Лекции по общей психологии М., 2000

Лекция 18. Образ мира

Для конкретного исследователя эти два пути, о которых я сейчас говорил, могут быть выражены следующим положением: можно исходить из субъекта, допуская, что субъект стоит перед миром; можно исходить из другого положения, что субъект со всеми своими состояниями, в том числе и с теми явлениями, которые мы называем «образом», «представлением» и так далее, находится изначально не перед миром, а в самом мире, в самой этой действительности, то есть с самого начала этот субъект появляется вместе с возникновением живой материи, живых существ внутри этого мира, составляет часть его и вне этого мира вообще не существует. Иначе говоря, он не изъят, а включен в единый материальный мир. В этом мире единственно и существует.

Вот это убеждение, эта предпосылка (последовательно проведенная, разумеется) приводит к постановке ряда новых продуктивных для психологии проблем, меняет постановку других, постановку, которая, напротив, психологически оказалась малопродуктивной, заводящей в своеобразные научные тупики, сводящиеся к таким положениям, к таким суждениям, которые даже, как кажется, не поддаются конкретной научной разработке.

Вот если встать на позицию человека в мире, субъекта, включенного в единое материальное взаимодействие, в единый материальный мир, в единое материальное движение — если встать на эту точку зрения, занять эту позицию, то тогда нужно признать, прежде всего, мир, к которому принадлежит субъект, решительно независимым от способов и форм его отражения. Формы, способы этого отражения, качества, в которых выступает мир перед познающим человеком, субъектом вообще, свойства, иначе говоря, которые включаются в отражение, перестают казаться как бы набором этих свойств: свет — зрительные ощущения, слуховые ощущения, тактильные ощущения. Словом, всякая система качеств, которые зависят от работы органов чувств, обращенных к внешнему миру, — экстерорецепторов, оказывается не набором модальностей, то есть специфических качеств, которые мы отмечаем как синтез ощущений в их совокупности. Напротив, теперь модальности кажутся образующими единые необходимые факты, и эта необходимость заложена в самой действительности, с которой вступает человек во взаимодействие, осуществляя свою деятельность по отношению к этому миру. И тогда, в силу этой связи, в меру этой связи с миром, включенный в эту действительность субъект и приобретает то, что в психологии называется «модальностями ощущений», и, что то же самое, конечно, «модальностями восприятия». Вы хорошо понимаете, я обозначил термином «модальность» то, что и всегда обозначают: специфическое качество ощущения, которое свет отличает от цвета, тепловые ощущения — от осязательных, особое качество, которое выступает в этой гамме ощущений.

Дело-то все в том, что мир амодален по своей природе. Он лишь выступает перед субъектом в той или другой модальности. Такая постановка вопроса снимает одну очень старую, несколько надоевшую философскую проблему. Эта проблема так называемых «первичных и вторичных качеств» в психологической модальности.

Дело представляется иначе. Мы имеем амодальный мир, который в терминах модальности сам по себе не описывается. Мы имеем взаимодействие предметного мира, вот этой действительности. И, заметьте, в эти взаимодействия входит также и субъект. Если рассматривать эти взаимодействия как простые взаимодействия тех форм, то если данное тело, любое данное тело, обнаруживает свои свойства во взаимодействии с другим — будем говорить объективно — телом, то за этим взаимодействием ничего нет, по выражению Энгельса. Вот в этом взаимодействии и обнаруживают свои свойства вещи, принадлежащие к этому миру. Под вещами я понимаю в широком смысле слова, «существующее».

Вот это действительно реально существующее вещественное, то есть, точнее, материальное. Аналогичным образом обстоит дело и во взаимодействии познающего субъекта и мира. Свет, воздействуя на светочувствительное вещество, покрывающее пластинку или пленку, приводит к ее почернению. Это и есть взаимодействие химических веществ, покрывающих пленку или пластинку, отбрасывающую световые лучи: отраженные или, если этот источник, скажем раскаленное тело, собственные лучи. Там в порядке воздействия на эти химические вещества, бромистое серебро, допустим, свет вызывает изменение структур этого вещества, химические изменения, в нем происходящие. Вы получаете явление изменения этих химических и физических свойств.

