Литература предвозрождения

Первым выдающимся памятником испанского Возрождения принято считать «Трагикомедию о Калисто и Мелибее», более известную под названием «Селестина» (вероятный автор — Фер­нандо де Рохас). Это большое и сложное произведение имеет дра­матическую форму, делится на акты, но не предназначено для сцены, являя образец жанра драмы для чтения или драматиче­ской повести (романа). Наиболее интересны в нем образ сводни Селестины и изображение общественных низов, свидетельству­ющее о начале формирования плутовской традиции в испанской литературе. Контраст с линией Селестины составляет история тра­гической любви рыцаря Калисто и знатной девушки Мелибеи.

Проза этого века отмечена таким ярким событием, как рожде­ние плутовского романа (пикарескного жанра, пикарески), пер­вый образец которого представлен в анонимном произведении «Жизнь Ласарильо с Тормеса» (1554). Образ Ласаро (Ласарильо — уменьшительное от Ласаро), простого парня, попадающего из од­ной переделки в другую и привыкающего выкручиваться из самых сложных жизненных ситуаций, находится у истоков популярного литературного типа — «пикаро» (исп. — плут). Плутовской роман быстро развивается на рубеже XVI—XVII вв. Лучший образец жан­ра — роман Матео Алемана «Гусман де Альфараче» (1599— 1604). Другую линию в развитии романа представляет жанр пасторально­го романа, образцом которого стала «Диана» (1558—1559) Хорхе де Монтемайора. Но, пожалуй, наиболее знаменательное явление эпохи — расцвет испанского рыцарского романа. «Амадис Галль­ский» — источник бесчисленных рыцарских романов XVI в. Он, как считают, написан португальским писателем начала XIV в. Вас­ку де Лобейра, но стал известен в испанском переводе и с допол­нениями испанца Гарсии Родригеса де Монтальво (1508).

Возрождение в испанской литературе достигает своей верши­ны и одновременно завершается в творчестве Сервантеса.
ВОЗРОЖДЕНИЕ В АНГЛИИ
Ранний этап английского Возрождения

Наиболее заметные события и исторические процессы в Анг­лии XV—XVI вв. — война Алой и Белой розы за корону между сторонниками Ланкастеров и Йорков, которая закончилась в 1485 г.

гибелью в битве при Босворте короля Ричарда III из династии Йорков и приходом к власти Генриха VII Тюдора, женившегося на представительнице династии Ланкастеров; усиление королев­ской власти при Тюдорах; церковная реформа Генриха VIII и воз­никновение англиканской церкви; правление Елизаветы Тюдор (1558—1603, «елизаветинская эпоха»); казнь Марии Стюарт (1587); разгром испанской флотилии «Непобедимая Армада» (1588) и свя­занный с этим событием рост национального самосознания анг­личан; завоевание господства на море, экономические успехи Англии; «огораживание» (захват помещиками общинных кресть­янских земель) и крестьянские бунты; становление буржуазии как реальной общественной силы; расцвет культуры, одно из явле­ний которой — формирование новой европейской философии, опирающейся на опыт, в трудах Фрэнсиса Бэкона (1561 — 1626).

Новая эпоха отразилась в такой традиционной сфере культу­ры, как фольклор. Именно в это время возникают англо-шотланд­ские народные баллады, составить представление о которых можно по балладе «Два ворона» в переложении А.С.Пушкина («Ворон к ворону летит»). Особо знамениты баллады о народном защитнике Робин Гуде (баллада «Робин Гуд и Гай Гисборн», перевод кото­рой осуществил Н.С.Гумилев, и др.). Балладный персонаж Робин Гуд войдет и в литературу Ренессанса. Он появится среди героев «Приятной комедии о Джордже Грине, векфильдском полевом стороже» Р.Грина (опубл. 1599).

Мировую известность принесла Мору его «Утопия» (1515 — 1516) — трактат на латинском языке, в котором писатель-гума­нист выступил в защиту социальной справедливости, изобразил идеальное общественное устройство. В первой части, написанной в форме диалога, содержится сатирическое изображение Англии с ее несправедливым строем и жизненным укладом. Эта часть со­здана позже, чем вторая, в которой действие переносится на фан­тастический остров Утопия. Это слово, придуманное Мором и во­шедшее во многие языки, образовано от греческих морфем и оз­начает «несуществующее, небывалое место». В Утопии царит бла­годенствие, так как здесь нет частной (и даже личной) собствен­ности, все общее, труд — обязанность всех граждан, рабочий день составляет 6 часов, а наиболее тяжелую работу выполняют пре­ступники. В своей «Утопии» Мор развил традиции диалогов Пла­тона («Государство», «Тимей»). Книга Мора стала источником жанра утопии в новой европейской литературе.

Во второй половине XVI в. английская литература вступает в фазу Высокого Возрождения.

