Типы виртуальных пространств в науке и в языковом континууме

2.1.3. Типы виртуальных пространств в науке и в языковом континууме

В этом плане показательно диссертационное исследование, выполненное Е.А. Луговой. Она пишет: «Виртуальное пространство – это своеобразная ментальная карта реальности в ее пространственном аспекте, существующая не реально, фактически, а лишь в нашем сознании» [Луговая 2006: 7].

Вряд ли можно безоговорочно принять за точку отсчета данное утверждение, так как вполне естественно возникают вопросы, которые в рамках обозначенного подхода остаются неразрешимыми.

Первое, на что следует обратить внимание, – это ситуация, когда в естественном сне, а также в момент гипноза, галлюцинаций мы также можем видеть виртуальное пространство, которое, кстати, воссоздает реальную действительность, но не на уровне сознания, а на уровне подсознания.

Во-вторых, резкое разграничение виртуального и реального пространства вряд ли возможно, так как скорее всего существуют некие пограничные зоны перехода реального пространства в виртуальное, и наоборот, виртуального – в реальное. То есть возникает некое состояние размытости.

Предположим, что утром, собравшись выйти из дому, вы подошли к зеркалу. То, что вы видите в нем, – все это создано по принципу отражения. Весь мир, наполненный образами, красками, отражается в зеркале, являя собой самую простую, схематичную (мы бы отказались от слова примитивную) модель виртуального пространства.

Но вот вы вошли в комнату, где зеркал оказалось гораздо больше, чем одно. И вы видите зеркало в зеркале, множество отражений, представляющих уже более точную модель виртуального пространства, устроенную по принципу фракталов, а может быть, и по принципу голографического изображения.

Свойство зеркального отражения по-разному реализуется в языке, в художественной литературе.

Само понятие отражение занимает одно из приоритетных мест в философских, в эстетических концепциях. Небезынтересно в этой связи вспомнить стихи К. Бальмонта, в которых реальный мир – мир земной – трактуется как отражение иного мира, который, в свою очередь, является отражением опять-таки иного мира, существующего далеко за пределами земного – реального пространства:

Как красный цвет небес, которые не красны,

Как разногласье волн, что меж собой согласны,

Как сны, возникшие в прозрачном свете дня,

Как тени дымные вкруг яркого огня,

Как отсвет раковин, в которых жемчуг дышит,

Как звук, что в слух идет, но сам себя не слышит.

Как на поверхности потока белизна,

Как лотос в воздухе, растущий ото дна, –

Так жизнь с восторгами и блеском заблужденья

Есть сновидение иного сновиденья.

Несомненно, что сами предметы и само пространство в виртуальной реальности могут быть деформированы, искажены, преобразованы. Вспомним эффект кривых зеркал. И это только одна из разновидностей виртуального пространства. Нам представляется, что таких разновидностей может быть достаточно много.

Рассмотрим это соображение на ряде примеров.

Так, в БТС прилагательное виртуальный, ориентированное на понятия виртуальное пространство и виртуальная реальность, трактуется следующим образом: 1. Спец. Возможный, который может или должен проявиться при определенных условиях. В-ые перемещения, изменения. 2. Условный, кажущийся. В-ая реальность. [БТС 1998: 132].

Таким образом, в данной формулировке заложены два противоположных значения: 1) возможный, потенциальный, тот, что может проявиться, актуализироваться; 2) условный, кажущийся, но может проявиться или актуализироваться в любой ситуации.

Понятно, что в таком случае мы имеем дело с энантиосемией, когда один и тот же термин обозначает прямо противоположные значения.

Если в первом случае обозначена возможность перехода в реальность, то во втором случае потенции перехода в первичный мир сворачиваются. Они равны нулю.

Аналогичным образом трактуется прилагательное виртуальный в «Новейшем словаре иностранных слов и выражений»: 1) возможный; такой, который может или должен проявиться при определенных условиях, но в реальности не существующий ...; 2) созданный на экране компьютера; воспроизводимый компьютерными средствами» [НСИСВ 2002: 177].

