Лицей в жизни А. С. Пушкина (исследовательская работа)

Выполнила

ученица 9 «В» класса

Ашкалова Евгения

Вейделевка, 2007

1. 
   «Предлицейский» период.
   
2. 
   Царскосельский Лицей в жизни А.С.Пушкина:
   

б) влияние профессоров А.П.Куницына и А.И.Галича на умы лицеистов;

в) особенности политической, духовной жизни России и «лицейское братство».

3. Окончание Лицея.

И счастие куда б ни повело,

Всё те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

А.С.Пушкин «19 октября» 1825
«Пушкин у нас начало всех начал…» - писал М. Горький в 1911 году. С этим утверждением не поспоришь. Ведь в жизнь и душу каждого человека (уже около двух веков) с детских лет входит великий русский поэт, да так и остаётся навсегда.

Одна из главных тайн А.С.Пушкина заключается в том, что прошло уже более полутора века после гибели поэта, а интерес к его личности и творчеству не только не ослабевает, а возрастает.

В строчках, обращённых к Россини, Пушкин метко и лаконично сформулировал закон неисчерпаемости великого художника. Гений для потомков – «вечно тот же, вечно новый…» Завершив жизненный путь, он оставляет миру своё наследие, к которому уже не прибавляются новые произведения, но его жизнь продолжается в памяти общества. Каждое поколение прочитывает творения по-своему, открывает для себя будто впервые, с позиций своего времени определяет их художественную ценность. Так классик оказывается современником своих потомков. Разве нельзя эти же слова отнести к самому А.С.Пушкину?

Итак, каким же мы видим Пушки­на в воспоминаниях и отзывах о нем? Некрасивым и прек­расным, легкомысленным и мудрым, озорным и тоскующим... Видим человеком живым, распахнуто искренним, немножко взбалмошным и лукавым, то безудержно веселым, то замкнутым, угрюмым, то добро­душным, то язвительно, зло иронич­ным. На одних он производит впечат­ление «доброго малого», на других — заносчивого выскочки, на третьих — надменного сноба. Один из душевно близких к нему людей П. А. Плетнев так закончил свою выразительную ха­рактеристику поэта: «Пылкость его души в слиянии с ясностью ума обра­зовали из него это необыкновенное, даже странное существо, в котором все качества приняли вид крайности».

Он весь соткан из противоречий, но вся эта пестрая ткань составляет то гармоническое целое, чем была его личность, его жизнь и, как выраже­ние этого, его поэзия.

Что же породило, сформировало гений этого человека, этого «удиви­тельного Александра Сергеевича»? Как и благодаря чему шло его духов­ное созревание? Вопросы эти, естест­венно, обращают наше внимание к семье поэта и, безусловно, к Лицею.

Объектом исследовательской работы является лицейский период в жизни А.С.Пушкина.

Предметом исследования являются монографии, посвящённые А.С.Пушкину, воспоминания И.Пущина и директора Лицея Е.А.Энгельгардта.

Хронологические рамки

Исследовательская работа охватывает период с 1811 по 1817 гг (время пребывания А.С.Пушкина в Царскосельском Лицее).

При работе по данной теме были проанализированы монографии Скатова Н.Н. Пушкин: Очерк жизни и творчества – Л., Дет. лит., 1991; Высочиной Е.И. Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений. – М., Просвещение, 1989; Волкова Г.Н. Мир Пушкина: личность, мировоззрение, окружение. – М., Мол. Гвардия, 1989.

- показать круг общения А.С.Пушкина в Царскосельском Лицее;

- выявить степень влияния преподавательского состава Лицея и

ближайшего окружения на становление и формирование мировоззрения

поэта;

- познакомить с воспоминаниями современников А.С.Пушкина о

- способствовать укреплению интереса к личности великого русского

поэта.

Структура работы
Исследовательская работа состоит из введения, 3-х глав, заключения и приложения.

Слова, взятые эпиграфом к данной работе, выгранены на поста­менте памятника юноше Пуш­кину. Они словно приветствуют всех в садике у входа в Лицей и вводят в его атмосферу.