Трактат Сидни «Защита поэзии» (1582—1583, опубл. 1595) стал подлинным манифестом поэтов-гуманистов. В нем содержится утверждение воспитательной роли поэзии, наполненной «музы­кой планет», излагается учение Аристотеля о мимесисе, обнару­живается перекличка с трактатом Дю Белле «Защита и прославле­ние французского языка». Сидни выступил не только как теоре­тик, но и как выдающийся поэт, создав сонетный цикл «Астро-фил и Стелла» (1583, опубл. 1591).

В отличие от Сидни, мастера малых поэтических форм, другой поэт, Спенсер, прославился не столько как автор изящного цик­л а сонетов «Аморетти», сколько как создатель масштабных произ­ведений: поэмы из 12 эклог (по числу месяцев года) «Пастуше­ский календарь» (1579) и ренессансной эпической поэмы «Коро­лева фей» (1590—1596). В «Королеве фей» обнаруживается сочета­ние античной (Гомер, Вергилий), итальянской (Ариосто, Тассо) и английской (Ленгленд, Мэлори) традиций. Основные образы в поэме — это аллегории. Так, поэтом подчеркнута аллегоричность образов короля Артура (величие), его возлюбленной «королевы фей» Глорианы (слава), 12 рыцарей короля Артура (12 добродете­лей, Спенсер успел описать только шесть из них — Благочестие, Умеренность, Целомудрие, Справедливость, Вежество, Дружбу). В поэме исчезает средневековая основа описания мира рыцарей, рыцари у Спенсера выступают как отдельные грани нравственной природы совершенного человека — идеала эпохи Возрождения. В «Королеве фей» использована «спенсерова строфа»: 8 строк — пятистопный ямб, 9-я строка — шестистопный ямб, рифмовка ababbcbcc. Этой строфой, изобретенной Спенсером, в XIX в. будут написаны «Паломничество Чайльд Гарольда» Д. Г. Байрона, «Вос­стание Ислама» П.Б.Шелли.

Английский ренессансный роман. Ф. Сидни выступил и как про­заик, создав неоконченный пасторальный роман «Аркадия» (1581, опубл. 1590), который вызвал множество подражаний и утвердил этот жанр в английской литературе. В романе сочетаются проза и поэзия. Под влиянием поэзии и проза становится чересчур образ­ной, условной, слишком жеманной, что тем не менее очень нра­вилось современникам.

Не менее замечателен роман Джона Лили «Эвфуэс, или Ана­томия остроумия» (1578—1580). Стиль романа, сложный, изыс­канный, витиеватый, с развернутыми метафорами и сравнени­ями, цитатами из античных авторов и т.д., оказал такое влияние на литературу, что появилось особое понятие «эвфуизм» (правда, нередко с негативным значением: манерность стиля). Влияние эвфуистического стиля испытал Шекспир. Эвфуизм нашел про­должение в стиле европейского галантного (прециозного) рома­на XVII в. Как отмечали Г. В.Аникин и Н. П. Михальская, «эвфуи­стический стиль знаменует собой переход от языка поэзии к язы­ку драмы и художественной прозы»¹¹. Среди произведений после­дователей Лили, оказавших влияние на Шекспира, следует упо­мянуть роман Томаса Лоджа «Розалинда, золотое наследие Эвфу-эса» (1590), основной источник сюжета шекспировской комедии «Как вам это понравится», а также повесть Роберта Грина «Пан-досто» (1588), одна из вставных новелл которой дала Шекспиру сюжет «Зимней сказки».

Уже в двухчастной трагедии «Тамерлан Великий» (1587— 1588) Марло вывел на первый план трагическую личность как титана воли и ума, который сам строит свою судьбу, сам ответствен за добро, возвышающее его морально, и за зло, неотвратимо веду­щее его к гибели. Еще более показательна в этом отношении «Тра­гическая история доктора Фауста» (1589) — первая в европей­ской литературе обработка легенды о Фаусте, изложенной в не­мецкой народной книге (вышедшей во Франкфурте в 1587 г.; Марло пользовался ее английским переводом). Образ Фауста демонстри­рует развитие категории трагического у Марло в сравнении с жан­ром «кровавой трагедии», как он представлен в «Испанской тра­гедии» Томаса Кида. Марло создает философско-психологическую трагедию, в которой представление о трагическом как физически ужасном уступает место анализу трагических противоречий в душе героя (что замечательно передано в русском переводе К.Д.Баль­монта). Марло сыграл заметную роль в разработке белого стиха и ряда художественных приемов, которыми воспользовался в своих произведениях Шекспир. Сравнивая такие произведения, как «Мальтийский еврей» (1590) Марло и «Венецианский купец» Шекспира, «Эдуард II» (1592) Марло и исторические хроники Шекспира, можно с уверенностью констатировать преемствен­ность, связывающую этих великих драматургов.