Как и в первом случае, обращает на себя внимание противоречивость значения понятия виртуальный. С одной стороны, не существующий в реальности, гипотетичный; с другой стороны, созданный, существующий, хотя и в особой форме – в электронной, но в такой, которую мы можем наблюдать. Аналогично тому, как если бы пространство, созданное в сказке, было бы воссоздано в реальности – в каком-нибудь парке со сказочными героями, в некотором смысле материализовано.

Вырисовывается в некотором роде бинарность виртуального пространства – его бытие / небытие, существование / несуществование.

Примечательно то, что эта бинарность трактовок характерна для вошедших в БЭС терминологических словосочетаний, в состав которых входит прилагательное виртуальный. А именно: 1) виртуальная память трактуется как кажущаяся память ЭВМ, система запоминающих устройств; 2) виртуальные перемещения – это то же, что возможные перемещения; 3) виртуальные частицы в квантовой теории поля, частицы в промежуточных состояниях, существующие короткое время. [БЭС 1998: 207].

Таким образом, научные представления о феномене виртуального вообще (не только пространства) также включают в себя взаимоисключающие представления, основанные на предположении может быть/должно быть.

Бинарность представлений о виртуальном достаточно полно проанализирована в монографии М.Т. Рюминой «Эстетика смеха: Смех как виртуальная реальность» [Рюмина 2006].

Концепция М.Т. Рюминой обладает рядом особенностей. Во-первых, у нее понятие виртуальности и виртуальной реальности идентифицируются. Во-вторых, анализируя генезис указанных понятий, она пишет, что понятие виртуальной реальности используется для описания реальности создаваемого компьютерной техникой или СМИ. Между тем понятие виртуальность «возникло в классической механике XVII века как обозначение математического эксперимента». Уже тогда «виртуальность» включала в себя двойственность: она была одновременно мнимостью и реальностью, нереальной реальностью, парадоксом. Это как бы сон наяву. Подобные феномены, объединявшие то и другое одновременно, были известны и раньше – это миражи, галлюцинации, образы наркотического опьянения, безумия, разного рода видения и т.д. Это феномены, которые объединяют в себе онтологическую безосновность (рождаются они из ничего), нереальность, и, в то же время, чувственную достоверность. Природа их гротескна, напоминает «кентавра»: «два в одном» [Рюмина 2006: 119].

Известно, что в середине 80-х годов ХХ в. бывший хакер Джарон Леньер ввел в обращение в сфере компьютерных технологий термин «виртуальная реальность», который как нельзя лучше позволяет обозначить особую искусственную реальность, которая порождает иллюзию подлинной реальности, в которой нет необходимости полностью воспроизводить последнюю. Достаточно, если задействованы зрение, слух, осязание человека, сидящего за компьютером.

Виртуальность модифицируется то как искусственное, то как естественное явление. По Рюминой, в качестве естественного физического явления виртуальность в квантовой механике описывается как внезапное появление виртуальных частиц, возникающих из ничего, обретающих мимолетное существование и внезапно исчезающих, живущих короткое время. Теория квантового поля основывается на том, что все взаимодействия в нем представляют собой процесс обмена виртуальными частицами.

Вполне естественно напрашивается вывод о том, что «появление виртуальной реальности спонтанно, внезапно, напоминает «балансирование на грани», которое поддерживает режим актуализации хаотического состояния. Так, например, при «эффекте бабочки» система внезапно меняет свои параметры ... в состоянии «балансирования» между разными возможностями небольшой толчок в сторону одной из них несет с собой непредсказуемые последствия. Результатом такого состояния системы ... может стать явление бифуркации, которое в теории катастроф описывает явление «раздвоения» [Рюмина 2006: 120].

Как видим, в работах разного типа: в научных исследованиях, в справочной, учебной, научно-популярной литературе – указывается на двойственность значения термина виртуальность, которым обозначаются реальные и нереальные явления.

Чтобы наиболее точно определить значение термина виртуальное пространство, мы проанализировали общепринятую в отечественной науке трактовку понятия пространство.

Так, М.К. Шокуева считает, что «в современной научной картине мира пространство трехмерно. В языке на лексическом уровне также закреплена его трехмерность. Таким образом, пространство может быть описано в терминах «высоты» («глубины»), «ширины» и «длины». [Шокуева 2006: 7].

