Курсовая работа студентки II курса Дневного отделения магистратуры

§ 2. Э. Гуссерль и М. Хайдеггер

Человек есть сущее наряду с другими сущими (животные, растения, предметы неорганической природы). Безусловно, способ, каким существует человек, отличается от способов существования другого сущего. Однако если даже мы и задаемся целью выяснить эту особенность и спрашиваем, в чем же заключается особенность бытия человека, мы еще недостаточно основательны в наших поисках. Мы не спрашиваем: что есть бытие само по себе? – говорит Хайдеггер.

Соответственно, считает Хайдеггер, проблемам времени и истории должно быть придано более глубокое измерение. Какова же связь между временным характером жизни человека и временем в более глубинном смысле? Поскольку о человеке и человеческой жизни Хайдеггер предпочитает говорить, употребляя термин Dasein, тем самым подчеркивая особый бытийный характер человеческой сущности, то очевидной становится необходимость выявить связь между Dasein, а также бытием как таковым, т.е. Sein (нем. «быть»), и временем. Так властно заявляет о себе проблематика, осмысление которой толкало Хайдеггера к созданию "Бытия и времени". Однако на пути к этому центральному произведению Хайдеггер должен был определить свое весьма непростое отношение к феноменологии Э. Гуссерля. А это снова же означало озабоченность проблемой времени.

Ведь уже в начале XX века Гуссерль создал и подробно развил теорию сознания как формирующегося во временном потоке. На основе лекций, прочитанных Гуссерлем в 1904-1905 гг. в Геттингенском университете, возник текст - "Лекции о внутреннем сознании времени". Они, несомненно, были доступны ученикам и ассистентам Гуссерля. Вплоть до "Бытия и времени" этот тончайший анализ Гуссерлем времени сознания и сознания времени был для Хайдеггера внутренним стимулом и вызовом. Гуссерль нанес удар по объективистским концепциям времени. Однако чем дальше, тем больше нарастал протест Хайдеггера против трансценденталистской концепции Гуссерля, в частности, против упорного нежелания учителя принять в феноменологию истористские измерения.

Основной вклад Гуссерля в «онтологию временности» заключается в пересмотре традиционного представления о времени как непрерывной череды «теперь», в которой настоящее следует за прошлым, а будущее – за настоящим. Анализ временности Гуссерля – это анализ данности сознанию объектов, которые Гуссерль называет временными. Примером такого временного объекта выступает звучащая мелодия. В качестве временного, темпорального объекта мелодия конституируется в сознании, которое Гуссерль называет темпорально-конститутивным сознанием.

§ 3. От памяти индивидуальной к коллективной

Культура памяти связана с проблемой культурной идентификации. Исследования и дискуссии в данной области выявили ряд устойчивых проблем внутри «memory studies», от решения которых зависит, в конечном счете, политическая стабильность внутри государства и стабильность межнациональных отношений. Среди них проблема «исторической вины» и исторической ответственности наций, проблема адекватного и неадекватного отражения исторических событий в образах современной культуры («исторической правды» и «исторической лжи»), проблема культурной ностальгии и проблема «исторического забвения», носящего, с одной стороны, естественно-органический характер, а с другой, становящегося инструментом политического манипулирования.

Принимая во внимание особенности структурирования научной мысли в современной России, можно констатировать, что вся эта проблематика входит в дисциплинарные рамки культурологии, социальной философии, этики и истории философии, будучи также органично связана с социологией, исторической наукой и социальной психологией. В отличие от историографии, традиционно сосредоточенной, образно говоря, на выяснении того, как на самом деле было, очерченный круг наук исследует, каким образом в конкретной культурной среде оказывается представлено то, что имело место в истории. Речь идет об анализе механизмов формирования исторических образов и изучении динамики этих образов в культуре.

Внутри области культуры памяти выделяется сфера намеренной коммеморации, представленная как совокупность социокультурных мнемических практик, порождающих коммеморативные знаки. В среде обитания, взятой нами в качестве источника материалов для исследования, выделяются архитектурно-скульптурные мемориальные сооружения, памятные знаки, надписи, памятные престолы, храмы и часовни, памятные наименования тех или иных установлений, включая мемориальную топонимику; некрополи, музеи, мемориальные комплексы. Категория памятников, являющих собой знаки намеренного увековечения, позволяет наиболее полно выявить, что именно хотела передать та или иная культура будущему. При составлении таких «писем в будущее» неизбежно происходит отбор наиболее существенных мировоззренческих установок и нравственных ценностей, что и делает мемориальную культуру своего рода концентратом мировоззренческих особенностей той или иной культуры в целом.

Коммеморация понимается нами как сознательный социальный акт передачи нравственно, эстетически, мировоззренчески или технологически значимой информации (или актуализации ее) путем увековечения определенных лиц и событий, то есть введения образов прошлого в пласт современной культуры. Представляется, что область коммеморации в совокупности содержательного (кто, когда, кому и чему с какой целью ставил памятники, давал памятные наименования, вводил памятные даты и т. д.), а так же формального (какими средствами пользовались при этом) аспектов является одним из наиболее адекватных показателей мировоззренческих особенностей той или иной культуры — как культуры индивида, так и групповой культуры, выделяемой на основе социальных, гендерных, возрастных, этнических, национальных, конфессиональных и др. признаков.