Мигель де Сервантес Сааведра (1547—1616) — величайший испанский писатель. Персональная модель Сервантеса оказала ог­ромное влияние на мировой литературный процесс. Созданный им образ Дон Кихота вошел в число «вечных образов» всемирной литературы.

Ученые считают первый выезд героя «Протокихотом» (термин Г.Торренте Бальестера) — первоначальной небольшой повестью, из которой постепенно развился роман. Отмечено, что основное место здесь занимает насмешка над рыцарскими романами и Дон

Кихотом, утратившим рассудок из-за них, хотя отмечено и дру­гое: сам герой в первом своем путешествии ссылается не на рома­ны, а на романсы.

Образ Дон Кихота. Дон Кихоту в начале повествования около пятидесяти лет. Вьщающийся американский поэт Генри Лон­гфелло, внимательнейшим образом изучивший роман Серванте­са, подсчитал, что первый выезд Дон Кихота начался 28 июля, а закончился 29 июля 1604 г. В том же году состоялись его второй и третий выезды: второй (с Санчо Пансой) начался 17 августа и закончился 2 сентября, третий длился с 3 октября по 29 декабря. Если это так, мы можем определить годы жизни героя Серванте­са: родился около 1554—1556 гг. (в эти годы Карл V передал ис­панскую корону своему сыну Филиппу II), умер в конце 1604 или в начале 1605 г.

Но на самом деле на первых страницах романа Дон Кихот только рождается, ему всего лишь один день, а пятьдесят лет — совсем другому человеку. Его звали Кихада (исп. — челюсть), или Кесада (исп. — пирог с сыром), или Кехана. Повествователь уверяет, что последняя фамилия — правильная. Но в конце второго тома назы­вается, причем устами Дон Кихота, произносящего свое завеща­ние, совсем иное имя — Алонсо Кихано. Такой человек, Алонсо Кихада, действительно жил в начале XVI в. в ламанчском селении Эскивиас и был дальним родственником жены Сервантеса, про­исходившей из этих же мест. Он, подобно Дон Кихоту, начитался рыцарских романов, в правдивость которых свято верил.

Сервантесовский Алонсо Кихано — идальго, «чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке». В свое время он был влюблен в деревенскую де­вушку из соседнего селения Тобосо Альдонсу Лоренсо, но скры­вал свое чувство. Из его качеств отмечено, что он «любитель вста­вать спозаранку и заядлый охотник», да еще поклонник рыцар­ских романов, из-за которых «почти совсем забросил не только охоту, но и хозяйство» и для приобретения которых продал не­сколько десятин пахотной земли. Вот, собственно, и все, что о нем известно.

Перед нами зауряднейший человек, «человек без свойств», что подчеркнуто неясностью фамилии: никто точно не запомнил. Зато имя Дон Кихота человечество помнит уже несколько веков. Давно уже внимательные читатели попытались восстановить прошлое Дон Кихота по его речам. Он разбирается в лекарственных травах, в военном деле, в сложных филологических вопросах (например, может выказать глубокие познания в вопросе о влиянии арабско­го языка на испанский) — в общем, это прошлое не Алонсо Ки­хано, а именно Дон Кихота. С другой стороны, Дон Кихот как бы намеренно отрывается от Алонсо. Большое место в начале романа занимает эпизод посвящения героя в рыцари: хозяин постоялого двора на шутовской манер проводит обряд посвящения, после которого Дон Кихот считает себя настоящим рыцарем. Но следует заметить, что Алонсо Кихано и так им был: ведь идальго (hidalgo) — это испанское название мелкопоместного рыцаря (правда, hidalgo — это все же не caballero, знатный рыцарь, которого следовало име­новать доном). Алонсо принадлежал к древнему роду и хранил родовое рыцарское вооружение. Но это в обыденной жизни, а Дон Кихот рождается в иной (теперь бы сказали «виртуальной») ре­альности, и ему нужно такое посвящение, при котором бритвен­ный тазик оказывается лучше старинного шишака (шлема без за­брала), доставшегося ему от предков.

Сервантес показывает нам, как рождается литературный герой. Его три выезда, разделенные небольшими промежутками време­ни, соответствуют трем эпохам жизни человека — детству, зрело­сти, умудренной старости. Детство вызывает смех наивностью, ошибками. Первая же ошибка — в эпизоде спасения мальчика от наказывавшего его хозяина, когда безоглядная вера Дон Кихота слову любого человека приводит только к увеличению зла. И воз­никает стойкое убеждение, что «Дон Кихот» как бы саморазвива­ется, становясь все глубже по замыслу и сложнее по форме.