Здесь безвыездно прошли шесть лет жизни поэта, с 12 до 18 лет. Он был привезен в Лицей почти ребен­ком, а вышел из него гениальным поэ­том. Здесь, в Лицее, совершалось это чудо — формирование великого поэта. Здесь звучала в полный голос его муза, здесь определился строй его мыслей и чувств.

В те дни, в таинственных долинах,

Весной, при кликах лебединых,

Близ вод, сиявших в тишине,

Являться муза стала мне.

Домашнее воспитание — будь оно даже идеальным — не могло бы ни­-

В автобиогра­фических записках, среди несколь­ких строк, посвященных раннему детству, дважды встречается: «мои неприятные воспоминания», «нестер­пимое состояние». Как ни странно, с самого нежного возраста он — нелюбимый ребенок в семье, не знает материнской ласки, доброй отцовской руки, всего того, что составляет ат­мосферу теплого «домашнего очага».

Мать — Надежда Осиповна, внуч­ка Ганнибала, «прекрасная креол­ка»,— унаследовала, очевидно, от деда характер резкий, вспыльчивый, экс­центричный. Часто буквально с отчая­нием следила она за неровным поведе­нием своего второго ребенка — Алек­сандра (первой была Ольга, третьим— Лев, другие дети умерли в младенчест­ве), то беспричинно буйного, то не по летам замкнутого. Она часто наказы­вала сына и, что еще хуже, по целым месяцам не разговаривала с ним.

Отец — Сергей Львович, отставной офицер,— вел, как тогда говорили,

рассеянный образ жизни, баловался стихами и пользовался репутацией «души общества». Он еще меньше обращал внимание на сына, всецело предоставив его воспитание дядькам и гувернерам, часто менявшимся, случайным людям, далеким от интере­сов своей профессии.

Вся обстановка в доме — столь же взбалмошная, как и характер роди­телей. «Дом их представлял всегда какой-то хаос: в одной комнате бога­тые старинные мебели, в другой пус­тые стены: даже без стульев; много­численная, но оборванная и пьяная дворня, ветхие рыдваны с тощими клячами, пышные дамские наряды и вечный недостаток во всем, начиная от денег и до последнего стакана» (М. А. Корф).

Но вернемся к «младым летам» поэта. Дал ли все-таки ему что-нибудь отчий кров до поступления в Лицей? Оказал ли влияние на созревание его гения? Безусловно. Каким бы разбросанным и легкомысленным человеком ни был Сергей Львович, одной высокой страсти он был искрен­не предан — страсти к искусству, поэ­зии. И этой страстью он заразил сы­на.

В доме Пушкиных ценится острое живое слово, неожиданная рифма, каламбур, чтение и декламация сти­хов здесь не умолкают. Сергей Льво­вич, как и его брат Василий Львович, тоже салонный стихотворец, часто состязаются в остротах, эпиграммах, шутливых стихах.

Такие дома в начале XIX века — редкое исключение в дворянской Рос­сии, тогда вкус к поэзии еще только просыпался, и каждый человек, риф­мующий слова, считался поэтом и имел право на внимание благосклон­ной избранной публики. И потому в доме Пушкиных собираются извест­ные литераторы и поэты: Карамзин, Батюшков, Дмитриев. И тогда разго­раются настоящие литературные дей­ства и импровизации.

Александр же, с горящими от волнения глазами, устроившись где-нибудь незаметно, жадно ловит каж­дое удачное слово и радуется, когда они вступают в неожиданные сочетания и созвучия. Раннему пробуждению тонкого чувства слова помогала страсть к чтению (обширная библиотека в доме этому способствовала).

Поступление в «привилегированное учебное заведение особого рода», открывавшееся впервые в России, было для Пушкина наилучшим выходом.

Лицеем (или Ликеем) в Древней Греции называлась роща при храме Аполлона, где Аристотель обучал своих учеников. Обучение шло во вре­мя прогулок по роще. В свободных, непринужденных беседах и спорах учитель и ученики совместно искали ответы на сложнейшие философские проблемы.

Александру I, которого льстецы сравнивали с Аполлоном, хотелось видеть нечто подобное в саду своей летней резиденции — Царском Селе. Лицей задумывался либеральными царскими сановниками как учебное заведение «особо­го рода», где питомцы не только овла­девают знаниями, но и воспитывают­ся, живя совместно со своими учите­лями, свободно общаясь с ними. «Учреждение Лицея,— говорилось в постановлении,— имеет целью образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной».