Этот же свет, воздействуя на зеленые растения, вызывает изменение в их хлорофильном преобразователе. Вы имеете взаимодействие в одном случае, во втором это же воздействие, падающее на органы чувств человека или высших животных (во всяком случае высших животных), вызывает еще и другие явления, другие изменения, которые и составляют источник и условия возникновения тех особых состояний, которые мы называем состояниями чувствительности, ощущениями или восприятием, словом, называем образом — отражением. Под образом здесь я буду понимать «Образ» с большой буквы. Не будем интересоваться пока, какой это образ: представление, образ наличного предмета, одномодальный образ, источником которого является однотипное воздействие (однородные ощущения, соответственно, скажем, только слуховые) или это многомодальная картинка, где есть вклады, идущие со стороны других анализаторов, других чувствительных приборов.

Возникает, таким образом, положение, которое воспроизводит известную, мною уже процитированную мысль о том, что, собственно, свойства открывают себя в каких-то взаимодействиях. Данное свойство открывает себя особым образом во взаимодействии с рецепторами живого существа, субъекта познания, особым по сравнению с взаимодействием с какими-нибудь другими физико-химическими структурами, с какими-то другими телами.

Я об этом специально говорю, чтобы с самого начала снять ложные предпосылки, которые, кстати, создали убежденность в истинности принципов или законов специфических энергий и которые, в общем-то, лежат в основе всякого вида или оттенка понимания, справедливо и очень метко называемого «физиологическим идеализмом».

Итак, мир амодален. Он обнаруживает некоторые связи модальностей в этом взаимодействии. Мы можем судить поэтому прямо о мире, в который включены, имея источником этих суждений, те изменения, которые мир вызывает во взаимодействии с субъектом, прежде всего с его специфическими, специализированными органами, а также (на разных этапах развития) и с менее специализированными, менее дифференцированными чувствительными аппаратами и свойствами чувствительности.

Поскольку этот мир проявляет свои другие свойства, которые не производят прямого воздействия на рецепторы и познаются через доступные ощущения в широком смысле слова и изменения в других вещах и телах, постольку это будет опосредствованное познание мира, в отличие от непосредственно чувственного его отражения.

Я обыкновенно пользуюсь элементарным примером, чтобы пояснить свою мысль. Я не могу с помощью тех чувствительных аппаратов, которыми я вооружен как человек, оценить степень твердости предмета за некоторой границей шкалы твердости. Тогда школьный опыт рекомендует делать так: для того, чтобы оценить твердость вот этого предмета, школьный опыт предлагает мне взять некоторый другой предмет и попробовать воздействовать, деформировать первый. Будет ли царапина? Если ее нет, тогда отношение оборачивается, и теперь первый предмет воздействует как пробующий. И оказывается, что механические изменения здесь есть. И тогда что? Одно тело обнаруживает себя как более твердое, чем другое твердое тело, правда? Мы так можем повторять множество раз по отношению к множеству твердых тел и выстроить шкалу твердости. Тогда мы вырабатываем некоторую меру твердости и записываем шкалу в тетрадку. Мы с вами теперь имеем инструмент, способ определения какого-то свойства, лежащего вне границ различения этого свойства, которое доступно человеку.

Мы поставим между собой и этим свойством взаимодействие объектов и по изменению этих объектов судим о свойствах, которые не открывают себя в другом взаимодействии — «объект—субъект». Если мир открывает себя в меру того, как он обнаруживает себя в этом взаимодействии «объект—субъект», мы называем эти процессы «восприятием», непосредственно чувственным восприятием. Вот эта прибавка ставит точки над «i».

Если мы, пользуясь органами нашего восприятия, устанавливаем некоторые свойства опосредствованно, то есть судим о свойстве одной вещи по изменению «поведения» другой, то это знание будет опосредствованным, не непосредственно чувственным. И этот второй путь будет другой ступенью в познании окружающего мира. Мы эту ступень называем «познанием путем мышления». Мы о твердости второго тела (в том моем упрощенном примере) «умозаключаем», правильно? Мы его не видим, не слышим, не создаем, не схватываем мускульно через мышечное усилие, которое сигнализирует о степени; мы схватываем его, воспринимаем в объективном взаимодействии.