В БЭС, определяя термин многомерное пространство, составители пишут о том, что «реальное пространство трехмерно. Через каждую его точку можно провести три взаимно перпендикулярные прямые, но уже нельзя провести четыре». [БЭС 1998: 743].

Многомерность трактуется как органическое продолжение трехмерности: «Если принять указанные три прямые за оси координат, то положение каждой точки пространства определяется заданием трех действительных чисел – ее прямоугольных координат. Обобщая это положение, называют n-мерным евклидовым пространством совокупность всевозможных систем из n-чисел – «точек» этого пространства» [БЭС 1998: 743].

И в первом случае, когда речь идет о трехмерном пространстве, и во втором, когда мы имеем дело с характеристикой многомерного пространства, основополагающим оказывается математический стандарт, постулирующий наши знания о мире, задающий как наивную, так и научную картину мира. И это вовсе не случайно, так как математический стандарт, диктующий критерии научности знаний, глубоко проник не только в точные и естественные науки, но и в гуманитарные. Определяя понятие пространство, составители энциклопедии также не могут абстрагироваться от математических стандартов: «Пространство (матем.), множество объектов, между которыми установлены отношения, сходные по своей структуре с обычными пространственными отношениями типа окрестности, расстояния и т.д.» [БЭС 1998: 968].

Восприятие пространства как чего-то ограниченного обычными пространственными отношениями прочно укоренилось в лингвистических исследованиях: «Оно [пространство] осознается наиболее простым способом (достаточно в пределах данной ситуации простого движения головы и глаз)» [Гак 1998: 670].

Конечно, лингвистика, исследуя язык, опирается прежде всего на наивное восприятие.

Однако философская трактовка понятия более универсальна, всеобъемлюща. Она учитывает многообразие и единство мира: «Пространство – форма сосуществования материальных объектов и процессов (характеризует структурность и протяженность материальных систем) ... всеобщие свойства пространства – протяженность, единство прерывности и непрерывности» [БЭС 1998: 968].

Необходимо отметить, что представления о виртуальном обозначаются не только терминами виртуальность и виртуальное пространство. Так, И.А. Мальковская, описывая новые принципы человеческого бытия и человеческой коммуникации (сетевой, виртуальный, интерактивный), указывает на то, что виртуальный принцип наиболее полно проявил себя в игровых ситуациях: детских, подростковых, деловых стратегических играх. По мнению Мальковской, выражение «виртуальная реальность» превратилось в расхожую метафору, далекую от научного понятия.

Новый виток виртуализации меняет статус телесности, сознания, статус личности и статус воли человека [Носов 1997: 2000].

К искусственным виртуальным технологиям, по Мальковской, относятся средства массовой информации, имиджевые технологии, пиар-технологии, компьютерные виртуальные технологии и т.п. Она также пользуется термином виртуальная среда.

Действительно, понятие виртуального не только прижилось в текстах разных функциональных стилей: научного, публицистического, разговорного, делового, но оно породило целое гнездо слов и словосочетаний, активно используемых в различных сферах.

В частности, в отечественной лингвистике понятие виртуальный используется достаточно давно.

В свое время в словаре О.С. Ахмановой было зафиксировано следующее значение терминолексемы виртуальный.

Виртуальный англ. virtual, фр. virtuel, исп. virtual. Мыслимый как элемент языковой системы, независимо от реализации, или актуализации, в речи; противоп. актуализированный. Виртуальное понятие. Виртуальный знак. То же, что знак потенциальный (см. знак). Виртуальная <морфологическая база> см. база. Виртуальная пауза. см. пуаза. Виртуальная фонема. см. фонема [Ахманова 2004: 79].

В данном случае дается целое гнездо слов, обозначающих представление о системе языка в ее реально-виртуальной ипостаси, с одной стороны, и, с другой стороны, указывающих на инвариантно-вариативное устройство всей языковой системы в целом. Так, по мнению О.С. Ахмановой виртуальный знак противопоставлен актуальному знаку [Ахманова 2004: 158].