Активизации дискуссий по поводу коллективной памяти всякий раз неизбежно способствуют предвыборные кампании. Политические, экономические и социальные кризисы неизбежно пробуждают ностальгические настроения, а также заставляют пристальнее вглядываться в прошлое в поисках причин возникших осложнений. Поиски путей социально-культурной идентичности также ведут в прошлое. Проблемы установки, разрушения, восстановления памятников, выбора тех или иных форм увековечения, проблема художественных достоинств монументов – по-прежнему пребывают в числе наиболее злободневных в среде духовных проявлений общества, и в нашей стране в том числе.

С другой стороны, изучение мемориальной культуры естественным образом связано с практиками сохранения, изучения и использования культурного наследия в целом. Как известно, данная область также оказалась в фокусе внимания исследователей всего мира. Пробелы в освоении культурного наследия и реализации социокультурных функций памяти, призванных помочь в решении этих проблем, не могут быть компенсированы никакими иными социальными механизмами. Разработка мемориальных аспектов культуры предполагает сознательное обращение к прошлому в поисках ответа на актуальные вопросы современности, а, в конечном счете, для снижения уровня конфликтности в межкультурной коммуникации, нравственного совершенствования личности и улучшения межличностных отношений.

Наше время характеризуется активным обращением гуманитариев к проблемам памяти (исторической, социальной, коллективной) и началом систематической разработки различных аспектов прошлого. Отношение между памятью и историей, а также история памяти стали в последнее десятилетие важной темой публичных дискуссий.

Отвечая на вопрос, почему загадка памяти стала столь притягательным предметом изучения в наше время, Патрик Хаттон очень точно указал на то, что «угасание коллективной памяти» в результате «дробления традиций» в современной культуре открыло дорогу к пониманию альтернативных представлений о прошлом, и теперь задача в поисках прошлого – помочь индивидам и социальным группам (особенно маргинальным) в обретении ими собственной идентичности.

Одно из определений памяти состоит в том, что память – создательница прошлого, и ее историческая способность – находиться во времени. В универсальном значении – это отбор, хранение и воспроизведение информации. Понятие «память» мы относим к человеку и другим существам, наделенным психикой, так как память не просто копит информацию, но формирует опыт, соотносит прошлое с настоящим и будущим, индивидуальное – с родовым, единичное – с общим, преходящее – с устойчивым. К биологическому наследованию родовых и видовых признаков в обществе добавляются знаковые (культурные) средства передачи традиции и сознание временной природы живого. Проблема памяти неизбежно возникает при осмыслении проблемы – «традиция – история», «традиция – прошлое», «история – прошлое».

Проблематика памяти не нова в истории философии, о чём уже писалось ранее, она так же стара, как сама западная философия. Сократовская философия завещала нам два соперничающих друг с другом и взаимодополняющих рассуждения на эту тему – платоновское и аристотелевское.

В 1925 г. французский социолог Морис Хальбвакс в своей работе «Социальные рамки памяти» предложил рассматривать память как коллективный социальный феномен (М. Хальбвакс называет это «коллективной памятью»). Книга М. Хальбвакса положила начало новому научному направлению – социологическому исследованию памяти, и на ее основе или более или менее явной полемике с ней выросли практически все новые подходы к этой теме, разработанные за последние 80 лет. Память, по Хальбваксу, необходимый элемент для жизни и выживания общества, будучи тем общим, что конституирует общество как таковое, является залогом его идентичности. Заслуга Хальбвакса состояла в том, что он вывел проблему конституирования «знания», «памяти» из биологии в сферу культуры. Его аргумент о социальном контексте коллективной памяти историки приняли как руководящий принцип, пересматривая связи между памятью и историей. Теоретическая позиция Хальбвакса по проблеме памяти/истории состояла в том, что он обращался к предельной оппозиции между памятью и историей. Хальбвакс подчеркивал различие между типами прошлого, которое они восстанавливают. Коллективная память, в его глазах, творит связь прошлого и настоящего, тогда как история разрывает данную преемственность.

