное единство, а образуют особый полифонический строй» [Хоружий 1994: 33].

Всеединство у М.Пришвина приобрело форму единения природы и космоса в единый организм, разумом которого является человек.

Всеединство русского космизма, художественно переработанное Пришвиным, предопределило возвращение к мифологической парадигме, где наиболее органично прослеживается единство и родственная связь всего живого. Поэтому неудивительно, что феномены первостихий, базис мифологического миросозерцания, заняли одно из ведущих мест в философско-эстетической системе М.М. Пришвина. Единораздельные сущности воды, воздуха, земли и огня в наиболее концентрированном виде сосредоточили в себе сущность всеединства. Все они выступают в творчестве М.М. Пришвина в единстве в построении космической гармонии и Всечеловека. Тем не менее их объём (количество лексем в отдельных лексико-тематических группах) и семантическая нагрузка различны.

В то же время хочется особо подчеркнуть, что единораздельная сущность первостихий мироздания в философско-эстетической системе М.М. Пришвина проявляется в соединении двух противоположных тенденций: с одной стороны, возможно вычленить в тексте автора отдельные ЛТГ «Вода», «Воздух», «Земля» и «Огонь», с другой стороны, отмечаем перетекание лексем различных ЛТГ в рамках концептуальных полей ВОДА, ВОЗДУХ, ЗЕМЛЯ, ОГОНЬ, ассоциативные и метафорические переносы, создающие своего рода «зеркальность», многомерность авторского космоса:

Водное пространство → земная поверхность: желтое море степи, степные горы, будто взмахи окаменелых и наказанных волн («Заворошка»); Я посмотрел на дом со стороны и подивился: это был не дом, а какой-то нансеновсий «Фрам» в полярной стране, засыпанный, затертый, а вокруг белый курящийся зыбучий океан («Календарь природы»); на зеленом море всего большака («Кащеева цепь»); Мы проходим … через ущелье … там лишь необозримое пространство скал, молчаливый окаменевший океан («За волшебным колобком»); Далеко, как море, раскинулась эта земля, вся разделенная на мельчайшие полоски, с большими островами имений («Кащеева цепь»).

Водное пространство, водные потоки → небесный свод: катятся вверху прозрачные зелёные лунные волны («В краю непуганых птиц»); В душе звучит мелодия, и вместо слов отзывается мне все голубое небо, и по этому светлому половодью вот опять плывёт тёплое облако («Календарь природы»); над землёй опрокинулось небесное море из малиновых волн («Кащеева цепь»).

Логика построения анализа основывается на признании полевой структуры концепта. В художественной структуре поле предстает как лексическое пространство, подчиненное идейно-тематической направленности конкретного произведения и являющееся текстовым преломлением соответствующего фрагмента художественного мировоззрения писателя, его языковой картины мира. Мы рассматриваем термин «концептуальное поле» в узком смысле, как конкретное наполнение какого-либо отдельно взятого концепта: образное, понятийное, символическое. Поэтому последовательность выявления вербализаторов концептов строится от ядра, характеризующегося максимальной концентрацией полеобразующих признаков, к периферии, где наблюдается неполный набор этих признаков и ослабление их интенсивности. Однако, применительно к художественному тексту можно, на наш взгляд, говорить о смещении значимостных характеристик ядерной и периферийной зон концептуального поля. Так, ядро, образуемое понятийным значением, не теряя максимальной концентрации и интенсивности полеобразующих признаков, в художественном тексте является лишь номинально полеобразующим компонентом. Тогда как периферия, менее многочисленная, образованная символическими значениями, является более важной для индивидуально-авторского понимания концепта. Данный подход обосновывает наш пристальный интерес к периферийной зоне концептов ВОДА, ВОЗДУХ, ЗЕМЛЯ, ОГОНЬ и их вербализаторам в тексте романа М.М. Пришвина «Кащеева цепь».

В разделе 2.1. «Специфика индивидуально-авторской репрезентации концепта ВОДА в романе М.М. Пришвина «Кащеева цепь» исследуется авторское смысловое наполнение исследуемого концепта, который пронизывает всё произведение, организует его хронотоп, репрезентирует важнейшие нравственные и эстетические категории.

