Лекции о трех познаниях: любопытном, приятном и полезном

Ярким описанием состояния масонства середины и второй половины XVIII века могут служить записки известного писателя и переводчика И.П.Елагина: «Я с самых юных лет моих вступил в так называемое масонское, или свободных каменщиков общество, – любопытство и тщеславие, да узнаю таинство, находящееся, как сказывали, между ними, тщеславие, да буду хотя на минуту в равенстве с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами и достоинствами и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестила. Вошед таким образом в братство, посещал я с удовольствием ложи: понеже работы в них почитал совершенною игрушкою, для препровождения праздного времени вымышленною. При том и мнимое равенство, честолюбию и гордости человека ласкающее, боле и боле в собрание меня привлекало: хотя на самое краткое время буду равным власти, иногда и судьбою нашею управляющей. Содействовала к тому и лестная надежда, не могу ли чрез братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастию моему. Но сие мечтание скоро исчезло, открыв и тщету упования, и ту истину, что вышедший из собрания вельможа... что я говорю вышедший?.. в самом собрании есть токмо брат в воображении, а в существе вельможа. С таким предубеждением препроводил я многие годы в искании в ложах и света обетованного, и равенства мнимого: но ни того, ни другого никакой пользы не нашел, колико ни старался.

Вам самим, любезные братья, известно, что для мыслящего человека, для человека, некоторые понятия в науке имеющего, все в ложах наших деяние кажется игрою невеликого разума, или, по крайней мере, мне казалось все игрою людей, желающих на счет вновь приемлемого забавляться, иногда непозволительно и неблагопристойно. Сего ради по долгом старании не приобрел я из тогдашних работ наших ни тени какого-либо учения, ни преподаяний нравственных, а видел токмо единые предметы неудобь постижимые, обряды странные, действия почти безрассудные; и слышал символы нерассудительные, катехизисы, уму несоответствующие; повести, общему о мире повествованию прекословные; объяснения темные и здравому рассудку противные, которые или не хотевшими, или не знающими мастерами без всякого вкуса и сладкоречия преподавались. В таком бесплодном упражнении открылась мне токмо та истина, что ни я, ни начальники лож иного таинства не знают, как разве со степенным видом в открытой ложе шутить, и при торжественной вечери за трапезою несогласным воплем непонятные реветь песни и на счет ближнего хорошим упиваться вином, да начатое Минерве служение окончится празднеством Вакху. Таковым предубеждением преисполненный, когда лета и чтение, дающие некоторые уму человеческому свет, стали и мне твердить, что удобь возможно с лучшим успехом и пользою употреблять свое время, отклонился я почти вовсе от собраний масонских. Но сердце, быв уже одним заблуждением заражено, пленилось другим, еще вреднейшим. Так все молодые люди без руководства добрых и разумных учителей впадают почти в неисцеляемое заражение ума и сердца!

Я, предположив себе предметом просвещения разума, стал искать его в чтении творцов, в славе тогда находящихся, и прилепился к сочинениям лестным и заманчивым, т.е. – признаться вам чистосердечно – прилепился к писателям безбожным, веру христианскую, сию истинную веру, не понимая ее таинств, в кощунство и Божественное Ветхого и Нового Завета писание в смех, глумление и в сумасбродные басни обращающим. Сим душепагубньм чтением спознался я со всеми атеистами и деистами. Стихотворцы и басносплетатели стали моими учителями и проповедниками. Буланже, Даржанс, Вольтер, Руссо, Гельвеций и все словаря Бейлева, как французские и англицкие, так латинские, немецкие и итальянские лжезаконники, пленив сердце мое сладким красноречия ядом, пагубного ада горькую влияли в него отраву. <…> Сие зловредное чтение, говорю, совратило меня с пути истинного, самим естеством человеку указуемого, христианским воспитанием нам открываемого и некоторым темным и едва проницательным образом в запутанном масонском лабиринте являемого. Так заблуждается водимый собою слабый человеческий ум! Все благоприятно, все прелестно, все то полезно кажется ему, что телесным ласкает его чувствам. Ибо светильник, в душе его находящийся, затмен мраком плотского удручения, не допускающего возгореть ему; ибо дух его, отягченный игом бренной одежды, пребывает в темнице своей без действия и тщетно силится иногда ополчиться против обуревающих слабую его хижину стихий неприязненных, т.е. необузданных пороков; и часто сей несчастный узник, не могший прервать связующих его оков, страждет, отлученный от пресветлого своего источника.

В 1778 году поэт, писатель, издатель литературных журналов М.М.Херасков, ранее занимавший пост директора Московского университета, становится его куратором. Друзья и сподвижники Михаила Матвеевича также переезжают в Москву, и вся их просветительская деятельность сосредотачивается в древней столице. Через год, по предложению Хераскова, Н.И.Новиков взял в аренду на десять лет университетскую типографию и продолжил свое плодотворное издательское предприятие, но в небывалом до того масштабе. Свершилось тогда же важное событие для русской культуры: новым куратором в университет был приглашен на должность экстраординарного профессора немецкого языка И.Г.Шварц.

О жизни Ивана Григорьевича Шварца до его приезда в Россию известно очень мало. Он родился в 1751 году в Трансильвании, окончил Йенский университет, служил унтер-офицером голландской Ост-Индской компании, по ее делам ездил в Индию и провел там несколько лет. В середине 1770-х годов где-то в Европе он познакомился с князем Иваном Сергеевичем Гагариным. Молодые люди сблизились, и по рекомендации князя Шварц в 1776 году занял место учителя в доме А.М.Рахманова в Могилеве. В том же году в Москве Иван Григорьевич через посредничество известного поэта Василия Майкова князем Н.Н.Трубецким был принят в масонство, а затем учредил ложу и в Могилеве. Завязались у него отношения и с московскими культурными кругами. Думается, что именно в годы жизни в Могилеве он прекрасно изучил русский язык, так что изъяснялся на нем «как природный русский» и в будущем «лекции его, писанные прямо по-русски, отличались исправностию и чистотою слога, недоступною в тогдашнем времени даже и русским природным»¹¹². Обширность познаний Шварца, его энергия и желание потрудиться на благо России позволили М.М.Хераскову пригласить Ивана Григорьевича преподавать в Московский университет.

Полный энтузиазма приступил Шварц к своей просветительской деятельности, имевшей глубокие последствия для всего тогдашнего сообщества. 13 сентября 1779 года Шварц при вступлении в профессорскую должность произнес речь, в которой обозначил основные методы преподавания своего предмета. Они отличались синтетическим подходом, когда изучение языка обязательно связывалось с постижением таких дисциплин как «умословие (логика) и душесловие (метафизика)». Такой подход позволял учащимся проникнуть в глубинный смысл слов и, таким образом, «дети от восьми до десяти лет, наставляемые несколько времени, знали с довольною ясностию различие нравственных, вещественных и отвлеченных понятий, оных отношения и состояние душ»¹¹³.

Помимо обучения гимназистов и студентов «правильности немецкого языка и письму в нем» Иван Григорьевич «получил указание от Конференции¹¹⁴ обеспечивать университет необходимыми учебниками и доносить о любых упущениях», которые обнаружатся в распорядке. В связи с этим было подано им «несколько представлений и предложений, касавшихся частью порядка обучения, частью нехватки учителей»¹¹⁵. Его доклады на Конференции вызвали одобрение, и для исправления положения Шварц предложил устроить при университете Педагогическую, или Учительскую, семинарию, инспектором которой он и был назначен. Семинария открылась необычайно быстро, уже 13 ноября, и имела целью подготовку русских преподавателей. На пожертвованные П.А.Демидовым десять тысяч рублей и самим Иваном Григорьевичем пяти тысяч рублей (кроме вещей и редких книг) были выбраны шесть студентов, чтобы они могли при университете не только стать преподавателями, но и достичь профессорского звания под непосредственным руководством самого Шварца. Таким образом, он сделался первым в России преподавателем педагогики. Со временем семинария преобразовалась в Учительский институт, который просуществовал до 1812 года, положив начало системе высших педагогических заведений.

Шварц особенно оценил деятельность Н.И.Новикова и сблизился с ним, имея общие планы в области просвещения и книгоиздания. «В одно утро, пришел ко мне немчик, – писал позже Николай Иванович о знакомстве с молодым профессором, – с которым поговоря, сделался во всю жизнь до самой его смерти неразлучным»¹¹⁶. Вскоре Иван Григорьевич заметил, что для проектов Новикова «усилия отдельных людей слишком малы, а дальнейший ход его предприятия был очень важен для просвещения России». «Я увлекся, – вспоминал Шварц, – жил ради пользы просвещения, работал день и ночь, а так как у меня была большая аудитория слушателей, я пытался побудить их к сотрудничеству и подготовить из них переводчиков. Я начал с того, что разделил свою библиотеку среди молодых людей для того, чтобы привить им вкус, – я из собственного опыта знал, как новая и красивая книга действует на юную душу. Я преуспел; молодые люди были ко мне расположены, их отцы приходили выразить свою благодарность, почти ежедневно меня представляли в новой семье и осыпали благодарностями; меня принимали в домах, где уже были учителя, и спрашивали о выборе последних, об учебе и так далее»¹¹⁷. Как мы видим, Иван Григорьевич имел особенный дар привлекать к себе слушателей и благодетельно влиять на своих учеников. Его отношения с гимназистами и студентами сразу же вышли за пределы формальных и холодных: он входил в их личные и семейные проблемы, беседовал с ними, окружил их дружеской заботой. Многие студенты были им привлечены к переводческой работе для журнала «Утренний свет». Столь активная деятельность Шварца привела к назначению его 5 февраля 1780 года ординарным профессором философии.