С особой торжественностью воз­вещалось, что телесные наказания в Лицее запрещаются. Устанавливались совершенно необычные для того вре­мени, можно сказать, «демократи­ческие» нормы взаимоотношений между воспитанниками, а также их отношения с профессурой и служите­лями. В одном из лицейских доку­ментов говорилось: «Все воспитан­ники равны, как дети одного отца и семейства, а потому никто не может презирать других или гордиться перед прочими чем бы то ни было». В отношении служи­телей, то есть прислуги, говорилось, что воспитанникам запрещается кри­чать на них, «бранить их, хотя бы они были и крепостные люди». С про­фессурой устанавливались отношения не только официальные. Лицеисты, как потом повелось, бывали в семьях профессоров, проводили с ними ве­чера в беседах и чаепитии.

Все это породило благодатную «атмосферу свободного, равного общения, доверительности, душевной от­крытости. Особое значение для брат­ского сплочения лицеистов, для их «неразрывной отрадной связи» (И. Пу­щин) имело то обстоятельство, что воспитанники должны были прожить вместе все шесть лет безвыездно. За­прещались даже отпуска на канику­лы. Родным дозволялись посещения только по праздникам. Этот замкну­тый, своеобразный мирок образовал скоро «лицейскую республику» под боком у монарха: в итоге первый выпуск Лицея дал результаты, на ко­торые учредители заведения при всем своем либерализме и не рассчитыва­ли.

Первый пушкинский выпуск дал России, пожалуй, только одного вид­ного и надежного «столпа отечества» в николаевское время, Модеста Корфа. Прославился этот выпуск иными именами. Это, помимо Пушкина, де­кабристы — Иван Пущин, Вильгельм Кюхельбекер, поэт Дельвиг, это от­важный флотоводец Матюшкин и от­важный генерал Вальховский. Это талантливый дипломат Александр Горчаков. Многие выпускники были людьми, близкими к декабристам, и сохраняли свою «фронду» правитель­ству Николая.

Не случайно пушкинский выпуск считался впоследствии «рассадником свободомыслия», а для двора само понятие «лицейский дух» было символом бунтарства и преступного вольно­любия, приведшего к восстанию декабристов.

Разумеется, система преподавания в Лицее сама по себе не преследовала цели воспитывать бунтарей и тирано­борцев. Но достаточно было уже и то­го, что она способствовала быстрому умственному созреванию лицеистов, развивала у них критическое, самосто­ятельное мышление. Многие лицейс­кие профессора — прежде всего А. П. Куницын,— преподававшие ло­гику, психологию, право, финансы, были людьми передовых взглядов и убеждений и старались в своих лекци­ях приобщить слушателей ко всем за­воеваниям эпохи Просвещения.

Александр Петрович Куницын, которому ко времени открытия Лицея было всего 28 лет, оставил глубокий и яркий след в умах и душах своих воспитанников. На всю жизнь запом­нилась им уже первая речь Куницына, произнесенная при открытии Ли­цея 19 октября 1811 года в присутст­вии высших сановников и «августей­шего монарха».

Вы помните: когда возник Лицей,

Как царь для нас открыл чертог царицын.

И мы пришли. И встретил нас Куницын

Приветствием меж царственных гостей...
«Смело, бодро выступил профес­сор политических наук А. П. Куницын и начал не читать, а говорить об обя­занностях гражданина и воина. Пуб­лика при появлении нового оратора, под влиянием предшествовавшего впечатления, видимо, пугалась и во­оружалась терпением; но по мере того как раздавался его чистый, звучный и внятный голос, все оживлялись, и к концу его замечательной речи слуша­тели уже были не опрокинуты к спин­кам кресел, а в наклоненном положе­нии к говорившему: верный знак об­щего внимания и одобрения! В про­должение всей речи ни разу не было упомянуто о государе...» (И. Пу­щин).

«Любовь к славе и отечеству,— говорил Куницын,— должны быть вашими руководителями!.. Исполните лестную надежду, на вас возлагае­мую, и время вашего воспитания не будет потеряно... Вы будете иметь не­посредственное влияние на благо це­лого общества».