«База виртуальная <морфологическая> ... База, выделяющаяся не путем прямой ассоциации с другими членами данного морфологического ряда, а как бы косвенно, т.е. вследствие морфологизации другого элемента данной словоформы. Русск. мал-, смород- ... являются виртуальными базами, так как выделяются не непосредственной ассоциацией с другими лексемами, содержащими эти элементы, а вследствие морфологической выделимости суф. -ина» [Ахманова 2004: 62].

«Пауза виртуальная ... Граница (стык) двух линейно расположенных элементов речевой последовательности как потенциальная точка реализации соединительной или разделительной паузы» [Ахманова 2004: 314].

В данном случае значение понятия виртуальный совпадает с потенциальностью, с возможностью/невозможностью реализации.

Фонема виртуальная трактуется у О.С. Ахмановой как инвариантная единица языка [См.: Ахманова 2004: 494]. Естественно при этом предположить, что в инварианте как бы сходятся все потенциальные возможности, которые актуализируются или в тех, или в иных позициях, представляя всякий раз одну из возможных модификаций, в данном случае один из вариантов фонемы.

Понятие виртуальное зачастую используется в лингвистике. В частности, в лексической семантике, по мнению И.М. Кобозевой, термин «денотат» применительно к слову-лексеме может иметь только виртуальное понимание [Кобозева 2004: 82]. В этом аспекте можно говорить о виртуальном пространстве словаря. Таким образом, возникает вопрос о том, каков же вообще пространственный континуум, вербализованный в языке.

В нем [пространственном континууме] «может быть выделено объективное пространство, представляющее собой отражение реального мира, пропущенное через восприятие субъекта» [Брусенская и др. 2005: 170].

Показательно то, что объективное пространство характеризуется как пропущенное через восприятие субъекта отражение реального мира, т.е. в одной точке как бы совпадают реальное и виртуальное. Пространственные характеристики приписываются именно вторичному, отраженному миру. На наш взгляд, принципиально важным здесь является указание на то, что отражение реального мира пропускается не через сознание, а через восприятие (восприятие шире: оно связано не только с сознанием, но и с более широким кругом явлений и процессов, «начиная от простого осознания человеком того, что с ним в тот или иной момент его бытия происходит (спонтанное восприятие), до обобщения сенсорного или чувственного опыта в виде отражения окружающей нас объективной действительности и в образе мира и его отдельных фрагментов. Термин равно относится как к отдельным сенсорным актам, так и к процессам интеграции и синтеза полученных чувственных данных, как к способностям человека выделять в действительности признаки, качества, стороны разных объектов и процесса, так и формировать их целостный образ, а также и к способностям членить, дискретизировать и структурировать сенсорные данные – весь поток обрушивающейся на человека информации и воспринимаемой им как множество разных материальных сигналов или стимулов» [Кубрякова и др. 1996: 17].

Не случайно, таким образом, «пространственные характеристики могут приписываться понятиям, которые сами по себе не имеют пространственной природы, т.е. можно говорить о других видах текстового пространства: концептуальном, психологическом, социальном» [Брусенская и др. 2005: 170].

В этом случае возникает вопрос, применимо ли к данным видам пространства понятие реального/виртуального. Очевидно да, так как и концептуальное, и психологическое, и социальное пространства представляют собой «превращенную форму», содержащую в себе все потенциальные возможности, которые могут реализоваться или не реализоваться.

В кандидатской диссертации Н.Н. Грицкевич используется термин синтаксическое пространство, под которым понимается совокупность устойчивых синтаксических особенностей, характерных для идиостиля исследуемого ею писателя [Грицкевич 2006: 10].

При этом она, формулируя понятия пространства, времени, континуума, опирается на отечественные традиции. В частности, на исследования И.Р. Гальперина: «Особые виды связи, обеспечивающие континуум, то есть логическую последовательность, темпоральную и/или пространственную взаимосвязь отдельных сообщений, фактов, действий И.Р. Гальперин назвал когезией» [Грицкевич 2006: 11].

И конечно же, всеобъемлющее представление о пространстве реальном и виртуальном, о мирах ментальных, воображаемых, об универсуме, а также о вербальных воплощениях названных понятий отразилось в исследованиях Ю.С. Степанова.

Так, в концепции Ю.С. Степанова используются термины ментальные миры, воображаемый мир.

Соотносятся ли они с понятиями виртуальное/реальное или являются компонентами иной, автономной терминосистемы?