Свои взгляды на литературный процесс молодой ученый изложил в своей речи 24 апреля того же года, которая была произнесена в день празднования двадцатипятилетия Московского университета. Он призывал писателей в своих сочинениях уйти от тяжеловесного языка и перейти к непринужденности изложения, которая дает слогу вкус, и мысли выражаются ясными и чистыми словами. И такой вкус состоит «в разумной и острой живости в мыслях, изречениях и слоге, сходствующей во всех частях с благопристойностию. <…> Это стремление к простоте и непринужденности языка, кажется, вызвано было в Шварце практическим взглядом на литературу: для него дорога была мысль, знание, которые через литературу должны были проникнуть в массу, а они доступнее большинству и скорее распространяются, когда одеты в легкую, непринужденную, всем понятную форму»¹¹⁸.

Через два месяца для поднесения австрийскому императору Иосифу II, посетившему университет, была издана первая часть труда Шварца «Начертание первых оснований немецкого слога», в котором рекомендовалось обучение детей любому предмету соединять с познаниями в философии и психологии. «Начертание» – это не обычный учебник, только с набором правил и множеством отвлеченных примеров. Это, в первую очередь, философский трактат, который насыщен глубокими мыслями, образцами нравоучительных определений, в которых прописаны христианские нормы поведения. Исходя из своих педагогических взглядов, Иван Григорьевич сочетал обучающий процесс с мировоззренческим воспитанием. На своих занятиях он давал не только определенные сведения, но это были уроки постижения смысла жизни, внутренней взаимосвязи явлений, приготовления к жизненному поприщу. Здесь закладывалось синтетическое миропонимание ученика, формировался целостный подход к любым событиям и фактам. На его уроках царили возвышенные чувства и добрые эмоции, уважение и желание помочь друг другу, потому что главным действующим лицом в классе оставался ученик и его душа. Сам Шварц подавал пример человеколюбия, благородства, внутренней гармонии, стремления к познанию, благодаря чему происходило воспитание высоких качеств и у его питомцев. По словам В.О.Ключевского, «это была прекрасная проповедь при бездушной школьной выучке и бессердечном вертопрашестве светской мысли»¹¹⁹.

В 1780 году Шварц женился на гувернантке князя Голицына, таким образом, прочно, по-семейному осев в Москве, где его известность как педагога в короткое время стала всеобщей.

Иван Григорьевич кардинально повлиял на издательскую политику Н.И.Новикова. Начали выходить книги религиозного и философского содержания в невидимом доселе разнообразии, знакомя читателей России не только с известными мыслителями прошлого, хотя ранее и не переводившимися на русский язык, но и с неизвестными авторами, представлявшими, так называемую европейскую натурфилософскую литературу, особенно имевшую воздействие на умы и сердца читающей публики. Это такие писатели как И.Арндт, И.Мейсон, Д.Пордедж, Л.К.Сен-Мартен, Г.Агриппа и многие другие. Также представил Шварц своим товарищам по ордену труды «тевтонского философа» – Якоба Беме.

Продолжалось участие Шварца и в деятельности масонства. В конце 1780 года по его инициативе была образована новая ложа «Гармония», в которую как раз вошли те братья, которые принимали самое активное участие в культурных начинаниях Ивана Григорьевича – М.М.Херасков, Н.И.Новиков, И.П.Тургенев, А.М.Кутузов, Н.Н. и Ю.Н.Трубецкие, А.А.Черкасский и др. Новая ложа даже по своему названию была призвана объединить вольных каменщиков в согласованной работе на благо России. «Видя беспрестанные противоречия и недоумения, встречаемые на пути искания истинного масонства, – писал М.Н.Лонгинов, – основатели этой ложи постановили отложить в сторону прения о второстепенных вопросах и соединиться между собой без различия партий, стараясь привлечь в свой союз по возможности большее число надежных братьев, и затем уже принять меры к окончательному устройству своей системы и к признанию своему в масонском мире. Члены назвали себя “братьями внутреннего ордена”, как бы заявляя тем свою независимость от партий и привязанность лишь к коренным догматам масонского учения, общим для всех разнородных его систем»¹²⁰.

17 августа 1780 года начался новый учебный год в университете и продолжилась напряженная педагогическая деятельность И.Г.Шварца. Он читал лекции для студентов, преподавал в обеих гимназиях – дворянской и разночинской, в Педагогической семинарии, при этом оставаясь их инспектором. «Все же в гимназии еще продолжали царствовать необходимые к исправлению недостатки, – писал он в докладной записке, – не соответствовавшие первоначальному плану, вследствие быстрого роста учебного заведения. Меня спросили, имею ли я желание их исправить. Я, не предвидя того, сколько возникнет зависти, ненависти и клеветы, если я, пылая любовью к общему благу, устраню давние злоупотребления, вызванные леностью и корыстолюбием, – безо всякого жалованья предпринял этот титанический труд. Я не жалел сил и в начале февраля 1781 года подал на рассмотрение совершенно новый учебный план. Этот измененный мною план зачитывался на трех Конференциях подряд, был изучен и встречен с большим радушием, как опять же на это указывают протоколы Конференции. Но и здесь имелись трудности в осуществлении, и действительно, они были велики, однако я не позволил себе испугаться и в короткое время осуществил все предложенные мною изменения»¹²¹. Обучение в русской школе строилось на принципах пришедших из прошлых веков: на суровой дисциплине и схоластическом методе преподавания. Учителя забывали в питомце человека и учение превращалось в мучение. Шварц не мог изменить ни состав учителей, ни набор преподаваемых предметов, но он внес гуманное педагогическое мышление в образовательное поле не только Московского университета, но и в пространство создающейся российской педагогики. Новый подход характеризовался уважением к личности ребенка, раскрытием его индивидуальности, верой в его возможности и направлением на служение добру и справедливости. Взор ребенка устремлялся на свой внутренний мир, на познание самого себя, чтобы воспитание, таким образом, переходило на самовоспитание и на понимание своей самоценности. При этом значимость знаний определялась в первую очередь их смысловой и духовной насыщенностью, личностным отношением ребенка к ним, на основе его высокой нравственности. И выходя за пределы или гимназии или университета, молодой человек желал не приспосабливаться к сложившимся условиям жизни, а менять, улучшать, совершенствовать эти условия.

Тесная творческая связь преподавателя и учеников привела к тому, что по инициативе Шварца 13 марта 1781 года было основано первое российское студенческое общество – Собрание университетских питомцев. Он поставил перед обществом задачу: «доставление в университете обучающемуся юношеству таких средств, по которым бы оно не только могло успевать в науках, но и жить по правилам благонравия». Иван Григорьевич предписал обществу «два главнейших закона и две спасительнейшие цели: первую, до просвещения разума относящуюся, чтобы упражняться в сочинениях разного рода и переводах наилучших мест из древних и новых писателей, и издавать в свет годичный журнал в пользу бедных; а вторую, непосредственно исправляющую наши испорченные склонности, чтобы при начатии каждого собрания по очереди говорить членам о какой-либо нравственности речь; и тем бы самым, соединяясь между собою теснейшим узлом любви и желания к достижению столь величественной для юношества цели, могли [участники общества] сделаться со временем как для себя, так и для целого [своего] любезнейшего отечества полезными»¹²². Первая цель достигалась публикацией журнала – это было «Московское ежемесячное издание», которое являлось продолжением «Утреннего света» и заключало в себе собрание разных лучших нравоучительных, политических и исторических статей. В нем печатались не только переводные, но и оригинальные произведения молодых литераторов. Вступительная статья в журнале написана, скорее всего, самим Шварцем, ибо в ней говорится о необходимости использования научных методов при изучении мира. Поскольку человек, писал Иван Григорьевич, главной целью имеет «совершенство духа, состоящее в познании бессмертных истин, которыми восхищается и возносится до нынешнего царства духовного, или разумного: то наука разума не может не споспешествовать ему в толь славных его подвигах». Научный подход включает познание себя, природы и Бога и, если ученый «не соединит оных трех предметов воедино и все свои познания не устремит к совершенному разрешению оной загадки: на какой конец родится, живет и умирает, и ежели он при всей учености своей злое имеет сердце, то достоин сожаления и со всем своим знанием есть сущий невежда, вредный самому себе, ближнему и целому обществу»¹²³. Таким образом, Шварц применял к методологии познания целостный подход, когда наука должна быть нравственной и не отрываться от решения мировоззренческих вопросов. И.П.Тургенев в статье «О действии наук над сердцем и нравом человеческим» в одном из номеров журнала также писал о важности свободных наук, которые «изощряют разум, оживотворяют изобразительную силу и обогащают память множеством знаний, без которых ни в божественных, ни в человеческих науках, ни в народных, ни в домашних делах никогда выше посредственности возвыситься не можно»¹²⁴. Но науки, по его мнению, должны не только давать знания, но и облагораживать сердца и иметь благотворное действие на нравы людей.