Это расстояние понимания через множество объективных связей, это длинный путь, бесконечный путь развивающегося мышления, из чего можно сделать один капитальный вывод, который нужно иметь в виду при изучении восприятия, а именно: человеческие рецепторы, человеческие органы чувств не накладывают на сознание границ своим выбором модальностей. Напротив, возможность перехода за эти границы не остается безразличной и для непосредственного восприятия. И довольно трудный вопрос состоит в том, каким образом входит это опосредствованное знание в связь с восприятием. Этот вопрос возникает с самого начала, потому что происходит очень важный процесс, характеризующий переход от амодального мира к его модальному образу, то есть к тому, который всегда включает в себя какие-то характеристики, зависящие теперь от наличия тех или других органов чувствительности (с этими самыми, знаменитыми, Иоганна Мюллера, специфическими, как он выражался, «энергиями»), обладающих теми свойствами, которые отличают одни органы восприятия от других.

Конечно, в результате работы органов чувств возникает картина мира. Но заметьте: эта картина мира (и это очень важно) является продуктом не только процесса превращения амодального мира, мира, изображенного и открывшегося перед нами в этой системе нам присущих модальностей его отражения. Она является также результатом обратного процесса построения амодального мира как мира объективного и, следовательно, по природе своей амодального.

Вот я все время говорю: амодальный мир. Вы можете меня спросить: «Что это значит вообще — амодальный?» Ведь он все-таки передается в каких-то модальностях и в этом смысле он амодален? Нет. Он амодален в другом смысле — он не зависит от модальности. Мир не соткан из света, цвета, вибраций, которые воспринимаются вибрационной или слуховой чувствительностью, тепла, холода, правда? Он имеет еще свои характеристики и выступает в этом качестве, в этих свойствах, в так называемых модальностях, лишь в процессе познания этого мира и через эти модальности, но без них, вот что самое важное. То есть не как комплексы ощущений, а как действительность, передающая себя, говорящая о себе, по отношению к человеку или высшим животным, на языке этих самых сенсорных модальностей.

Здесь, конечно, есть известная тонкость, товарищи. Я потому так подробно говорю об этом, что нужно сделать переход, поворот в способе мышления психолога в отношении предмета нашего исследования сегодня — восприятия. Это капитально важно.

Посмотрите, как шло развитие научных знаний долгие годы в отношении этих проблем чувственного отражения мира. Я в прошлый раз бегло говорил о том, что здесь прежде всего речь шла об изучении соотношений между неким отдельным воздействием и неким ощущением. Что это за воздействие, субъективно оставалось как бы в стороне от самого исследования психологического, или, вернее, физиологического, или даже точнее — психофизиологического. Поэтому Гельмгольц — умнейший естествоиспытатель прошлого века — и говорил всегда: «Есть нечто воздействующее, есть причина», почему и получал справедливые упреки в материализме.

Собственно, в наше время возникло различение, по необходимости, картины образа мира как «нашего состояния» и образа мира как «образа мира». Я бы сказал, немножко играя словами, так: различение возникло в расстановке акцентов «образ мира» и «образ мира». Это оказалось несовпадающим. Так родилось различение, принадлежащее одному из современных исследователей — Дж.Гибсону¹ (я сейчас не буду критиковать или утверждать важность этого различения, я просто констатирую): «видимого поля» и «видимого мира».

Они-то вот и оказались даже субъективно, даже для самонаблюдения несовпадающими. А отсюда вывод один — объективный-то мир не представлен, не существует только в виде замкнутого в субъекте круга чувственных явлений. Он существует через эти явления, — еще иначе, при этом я говорил, что модальности не случайны. Это не коллекция. Это система. И если каждый вид ощущения или восприятия (зрительное ощущение, зрительное восприятие, тактильное восприятие, тактильное ощущение и слуховое и т.д.), составляет систему, то я бы особенно настаивал, что их совокупность... Нет. Не совокупность, а целокупность — вы слышите различие в оттенках? — «целокупность», это значит соединенное в целое, а не рядоположенная совокупность как сумма. Вот эта целокупность тоже есть система.

Я в прошлый раз бегло говорил о древних рецепторах, помните: «синестезии», связь, я приводил примеры, скажем обоняние. Так это, действительно, связи в самом предмете, правда? Синестезии изображают эти связи, существующие в самом мире. Есть связи, задающие вот эту систему неслучайных модальностей. На это часто не обращали внимания, и я поэтому особенно склонен на этом сейчас настаивать.

Образ — это что такое? Ведь проще всего, правдивее всего сказать — это картинка, правда? То есть то, что мы называем в других случаях картинкой. Картиной. Изображением. Более правильно, менее правильно — это второй вопрос, но он есть «картина». В этом суть теории вообще образа (в смысле теории отражения). Кстати, «теория отражения» может быть переведена и как «теория образа». Ведь это по-немецки Bildtheorie, то есть как раз теория картины, образа, картины образа, правда?

И вот здесь интересно: как же получается картина? Оказывается, что в ходе развития непосредственно чувственного познания, даже, может быть, в ходе глубокой эволюции, начиная от очень ранних ступеней развития, возникает очень важное изменение где-то на переломном пути эволюции. Это переломное изменение заключается в том, что действительно впервые появляется картинное отражение. Значит, появляется некоторое как бы «поле», «внутреннее поле» организма, на которое проецируются, обрисовываются внешние линии, то есть «Bild» приобретает особое качество картинности.

Как идет этот процесс, мы не можем сейчас внимательно рассматривать. Это не очень просто. Сравнительная неврология дает известное представление об этом, проливает известный свет. Появляются структуры, которые позволяют воздействия внешнего мира симультанизировать. Я очень люблю это слово, потому что оно говорит страшно много и коротко. Что значит «симультанизировать»? По-русски — «превращать в одномоментное». Чтобы пояснить, иллюстрация: вот вам продолженный процесс осязания, он какой будет? — длящимся, последовательно идущим, сукцессивным, правда? А что у меня возникает в качестве картины? Одномоментный, симультанно существующий, передо мной стоящий образ контура, правда? В данном случае контура. Да, кстати, а какой это образ? Он отделен от зрения или нет — образ, достигающий осязания? Он не находится в плане зрительного восприятия? Нет, потому что той модальности нет. Хорошая иллюстрация того, что значит относительность модальности.

Источник-то вот он, «источник ощущений» так называемый, то есть вот эти отдельные чувствительные элементы, которые составляют ткань будущего, возникающего симультанно образа. А образ принадлежит к какой модальности? А образ строится по типу тех структур, которые у человека — я подчеркиваю, не у всех животных: у человека, у обезьян, у птиц — строится по типу устройства структур, приспособленных к развертке, то есть к переводу последовательности в одномоментность, текущего в существующее. Это как бы стабилизированная, спокойная картина мира. Видимо, она должна быть стабилизированной, успокоенной. Иначе мы не можем действовать достаточно сложным образом — а мы действуем очень сложным образом — в этом мире. Это необходимое условие нашей ориентации в этом мире, поскольку мир этот состоит из дискретных взаимодействующих вещей. Это предметный мир, только на уровне этого предметного отражения и происходит поворот картины мира к собственно образу.

Вы можете мне сказать, что ведь бывают врожденно-слепые, которые никогда не имеют зрительного образа, зрительной картины. Как же у них происходит симультанизация тех ощущений, которые являются у них самыми важными? Это ощущения осязательные, тактильные.

Да, парадокс заключается в том, что при нарушении этой модальности — зрительной — образ симультанный не только возможен, не только необходим, но и реально образуется.

Вы можете мне сказать, как и в какой ткани? Зрительной ткани там нет, правда? А продукт, образ, существует.

У нас (вы, наверное, это знаете) учатся студенты, лишенные зрения и слуха. Особенно тяжелый случай. Крайний дефицит информации. Я спрашиваю теперь себя: что же, там картина-то мира есть? Да! Даже в этих крайних случаях образ есть, совершенно особый. Совершенно особым является симультанный образ у врожденно-слепого. Широко известна громадная психологическая литература, описывающая психологические особенности психики слепых и врожденно-слепых.

Симультанность остается, картина-то все-таки остается, но иная по своей модальности. Например, без зрительной модальности образ вещи выступает (как описывает, по-моему, Вилли или кто-то из авторов, так тонко исследовавших мир слепого) как «рентгеновский». Что это значит? Это значит, что образ зрительный включается поверхностно, правда? А у слепого в этот зрительный образ, для нас непонятным образом, включается и вот эта часть, то есть как если бы эти предметы были бы прозрачны. Ящик дает образ и внешней своей поверхностью, и внутренней, потому что ознакомление с вещами тактильное. И это тоже вплетается в ткань, образует элемент этого образа.

Вот видите, я нашел и показал пример не оскудения, а даже обогащения в другой модальности. Действительно, когда я пытаюсь представить образ вазы, он у меня всегда какой? Затененный, правда? А стеклянная ваза видится мной как незатененная, вместе с ее внутренней поверхностью.