Если память, по Хальбваксу, утверждает сходство между прошлым и настоящим, то история, по его мнению, наоборот, устанавливает различия между прошлым и настоящим. Память воздействует на эмоции, под магией памяти прошлое оживает. История же стремится передать прошлое так, чтобы его связи с настоящим были лишены эмоционального участия. Память связывает себя с обычными событиями, история – с исключительными. Согласно представлениям Хальбвакса, история имеет дело с прошлым, очищенным от живой памяти. С прошлым, которое может быть восстановлено по достоверным свидетельствам, но ментальность которого уже воскресить нельзя. Но в ограниченном варианте он все-таки признавал взаимное проникновение памяти и истории. Он называл такую память автобиографической. Таким образом, в самом деле, существуют основания различать две памяти, одну из которых можно, если угодно, назвать внутренней, а другую – внешней, или же первую личной, а вторую – социальной. Говоря еще точнее – автобиографическая память и историческая память. Первая использует вторую, поскольку, в конце концов, история нашей жизни является частью истории. Но вторая, естественно, шире первой. К тому же она представляет нам прошлое лишь в сокращенной и схематичной форме, в то время как память о нашей жизни представляет гораздо более непрерывную и густую картину. История, считает Хальбвакс, – это наука, документальные свидетельства которой, собранные в течение столетий, воплощают более объективный образ прошлого. Память же не только создает искаженный образ прошлого; она упорно цепляется за этот образ перед лицом меняющейся реальности. Напротив, история – это наука, документальные свидетельства которой, собранные в течение столетий, воплощают более объективный образ прошлого. Его контуры становятся более ясно очерченными по мере того, как наполняются большим числом фактических деталей. главной целью Хальбвакса как историка было стремление показать, как ненадежна память в качестве проводника к реальностям прошлого.

В философских взглядах постструктуралиста М. Фуко идеи об антагонизме между историей и памятью, в сущности, совпадают со взглядами Хальбвакса. Расхождение памяти и истории в век постмодерна – это характерная черта современности. Один из подходов к проблеме памяти, которые господствуют сегодня в историографии, состоит в том, что он имеет дело почти исключительно с памятью в виде репрезентации. Другими словами, он подчеркивает момент воспоминания и фактически игнорирует момент повторения, или стереотипы мышления. Теоретическое истолкование этого взгляда было впервые выдвинуто Морисом Хальбваксом и развито Мишелем Фуко. Его значение в теории исторического знания определяется его отрицанием традиции в качестве основания исторического исследования. Он утверждал, что, обращаясь к традиции, историки связывают ее с отдельными концепциями прошлого. Традиции создают иллюзию единства и направленности интеллектуального поиска, повторяя и модифицируя предшествующий интеллектуальный ориентир. По мнению Фуко, история является изучением коммеморативных форм, а ее главный интерес лежит в области политики, имеющей дело с памятью. Следуя сюжетам «Несвоевременных размышлений» Ф. Ницше, Фуко формулирует три типа исторического чувства, противостоящие трем платоновским типам модальности истории: пародирующий и разрушающий реальность (противостоящий теме истории как воспоминанию и узнаванию); разрушающий идентичность (противостоит истории как традиции); жертвенный и разрушающий истину (противостоит истории как познанию).

Постмодернистское мышление поставило под сомнение само понятие исторической реальности, хотя следует отметить, что постмодернистские подходы выявили новые стратегии в познании и осмыслении истории. История как объективный процесс не сказывается на человеческом общественном и культурном зрении и не формирует его. Она выступает по отношению к человеку как нечто внешнее, утрачивает внутреннюю необходимость и потому дана мне как произвольная конструкция – манипулируемая, определяемая окружающей нас сегодня атмосферой, ее идеологическими импульсами или личными пристрастиями.

Чем более значимую роль играет память, тем важнее становится определить отношение между памятью и историей. Сближению истории и памяти способствовало воскрешение Пьером Нора и его единомышленниками понятия «коллективная память», введенного в 1920-е гг. Морисом Хальбваксом. Нора задумал примирить память и историю, он решил превратить изучение коллективной памяти в своеобразный аналог истории ментальностей, предназначенный для исследования Новейшего времени. Нора предложил изучать топографические, монументальные, символические, функциональные «места», с которыми общество связывает свои воспоминания, и создавать историю этих своеобразных «мемориалов». Он предлагает переосмыслить само понятие памяти. Память ставится на службу презентизму. Она, по словам Нора, перестает быть совокупностью элементов прошлого, которые следует запомнить, дабы приготовить почву для желанного будущего; она становится способом осознать собственное настоящее. В «Памятных местах» Пьера Нора и его единомышленников рассказ о создании историй, а также о формировании других национальных символов ведется с точки зрения и в интересах настоящего, ведется ради того, чтобы лучше понять и объяснить это настоящее. Идет активный процесс превращения памятника в место памяти, в мемориал, в котором память должна оживать. Музеи, которые можно только осматривать, превращаются в музеи, где можно жить, вступая с их экспонатами в непосредственный и активный контакт.

Однако современное переосмысление обязательно привносит в прошлое такое мыслительное содержание, которое прежде отсутствовало, то есть модернизирует его. Совершенно иной вариант – анализ духовных явлений с точки зрения их роли в жизни прошлого, то есть собственно историческое исследование с помощью методов, которые позволяют охарактеризовать идеи и ценностные установки минувшего во взаимосвязи с обстоятельствами, их породившими, а в перспективе – понять конкретные действия, мотивированные этими культурными ориентирами. Именно такие приоритеты характерны для современной парадигмы культурно-интеллектуальной истории и исторической памяти.