Издавал Шварц в 1781 году «Московскую немецкую газету» и французские «Ведомости», предназначенные для повышения литературного вкуса читающей публики и распространения новых мыслей о просвещении. Но газеты не имели успеха из-за отсутствия достаточного количества читателей. Впрочем, «Немецкая газета» способствовала укоренению в Москве желания учиться немецкому языку.

С самого начала преподавания в университете начали закладываться молодым профессором основы Дружеского ученого общества, ставившего перед собой просветительские, филантропические и издательские цели. Позже он писал: «Я был возмущен тем, что многие благородные родители, желавшие добра своему ребенку и не знавшие ничего о просвещении, вводились в заблуждение недостойными и корыстными иностранцами. Поэтому я учредил общество, которое бы помогло устранить это зло и 1) распространяло бы насколько возможно в обществе правила воспитания; 2) способствовало бы Типографической компании господина Новикова чрез переводы полезных книг; 3) пыталось бы привлечь в страну иностранцев, способных к преподаванию, или воспитывать на свои средства русских преподавателей. Знакомства, которые я завел во многих семьях благодаря моей службе в университете, позволили мне ежедневно проповедовать свой проект и его пользу»¹²⁵. Иван Григорьевич заинтересовал этими планами несколько человек из числа братьев по ложе «Гармония» и они пожертвовали небольшие суммы на общее благо. Тогда же случилось событие, кардинальным образом повлиявшее на обширность культурных начинаний Шварца. Он познакомился с П.А.Татищевым, обладавшим огромным состоянием и решившим часть его употребить на пользу просвещения и благотворения. «Когда Колумб увидел землю, он был не менее радостен, чем я, так как видел себя во главе приличного капитала, достаточного для осуществления моей Платоновой идеи»¹²⁶, – вспоминал Иван Григорьевич.

Объединение всех московских масонов, которое замыслил Шварц, требовало определенных и явственных отношений с иностранными вольными каменщиками. И в первую очередь необходимо было наладить отношения с Фердинандом Брауншвейгским, главой европейского масонства. Для этого требовалась поездка за рубеж. Закончив учебный год, Иван Григорьевич, по поручению своих друзей по ложе, выехал за границу. В поездку он отправился как воспитатель молодого Татищева и намеревался там привлечь опытных сотрудников, завести литературные связи, обозреть разные педагогические заведения и познакомиться с учеными. По пути, в Петербурге, он представился главному куратору и основателю Московского университета И.И.Шувалову, который одобрил его намерение путешествовать по Европе и поручил составить записку о состоянии университета и необходимых в нем преобразованиях. Записка в самое короткое время была предоставлена и получила одобрение Шувалова.

В результате встреч в Брауншвейге И.Г.Шварца с Генеральным Мастером герцогом Фердинандом Брауншвейгским Россия была признана самостоятельной провинцией масонского ордена под его руководством. Завязал также Шварц отношения с берлинскими розенкрейцерами, принадлежащими к числу близких лиц Генерального Мастера, и получил от них акт, облекавший его быть главой этого ордена в России. Позже он учредил в Москве «Орден Злато-розового креста» и поэтому московских вольных каменщиков именовали с тех пор розенкрейцерами¹²⁷. Шварц согласился стать во главе разных направлений в масонстве для того, чтобы своих сподвижников вне зависимости от их идейных предпочтений привлечь к просветительскому делу, к занятиям наукой и педагогикой. Кроме того, в его намерения входило среди преподавателей университета «распространить взаимную любовь как главный закон Ордена, заронить в их сердца и удержать в них деятельное побуждение к благодеянию, без коих воспитание не может иметь успеха»¹²⁸.

В Германии Иван Григорьевич вошел в отношения с «именитыми и учеными мужами», познакомил их с литературой России и убедил некоторых из них в важности познания русского языка при изучении истории, вследствие чего было введено его преподавание в некоторых немецких землях. Нет сомнения в том, что он во время своего заграничного путешествия принес большую пользу для издательских и книготорговых предприятий Н.И.Новикова, устроив отношения между Москвой и научными центрами Германии, особенно Лейпцигом. После поездки Шварца торговля иностранными книгами в новиковских лавках еще более увеличилась. Привез он много новых сочинений, по-прежнему знакомя своих друзей и учеников с трудами европейских философов-провидцев и с педагогической культурой Запада. Быстрое и успешное решение многих важных вопросов при встрече с Фердинандом Брауншвейгским, братская переписка с Карлом Гессен-Кассельским, которые тесно и в течение многих лет были связаны с графом де Сен-Жерменом, заставляют предположить, что и сам И.Г.Шварц и до переезда в Россию, и после встречался с ним и получал от него необходимые указания¹²⁹.

После возвращения Шварца в Москву в конце февраля 1782 года деятельность Дружеского ученого общества сильно оживилась. Была учреждена Иваном Григорьевичем при университете Переводческая семинария для обучения молодых людей иностранным языкам, мастерству перевода и ознакомлению русского общества с философскими и художественными сочинениями зарубежных авторов. При этом переводчики имели возможность оттачивать свое литературное мастерство, излагая текст простым и ясным стилем, по сути дела создавая новый литературный русский язык так, как это виделось Шварцу. Поскольку многие переводимые книги были созданы великими мыслителями, т.е. были «писаны духом», то молодые переводчики, по мнению Ивана Григорьевича, «необходимо должны жизнию своею подражать и уподобляться писателям оных, и доводить душу свою до той степени совершенства, до которой доведена была душа сих писателей, дабы учиниться удобными быть помазаны Духом Святым в таковой же степени совершенства, в каковой те писатели были помазаны; ибо без сего переводчик ни сам переводимого писания не разумеет, ниже не может сделать оного понятным для других; потому что он переводит одни мертвые буквы; смысл же и дух писания остаются не переведенными»¹³⁰.

Молодые люди Педагогической и Переводческой семинарий содержались за счет Дружеского общества, и число их было сперва пятнадцать человек, а затем возросло до пятидесяти. Для помещения студентов обществом был куплен особый дом близ храма Гавриила Архангела (Меньшиковой башни), недалеко от Мясницкой улицы и Чистых прудов, где жил и сам Иван Григорьевич. Этот дом, своеобразное «общежитие», называли «благословенным жилищем на прудах».

В том же году под редакторством Шварца начал выходить новый журнал «Вечерняя заря», продолживший философскую направленность «Утреннего света» и «Московского издания» и наполненный большим количеством серьезных и объемных материалов, написанных непосредственно питомцами Дружеского общества. Это были рассуждения «О бытии Бога», «О благости Божией», «О бессмертии души» «О рассудке», «О блаженстве», «О совести», «О человеческой воле», «О познании самого себя» и др.¹³¹ Даже названия статей говорят о том, как основательно погружались воспитанники в исследование мировоззренческих проблем под руководством Ивана Григорьевича.

Отчет о поездке за границу был Шварцем представлен в мае 1782 года на Конференцию вместе с 13 трудами о воспитании и 8 другими редкими произведениями в подарок для библиотеки университета. К сожалению, все его усилия никак не были оценены присутствующими профессорами и лично куратором И.И.Мелиссино, незадолго перед этим вернувшимся в Москву после долгого отсутствия. На следующий день после заседания Конференции Иван Григорьевич подал в отставку, мотивируя ее пошатнувшимся здоровьем. После такого решительного шага, вспоминал Шварц, Меллисино «незамедлительно принял меня, уверил в своей дружбе, предложил освободить меня от моих обязанностей на несколько лет с содержанием для восстановления моего здоровья. Он уверил меня, что я уже давно заслужил такой награды, почти заставил меня забрать прошение. Так как я был слишком слаб для продолжения службы, а совесть не позволяла смириться с упреком в незаслуженном жаловании, я подал второе прошение о том, что впредь буду служить без жалованья, насколько мне позволят силы и здоровье. Что мне и было разрешено с большой благодарностью. Так я стал почетным профессором»¹³². Желание Ивана Григорьевича преподавать бескорыстно произвело «вожделенное действие» и несколько иностранных педагогов последовали его примеру и начали читать свои лекции без всякой оплаты.