Ядерная зона концепта образована основными семами, образующими понятийное ядро и чувственный образ (И.А. Стернин): напиток, масса, пространство. Понятийно-чувственное ядро концепта обладает конкретными физическими характеристиками: количество, объем температура, чистота, глубина, протяженность, рельефность, ограниченность и др. Однако в большей части словоупотреблений в романе вода лишается своей физической предметности, переходит в символический план, образованный группой ассоциативных полей, обладающих смежными, пересекающимися областями.

Ассоциативный перенос вода → жизнь традиционен для русской и мировой культуры, характеризуется наличием у лексемы вода положительной коннотации. В тексте романа Михаила Пришвина это отражено в использовании в сочетании с лексемами, содержащими сему «вода», прилагательных с положительной коннотацией: светлый, святой (светлый водоём, светлый источник, святая вода); новый (новая река), живой (живая вода). Вода и жизнь сближаются у Пришвина по признаку одухотворенности. Лексемы, обозначающие водное пространство и потоки воды, наиболее активно метафоризуются: «на лице его, как на тихой воде, рябью отражалось….. скрытое страдание» (с. 428); «из волн складывается лицо океана» (с.360); «драгоценнейшие капли жизни» (с. 218); «вот если бы знать в свои ранние годы, когда встречаешься с первой волной своей судьбы, что та же волна ещё придёт» (с. 82).

Продолжением символического развёртывания концепта ВОДА является сближение лексем вода и творчество. Причём это творчество понимается Пришвиным особым образом, как «творчество жизни», непрерывное творчество, происходящее в самой природе и творение человеком самого себя, единое творение макро- и микрокосма. Важнейшая характеристика этого особого пришвинского творчества – возможность преображения, что заложено в потенциале языкового концепта ВОДА (святая вода, крещение водой, очищение водой) и реализуется автором в ярких образах: «на углу Невского и Михайловской под капелью одна улыбающаяся девушка показалась ему очень похожей на Инну Ростовцеву» (с. 401); «соберите же черепки вашей расколотой жизни, уверяю: есть на свете живая вода, я найду её и она опять даст черепкам форму единого изящного сосуда» (с. 405).

Метафорический перенос водный поток, водная масса → любовное чувство активно используется автором в образах волны, океана. Пришвин образует нетипичную сочетательную форму – вода любви, являющуюся неологизмом, в которой любовь, стержень Всеединства, образуя подчинительное сочетание с ядерной лексемой вода, репрезентирует философское индивидуально-авторское понимание воды как всеобщего родственного потока, единства людей. Это доминанта периферийной зоны концепта ВОДА, поскольку в наиболее концентрированном виде воплощает общую, инвариантную часть абсолютного большинства символических компонентов концептуального поля ВОДА и является сугубо индивидуальной чертой языковой картины мира М.М. Пришвина, как писателя, на чьё творчество в огромной степени повлияла философия космизма. На идее родства строит свою философскую систему Н. Ф.  Фёдоров. Для В.И. Вернадского основная связь человека с целым жизни – родственная включённость в последовательно разворачивающийся эволюционный ряд живых форм и цепь человеческих поколений. Символика родства у М. Пришвина репрезентируется лексемами, входящими в ЛТГ «Вода»: ручей, русло, поток, океан: «все моховые ручейки народностей… вошли в одно прямое и широкое русло всего человеческого потока», «ведь и тростинка в русском потоке не напрасно мерно склоняется, шевелясь в струе, то же и она отмечает, сколько прошло русской воды в общий поток» (с. 266), «каждый перерастает свою нацию и выплывает из неё, из своего ручья, в океан» (с.138). Лексемы, входящие в ЛТГ «Вода» и обладающие общей архисемой «Поток, скопление воды», реализует концептуальную аппозицию СВОЁ – ЧУЖОЕ, которое в художественном пространстве романа преобразуется в оппозицию СВОЁ – ОБЩЕЕ, где СВОЁ имплицитно содержит семы «индивидуальное», «личностное», а ОБЩЕЕ – семы «единое», «всеобщее», «родственное».

Параграф 2.2 «Средства объективации концепта ЗЕМЛЯ в романе М.М.Пришвина «Кащеева цепь» посвящён рассмотрению средств вербализации концепта ЗЕМЛЯ, являющегося компонентом четверицы первостихий. В параграфе анализируется семантическое наполнение ядерной и периферийной зон концептуального поля ЗЕМЛЯ. Благодаря высокой степени расчленённости денотативного поля, характеризующей особую важность концепта для носителей языка, номинации, вербализующие ядерную зону концепта, различны в коннотативном наполнении, сочетаемости, роли в осуществлении авторского замысла.