Да, мир становится «рентгеновским», прозрачным, стеклянным. Правда, он ограничен. Нужно обязательно контактировать с ним. В этом отрицательная характеристика, «минусовая». Но я хочу передать только одну мысль: собственно восприятие, предметное восприятие предметной действительности всегда строится полимодально и всегда строится как бы подлинная картина, которая собирается не размышлением, не умозаключением, а выступает в форме непосредственного чувственного выражения.

Но мы еще стоим перед другим вопросом, о котором я уже говорил: как участвует вот это опосредствованное знание в непосредственно чувственном отражении?

Итак, мы имеем очень любопытную ситуацию, которой недостаточно часто уделяется внимание: амодальный мир, выступающий в модальности, обычно в многомодальной картине, адекватной этому миру. Когда я говорю «адекватной», я имею в виду более или менее (философ сказал бы: «все более...», имея в виду развитие человеческого сознания, представления), адекватной, проверяемой при практическом столкновении с вещами.

Так ли? И какая конкретная психологическая действительность свидетельствует нам об этих замечательных отношениях?

А сейчас я буду говорить наивные вещи. Я буду рассказывать то, что вы знаете. Но только вот под этим углом зрения вспоминается то, что вы знаете из вашей обыденной, повседневной жизни, каждодневного, каждоминутного, каждосекундного опыта.

Я сейчас несколько двигаюсь или направляю свои глаза то в одну, то в другую сторону: зрительные оси где-то скрещиваются то в одной точке пространства, то в другой — вверху, внизу. И что вследствие этого происходит? Происходит движение на сетчатке, на приемном устройстве моего глаза. Я не случайно обращаюсь к зрению, потому что ведь мы-то существа зрительного типа. Наше-то восприятие строится по типу зрительного, так же, как у некоторых животных, но отнюдь не у всех.

Вот теперь и представьте себе, пока не зная подробностей устройства глаза, вы все же знаете, что есть поверхность проекции, вот эта сетчатая оболочка глаза. Там происходит проекция в силу того, что работает оптический аппарат. И по законам оптико-геометрического построения, построения образа просто по законам проекции — что-то проецируется вверх ногами.

Что же делается с этой проекцией? Что у меня-то возникает? Ведь у меня-то возникает непрерывное изменение происходящих в органе чувств, в данном случае в глазу, явлений. Они все время меняются. Но — обратите внимание — ничего не меняется в мире.

Что передается в центр? Это картина, которая как бы конфигурируется, строится на сетчатке глаза в соответствии с действительностью. Но посмотрите, какое явление: мир у меня, то есть, образно говоря, в моей голове, движется и в моей же голове остается каким? Неподвижным, точнее, даже инвариантным относительно. Я уже не говорю о том, что эта картина мира вовсе не ограничивается непосредственно полем, которое воздействует на органы чувств.

Я нахожу себя здесь, в этой комнате. В этом смысле, это факт. Можно сказать, что я воспринимаю эту комнату и себя в этой комнате? Да. А для меня в этой картине существует то, чего в данную минуту нет в моем зрительном поле, в поле моего восприятия? Например, стол, из-за которого я только что вышел? Он за спиной? Да. Он существует, он присутствует.

Мир не появляется и не исчезает вместе с открыванием и закрыванием глаз. Он инвариантен относительно, то есть он меняется в другом смысле, меняется независимо от того, что и какие изменения возникают вот в этих воздействиях, правда? Непосредственных воздействиях, прямых, одномоментных, сейчас идущих. Да, я могу себе позволить заострить положение и (метафорически, конечно, условно, образно) утверждать — с точки зрения удивительного свойства восприятия, так ясно очерчивающего мир передо мной в его относительной устойчивости и расширяющего его далеко (в картине мира, я имею в виду, в сравнении с теми источниками, которые сейчас я могу констатировать, то есть ощущениями), вот этот сзади меня стоящий стол, конечно, существует в картине этой комнаты.

А для этого безразлично, что глаза расположены так, как у большинства млекопитающих, то есть по саггитальной плоскости, вот так прямо, вперед, или так, как у некоторых животных, в том числе и у некоторых млекопитающих, у которых они расположены в другой плоскости, так, что у них зрительное поле получается в 360°, панорамное поле зрения. А ведь у меня-то панорамного зрения нет, а картина не меняется, не рассекается вот так. А так должно было бы быть по законам геометрической оптики.