По мнению Ю.С. Степанова, ментальные (воображаемые) возможные миры – это предмет логики.

Однако они существуют и как объект теории искусства. Они в то же время и часть нашей жизни, причем весьма существенная. В связи с этим Ю.С. Степанов пишет: «Что же касается роли ментального мира в жизни каждого из нас, – а ему принадлежат и «воздушные замки», – то она хорошо обозначена великим знатоком человеческой души Чарльзом Диккенсом: «Мы легче миримся с разорением нашего гнезда, чем с гибелью наших воздушных замков» [Степанов 2004: 217].

Мир, пространство, по Степанову, отраженный в языке и культуре, – это концепт, который модифицируется в результате расширения первичного концепта «Мир как обжитое место» то как «Ментальный мир», то как «Мир – Вселенная, Универсум». «И, как нередко бывает и в других случаях, прообраз этого процесса, его модель заданы самим языком в его внутреннем устройстве» [Степанов 2004: 219].

Взяв за точку отсчета две подсистемы в устройстве языка – семантику и референцию – он показывает, что в семантике процесс освоения мира прослеживается по линии грамматической категории «личности – безличности», т.е. как бы по степени выделенности вещи из фона.

Возникает ситуация, когда внутренний мир человека осваивается по образцу внешнего. «Но этот внутренний мир все еще не вполне «ментальный», это – не мир мыслей, логики, а мир неких внешних сил, вызывающих состояния духа и чувства» [Степанов 2004: 220].

«Референция, в отличие от семантики, имеет дело не с пространственной определенностью вещи, а с логической определенностью ... она во всех случаях, в общем, одна и та же, – определенная (ответ: здесь; логический ответ: пространство, определяемое словом здесь).

По линии референции мир также осваивается человеком от «себя», от ближайшего пространства, – к пространству «вне себя», к более дальнему. Но результатом освоения оказывается уже создание не «мира чувств», а подлинно ментального, логического мира» [Степанов 2004: 221].

В связи с этим Ю.С. Степанов выделяет три вида пространства, обусловленных дейксисом: 1) пространство 1-го лица, говорящего; 2) референционное пространство 2-го лица, слушающего; 3) референционное пространство 3-го лица, наиболее удаленное от непосредственных собеседников.

Обращаясь к ментальному расширению первичного концепта, Ю.С. Степанов приходит к мысли о том, что «ментальное, или «идеальное», или воображаемое, пространство формируется именно как пространство референции, т.е. в формах языка. Во-вторых, ему предшествует, под ним лежит ... пространство семантики, т.е. мыслимое именно как видимое пространство, в котором размещены «вещи». В-третьих, в семантическом пространстве выделяется, таким образом, некоторое ядро-концепт «место» [Степанов 2004: 222-223].

В этом ядре «место» и «вещь» соединены, что подтверждается формами языка, хотя в истории культуры существует такое представление, когда место мыслится как «пустое пространство».

Эта мысль была в свое время детально отрефлектирована Аристотелем: «... Место [существует] вместе с предметом, так как границы [существуют] вместе с тем, что они ограничивают» [Аристотель 1981: 132].

Действительно, прообраз этой идеи содержится не только у Аристотеля, но и в формах самого языка. Когда мы говорим «прибрежный камыш», то мы тем самым определяем признак существительного камыш, его отношение к месту.

Форма с предлогом «в лесу» наиболее отчетливо прочерчивает место, в котором кто-то или что-то находится.

В истории всех народов происходило освоение пространства мира, и это «расширение» фиксировалось в языке, параллельно с этим шел процесс создания «ментального, логического мира».

Когда наступает предел физического освоения, начинается мысленное освоение, перенос, экстраполяция уже известного на более отдаленные расстояния.

«Черты обжитого мира переносятся на гораздо более широкий мир, где человека нет и где он, может быть, никогда не будет» [Степанов 2004: 224].

Мы говорим: «Звезды светили на ночном небе». Тем самым мы обозначаем ситуацию, когда космос представляется человеку как бы «наблюдаемым с земли». Там же, где-то далеко, в космосе, не будет ночного неба, светящихся звезд. Фраза, построенная с позиции наблюдателя, находящегося на земле (или на планете Земля), теряет всякий смысл за пределами Земли. То есть мы как бы убеждаемся в том, что язык не только антропоцентричен, он геоцентричен. Его формы привязаны к месту обитания человека.