Периферийную зону концепта организует ряд пространственных объективаторов: храм (церковь), дерево, гора, дорога (путь), степь, болото, сад, поле. Пространственная сущность данных категорий представлена в романе М.М Пришвина «Кащеева цепь» в виде строго организованной системы с центром, место которого последовательно занимают важнейшие мифологические и религиозные единицы: храм, дерево, гора, дорога.

Ядро концепта вербализовано лексемами земля, Земля и их производными (земной, земляной, землица, земелька и др.) и выражает различные аспекты осмысления данного феномена: пространственный, субстанциональный, религиозный, экономический, исторический, космический.

Лексема земля в значении пространство, земной мир, где «земной» синонимично «греховный, житейский, мирской», вербализует концептуальные оппозиции ЗЕМНОЕ – НЕБЕСНОЕ, НИЗ – ВЕРХ, БОГ – ДЬЯВОЛ. В данном значении лексема земля сочетается с существительными и определениями с отрицательной коннотацией – скорбь, грех, греховный.

В этом пространстве выделяется ограниченный локус – родная земля, родина, вербализуемый лексемами земля, край, родина, дом, чернозём, мать. Данный пространственный локус имеет оппозиционный член – чужая земля (чужбина, заграница, Европа, Германия) и, как часть целого, наделяется характеристиками, присущими целому (греховность, зло), но в то же время обладает рядом индивидуальных характеристик. Среди них: беспредельность, святость, добро. Таким образом, возникает внутренняя оппозиция: родная земля – это ограниченный локус и бескрайнее пространство («чувство к матери-родине дает мне возможность каждый ландшафт, к которому я прикоснусь этим чувством, преобразить в мою родину» (с.456)); греховная и святая сущность («бисова земля» - «святая земля»).

Другую оппозицию составляют номинанты концепта ЗЕМЛЯ, реализующие космический и исторический (историко-экономический) аспекты. Земля-планета в языковой картине мира М.М. Пришвина – корабль, двигающийся в открытую Вселенную («И мне стало, будто я путешествую, а корабль мой – планета Земля. <…> Мы все воспитывались в сознании жизни на плоскости и в неподвижности, не учитывая в своей обыкновенной жизни головокружительный полет нашей планеты»). Лексема земля имплицитно содержит значения «единство», «гармония», «движение», «свобода».

В историческом аспекте лексема земля реализует значение «земельная собственность». Это обусловлено художественным временем и пространством романа, который подробно отражает эпоху последних крестьянских волнений в черноземной полосе России накануне 1861 года и последующие годы перемен. В значении «собственность» лексема земля сочетается с существительными меры и степени и глаголами семантической группы «дать-взять» («Всё равно земля рано или поздно перейдет мужикам … потому что им волю объявили, а земли не дали» (с.16). Земля приобретает характеристики дробности, разрозненности, что выражается в употреблении глагола столбить: «собрались мужики землю столбить» (с.173), где столбить – от столбъ, «тмб., кур., участок земли в несколько десятин» (Сл. В.И. Даля) – приводится в одной словарной статье с существительным столпотворение, восходящим к библейской истории. Глагол столбить организует ЛТГ с интегральным значением «ужас» - топор, жутко, убить, крик, плач, шум, топот, с помощью данных лексем Пришвин описывает происходящие в имении Алпатовых перемены: «Совершенно один был в старом доме Курымушка, и вдруг слышится голос: “Царя убили!” Какие голоса, кто это крикнул, только явственно слышал: “Убили царя” <…> за криком и плач начался, шум, топот: это няня с Настей бежали по лестнице. И Курымушке стало жутко отчего-то.

- Да вот убили царя-батюшку, - всхлипывает няня.

- Чего ты плачешь, няня? – спросил Курымушка. – Что будет от этого?

- Как что! Теперь мужики пойдут на господ с топорами» (с.41).