В своих учебных лекциях Алек­сандр Петрович развивал идеи фран­цузских просветителей о «естествен­ном праве», то есть праве каждого человека на свободу и равенство. Из­вестно, что на лекции, эти специально приезжали в Лицей и будущие декаб­ристы: Пестель, Муравьев, Глинка, Оболенский, Бурцев.

Из лекций Куницына можно было вынести убеждение в том, что крепост­ное право — противозаконно и про­тивно самой человеческой природе, что сама власть монарха — результат своеобразного негласного договора с народом, и народ волен этот договор прервать, если монарх не руководст­вуется в своих действиях его интере­сами.

Эти мысли не были тогда в России особым откровением, они разделялись многими передовыми людьми, но ли­цеисты познакомились с ними впер­вые благодаря Куницыну. Пушкин, по свидетельству И. Пущина, «охотнее всех других классов занимался в клас­се Куницына...».

Ещё одним замечательным педагогом, оставившем тёплые воспоминания, был тридцатилетний адъюнкт-про­фессор философии Педагогического института Александр Иванович Галич (Говоров). Он учился за границей, был приверженцем философии Шел­линга, всю жизнь работал над капи­тальным трудом «Философия истории человечества». Этот добрейший и умнейший человек вел себя с воспи­танниками как равный и скоро сде­лался всеобщим любимцем.

Уроки проходили непринужденно, в веселых беседах и так, что воспитанники «даже не оставались на своих местах, а окружали толпой ка­федру снисходи-тельного лектора» (Я. К. Грот). Вечерами лицеисты запросто приходили к Галичу домой, где профессор предводительствовал за веселым застольем и соревновался с лицеистами в остротах, эпиграммах, розыгрышах. Галич — «верный друг бокала и жирных утренних пиров», «мудрец любезный».

Нет, добрый Галич мой!

Поклону ты не сроден.

Друг мудрости прямой

Правдив и благороден...

Своими знаниями Галич делился с лицеистами щедро, но незаметно. Он имел обыкновение, прервав весе­лую беседу, говаривать, взяв в руки томик классики: «Теперь потреплем старика».

Галич одним из первых оценил талант юного Пушкина и, по собст­венным словам поэта, одобрял его на поэтическом поприще. Именно «доб­рый Галич» «заставил» Пушкина на­писать для экзамена 1815 года «Вос­поминания в Царском Селе».

Но как бы хороши ни были одни преподаватели и гувернеры и как бы ни были дурны другие, все это еще мало объясняет, почему Лицей стал «купелью гения Пушкина», почему из стен его вместе с поэтом вышло столь­ко людей незаурядных, столько ха­рактеров сильных, умов блистатель­ных.

Ответ на этот вопрос следует ис­кать еще и в особенностях политиче­ской и духовной жизни России в тот период, когда Пушкин был лицеистом, когда расцветала его муза. Временной отрезок с 1811 по 1817 год — период пребывания Пуш­кина в Лицее — совершенно исключи­тельный для России по событиям и со­трясениям, по резким и неожиданным поворотам и переменам в судьбах страны и в общественном сознании.

Точные и емкие слова находит для характеристики первых месяцев ли­цейской жизни Иван Пущин: «Жизнь наша лицейская сливается с полити­ческою эпохою народной жизни рус­ской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на на­шем детстве».

К 1811 году почти вся Европа ле­жала у ног Наполеона. Об этом времени вспоминал в 1836 году Пушкин:

Припомните, о други, с той поры,

Когда наш круг судьбы соединили,

Чему, чему свидетели мы были!

Игралища таинственной игры,

Металися смущенные народы;

И высились и падали цари;

И кровь людей то славы, то свободы,

То гордости багрила алтари.

Наполеон вторгся в Россию. Через Царское Село беспрерывным потоком шли полки.

По утрам, после завтрака, лицеи­сты спешили в газетный «закуток», где на столе всегда были свежие русские и иностранные журналы, газеты, реля­ции о ходе военных действий. «Чита­лись наперерыв русские и иностран­ные журналы, при неумолкаемых тол­ках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, ним недоступ-ное» (И. Пущин).