Вот я двигаюсь по этому миру: сейчас я пойду (но я не пойду, потому что я привязан к микрофону), вот пошел бы я сейчас так по рядам, и я шел бы внутри этого мира вещей. Ничего бы не менялось в этом мире. Он остается инвариантным.

Это некоторый исходный момент. Это не то, к чему надо идти. Надо понимать, как это происходит. Но это есть исходное положение. Я, субъект, в мире, а не мир где-то здесь передо мной. И тут ведь странное дело... Вы знаете, что любят больше всего исследовать психологи, изучающие восприятие? В каких условиях? Построили всякие концепции по вопросам частным или претендующие на более общие — в каких условиях? Обратите внимание на излюбленный до сих пор прием (только в последнее время, в XX веке, начали нарушать немножко, появился, видимо, опыт исследовательский) — изображение на плоскости. То есть исследование с помощью рисунков, геометрических форм. Я как-то упоминал о гештальтпсихологах. Вообще вся гештальтпсихология построена на исследованиях плоскостных изображений, то есть на абстракциях.

Вы меня можете спросить, почему на абстракциях? Ведь это же реальное изображение, скажем, прямоугольника в двухмерном поле какого-нибудь типа, правда? Нет, товарищи, это величайшая абстракция.

Мир «сколькомерен»? Сколько в нем измерений? Вот он правильно говорит — трехмерный мир, а когда мы исследуем восприятие, мы какого мира исследуем восприятие? Двухмерного. Это же на плоскости изображение. Двухмерное оно. Абстрагировались от одного измерения? Да. А двухмерный мир существует только в своей проекции. Двухмерного предмета не бывает; бывает идеальный двухмерный предмет, то есть в какой-то своей абстракции. Я могу взять только форму и изобразить ее в двухмерном пространстве, то есть на плоскости.

Но еще более правильное замечание я слышал справа от меня — не трех, а четырехмерное. И это правильно. Четвертая координата, конечно, есть время. Значит, оно на самом деле четырехмерное. И вот, понимаете ли, когда я двигаюсь мысленно по вашим рядам, что-то остается. Оно остается потому, что видимое смещение не охватывает этого мира. Оно и не может его охватить, потому что оно, повторяю, в полноте моего восприятия складывается в этот мир. А речь идет именно об этом. Вот почему я опять, в четвертый раз, возвращаюсь к этому. Хочу еще раз подчеркнуть — я должен видеть себя в мире. Только перед собой — недостаточно. Он инвариантен в том смысле, что он не зависит от тех изменений в инструментах, в источниках, из которых складывается мое восприятие, то есть картина, образ мира.

Речь идет всегда о проблеме «ортоскопичности» восприятия (по аналогии с орфографичностью), то есть правильности видения мира. А для этого, оказывается, нужно производить работу, включать восприятие, не абстрагировать восприятие из деятельности, из жизни и так далее. Тогда можно понять действительные механизмы, которые приводят к тому, что я как бы приобретаю из мира окружающих вещей все больше и больше знаний свойств, отношений и прочее. Я где-то употребил образное выражение, которое использую не только я один, говоря о том, что человек как бы вычерчивает в восприятии мир. Понятен смысл того, что я сейчас говорю? Человек делает свое дело, и это выражение, пускай и образное, остается важным и сейчас по той простой причине, что оно противостоит другому. У меня с помощью моих рецепторов, а также двигательных систем (конечно, они участвуют в восприятии, об этом мы будем говорить, подробно анализируя различные виды восприятия) — словом, посредством этих органов чувств, через эти ощущения, с помощью этих ощущений возникает картина. Где возникает картина? Вы скажете: конечно, в голове, правда? Ну где же еще? В голове. Тогда ставится другой вопрос: «А потом что происходит?» А потом я отношу картину, возникающую у меня, к миру. Двухмерное изображение, так сказать, к четырехмерному миру.

Так что? Получаю этот образ и «сажаю» его в мир, и тогда это — «от образа к миру»? Или я нахожу этот образ в мире. И отношу его к себе — тогда это обратный путь.

Я заостряю вопрос: «Существует ли процесс локализации моих ощущений в мире как вторичный процесс?» Понятно, что значит вторичный: идущий вслед за формированием картины мира, образа. Я отвечаю на этот вопрос отрицательно. Нет, не происходит так, что у меня возникает в силу работы моих аппаратов картина мира, потом я начинаю находить ей место где-то вне моей головы. То есть выношу ее в какое-то объективное пространство, в его объективное время, в мир.