С нового семестра Шварц приступил к чтению ряда публичных лекций по философии для всех желающих: друзей из Дружеского общества, студентов, интересующейся публики. Среди этих лекций выделялся цикл «О трех познаниях: любопытном, приятном и полезном». Основное внимание здесь уделялось закону двойственности, согласно которому весь мир имеет видимую, материальную часть и невидимую, духовную, и тогда любое земное явление необходимо рассматривать с точки зрения взаимодействия духа и материи. Человек также двойственен, он «сотворен из видимого и невидимого, из наружного и внутреннего, из тленного и вечного»¹³³ и в цепи существ является связующим звеном между божественным и проявленным миром. Вниз по иерархической эволюционной лестнице идут животные, растения, минералы, элементы – огонь, вода, земля, воздух, и, наконец, хаос. Вверх – духовные существа, выше которых находится Бог. Человек, являясь существом энергетическим, свободной волей своей может стремиться к Свету или к тьме, привлекая в себя высшие влияния или отторгаясь от них, уподобляясь или Христу или Его недругам. Только истинное упование на Бога, предание себя Ему совершенно могут довести человека до истинных познаний. Но это не значило, что ученый отрицал эмпирические исследования, он только стремился соединить веру и знание. Иван Григорьевич писал: «Однако я не отвергаю совершенно науки, преподаваемые человеками, хотя они и не служат к сооружению блаженства нашего: они суть также дары, происходящие от Бога, и человек, преданный Богу и для блага ближнего стремящийся к наукам сим, учиняется способнейшим орудием, чрез которое Бог, помощию самих сих наук, падших человеков к себе привлекает; но я отвергаю только совершеннейшею на них надежду и забвение чрез то, что человек умствованием и надеждою на свои силы отвращается от Бога и подвергает себя проклятию…»¹³⁴ Рассматривал Шварц и то, как была сотворена Земля и человек, комментируя Первую книгу Бытия, следуя вслед за трактатом Беме «Misterium Magnum» («Великое Таинство»).

Немалое внимание в лекциях уделяется мысли и воображению, потому что, как считал Иван Григорьевич, «все наши пороки и слабости, можно сказать, получают начало свое или семена от злых помышлений и воображения. Они питают в нас гордость, развращают нас и поселяют в сердца несправедливые заключения, которые потом с трудом истребить можно. Они корень всех наших пороков и слабостей; ибо то неоспоримо, что замаравший мысли свои и воображение сластолюбием, гордостию и пр., при всяком удобном случае сластолюбив, горд и порочен будет: одним словом, всякая порочная мысль хранится у нас, как в кладовой, и при всяком удобном случае в действо производится. Напротив того, чистая мысль и воображение не подвержены пороку. Они наполняют человека любовию к Богу и доводят до совершенного исправления. Одним словом, воображение в человеке есть орудие, которым он может довести себя в сей жизни до ощущения небесных удовольствий или адских мучений и расширить радиус истинных познаний своих. Хотя говорят некоторые о воображении, что оно обманчиво и лживо и ничего верного в себе не имеет, но сие несправедливо: оно есть первая наша сила, и в нашей власти состоит употреблять его в добро и худо. Где оскверняется воображение гордостию, любомщением, сребролюбием и прочими пороками и нечистотою, там царствует диавол, и тогда оно ложно; но чистое воображение приносит человеку райские удовольствия. И так человек, имея мысли свои чисты или нечисты, защищается или подвергается порокам, и может учинить себя святым или проклятым человеком, или скотом, живым или мертвым»¹³⁵. И еще: «Всякая сила воображения может произвести вне нас существа, и они покажутся одетыми, поелику и бывают одеты в элементы. <…> Нет слова, нет мысли, которые бы пропадали, они все приемлют телесность и напечатлеваются в природе. Человек сам есть мир: и как Божеское воображение творит, так и человеческое воображение творит. <…> Тайна великая, что мысль есть зачатие греха»¹³⁶.

Не мог Шварц в своих сообщениях не уделить места и педагогическим вопросам. Особое внимание, по его мнению, должно уделяться воспитанию женщин. Они – душа государства. При должном воспитании женщины могут стать достойными женами, умягчая сердца своих мужей и подавая им полезные советы. Также материнские добрые чувства оказывают на ребенка сильное влияние, если «женщина имеет чистое воображение, то мысли ее непорочны и деяния согласны с законом Божиим; младенец прежде еще рождения своего получает ее склонности, и естли воспитанием не заглушать влиянные в него дарования, то он будет угоден Богу; напротив того, ежели женщина ложным воображением оскверняет свои мысли и питает в них гнев, мщение, зависть и т.п., то младенец прежде рождения получает в себя яд сей; каждая страсть матери проводит грубую черту на лице младенца». Такого трудно или совсем невозможно воспитанием исправить. Женщины, воспитанные в целомудрии и чистоте, могут иметь благотворное воздействие на все общество: «самые развратные и грубые нравы удобно покоряются благонравию и добродетели женщин»¹³⁷. Поскольку, разъясняет Шварц, наши мысли есть источник всех наших достоинств и пороков, то для приведения их в порядок необходимо детей и юношей напитывать прекрасными образами: «упражнять в словесных науках, в музыке, в живописи, и занимать их гармониею природы, которая красотами своими, привлекая чувства человеческие, делает их нежнейшими и удобнейшими к чистой любви, и, приводя в приятное восхищение, заставляет примечать действия природы, приводит их в удивление порядку оной, возвышает их мысли до источника природы и, наконец, воспламеняет в них чистую любовь к Богу»¹³⁸.

Выступил Иван Григорьевич в своих лекциях также с критикой современных философов-материалистов, особенно Гельвеция. А.Ф.Лабзин студентом слушал эти лекции и через много лет писал, что он «с благодарными чувствованиями воспоминает сию счастливую эпоху, составляющую и по ныне первое благо в его жизни. Главное, и для тогдашнего времени поразительное, явление было то, с какою силою простое слово его [Шварца] исторгло из рук многих соблазнительные и безбожные книги, в которых – казалось тогда – весь ум заключался и поместило на место их святую Библию¹³⁹, которую до того – если кто и не презирал вовсе – по крайней мере почитал книгою, для церквей только потребною, для попов одних годною; а естьли кто и читал, то разве историческую только ее часть для любопытства, или много что для примера в поведении; впрочем никто к чтению Библии не увещевался, и никто не предполагал, что Библия служит даже и к просвещению разума; напротив того самые набожные люди имели тогда несчастную мысль, что от чтения священной сей книги люди с ума сходят»¹⁴⁰. Другой слушатель Шварца, Л.Максимович, так писал о нем: «Он один мог совратившееся с пути истинного юношество наставить и убедить – исповесть свою слабость и признать свою зависимость от Премудрейшего Строителя Вселенной. Все же сие он учинил преподаваниями своих лекций у себя на дому, допущением к слушанию оных всякого рода и звания людей и изъяснением отборнейших мест, как древних, так и новейших писателей, уразумительнейшим образом доказывающих истину Творца и слов Священного Писания, в руках его, в душе и при дверях смерти им читаемого и обожаемого»¹⁴¹. Еще один ученик молодого профессора вспоминал о так называемых эстетико-критических лекциях, прочитанных Иваном Григорьевичем в университете, которые возвышали «необделанные и грубые чувства к тонкости живописи, к стройности скульптуры, к совершенству архитектуры, к несомнительнейшим доказательнейшим доказательствам геометрии, к приятности стихотворства, к беспредельному порядку астрономии, к неудобопонятности анатомии и физиологии, к справедливости физиогномии и хиромантии, к чудесному открытию магии и Каббалы, к превращению естественного в сверхъестественное химии и других премногих наук, руководствующих нас к познанию беспредельной гармонии, сокрытых в недрах таинственной природы. Показал нам отношения чудес одной науки к другой: вперил в нас, то под иероглифами, то на яснейших своих опытах, сколь удивительна связь материи и духовности, какой нерешимый узел между Богом и человеком, и какие мы и вся природа имеем пределы и ограничения»¹⁴².

Успех лекций у публики вызвал ревность и зависть у куратора Меллисино и профессоров Барсова и Шадена. Шварца попытались оклеветать перед духовенством и объявили его лекции и деятельность Дружеского ученого общества масонскими. Перед публичным открытием Общества открылось двойное намерение Мелиссино: он хотел сам стать его руководителем. Шварц отказал и на него обрушился гнев куратора – пошли всяческие придирки, принуждения и клевета. Иван Григорьевич вынужден был подать прошение об освобождении из университета и обратиться за помощью к И.И.Шувалову, подав ему «Записку», в которой возмущался подобным обращением со стороны Меллисино и перечислял свои заслуги на поприще просвещения:

«1) Как профессор немецкого языка я воспитал сотни учеников, около двадцати из них научил хорошему письму, многих воспитал как переводчиков, из которых уже многие предоставили публике свои произведения, и способствовал распространению преподавания немецкого языка в Москве.

2) Как инспектор Педагогической симинарии я служил без жалованья, давал лекции, воспитал из семинаристов 10 хороших преподавателей и употребил из моих личных денег значительные суммы на их поддержку и на книги.

3) Как инспектор гимназии я служил бесплатно, ввел новую методику преподавания и раздавал бедным ученикам личные книги и платье.

4) Благодаря моим частным лекциям я пробудил любовь к наукам у многих благородных и знатных людей.