Однако это убеждение складывается у людей, воспитанных на реалистических романах XIX в., которые писались как бы от на­чала к концу, от причины к следствию. Так писал романы, на­пример, Лев Толстой. Но, если его замысел развивался, он пере­писывал романы, иногда с самого начала, и делал это много раз. А Сервантес оставил на своих местах романсы, хотя мог заменить их романами. Он ввел образ Санчо Пансы только во второй выезд Дон Кихота, а мог бы переписать начало и сразу поместить его рядом с героем во время его первого выезда.

Даже такая деталь: пословицами Санчо начинает говорить не сразу, а через двенад­цать глав после того, как появляется в романе, в то время как нетрудно было бы ввести пословицы в речь Санчо прямо с седь­мой главы. Не сразу упоминает писатель о Сиде Ахмете бен-Инха-ли как рассказчике истории, а тем более о толедском мориске — ее переводчике на испанский с арабского, в то время как на ти­тульном листе всех изданий начиная с первого стоит подлинное имя автора: Мигель де Сервантес Сааведра. Следовательно, все так и задумано с самого начала, и только кажется, что автор не знает, как разовьется его повествование.

Второй выезд показывает Дон Кихота в расцвете его рыцарства. Он полностью достроил свой воображаемый мир, о чем свиде­тельствует знаменитый эпизод сражения с ветряными мельница­ми, которые герой принимает за злобных великанов. Конечно, здесь Дон Кихот вызывает улыбку. Но, как писал французский философ Анри Бергсон, одно дело упасть в колодец, потому что смотришь куда-нибудь в сторону, другое — свалиться туда, пото­му что загляделся на звезды — «ведь именно звезду созерцал Дон Кихот»¹².

Перед нами не наивный ребенок начала романа, над которым можно только посмеиваться. Его помыслы благородны, он наде­лен достоинством. В сущности, Дон Кихот воплощает рыцарский идеал, сложившийся за много столетий до него. Куртуазная куль­тура требовала от рыцаря не только быть смелым, сильным, уме­лым воином, но и устанавливала другие правила его поведения. Во-первых, рыцарь должен быть вежливым, т.е. соблюдать все многочисленные правила этикета. Дон Кихот хорошо знает эти правила и неукоснительно их соблюдает, что выглядит комично на постоялом дворе, но является уместным в залах герцога. Во-вторых, рыцарь должен быть образованным. Здесь Дон Кихот аб­солютно безупречен, он знает не только рыцарские романы, но и античные источники, и средневековые хроники, и многое другое. Он, наверное, самый большой книжник из всех мировых литера­турных героев. В-третьих, рыцарь должен быть влюбленным. Дон Кихот любит Дульсинею Тобосскую по куртуазным правилам, согласно которым любовь должна быть верной, скромной, тай­ной, ради любви рыцарь должен совершать подвиги, но не требо­вать от дамы сердца каких-либо знаков внимания. Это идеальная («платоническая») любовь, возвышающая человека. И не случай­но именно такую высокую любовь называют рыцарской. В-четвер­тых, рыцарь должен быть поэтом и воспевать даму своего сердца в стихах. Дон Кихот научился и этому. В замке герцога он поет «сип­ловатым, но отнюдь не фальшивым голосом» (да еще и играя на виоле) романс, в котором воспевает Дульсинею и прославляет постоянство в любви.

Но дело не в том, что Дон Кихот может сочинять стихи, а в том, что он по самому своему существу — поэт. Его взгляд на мир поэтичен. Дон Кихот все воспринимает сквозь призму художествен­ных образов, взятых из романов. Он живет не столько в мире бла­городных идей, сколько в мире романных образов. Он выстраива­ет свою жизнь по образцам, которые воплощены в его любимых героях.

И на первое место в его подражании литературным персона­жам выдвигается не внешность, не их отдельные поступки и даже не идеальная любовь, а глубоко усвоенная Дон Кихотом цель — «искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможны­ми случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет».

Персонажи и художественный мир романа.В«Дон Кихоте», как подсчитали исследователи, действуют 250 мужских и 50 женских персонажей. Но, думается, их еще больше. Ведь в романе не один, а два мира: первый — реальный, второй — тот, который существует лишь в сознании Дон Кихота и при этом на­столько отличается от первого, что люди признают Дон Кихота сумасшедшим.

Многое как бы удваивается в романе Сервантеса. Есть Альдонса Лоренсо. И есть Дульсинея Тобосская. Об Альдонсе мы почти ниче­го сказать не сможем. А о Дульсинее — сможем. Это воплощение идеала женщины, как его понимает Дон Кихот. Происходит та­кое же раздвоение, как с Алонсо Кихано и Дон Кихотом. Еще до своего переименования («кихоте» — исп. набедренник, нечто, при всей своей комичности, более рыцарственное, чем челюсть или пирог с сыром) Дон Кихот меняет имя своего коня. