Поэтика драматургии Петрушевской представляется парадоксальным сочетанием элементов психологического театра и театра абсурда, нередко – театра масок.
В 1960–70-е годы отчетливо усилилось публицистическое начало, что отразилось на структуре пьес. Так, во многих «политических» и «производственных» пьесах основу составляет диалог-диспут. Это пьесы-споры, апеллирующие к активности зрителей. Именно в публицистической драме мы чаще встречаемся с героями активной жизненной позиции, героями-борцами, тревожащими гражданскую совесть («Диктатура совести» М. Шатрова, «Протокол одного заседания» и «Мы, нижеподписавшиеся» А. Гельмана). На 1970-е пришелся расцвет и упадок «производственной» драмы (Г. Бокарев «Сталевары», И. Дворецкий «Человек со стороны»). Публика взволнованно ловила со сцены диссидентские аллюзии в пьесах М. Шатрова «Революционный этюд. Синие кони на красной траве», «Так победим!».
Тяготение искусства к философскому осмыслению проблем века проявилось в актуализации жанра интеллектуальной драмы, пьесы-притчи.
Стихия театральной условности предоставляет широкие возможности для эстетической игры. Как заметная тенденция рубежа веков выделяется диалог культур в контексте драматургии XX века.
В постперестроечное время особенно активно идет обновление театрального и драматургического языка. Можно говорить о современных авангардистских тенденциях, о постмодернизме, об «альтернативном», «другом» искусстве, которое много десятилетий пребывало в подполье. Театральный андеграунд не просто поднялся на поверхность, но уравнялся в правах с официальным театром. Эта тенденция, конечно же, предъявляет новые требования к драме, требует ее обогащения нетрадиционными формами. О современных пьесах такого рода говорят как о пьесах с элементами абсурдизма, где нелепость человеческого существования уловлена живо и художественно, выводя историю к притче или острой метафоре. Один из самых распространенных моментов современного авангардного театра – восприятие мира как сумасшедшего дома, «дурацкой жизни», где разорваны привычные связи, трагикомически одинаковы поступки, фантасмагоричны ситуации. Этот мир населен людьми-фантомами, «придурками», оборотнями.
В «новой драме» мы имеем дело с обнажением глубин сознания с помощью речевой игры, сниженной лексики, натуралистических элементов, как например, в пьесах Н. Коляды «Мы едем, едем», «Канотье», «Тутанхамон». Авангардистские приметы «новой драмы» – это сплав трагического и комического, прекрасного и безобразного, возвышенного и низменного.
Открытием 2000-х стал Е. Гришковец – человек-театр. Его моноспектакли «Как я съел собаку», «Одновременно», написанные по мотивам собственных воспоминаний, вовсе не произведения о прошлом. Тонкое чувство стиля позволяет автору всякий раз вносить в постановку спектаклей такие правки, которые превращают его из «ностальгической картинки» в сюжет сегодняшнего дня. В них запечатлена жизнь как она есть в сознании большинства современников, чем и объясняется успех. Зрители видят в Гришковце человека, который рассказывает им их ощущения, их истории. Сам автор признается: «Делаю один бесконечный спектакль и пишу один бесконечный мегатекст, тем и намерен продолжать заниматься». Как утверждают критики, актуальное искусство создается не для потомков, оно функционирует, пока живы современники художника, для которых знакомы вещи, понятны реалии, естественен язык.
АНАЛИЗ ПЬЕСЫ:
ГРИШКОВЕЦ «ОДНОВРЕМЕННО»
Одной из «находок» нового театра стало творчество Евгения Гришковца, который возродил к жизни монодраму и дал ей качественно иное звучание. Монодрама «Одновременно» написана в 1999 году, а в 2004 появляется видеоверсия спектакля.
Монодраму можно условно поделить на несколько логических центров. Первый центр – это старая философская проблема, что такое «я» и где оно находится. Автор последовательно приходит к мысли, что «я» это не «мои кишки и мой желудок», и «мои ноги – тоже не я» и «мой мозг – это не я». И тогда остаётся вопрос «где я?», который так и повисает в воздухе.
Второй центр – одновременность жизни, в которой живёт человек и миллиарды других людей, а также животных, растений, планет, галактик. А ещё, одновременно одни люди воюют, другие умирают, третьи рождаются, прямо сейчас, прямо в эту секунду. И при этом в голове каждого человека, тоже одновременно, происходит своя жизнь – эмоции, воспоминания, чувства. И всё это так причудливо переплетается, этот мир в мире мира. Одновременно.
Третий центр – важность почувствовать. И, даже, неважно что, главное ощутить сопричастность к жизни, от созерцания ли мировых шедевров живописи, от наступления не просто нового года, а Нового Года, от фильма про Французскую революцию.
Последний центр – «…хочется, чтобы было хорошо. (…) в этой жизни, а не в той».
Чтобы сделать эти темы более наглядными, автор вспоминает какие-то истории, ощущения, рассказывает о своих мыслях. Одни из них кажутся интересными и необычными, другие знакомыми, а третьи это то, о чём думаем и мы сами. Идя от частного к общему, от себя автора-актёра, к зрителю-читателю, Гришковец всегда корректен и мягок. Он не осуждает, не лепит ярлыков, не негодует, просто рассказывает. Иногда с юмором, иногда с лёгкой и светлой грустью, а иногда и с пафосом, который, как бы присыпан разговорной речью, что позволяет избежать какой-то неловкости, трагизма и напыщенности, обычно следующих за пафосным отрывком, написанным высоким стилем.
Это всё равно как если читать чужой дневник – интересно и как-то приятно волнует. Истоки этих чувств в постоянном самоопределении. Открывая чужой дневник, всякий невольно начнёт сравнивать, а он, этот другой такой же, как я? А Гришковец всем своим творчеством подтверждает, да, я такой же, как вы, я среди вас. Его образ усреднён, он на грани между собой и читателем (для автора частная деталь вообще не важна). В рассказчике нельзя выявить конкретного человека. Не известно, каков его социальный статус, где он работает и где живёт. Известны только некоторые мысли, а они, в свою очередь, отделённые от реалий жизни конкретного человека, становятся достоянием каждого.
Своеобразен язык монодрамы. Язык Гришковца критики часто называют «косноязычием», и в этом есть доля правды. Однако «косноязычие» – это манера рассказчика, одна из главных его характеристик, как героя драматургического произведения. «Косноязычие» Гришковца – это «рваная», прерывистая речь, сходная по способу выражения с потоком сознания. Это то, что создаёт «эффект присутствия», диалога с рассказчиком. Это – многочисленные многоточия, тире, повторы, восклицательные знаки, вводные слова, членение фраз на короткие предложения, слова-«паразиты», междометия.
Глаголы создают иллюзию действия не на сцене, а в речи, в воображении рассказчика и зрителей, читателей. Получается своеобразный театр воображения, где видно, что рассказчик живёт и с ним что-то происходит.
Достарыңызбен бөлісу: |