Индукция пространственных представлений, по мнению Степанова, в философской форме была завершена к XVII в. Однако развитие представлений о разных видах пространства в информационных технологиях, в нана-технологиях говорит в пользу того, что и философия вообще, и лингвофилософия в частности стоят на пороге открытий, которые смогут перевернуть наше представление о пространстве.

Революции в области естественных наук меняли наши взгляды на мир, а вместе с тем влияли и на язык. Революция в области духа, возможно, в корне изменит привычные представления о пространстве, повлияв при этом и на появление новых языковых форм, которые сегодня мы можем предположить только гипотетически.

Что же касается начальной точки отсчета – различения «мира» и «универсума», то в данной работе мы остановимся на различении, которое было введено Лейбницем, а позже развивалось в работах Я. Хинтикки, С. Крипке и др. Интересно, что и в этом случае возникает дихотомия возможный/невозможный мир. Одна из работ Я. Хинтикки так и называется «В защиту невозможных возможных миров» [Хинтикка 1978].

Ментальные миры зачастую модифицируются как идеальные миры в художественной литературе, в других видах искусства.

Ю.С. Степанов указывает на то, что один из идеальных миров, описываемых в художественной литературе, – это остров.

«Остров как место, где существует прекрасный, непохожий на повседневный мир, – обычен для европейской литературы Нового времени, да, пожалуй, и для «европейского воображения» вообще» [Степанов 2004: 227].

Можно бесконечно приводить примеры из европейской и других литератур, но стремление к созданию идеального мира в результате художественного вымысла является, пожалуй, одним из основных типологических свойств искусства вообще.

Вспомним Пушкина, его необычные пространства, населенные реальными и вымышленными героями:

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей...

В его поэзии, как в зерне, заложено все. И сны, и мир в его зеркальном отражении, и сказочные пространства. Реальное органично проникает в идеальное, воображаемое и наоборот. Хрупкая грань между реальным и идеальным не нарушается поэтом. Он не разрушает ее и именно поэтому не теряет чувства реальности, не раздваивается. Нет в нем трагической надломленности и того, что впоследствии будет называться «психотическим дискурсом в искусстве». А его герои переходят. Они разрушают грань, разделяющую реальный мир и идеальный, существующий и возможный, виртуальный. Нарушение приводит к расплате, смерти. Погибает Ленский, выходит замуж не по своей воле Татьяна. Превращается в воплощение зла царица, привыкшая жить в своем «зазеркалье», получая от зеркальца ответ на вопрос «Я ль на свете всех милее, Всех румяней и белее?»:

«Ты, царица, всех милее,

Всех румяней и белее».

Переходит грань и старуха, возжелавшая жить «в окияне море» и поплатившаяся за это. Рушится мир, созданный золотой рыбкой:

Не дождался, к старухе воротился –

Глядь: опять перед ним землянка;

На пороге сидит его старуха,

А пред нею разбитое корыто.

Пространство проницаемо. Но каждый раз возникает точка отсчета, после которой начинается нечто необратимое. Убегает к Мазепе Мария. Преступление нравственное, совершенное им, делает невозможным возвращение к прежнему состоянию. Рушится все: слава, любовь. Возникает грань, которую невозможно перейти. Мазепа убегает с королем. В истории стираются его следы. Вход в мир людей закрыт и для Марии.

Но дочь преступница ... преданья

Об ней молчат. Ее страданья,

Ее судьба, ее конец

Непроницаемою тьмою

От нас закрыты.

В этой работе мы затронули лишь часть проблем, связанных с определением типов виртуального пространства. Но, кажется, вопросов появилось больше, чем было вначале.

Проще говоря, вопрос остается открытым. Мы предлагаем читателю, взвесив все «за» и «против», вновь вернуться к этой проблеме. Тем более, что ее актуальность, обусловленная востребованностью решения теоретических и практических проблем, возникших под влиянием информационных технологий, вряд ли будет подвергнута сомненью.