5) Благодаря услугам, оказанным при основании Дружеского ученого общества, была принесена настоящая польза отечеству и наукам. Если до Вашего Превосходительства дойдет клевета о том, будто это общество масонское, я могу привести Вашему Превосходительству доказательства ложности этих обвинений. Я масон – это правда, как и некоторые члены общества, как и Его Превосходительство господин Мелиссино, но само общество не является масонским. Если Ваше Превосходительство соблаговолит спросить у любого масона, то он вынужден будет признать, что масонские общества не занимаются переводами, воспитанием и так далее, в отличие от ученого общества. Я вполне серьезно могу уверить Ваше Превосходительство в том, что в этом обществе лишь некоторые знают, что такое масонство.

6) Благодаря услугам, оказанным типографии, и выпуская учебники частью сам, частью с помощью моих учеников, я заметно облегчил обучение для молодежи.

7) Я привез в страну многих достойных ученых и представлял университету различных полезных профессоров и доцентов»¹⁴³.

6 ноября 1782 года состоялось официальное открытие заседаний Дружеского ученого общества. На это торжество в дом к П.А.Татищеву прибыли главнокомандующий в Москве граф З.Г.Чернышев и архиепископ Московский Платон, собрались «именитейшие любители наук и покровители учености». Были произнесены благодарственные и научные речи, в том числе и Шварца, прочитаны стихи и оды. Дружеское общество соединило всех, любящих истину, науку и общее благо. Основные задачи общества составили печатание учебных, религиозных и философских книг, распространение тех познаний, которые мало еще известны, содержание на иждивении общества в Переводческой семинарии при университете 35 юношей. «Настоящим ученым обществом прямая цель есть разыскание, очищение и издание в свет коренных истин, которые яко семя, имея в себе все способности привлекать пищу свою и отражать вредное, возрастают, усиливаются и становятся тенистым и великим древом»¹⁴⁴, – так говорил Шварц в своих лекциях о сути деятельности собратства просветителей.

Высоконравственные и научные идеи, заложенные в Дружеском обществе, проникли в просвещенные круги и имели огромные последствия. Воспитанниками Общества были писатель, переводчик, издатель, президент Академии художеств А.Ф.Лабзин, педагог, директор Благородного пансиона, ректор Московского университета А.А.Прокопович-Антонский, писатель, поэт, издатель М.И.Невзоров, поэт и драматург Ф.П.Ключарев, переводчик и писатель А.А.Петров, поэт С.С.Бобров, профессор и издатель литературных журналов П.Сохацкий, издатель древнерусских текстов Л.Максимович, писатель и переводчик М.И.Антоновский, врач и переводчик М.И.Багрянский, профессор И.Тимковский, переводчик и поэт Д.И.Дмитриевский, видные иерархи православной церкви М.Десницкий и С.Глаголевский, и много других.

Философские лекции Шварца продолжались по апрель 1783 года. С начала же года в «Прибавлении к Московским ведомостям» печаталось основное педагогическое сочинение Ивана Григорьевича «О воспитании и наставлении детей», в котором впервые в России появилось и само слово «педагогика». Главное намерение в воспитании, по мнению Шварца, должно состоять в «образовании детей благополучными людьми и полезными гражданами»¹⁴⁵. Для этого необходим синтетический подход, когда происходит одновременно нравственное, разумное и физическое развитие. Важнейшее воспитание состоит в том, чтобы «образовать разум и сердце дитяти и чрез то самолучшим образом приводить его к добродетели, религии и христианству». Образовать разум детей, значит насаждать в них «справедливые представления о вещах и приучать их к такому образу мыслей и рассуждения, который соразмерен истине и посредством которого могли бы они быть мудрыми. <…> Образовать сердце детей называется устремлять склонности и желания их к самолучшим вещам, вливать в них владычествующую любовь ко всему тому, что истинно, справедливо и добро, и чрез то соделывать исполнение должности их для них удобным и приятным»¹⁴⁶. И здесь Шварц дает ряд советов для родителей в деле воспитания сердец детей. Необходимо приучать их к повиновению и уступчивости, к трудолюбию, порядку и прилежанию в делах; усиливать те качества, которые им свойственны от природы: любовь к истине, подвигу и чистосердечию; охранять от болтливости; наставлять в смирении и скромности; вливать искреннюю любовь и благоволение ко всем людям, без различия состояния, религии, народа или внешних условий; приучать к сожалению и благодетельности; научать отречению от себя, равновесию, господству над своими страстями, терпению в страдании, бодрости и постоянству в несчастье, смелости и неустрашимости во всех обстоятельствах. Все эти предписания и упражнения должны сочетаться с наставлениями в религии и христианстве. Таких правил несколько: вливать в детей с первых лет их жизни благие суждения о важности и истине религии и христианства; научать их признавать религию за наилучшее средство быть добродетельным и благополучным и делать это через собственный пример взрослых; возбудить и беспрестанно сохранять в детях живое чувство совершенной их зависимости от Бога, от воли Его, от Его провидения; приводить их к учению о бессмертии души и будущей жизни; напоминать им всегда заповеди Христа. «Воспитывайте детей ваших, – призывал Шварц, – не ласкательными невольниками, но свободно и благородно мыслящими человеками, умеющими ценить самих себя, любящими паче всего истину и не боящимися ее сказывать, когда их должность или благо других человеков того требует. Верьте, что ни один чистосердечный, честный, откровенный человек не раскаивался еще о том, что он чистосердечен, честен и откровенен, что он враг всякого притворства и ласкательства»¹⁴⁷.

Основное правило для Шварца касательно воспитания детей – это гуманное к ним отношение. Иван Григорьевич призывает часто задумываться над тем, каков внутренний мир тех творений, воспитанием и образованием которых взрослые занимаются. Детей нельзя унижать и необходимо помнить об их достоинстве. Ведь первостепенной целью своей педагогической системы Шварц определял становление в ребенке благородных качеств и созидание Благородного Человека. Недаром при Московском университете был в 1779 году создан Благородный пансион, нацеленный на создание культурной элиты и работавший уже через несколько лет по тем педагогическим принципам, которые были привнесены Шварцем. Об этом говорит объявление о приеме в Пансион на 1783 год: «При сем университетском, преимущественно для благородных учрежденном, Вольном Пансионе, за главную цель взяты три предмета, то есть: 1) научить детей, или просветить их разум полезными знаниями, и чрез то приготовить их нужными быть членами в обществе; 2) вкоренить в сердца их благонравие и чрез то сделать из них истинно полезных, то есть честных и добродетельных сограждан; и наконец 3) сохранить их здравие и доставить телу возможную крепость, толь нужную к понесению общественных трудов, к должному отправлению с успехом государственной службы»¹⁴⁸.

Если попытаться определить, кто из педагогов прошлого повлиял на Шварца, то наиболее близко он в своем гуманном и синтетическом методе следовал Я.Коменскому, утверждавшему, что школы – это мастерские гуманности и что образование в них должно быть универсальным. Коменский обучал детей и юношей всему тому, что делало их мудрыми, добродетельными и благочестивыми. Он писал в своем главном систематическом своде педагогической науки «Великая дидактика», что «в школах, формируя человека, необходимо формировать его в целом, чтобы сделать его пригодным для настоящей жизни и вместе с тем подготовленным к самой вечности, которая составляет цель всего того, что ей предшествует. Поэтому в школах следует обучать не только наукам, но и нравственности и благочестию. А научное образование пусть служит человеку к усовершенствованию одновременно и его разума, и языка, и рук для того, чтобы он мог все, что требуется, разумно созерцать, выражать словами и осуществлять в действии. Если что-либо из этого опустить, то получится пробел, который не только нанесет ущерб образованию, но и подорвет его основательность. Ибо крепким может быть только то, что тесно связано во всех частях»¹⁴⁹.

Окончен был Шварцем в августе 1783 года драгоценный для многих трактатец «О возрождении». В этом труде Иван Григорьевич давал советы в том, как человек может сделать себя духовным и возродиться. Во-первых, через приведение в действие внешнего слова, Священного Писания, «ожевотворя его в своем сердце». И, во-вторых, через внутреннюю веру, которая есть свет и сила, и производит в нас силою Святого Духа дары: любовь, надежду, повиновение, долготерпение и т.д. «Вера, – писал Шварц, – есть совершенное отречение от внешности и от самого себя, и желание не своей воли, но воли Божией; словом, в верующем Бог есть все во всем; так точно, как Он будет все во всем, когда будет ново небо и нова земля, и все сотворится вновь». Вторая часть этого произведения посвящена истинной молитве, которая есть наполненные любовью мысли к Богу, простой и внутренний разговор с Ним, в котором «мы открываем Ему свои слабости, и в простоте сердца просим Его, чтобы Он даровал нам силу и помог победить соблазны»¹⁵⁰.