Тон и язык статей изменился не­узнаваемо. Слова жгли, проникали в душу, воспламеняли. Однажды лице­исты с радостью обнаружили в новом номере «Сына отечества» статью свое­го любимого профессора А. П. Куницына. Ее читали вслух:

«Пусть нивы наши порастут тер­нием, пусть села наши опустеют, пусть грады наши падут в развалинах: со­храним единую только свободу, и все бедствия прекратятся».

Война пронеслась грозной лавиной через души лицеистов и отгремела. Будущие декабристы и будущий ве­ликий поэт России считают дни, ос­тавшиеся до выпуска, размышляют о своем жизненном призвании, выбира­ют себе профессии. Задумываются о том, что ждет впереди лицеистов, и их профессора, наставники. Особенно беспокоится за их судьбы директор Лицея Егор Антонович Энгельгардт. Он давно уже по-отцовски наблюдает за ними, пытается понять склонности, характер, призвание каждого.

Вильгельм Кюхельбекер — «Кюхля» — долговязый, неуклюжий, пред­мет постоянных насмешек товари­щей. Но они, однако, его и побаива­ются: характер у Кюхли необузданно вспыльчивый, сумасбродный. Он бре­дит поэзией, печататься стал одним из первых, но порой вкус ему изменя­ет, и стихи выходят столь же длинны и неуклюжи, как и сам поэт. И Энгель­гардт записывает против имени Кю­хельбекера: «Читал все на свете книги обо всех на свете вещах; имеет много таланта, много прилежания, много доброй воли, много сердца и много чувства, но, к сожалению, во всем этом не хватает вкуса, такта, грации, меры и ясной цели. Он, однако, верная не­винная душа, и упрямство, которое в нем иногда проявляется, есть только донкихотство чести и добродетели с значительной примесью тщеславия. При этом он в большинстве случаев видит все в черном свете, бесится на самого себя, совершенно погружается в меланхолию, угрызения совести и подозрения и не находит тогда ни в чем утешения, разве только в каком-нибудь гигантском проекте».

Егор Антонович прозорлив: верно, Кюхля найдет утешение в «гигантс­ком проекте». Он будет на Сенатской площади во время восстания 14 декаб­ря 1825 года. Он в кандалах пройдет через царские казематы, карцеры и умрет в далекой сибирской ссылке.

Энгельгардт останавливается на следующей фамилии — Александр Горчаков. Этот — полная противопо­ложность Кюхле. Всегда владеет со­бой, во всем знает меру. Первый уче­ник, аристократ по крови, по воспи­танию, по манерам. Представляя себе собранного, изящного, чуть надменно­го Горчакова, Энгельгардт записыва­ет: «Сотканный из тонкой духовной материи, он легко усвоил многое и чувствует себя господином там, куда многие еще с трудом стремятся. Его нетерпение показать учителю, что он уже все понял, так велико, что он ни­когда не дожидается конца объясне­ния». У Горчакова «проявляется не­малое себялюбие, часто в отталкиваю­щей и оскорбительной для его това­рищей форме... От одних учителей он отделывается вполне учтивыми покло­нами, а с другими старается сблизить­ся, так как у них находит или надеется найти поддержку своему тщесла­вию...».

Этот сложный, талантливый чело­век поднимется высоко. Он станет дипломатом, министром иностранных дел, канцлером, светлейшим князем.

Егор Антонович перебирает в вооб­ражении других лицеистов. Вот Иван Пущин — натура ясная, чистая, бла­городная, общий любимец лицеистов и профессоров. Директор спокоен за его судьбу. И напрасно...

Далее — юркий, ловкий Сергей Комовский, приятели метко окрести­ли его «фискалом», «лисичкой», «смо­лой». Начальство же отзывалось так: «Благонравен, скромен, крайне ревнителен к пользе своей, послушен без прекословия, любит чистоту и поря­док, весьма бережлив». И еще так: «Прилежанием своим вознаграждает недостаток великих дарований».

Комовский — человек ограничен­ный, но ревностный служака, он будет подниматься вверх по служебной ле­стнице, медленно, но верно. Дойдет «до степеней известных».