Земля в значении «собственность» организует онтологические противопоставления СВОЁ – ЧУЖОЕ, БОГАТСТВО – БЕДНОСТЬ и особым образом структурирует пространство: превращает его в ад, куда низвергнуты тысячи обездоленных, лишенных своего клочка земли крестьян, «вторых адамов»: «В черноземный центр России, был низвергнут из рая первый Адам. Сколько слышится там жалоб человека, осужденного обрабатывать землю в поте лица, сколько там стонов женщины, рождающей в муках детей, иногда прямо в полях или на поскотине. Казалось, самому богу наскучили жалобы, и он создал второго Адама, но русская глина не могла дать лучшего, и новый Адам опять согрешил и опять был низвергнут на землю, которая была уже вся занята первым Адамом» (с.301). Легенда о «втором Адаме» становится лейтмотивом произведения, несколько раз повторяется различными героями. В ее тексте лексема земля сочетается с определениями, наделенными ярко выраженной отрицательной коннотацией: «бисова земля» (с.113), «завалящая земля» (с.21), «запольный клин» (с.22), где «запольный», по данным исторических словарей, - «плохой, ненужный, лишний». Именно такая земля-крест, земля-проклятие наделяется автором характерной цветовой символикой – «черная, темная»: «ни один годовой праздник в деревне без ножа не обходится … наш чернозем страшный, судьба его темная» (с.199). Все это позволяет говорить о текстуальной синонимии земля – крест, проклятие, труд.

Субстанциональные характеристики языкового концепта ЗЕМЛЯ в целом не типичны для художественных текстов. Однако у Пришвина лексемы с данной семантикой (чернозем, навоз, торф, глина, песок), помимо своей физической предметности, реализуют символическое значение. Как уже отмечалось, особенно интересна символика чернозема, олицетворяющего «безотрадный труд крестьян, крест, проклятие». Необычна семантика лексем навоз, торф, осмысливаемых автором как спящие богатства земли, переданные нам ушедшими поколениями (см. об этом также «Мирская чаша», «Кладовая солнца»).

Пространственные вербализаторы концепта ЗЕМЛЯ, образующие периферию концептуального поля и находящиеся в отношении «часть – целое» с ядерной лексемой, организуют сферическую модель. Её центр последовательно занимают номинации храм (церковь), гора, дерево, дорога (путь), что отражает движение внутреннего мира главного героя, процесс его взросления и становления.

В первых главах романа мальчик тяготеет к православному миросозерцанию, в рамках которого воспитан. Доминантой пространства становится храм: «Город показался сначала одним только собором <…> Показалась рядом с белым собором синяя церковь, сказали «Это старый собор». Показались Покров, Рождество и, наконец, Острог – тоже церковь» (с.57-58), «Когда выбрались наверх из-под Чернослободской горы, тут сразу и стал перед Курымушкой собор» (с.58).

Дальнейшее взросление Курымушки сопровождается разрушением и отторжением данной системы ценностей и координат. Он интуитивно проходит путь, во многом повторяющий путь поиска человечеством мировых пространственных констант: от мифологических «золотых гор» и мирового древа к «человеческой тропе» (дороге, пути), которая для Пришвина определяет Вселенское космическое движение Земля и человека в единении и гармонии.

Периферию модели составляют номинанты сад, поле, болото, степь, реализующие свои символические значения. Степь, содержащая семы «бескрайность», «протяженность», «равнинность», осознается героем как символ воли, свободы. Лексема поле обладает схожей семантикой, но противопоставлена степи по признакам «дикое – очеловеченное», «несвободное – вольное», «труд (крест) – радость». Сад понимается как символ рая на земле, пространственной изолированности, первоначала, характеризуется состоянием «божественного неведения», «детства» человечества. Поэтому неудивительно, что в старом усадебном саду проходят беззаботные детские годы Алпатова. Сад обладает характеристиками цельности, ограниченности, изолированности, центром его, так же, как в библейском раю, является старая яблоня. Таким образом, сад приобретает значение « прошлое, память, история» и противопоставляется лексеме болото, нетрадиционно для литературы символизирующей в тексте романа будущее, мечту: «В России есть целые большие края …под болотами, и очень возможно обратить их в золотые луга, есть огромные залежи торфа, спящие богатства» (с.351).

Резюмируя вышесказанное, можно говорить о важнейшей роли концептуального поля ЗЕМЛЯ в структуре романа, обширном ряде вербализующих его лексем и отношении внутренней оппозиции между отдельными его номинантами как организующей его силе.