Этот процесс мне нужен потому, что образ порождается, впервые возникает, уже принадлежа к некой действительности. Я обратил внимание на такое простое явление из области тактильного восприятия, всегда особенно удобного для иллюстрации, для изучения, потому что процесс медленный, протекающий во времени и изучаемый во времени. Когда зонд хирурга ощупывает рану, чтобы найти пулю или осколок и извлечь его, тогда я спрашиваю: где же с самого начала существует эффект получаемых толчков по поверхности руки от зонда, который натолкнулся на предмет? Между рукой и зондом? Нет. Где-то потом спускается по линии зонда туда, во внешний мир, в рану, или он возникает там? Там, конечно.

Ну, хорошо. Вам не нравится зонд хирурга, подумаешь, какие страсти: зонд, да еще хирурга, да еще без рентгена работающего хирурга. Хорошо. Просто вы в темноте, и у вас в руке палочка — декартовский прием. Вы идете, двигаетесь в темноте и надо посмотреть дорогу. Вы «смотрите» (заметьте!), тактильные сигналы будут сейчас превращены во что? В зрительную у зрячего человека картину. Вот камень или, наоборот, обрыв, крутая канава, обрыв. Она где? Надо решать задачу, где она? Помещать ее куда-то или она там родилась? Она там и родилась, правда? Вторичного процесса соотнесения нет. Он первичен. Вторичным является другой процесс: «Что это может быть?» Потом тщательное осматривание (палкой или чем угодно). И что? Оказывается, здесь не обрывистый край канавы, а что-то другое; скажем, траншейка, прокопанная для труб или проводов. Я фантазирую, конечно. Можно что-нибудь другое. Вот как здесь обстоит дело.

Ну, а теперь, в заключение, несколько демонстраций того явления, которым мы будем заниматься в следующий раз. Теперь это будет постоянным предметом наших лекций. Вот примеры из этой области. Самый простой, самый элементарный, даже наивный. Я возьму в качестве предмета анализа сейчас образ на сетчатке, зрительный образ, проекционный образ на сетчатке, и спрошу вас, ведет ли себя видимый образ так же, как проекционный, или нет?

Давно установлено, что не так. Сделайте мысленно оптико-геометрическое построение. Возьмите величину предмета и спроецируйте ее мысленно на сетчатку. Получите элементарную зависимость — два тангенса пополам. Можете придать более упрощенное представление — взять просто один угол, который вы видите. Из этого получается, что величина проекции на сетчатку строго пропорциональна величине и удаленности объекта. Нетрудно начертить чертеж и в этом убедиться. Так обязательно будет по законам геометрической оптики, по законам проекции.

Ну, а на самом деле так или не так? И вот здесь давно было открыто очень странное явление: оказывается, величина видимого образа не совпадает с величиной проекционной. Позвольте, а как это установили? Я взял этот простенький при-

мер, потому что там очень красиво видно, как можно мерить образ видимый (а сетчаточный, наверное, не надо мерить, он же вычисляется, правда?). А делается это так: берется два каких-нибудь предмета (я вот тут возьму что-нибудь в руки для иллюстрации, вот так), вот видите, две поверхности я беру. Прошу вас обратить внимание только на линию вот эту и вот эту, и будем производить измерения видимой величины вот этой линии — ограничивающей поверхность с этой стороны — и этой — с этой стороны. Измерение делается так: представьте, что одна линия у меня на подставочке и другая на подставочке. Вы ясно видите, о чем я говорю? И вот теперь я прошу моего испытуемого уравнять эти длины линий. Скажем, я одну здесь установил, а теперь я говорю: «Двигайте вторую». И двигайте на такое расстояние, чтобы вы увидели одинаковость, равенство этих линий. Понятно? Можно ли это сделать с большой точностью? Ну, конечно, так ведь они просто почти сольются. Между ними будет пространство маленькое-маленькое, как угодно тоненькое, ниточка, на которой просвечивает фон. Ну, скажем, они белые, а фон черный, тогда отчетливо будет проведена линия между двумя поверхностями.

Но дело все в том, что когда я получу таким образом, на опыте, цифры и произведу на их основе построение, и сравню их с так же рассчитанными сетчаточными величинами, то окажется, что они не совпадают.

Что же получается? Получается, что изменения величины на сетчаточной проекции не находятся в полном соответствии с изменением величины при сравнении видимого образа, то есть, в данном случае, — видимого края. Это грубый факт, к которому я, пожалуй, могу присоединить еще одну иллюстрацию.

Есть такой популярный опыт, и им очень широко пользуются для разных контекстов. Представьте себе, что у меня в руках сейчас круг, вырезанный из картона. Большой или маленький — безразлично. Я делаю следующее: я его беру и начинаю его вытягивать по одной оси. Потихонечку-потихонечку, потихонечку-потихонечку. И каждый раз изображаю его на рисунке. Показываю вырезанные эти рисунки на карточках или отдельных листочках испытуемому. Оказывается, что нужно известное, очень небольшое, расхождение между двумя осями, которые характеризуют эллипс. Ведь там две оси есть, правда? Продольная — значит длинная, большая, и малая оси. Необходимо небольшое отличие между ними, и испытуемый видит — это круг, а вот это эллипс. Эллипсоидная форма замечается очень рано, как мы говорим на профессиональном языке — «порог» (граница) здесь маленький, и это сразу замечается.

Я беру реальный круг — картонный, пластмассовый или какой-нибудь другой, укрепляю его на вертикальный стержень. Здесь подставляю угломер и начинаю потихонечку, тоже потихонечку, как там, поворачивать его, каждый раз спрашивая испытуемого, что вы видите: круг или эллипс. До какого-то угла поворота испытуемый говорит: «вижу круг, вижу круг, вижу круг». После некоторого угла поворота он говорит, что это эллипс, эллипс, конечно, эллипс.

Я спрашиваю, что же на проекции на сетчатке? Там уже давно эллипс, ведь это только что проверено, правильно? Оказывается, вы видите с опозданием. Проекция идет уже эллиптическая, ощущения нам сигнализируют разницу, а в образе круг. Круг, он и есть круг. Ну и что, что он чуть повернулся. Это очень ясно.

А вот если иллюзорную картину взять, не круг — об этом я тоже вам немножко буду рассказывать, потому что тут очень много интересного, лично мне интересные вещи, очень интересное явление, — я взял бы эту картину, но так бы ее изменил, что она потеряла какие-то связи с миром и стала как бы нереальной, выдуманной. Вот если я всю картину так извратил (а я могу оптическими способами с помощью специальной техники это сделать), знаете, что оказывается? Оказывается, что явление константности не сохраняется. Для мира — да, для картины — нет, для искусственной картинки, для извращенной мной оптической картинки — нет. Они ведут себя иначе, эти явления там.

Какой же вывод можно сделать? Давайте на этом выводе и закончим: образ, картинное изображение мира является относительно независимым даже от модальности, в которой этот мир представляется, правда? Я говорю «независимым» в том смысле, что он возможен на разных модальностях, как бы сотканный из разных «тканей». Второе, это действительно картина мира в его относительной инвариантности, независимости от того, как он представляется в виде комплекса ощущений. В образе мира сохраняется устойчивость, объективность существования мира, и мы не помещаем наш образ в мир, не строим мир по подобию наших ощущений, а, наоборот, сближаем наши ощущения с тем миром, не перед которым мы просто стоим, а в котором мы рождаемся, развиваемся, действуем, находимся.

Вот, собственно, и все мысли, очень простые. Ну, уж не такие простые, потому что вокруг этих мыслей накручивается масса неясностей в ходе конкретных разработок.

Мне осталось ответить на вопрос, который я получил в прошлый раз на лекции. Вопрос очень простой. Очень сильные боли. Они как-то ведут к помрачению сознания. Тогда, спрашивает меня записка, как же бывает так, что человек, несмотря на эти страшные боли, все же как-то овладевает собой, сознание его как бы побеждает эту боль. Ну, вот видите ли, дорогой товарищ, я не говорил, что при этом сознание «уничтожается». Я говорил о том, что оно «прикрывается», «замутняется». Да, вероятно, это возможно «через не могу», но это и будет «через не могу». Это будет чрезвычайный акт. Мы просто знаем клинику этого. Это подготовительный этап, так сказать, ситуации «пик» — наибольшей напряженности, наибольшей существенности и т.д. Словом, и то и другое не противоречит друг другу.

 



¹ Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988.