Комовского чаще всего можно ви­деть с Модестом Корфом. Да, им явно по пути. Корф также осторожен, бла­гонравен, но язвителен. Умудрился за все время лицейской жизни ни разу не провиниться. Желчен и высокомерен, хотя всячески это скрывает, ядовит и саркастичен, любит читать церковные книги — вот приятели и прозвали его «дьячок-мордан».

Уже через полгода после первого лицейского выпуска Энгельгардт на­пишет Ф. Ф. Матюшкину: «Корф в люди пошел, он великий фаворит ми­нистра юстиции князя Лобанова». Модест Корф — лицейский товарищ декабристов Пущина и Кюхельбеке­ра — со временем напишет книгу под названием «О восшествии на престол имп. Николая I», где будут и страни­цы о восстании декабристов,— гнус­ная фальсификация событий, угодная императорскому дому, отталкиваю­щая «по своему тяжелому, татарско­му раболепию, по своему канцеляр­скому подобострастию и по своей уничиженной лести» (А. И. Герцен).

Егор Антонович обращается мыс­лью к более приятным личностям. Владимир Вальховский — юноша, ко­торый, как никто, умеет себя воспиты­вать и дисциплинировать. Настоящий спартанец, будущий Суворов.

Вот любимец Егора Антоновича — Федор Матюшкин, морская душа, меч­тает стать адмиралом. Он им и станет.

Дойдя до Александра Пушкина, директор задумывается. Какой стран­ный юноша! К нему никак не подбе­решь ключа. Как он колюч, эксцент­ричен, непоседлив. Любят ли его то­варищи? Пущин и Кюхельбекер от него без ума. Горчаков и Илличевский явно ищут с ним дружбы. Он имеет какую-то власть над ними. И все же, как он может быть зол и не­справедлив в своих эпиграммах.

Талантлив ли? Безусловно. Но что талант без прилежания, упорных трудов? Да и, главное, большое ли у него сердце? Энгельгардт записы­вает: «Высшая и конечная цель Пуш­кина — блистать и именно поэзией: но едва ли найдет она у него прочное основание, потому что он боится вся­кого серьезного учения, и его ум, не имея ни проницательности, ни глуби­ны, совершенно поверхностный, фран­цузский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто; в нем нет ни любви, ни религии; может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце».

Егор Антонович тяжело вздыхает: нет, не сделает Пушкин хорошей карь­еры ни по службе государственной, ни по военной. А рифмоплетство — да разве же это профессия!

Всегдашняя проницательность на этот раз изменила директору, не раз­глядел он чего-то главного в своем странном воспитаннике.

А Пушкин тем временем и сам за­думывается о своей будущности. Он прислушивался к поэтическим стру­нам своей души, хочет верить, что поэзия — его призвание:

Опасною тропой с надеждой полетел,

Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел.

Как представляет он себе жизнь и предназначение поэта? Жизнь на лоне природы, в «мирном уголке», в неге и праздности, где является поэту его муза, и поет он свои неприхотливые песни для услады слуха «милых дев», хотя, впрочем, «поэма никогда не сто­ит улыбки сладострастных уст».

В поэтическом таланте своем он вовсе не уверен и часто мучается тя­желыми сомнениями. Он делится ими с Дельвигом: «как дым, исчез мой лег­кий дар», с Илличевским: «мои стихи пускай умрут», с Горчаковым:

Душа полна невольной, грустной думой;

Мне кажется: на жизненном пиру

Один с тоской явлюсь я, гость угрюмый,

Явлюсь на час — и одинок умру.

В послании «Товарищам» он гово­рит о разных дорогах, жизненных пу­тях, их ожидающих:

Разлука ждет нас у порогу,

Зовет нас дальний света шум,

И каждый смотрит на дорогу

С волненьем гордых, юных дум.

Иной, под кивер спрятав ум,

Уже в воинственном наряде

Гусарской саблею махнул...

Другой рожденный быть вельможей,

Не честь, а почести любя,

У плута знатного в прихожей

Покорным шутом зрит себя...

Что касается самого поэта, «судьбе во всем послушного», «беспечной лени верного сына», то он просит дру­зей оставить ему «красный колпак» — фригийскую шапочку французских революционеров, символ свободы и братства.

Равны мне писари, уланы,

Равны законы, кивера,

Не рвусь я грудью в капитаны

И не ползу в асессора;

Друзья! немного снисхожденья —

Оставьте красный мне колпак,

Пока его за прегрешенья

Не променял я на шишак...

Заключение
А как же творчество? Ведь начало восхождения к вершине поэтического Олимпа началось тоже с лицейской скамьи…

В лицейских стихах Пушкина много перекличек с произведе­ниями русских и французских писателей. Он не стеснялся своего ученичества, заимствовал темы, мотивы, образы, поэтический словарь, использовал жанры, сложившиеся в поэзии начала XIX века: оду, элегию, послание, мадригал. Пушкин-лицеист творил в «ауре поэтической культуры своего времени».

В 1815 г. Жуковский назвал Пушкина «надеждой нашей сло­весности», увидел в нем «будущего гиганта», но подчеркнул, что он пока еще « бродит около чужих идей и картин ». Действительно, во многих лицейских стихах Пушкина звучат анакреонтические мотивы лирики Батюшкова. Важное для молодого поэта «обозре­ние» старой и новой литературы, стихотворение «Городок» (1814), — эхо батюшковских «Моих пенатов» (1811). Элегии 1815-1816 гг. («Мечтатель», «К ней», «Певец» и др.) написаны под влиянием Жуковского. В немногих гражданских стихотворе­ниях («Воспоминания в Царском Селе», «Лицинию») Пушкин предстает учеником Державина. Поэт жадно впитывает все луч­шее, что создала европейская литература, — от античности до Вольтера, легендарного Оссиана и французской «легкой поэзии».

Пушкин — гениальный ученик. Он быстро встал вровень с учителями. Самым замечательным его качеством была эстетичес­кая широта. Чуткий поэтический слух юного поэта улавливал все многообразие звуков и мелодий, существовавших в русской поэ­зии. Пушкин выбирал не учителей, а художественные системы. Как бы испытывая их, гармонию стихов Батюшкова он поверял «алгеброй» строгого рационализма поэзии Державина. Утончен­ная романтическая поэзия чувств Жуковского взаимодействова­ла в ранних стихах Пушкина с тягой к точности, предметности в изображении отношений между людьми.

В ранних стихотворениях обнаружилась важнейшая черта, характерная для всего последующего творчества Пушкина. Ли­цейская поэзия не питалась какими-то устойчивыми настроения­ми. Юный поэт многолик, переменчив. Он то радовался, наслаж­дался жизнью, то грустил и хандрил. Его тянуло то к вину и женщинам, к бесшабашной вольности дружеских пирушек и пышной мишуре балов, то к книгам, уединению и творчеству. Лицейские проказы и женская красота, общение с мудрым и иро­ничным П.Я.Чаадаевым, борьба литературных мнений — все привлекало поэта. Он удивленно смотрел на яркий и шумный мир вокруг себя и, как чуткое эхо, выражал этот мир в своих стихах.

В поэзии Пушкина лицейских лет возвышенная патетика гражданской лирики уживалась с легкомыслием «стихов на слу­чай». Дерзкие эпиграммы словно прятались в тени задумчивых элегий. Трогательный шепот влюбленного юноши вдруг сменялся хриплым голосом «бывалого» гусара. Вторя чужим, книжным разочарованиям и разлукам, юный поэт робко высказывал первые «горестные заметы» собственного сердца.

Сквозь внешнюю пестроту и несовершенство поэтических форм лицейской лирики проступила главная черта пушкинского отношения к миру: он воспринимал его как тайную, скрытую гармонию. Она открывалась поэту во всём — в высоком и низком, в мыслях и чувствах, в жизни и в искусстве.

Приложение




Царскосельский Лицей



Комната лицеиста А.С.Пушкина





Классная комната в Лицее

И.Е.Репин. Пушкин на лицейском акте.


Р.Р.Бах. Памятник Пушкину в Царском Селе


Свидетельство, выданное Пушкину при определении его в Лицей, 1810

МОУ «Вейделевская общеобразовательная средняя школа» Лицей в жизни А.С.Пушкина (исследовательская работа) Выполнила ученица 9 «В» класса Ашкалова Евгения Учитель Донцова О.В. Вейделевка, 2007