Параграф 2.3 «Средства представления концепта ОГОНЬ в романе М.М.Пришвина «Кащеева цепь» посвящен рассмотрению вербализаторов данного концепта, соотнесению их с выявленными ранее концептуальными признаками языкового концепта ОГОНЬ, анализу ядерной и периферийной зон художественного концепта в рамках определенных крупных ЛТГ «Очаг», «Внутренний мир человека», «Революция», «Свет».

Наиболее частотными в тексте романа являются лексемы ЛТГ «Очаг». В их числе выделяется ядерная лексема «огонь», реализующая значения «1. Раскаленные светящиеся газы вокруг горящего предмета; пламя», «2. Свет от осветительных приборов» и составляющую синкрету «тепло-свет», символизирующую домашний быт и уют. Вербализаторами концепта становятся существительные: костер, пламя, пожар, фонарь, лампа, теплушка, копчушка, люстра, канделябр, дымок, самовар, лампочка. Перечисленные номинации организуют пространство дома пришвинских героев, в зависимости от них трансформируется и само данное пространство.

Так, тусклая копчушка, освещающая дом безземельного крестьянина Гуська, под воздействием внутренней энантиосемии «светлый – темный» (ср., в Сл. В.И. Даля «коптить – испускать копоть, сажу, чернить дымом») разрушает сакральное пространство дома Гуська, сближает его с ендовой. Данный диалектизм используется Пришвиным в значении «котловина, овраг». Там и умирает всеми забытый ловец перепелов.

Сотни людей, лишенных дома и очага, встречает Михаил Алпатов во время своей поездки в Сибирь – это переселенцы из центральных районов России, ищущие счастья и земли за Уральскими «золотыми» горами. Пространство их дома и очага объективируется в тексте номинацией теплушка в значении «1. Отапливаемый товарный вагон, приспособленный для перевозки людей» [МАС, IV: 356]: «И вдруг конец библейской картины, показывается не писанное в Библии, товарный вагон все закрывает, и на нем мелом: “Теплушка для людей”» [с.113]. Подменяется одна из важнейших пространственных категорий – дом, бесспорно, являющаяся ключевой в понимании национального характера, ментальности народа. А значит, происходит изменение сознания героев, искривление пространства романа: дом подменяется вагоном. И если дом в его сакральном понимании не столько просто жилище, сколько центр мира, храм, семья (Ср.: в Словаре И.И. Срезневского дается следующее значение лексемы: «домъ (с XI века) – это «жилище», «хозяйство», «семья», «род», «храм» [Срезневский, I: 699-702]), то номинация вагон лишена подобного исторического и культурного наслоения, это лишь «транспортное средство, специально оборудованное для перевозки пассажиров и грузов по рельсовым путям» [МАС, I: 133].

Лексема огонек определяет очаг брата главного героя – Николая. Сближение лексем в данном контексте еще более очевидно вследствие сочетаемости лексемы огонек с предикатом «вариться», актуализирующим основную функцию домашнего очага – место приготовления пищи. Но у своего огонька Николай также оказывается один, не понятый на службе и в семье, наедине с любимым занятием – рыбалкой: «Он и сейчас в Москве большую часть своего времени проводил на речке с удочкой и сачками на раков. Там, на излюбленном месте, у него всегда огонек, варятся раки или окуни. Иногда он устраивал себе маленькую нирвану» [с.156]. Уют, тепло и родственное внимание герой заменил состоянием, определяемым им самим с помощью словосочетания «маленькая нирвана», где лексема нирвана употреблена в значении: «перен. книжн. Покой, блаженство» [МАС, II: 500]. В то же время этимологически данная лексема восходит к санскриту, где nirvāna – «угасание, потухание». Таким образом, также возникает энантиосемия, а огонек Николая призрачен, он становится символом его одинокой, непонятой, затухающей жизни.

Интересно сочетание люстры и канделябры, характеризующее дом и очаг дяди Алпатова богатого сибирского пароходчика Ивана Астахова. Данные номинации лишены составляющей «тепло», являющейся частью синкреты «тепло-свет» в семантике огня. Потому лишенным тепла и уюта оказывается и сам дом Астахова, где нет хозяйки, в то время как само понятие дома этимологически связано с лексемой женщина: греч. δωμα, род. п. δωματος ср. р. «дом», δάμαρ, род. п. δάμαρτος «хозяйка, супруга» [Фасмер, I: 526-527].

В то же время на первый план выходят имплицитно содержащиеся в лексемах люстры и канделябры семы «богатство», «достаток», развертывающиеся в картину бессмысленной роскоши: «Для чего одинокий, холостой, устроил себе такое большое жилье с танцевальной залой, столовой, люстрами и канделябрами на стенах» [с.120]; «На большом столе посредине целая бочка с икрой, обложенная кедровыми шишками, и потом дальше аршинными навагами, стерлядями, мельмами; там дымились горячие пельмени; из кедровых темно-зеленых веток выглядывали бутылки» [с.128].

Эволюция внутреннего героя приводит его к собственному очагу – костру, горящему в ночи посреди родных просторов. Вступая в новый этап жизни, герой интуитивно обращается к архетипическому образу очищения огнём – он сжигает всё, где обобщающее местоимение всё обозначает все предметы, связующие его с прошлым: «Горят бумаги и сухие розы, и роскошная белая шелковая, шитая гладью шаль» [с.435]. К его очагу присоединяется вся природа: «Заяц вышел на светлинку возле самого куста можжевельника. За первый другой вышел, третий, четвертый…» [с.439], «Лисица, красный зверь, все ползет и ползет, прикрываясь началом тумана» [с.440]. И сам герой, следуя за столь близкой автору «Кащеевой цепи» философией русского космизма, чувствует себя частью этого общего Дома-Космоса, растворяется в нем: «“Вот оно что! – догадался человек, лежащий в кусту можжевельника. – Вот она где моя родина, я не один”. И, затаив дыхание, стал при начинающем свете ближе и ближе все узнавать и открывать в забытой стране» [с.442].

Переносное значение ядерной лексемы - «страстность» - определяет внутренний мир многих героев романа, положительные герои романа горят, пылают жизнью и любовью. Огонь освещает истинную внутреннюю красоту. Так, в создании образа жизни и красоты – степных кочевников – автор даже избыточно использует семантику огня: «вольные проходят караваны, и на ходу играет молодежь: вон девушка в красном мчится на коне, как огненный пал по суходолу, и за нею джигиты» [с.143]. Номинация пал в значении: «1. Степной или лесной пожар» [МАС, III: 12], сочетающаяся с прилагательным огненный, явный плеоназм, потребовавшийся Пришвину для передачи того избытка жизненной силы, воли и свободы, которым переполнены души степняков-кочевников.

Наконец, огонь как свет, наряду со стихией воды дробит и организует целое пространство романа («белый свет» - «светлая камера»), и его время. Все пришвинские герои живут по световому, солнечному времени. Эту установку задаёт сам автор на первых страницах романа, так описывая время своего рождения: «Родился я … когда прибавляется свет на земле» [с.12]. В различных контекстах лексема свет или производные от нее (светлый) выступают в роли синонима номинаций, через отношение часть-целое входящих в ЛТГ «время» (мгновение, минута, час, день, эпоха и др.), или выступают определениями при них: «А чего стоит первый свет на утренней заре…» [с.102]; «далеко до света, но мать всегда рано встаёт и уходит в поля» [с.16]; «…Какая всё-таки светлая была эпоха. Я венчалась как раз в шестьдесят первом году» [с.19]; «Светлый день пришёл: на земле снег лежал, на небе облака растаяли, солнце показалось» [с.43].

Тождественностью лексем свет и свят образован пришвинский образ Бога, который предстает маленькому Курымушке как предрассветный свет, Голубой, голубеющий снег.

Таким образом, вербализаторы концепта ОГОНЬ в романе М.М. Пришвина «Кащеева цепь» многочисленны, различны в морфологическом отношении (преимущественно существительные в ЛТГ «Очаг», прилагательные в ЛТГ «Свет» и глагольные формы в ЛТГ «Внутренний мир человека»).

Через отношение «часть – целое» ОГОНЬ как очаг соотносится с одним из важнейших для русской ментальности концептом ДОМ и организует ключевые онтологические противопоставления своё – чужое, верх – низ, семья – одиночество.

Текстуальные синонимы «огонь – внутренний мир человека» и «огонь – свет» занимают важное место в структуре романа. Лексемы, образующие их, функционируют в тексте в качестве синонимов жизни и таланта, души, Бога, участвуют в создании оппозиций: ТАЛАНТ – бездарность, живое – мёртвое, одушевлённое – неодушевлённое, святое – грешное.