Помимо просветительской и издательской деятельности, учредили также братья-масоны в Москве аптеку. На то время это было насущной необходимостью. «Аптека, – писал Д.И.Попов, – учредилась вызванным на кошт [Дружеского] общества из заграницы фармацевтом Френзелем, у которого Бенгейм, Кубе, Линрод, Берз, Эйнбрадт были провизорами. По запрещению общества они учредили от себя особенные аптеки, которые сделались родоначальниками всех лучших в Москве ныне существующих аптек…» И мы можем сказать, что столица обязана и в этом отношении Шварцу. Главным правилом в аптеке «была поставлена раздача лекарств бедным безденежно – чрез нее публика познакомилась со многими лекарствами, выписываемыми из заграницы <…> о которых прежде и не знали. Эта аптека при упадке общества была продана и долго пользовалась заслуженною славой под именем старой Никольской»¹⁵¹.

Осенью 1783 года Иван Григорьевич на заседании ложи прочел одну из своих последних речей: «Изъяснение, что есть свободное каменщичество». В ней он дал определения, кто в реальности может быть масоном, тем самым опровергая нелепые фантазии в отношении братства и призывая своих друзей следовать этим высоконравственным законам. Из его изъяснений ясно видно, что вольным каменщиком имеет право быть свободный человек, «умеющий преодолевать свои страсти, умерять желания и волю свою подвергать законам разума, <…> признающий Бога, законы и самого себя за единственных обладателей своей воли, которую он посредством разума и добродетели очистил, и пределы ее познал касательно до Бога»¹⁵².

В конце того же года Шварц тяжело заболел. Сказалась самоотверженная, на износ, деятельность на поприще просвещения, сказались многочисленные клеветы, зависть и недоброжелательство профессорской среды. И вот, в субботу, 17 февраля 1784 года Иван Григорьевич Шварц умер в подмосковном имении Хераскова, в селе Очаково. Н.С.Тихонравов писал, что «мысль о начатом им предприятии не покидала его до самой смерти: “забыл о любезнейших ему смертных, супруге и детях, при последнем дыхании еще благодетельствовал тем имуществом наукам, которым он должен был облегчить нужды вдовы и сирот своих”¹⁵³. Через несколько лет по смерти Шварца вдова его потерпела совершенное разорение и не имела никакого состояния для содержания себя»¹⁵⁴. Лонгинов сообщил о некоторых подробностях последних часов жизни Ивана Григорьевича: «Княгиня В.А.Трубецкая рассказывала следующие обстоятельства смерти Шварца лицу, передавшему их мне. В день смерти Шварца княгиня с мужем¹⁵⁵, часто его навещавшие, приехали в Очаково. Им сказали, что больной в забытьи. Они остались в другой комнате; но им показалось, что в доме такой смрадный запах, что они вышли на воздух, но запах преследовал их и там. Наконец им пришли сказать, что больного можно видеть. Они возвратились в дом и не только не почувствовали прежнего смрада, но, напротив того, услышали приятнейшее благоухание, которое встретило их и в комнате больного. Увидя их, Шварц сказал: “Радуйтесь, друзья мои; я был сейчас на суде и оправдан на нем. Теперь могу умереть спокойно”. Вскоре Шварц испустил последнее дыхание. Я счел нелишним рассказать это предание, характеризующее тот взгляд, который имели на Шварца его друзья»¹⁵⁶. Тело Ивана Григорьевича было похоронено в селе Очаково по обряду православной церкви. Еще в 1851 году эту могилу старик-крестьянин называл «Шварцевой».

Неожиданная кончина Ивана Григорьевича поразила его друзей, Дружеское общество, университет, которым он оказал столь неоценимые услуги. Все признавали, что в нем соединялись редкие качества: бесконечная любовь к человечеству, непреклонная воля, возвышенный характер, глубокие познания. Воспитанники, чтившие его как отца, почтили память его 26 марта торжественным заседанием Общества университетских питомцев¹⁵⁷. Были говорены речи и оды в его честь. «Песнь на преставление Ивана Егоровича Шварца» сохранилась в архиве:

Потеряли друга в нем,

В этой жизни разлучились –

В вечности его найдем.

Здесь он тяжкое нес бремя,

За себя, за нас страдал

И оставил нас на время,

Уз лишась, свободен стал.

Шварца больше с нами нет;

Он к Началу возвратился;

Воссиял в нем вечный свет.

Он блаженством усладился;

Льзя ль о нем друзьям тужить,

Он с Творцом соединился,

Грех о нем нам слезы лить.

Мы должны, друзья, о нем;

Станем мы о том стараться,

Чтоб идти его путем.

Он желал, чтоб сохраняли

Дружбу к ближним мы в сердцах,

Бога чаще прославляли,

Чтоб сыновний был в нас страх.

Все основано его,

К Богу он имел стремленье,

Управлялся от Него,

К нам любовию пылая,

Шварц нам вечных благ желал,

Путь блаженству открывая,

Нам в сердца он свет вливал.

В нас животворящий свет,

А он, друг наш, постоянно

Пусть в сердцах у нас живет!

С ним всегда мы вместе будем –

Он, хотя оставил нас;

Но тебя не позабудем,

Шварц! Внемли всех братий глас!

Слышит наши голоса;

Верный брат не умирает,

Всходит к Богу в небеса.

Пастырь наш! Еще ты с нами,

С нами друг наш и поднесь,

Хоть не зрим его очами,

Но в сердцах наш пастырь весь!¹⁵⁸

С возвращением И.Е.Шварца устроился в братстве порядок, учредилось начальство, принесено новое, и в России до того времени неслыханное учение. В порядке сем образовались новые ложи, прежде существовавшие пристали к нему. Но не долго сие продолжалось… Жизнь И.Е.Шварца была еще кратковременна. Однако, несмотря на сии при самом начале постигшие братство несчастья, несмотря на преследования правительства, обращаемые на наружные собрания, несмотря на последовавшее от сего рассеяние многих братьев, внутренняя сила осталась непобежденною, и начальство сохранялось даже видимым образом, до тех пор, пока Богу угодно было вызвать из сего мира тех благодетельных мужей, коим оно было вверено»¹⁵⁹.

Исполняя в столь малой мере давнее пожелание Д.И.Попова, отметим теперь, какие добрые плоды возросли на русской духовной ниве благодаря героическим усилиям и напряженным трудам одного из творцов отечественной культуры.

Шварц познакомил и своих друзей, и все просвещенное общество с работами европейских философов-провидцев Василия Валентина, М.Майера, Р.Фладда, Д.Пордеджа, Г.Гихтеля, Г.Арнольда и др., и, самое главное, с трудами Я.Беме, наследие которого с тех пор очень внимательно изучалось русской интеллигенцией вплоть до начала XX века (вспомним интерес к его произведениям Владимира Соловьева¹⁶³, философов Серебряного века, в частности Н.А.Бердяева). К сожалению, даже на сегодняшней день, изданных на русском языке книг этого немецкого философа очень мало, но все его трактаты были в конце XVIII – начале XIX века переведены С.И.Гамалеей¹⁶⁴, входившим в круг ближайших соратников Шварца, и имели самое широкое хождение в рукописях. Все философские работы самого Ивана Григорьевича отталкивались от трудов Я.Беме и его учеников и противостояли материалистическому мировоззрению. Традиция изучать метанаучные источники, имевшая свое начало благодаря Шварцу, продолжала жить долгие годы, не прерываясь, хотя часто в скрытом виде. К примеру, в царствование Александра Ι интерес к философским знаниям увеличился до такой степени, что не совсем безразличный к религиозным вопросам поэт И.И.Дмитриев жаловался в письме того времени (1815 г.), что он не может получить от своего торговца книгами ни одного романа, поскольку тот больше не заказывает за границей художественные произведения – теперь только «Беме с товарищами» привозит из Парижа. Существовавшие огромные архивы так называемой масонской литературы, к которой причисляются и трактаты многочисленных европейских натурфилософов, и оригинальные труды русских авторов, продолжали свое просветительское дело вплоть до 1917 года, после чего все эти рукописи частью погибли в огне революции, а частью поступили в крупнейшие библиотеки России, где и хранятся до сей поры, почти не исследуясь учеными.

Идейные традиции И.Г.Шварца и Дружеского научного общества наиболее полно в своих книгах и общественной деятельности воплотил Владимир Федорович Одоевский, всегда стремившийся в творчестве к всеохватывающему синтезу на основе трудов Л.К.Сен-Мартена и Д.Пордеджа. Он считал, что в человеке сведены в одно целое три стихии: верующая, познающая и эстетическая. Поэтому содержание культуры заключается в единстве философии, религии и искусства, а в развитии всех трех составляющих заключается смысл истории. Ибо минуты таинственного соединения науки, искусства и религии бывают в жизни народов всегда ознаменованы великим культурным расцветом. Отсюда необходимость выработки человеком цельного мировоззрения через постоянное самосовершенствование. Одоевский полагал, что внутреннему миру человека присущи рассудок и чувство, которое он называет нравственным инстинктом, или инстинктуальной силой, и в котором лежат основания всех наших знаний. В путях познания также необходима целостность: надо поднять ум до нравственного инстинкта. Поскольку в каждом человеке есть врожденные идеи, «предзнание», то умственный процесс заключается в овладении этим врожденным богатством. Необходимо отметить, что Одоевский выводил мысль о материи как энергии. «Может быть, – писал он, – один день отделяет нас от такого открытия, которое покажет произведение вещества от невещественной силы… Если будет когда-либо найдено, что одного действия электричества достаточно для превращения одного тела в другое, – что такое будет материя?»¹⁶⁵ Одоевский был многогранным человеком и проявил себя как автор философских повестей, организатор Общества любомудрия, первый выдающийся музыковед, талантливый педагог, честный и энергичный правительственный чиновник и законовед, разносторонний ученый, изобретатель. Многие десятилетия Владимир Федорович отдавал все силы и время самоотверженной общественной деятельности и, по словам графа В.А.Соллогуба, «сделался чернорабочим во имя братий, он был каменщиком при сооружении нашего общественного здания»¹⁶⁶. Он возглавлял Общество посещения бедных, организовал первые в России детские приюты, участвовал в работе и управлении педагогических заведений и больниц, первым начал издавать «книги для народа», занимался учреждением деревенских школ. Долгая практическая жизнь Одоевского явилась закономерным следствием его мировоззрения, сформированного в молодые годы в Благородном пансионе под влиянием чутких и гуманных воспитателей и сочинений философов-провидцев.

И.Г.Шварц заложил основы гуманной, синтетической педагогики, с акцентом не на получение знаний, а на воспитание сердца, сотворение Благородного человека – благородного не по рождению, а по своей сути. Он понимал, что без новой воспитательной системы невозможно возникновение нового поколения образованных и благородных людей, которое появилось и сотворило чудо – Золотой век русской культуры первой трети XIX века. В этот процесс Шварцем был вовлечен весь Московский университет от учащихся гимназий и Благородного пансиона и до студентов и профессоров. Именно ученики Ивана Григорьевича стали применять его воспитательные методы, и среди них Антон Антонович Прокопович-Антонский, который в 1791 году стал бессменным директором Благородного пансиона на три с лишним десятилетия, до 1824 года. А с 1819 года по 1826 год он избирался ректором Московского университета. В 1798 году на университетском акте Прокопович-Антонский произнес простую, точную и сильную речь «О воспитании», основные педагогические принципы которой связаны с воззрениями Шварца, его трактатом «О воспитании и наставлении» и циклом лекций «О трех познаниях». Антон Антонович утверждал, как и его наставник, что воспитание молодых людей состоит в облагораживании сердца, просвещении и очищении ума, укреплении и сохранении здоровья: «Наставники и попечители забывают, что питомцы их не только разум имеют, но и сердце; что одною рукою делая ученые исчисления, другою должны они отирать слезы несчастных. <…> Время, время почувствовать, что просвещение без чистой нравственности и утончение ума без образования сердца есть злейшая язва, истребляющая благоденствие не единых семейств, но и целых народов!»¹⁶⁷ Говорил он и о важности воображения, о необходимости его умерять и отвращать воспитанников от вредных впечатлений: «Сколько правильное и очищенное воображение доставляет выгод и удовольствия, столько необузданное и развращенное причиняет вреда человеку: оно пресмыкается в тине роскоши и сладострастия, в то время, когда должно бы устремляться ко всему высокому, изящному, благородному и направлять парение свое ко храму славы и добродетели»¹⁶⁸. Предлагалось также в речи совершенно изменить нравственное и физическое воспитание женщин. Отличался директор Благородного пансиона индивидуальным подходом к питомцам, ибо полагал, что «первым правилом воспитатель должен поставить себе то, чтобы заблаговременно исследовать способности воспитанника, смотрению его вверенного, и сообразно силам и дарованиям молодого человека размерять труды о нем и старания»¹⁶⁹. Один из его питомцев писал, что «сам Антонский обладал редким, но необходимым даром отгадывать способности в своих учениках. Талант открывал он сразу, тотчас давал ему ход и старался поддерживать его на первых порах»¹⁷⁰.

«Муж призвания, Антон Антонович, – вспоминал ученик Прокоповича-Антонского и автор книги о Благородном пансионе Н.В.Сушков, – с любовью и самоотвержением ступил на почтенное, но терниями усеянное, поприще наставника юношества. Сколько неисполнимых требований и обидных пересудов от иных родителей и родственников! Сколько препятствий от неотвратимых обстоятельств! Сколько хитрости и вражды от завистников! Сколько не понятого людскою слепотой!.. Много тайных печалей в этой уединенно-деятельной жизни труженика, в этом затворничестве настоятеля детской обители, в этом борении разнородных начал в сердце беспрерывно изменяющегося общества учеников, с разных концов государства стекающихся в училище!.. Привычки, нравы, умственные способности, душевные наклонности, степень прилежания и понятливости, – все это надобно в каждом разгадать, подметить, изучить, чтоб каждого направить к цели его призвания, развивая в нем все хорошее, подавляя все худое»¹⁷¹. Прокопович-Антонский не щадил трудов и усилий, чтобы поставить заведение на высшую степень достоинства – здесь преподавали лучшие и замечательные профессора и педагоги, само преподавание носило энциклопедический характер, строг был надзор за выбором книг, водворялось в сердцах питомцев религиозное чувство.

Весьма важен был дух общежития, связывавший учеников и педагогов. Приведем слова Прокоповича-Антонского, из которых видно, как он понимал идеал истинного товарищества между питомцами: «Пойдите, взгляните в их общество (т.е. в добрый круг молодых товарищей по учению)! Где с большим благоговением и энтузиазмом произносятся имена знаменитых героев, философов, благодетелей человечества, Суворовых и Румянцевых, о которых часто не знают в целом доме и учитель-иноземец, и ученик его? Где с большим жаром говорится об отечестве, о будущей службе, о славе, которую молодые друзья обещаются разделять вместе так же, как разделяют, свои забавы? У них все общее: все охотно помогают друг другу, и уверяются заблаговременно в необходимости взаимного вспомоществования: они уже – граждане, члены общества, и в маленьком кругу своем вмещают начала тех важных обязанностей, на которых основываются огромные общества. Самые забавы их наставительны. Дитя, играя одно, не наслаждается своею игрою, и не будет уметь играть вместе; в сем заключаются первые черты того будущего неоцененного искусства, – живучи для себя, жить для других. Тут взаимная уступчивость, взаимные пожертвования, тут справедливость и честность вперяются без уроков, сами собою! Тут истинная дружба, божественное чувство, столь мало известное в свете, гораздо высшее, нежели самые родственные связи, и столько редкое, даже между родными – чувство, предполагающее необходимо твердость характера, верность и бескорыстную доброту сердца! И заметьте, что воспитанные в публичных училищах гораздо более способны к дружеству, и сохраняют его вечно. Счастливое время! Кто бы не хотел возвратить тебя?..»¹⁷² Заведение в лучшем кругу учеников оправдывало намерения и желания наставника. Питомцы любили Пансион, любили в нем начало своих прекрасных чувств, познаний, творчества. С грустью и слезами оставляли и всю жизнь помнили его и товарищей. В Благородном пансионе был выдвинут элемент патриотического воспитания, и многие речи и стихи молодых людей пронизаны любовью к России, ее славной истории. Имя русского было для них славнее всех имен, отечество являлось предметом самого сильного благоговения. Польза отчизне, безграничная преданность и покорность монарху – эти черты отличали питомцев Пансиона. Из его стен в разное время вышли многие поэты и писатели, среди которых В.А.Жуковский, В.Ф.Одоевский, А.С.Грибоедов, М.Ю.Лермонтов, ученые, драматурги, художники, профессора, генералы, наместники, министры, главнокомандующие, дипломаты, сенаторы, губернаторы – лучшие люди России, ее честь и слава.

Пансион оказался образцом для будущей системы русских классических гимназий и государственных пансионов. Основание знаменитого Царскосельского лицея было вдохновлено именно Благородным пансионом, и не случайно Прокоповича-Антонского приглашали возглавить новое заведение. В итоге его директором стал В.Ф.Малиновский, воспитанник Московского университета, педагогические взгляды которого сложились под влиянием университетских деятелей. Переведены были в лицей из Пансиона и некоторые преподаватели и ученики. В 1819 году тогдашний директор Царскосельского лицея Е.А.Энгельгард говаривал инспектору Благородного пансиона, одному из первых отечественных философов, И.И.Давыдову: «У вас-то и учиться нам; ваше заведение для всех других – дедушка»¹⁷³.

В 1799 году по инициативе Прокоповича-Антонского было учреждено литературное общество – Собрание воспитанников Благородного пансиона (основанного наподобие Общества университетских питомцев), ставившего своей целью исправление сердца, очищение ума и отделку вкуса, где на суд участников выносились оригинальные сочинения и переводы. Членами были те воспитанники, которые показали на опыте любовь и способности к отечественному языку. Первым председателем стал В.А.Жуковский. Собрания стали прекрасной литературной школой: они приучали мыслить, хорошо говорить, благоразумной критике и вырабатывали вкус. Кроме того, здесь воспитывали юношей в понятиях о нравственности, дружбе, чистосердечии, скромности.

Поэт и переводчик Василий Андреевич Жуковский после Шварца и Прокоповича-Антонского продолжил складывающуюся традицию русской гуманной педагогики. Он с 1826 по 1841 год был воспитателем цесаревича Александра (будущего Царя-Освободителя). Жуковский, «внушитель помыслов прекрасных и глубоких», имевший, по выражению А.С.Пушкина, «небесную душу», сумел привить своему воспитаннику гуманный дух: что во всяком сане и социальном положении главное есть человек, т.е. приучал его к мысли об отмене крепостного права. И главным виновником русской свободы можно назвать наставника венценосного питомца, ибо он сумел в его державный ум вложить благие помыслы¹⁷⁶. Педагогические приемы Жуковского сродни синтетическим методам его предшественников и направлены на образование в ребенке человека, гражданина, христианина: «Человек – здравая душа в здоровом теле. Гражданин – нравственность, просвещение, искусство, самостоятельность. Христианин – подчинение всего человека вере. <…> Человек образуется здесь воспитанием не для счастья, не для успеха в обществе, не для особенного какого-нибудь ремесла, даже не для добродетели – он образуется для веры в Бога (для веры христианской) и для безусловного предания воли своей в высшую волю (в чем истинная человеческая свобода) – из этого истекает все другое: счастье, успех, нравственность, добродетель»¹⁷⁷.

После публикации в 1783 году трактата «О воспитании и наставлении», в «Прибавлениях к Московским ведомостям» (1784) и журнале «Покоящийся трудолюбец» (1784-85), появившемуся на смену «Вечерней зари», был впервые напечатан ряд педагогических статей. Сложно сказать, находились ли среди них принадлежавшие Шварцу, или все они были переводными, поскольку авторы их не указаны¹⁷⁸. А в 1785 году начал издаваться первый в России журнал для детей «Детское чтение для ума и сердца», слог которого был необыкновенно прост и легок. Всего за четыре года вышло 20 частей этого издания. Первые четыре части редактировал А.А.Прокопович-Антонский, остальные А.А.Петров и Н.М.Карамзин, который помещал здесь свои первые произведения и совершенствовал русский язык. Идея издания такого журнала принадлежала Шварцу и имела воплощение уже после его кончины. Это диктовалось тремя причинами: в России ничего не было, что бы служило для детского чтения, предоставить упражнения для чтения на русском языке и в журнале помещать нравоучительные произведения, которые послужили бы к «рождению в младых сердцах таких чувствований, без которых человек доволен быть не может»¹⁷⁹, и помогли бы им сделаться угодными Богу и добрыми гражданами России. Печатались в журнале и естественнонаучные статьи, служившие для обогащения ума.

Вообще из сотрудников журналов «Утренний свет», «Московское издание», «Вечерняя заря», «Покоящийся трудолюбец», «Детское чтение для ума и сердца» впоследствии вышла московская школа писателей и переводчиков, образовав собою почву, давшую подъем литературного творчества конца XVΙΙΙ – начала XΙX века.

Среди учеников Шварца необходимо вспомнить писателя и переводчика Александра Андреевича Петрова (1763-1793). Он принадлежал к Дружескому обществу, в 1782 году закончил Московский университет, «знаком был с древними и новыми языками, при глубоком знании отечественного слова одарен был глубоким умом и необыкновенною способностию к здравой критике». Он оказал большое влияние на молодого Карамзина, с которым его связывала идеальная, страстная дружба и который впоследствии вспоминал: «[Петров] имел вкус моего свежее и чище. Поправлял мои маранья, показывал красоты авторов и научил чувствовать силу и нежность выражений». Некоторое время Петров и Карамзин жили вместе в доме у Меньшиковой башни, принадлежавший Дружескому обществу, где их комнату украшали распятие и гипсовый бюст Шварца. Карамзин называл своего друга «мудрым юношей, которого разум украшался лучшими знаниями человечества, которого сердце образовано было рукою муз и граций»¹⁸³. По своему воздействию на окружающих его литераторов Петров сыграл значительную роль в формировании у них эстетических принципов русского сентиментализма. С 1791 года он стал личным секретарем у Г.Р.Державина и близким к нему человеком.

В 1796 году, после восшествия на престол Павла Ι, возобновилась деятельность старшего поколения участников Дружеского общества, непосредственных сподвижников И.Г.Шварца. Этот кружок группировался вокруг И.П.Тургенева, ставшего директором Московского университета. Необходимо отметить благотворное воздействие этой высокогуманной личности на окружающих, отеческие заботы которого об учащейся молодежи привлекали к нему сердца последней и заставляли любить и почитать его. «Чуждый всяких крайностей и увлечений, – писал исследователь В.М.Истрин, – Иван Петрович являл собой пример христианина, идеал которого – внутренняя жизнь в духе истинного учения Христа. Делать добро людям, постоянно нравственно улучшать себя и безропотно переносить все бедствия и горести – вот что ставил перед собой Тургенев». Его нравственный облик с пиететом к просвещению постоянно присутствовал перед глазами и четырех сыновей, и студентов. Недаром они называли его – Другом Человечества. В.А.Жуковский вспоминал, что его любовь к детям «была товариществом зрелого опытного мужа с юношами, привязанными к нему свободною доверенностью, сходством мыслей и чувств и самою нежною благодарностью… Он был живой юноша в кругу молодых людей, из которых каждый готов был сказать ему все, что имел в сердце, будучи привлечен его прямодушием, отеческим участием, веселостью и простотой»¹⁸⁴. Младшие Тургеневы и друзья их пропитывались особой духовной и интеллектуальной атмосферой кружка Ивана Петровича, к которому принадлежали М.М.Херасков, И.В.Лопухин, И.И.Дмитриев, М.И.Невзоров, Н.М.Карамзин¹⁸⁵. Здесь поддерживались литературные интересы молодых людей, формировалось их мировоззрение, складывались характеры. И не кажется странным, что в 1801 году молодые поэты и переводчики Андрей Тургенев, Жуковский и Мерзляков создали Дружеское литературное общество, целью которого было «возжжение в сердцах любви к добродетели и истине». «Нас соединяет, – говорилось в законах Общества, – то, что до сих пор составляло радость и счастье нашей молодости: это дух благого дружества, сердечная привязанность к своему брату, нежное доброжелательство к пользам другого. Дружество – это божество, подлетающее с небесною улыбкою на глазах, с животворною фиалою в руках, единым взором озаряющее сию мрачною юдоль скорби и печали, бедства и отчаяния. Будем иметь доверенность к другу. Сладостные узы связали нас издавна. Не станем надеяться на эти законы. Один энтузиазм к доброму, одна истинная любовь к своим сочленам – вот все, что может вдохнуть душу в наши законы и заставить говорить не в журналах, а в нашей совести»¹⁸⁶. В Обществе усердно занимались самообразованием, изучали иностранную и русскую литературу, сочиняли стихи и прозу.

Создание Дружеского ученого общества в 1782 году положило начало традиции – основанию целого ряда таких сообществ и кружков, где соединялись идеалы братства и высокой нравственности с любовью к науке и просвещению. Это и Общество университетских питомцев, и Собрание воспитанников Благородного пансиона, и Дружеское литературное общество, и последующие: московский кружок П.А.Вяземского, известнейший «Арзамас», союз «архивных юношей», – вплоть до подобных обществ в течение всего XΙX века (самые различные сообщества западников и славянофилов, «братство» В.И.Вернадского и другие) и в начале XX (содружество «аргонавтов», созданное А.Белым и т.п.).

И мы можем сказать, что с последней четверти XVIII века в России начало формироваться особое мировоззренческое пространство, которое напитывало и взращивало людей высокой культуры. И центром такого всеохватывающего действа и для Москвы, и для всей страны еще многие десятилетия оставался Московский университет. Ведь к началу нового столетия и А.А.Прокопович-Антонский, и питомцы Благородного пансиона, и И.П.Тургенев, и его друзья, и молодой тургеневский кружок творили в одном живительном месте – университете. И так получалось, что весь мир молодого человека и семейный, и дружеский, и учебный составлял внутреннее и внешнее единство. Пример тому – Александр Иванович Тургенев, который уже испытал благотворное воздействие и Благородного пансиона, и окружения отца, и друзей из Дружеского литературного общества, а затем и сам сыгравший огромную роль в российской общественной жизни, и, в частности, в судьбе А.С.Пушкина. Так, от личности к личности, от одного культурного поколения к другому¹⁸⁷ накапливалась, устанавливалась и распространялась атмосфера высокого творчества, охватывая все новые пространства, проникая в души и сердца все большего количества людей, созидая все новые великие памятники мысли и красоты, постепенно превращая Россию в единое поле культуры. И в этом созидательном процессе весьма важная роль принадлежит Ивану Григорьевичу Шварцу.

НИОР РГБ – Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки, Москва.

РО РНБ – Рукописный отдел Российской национальной библиотеки, Санкт-Петербург.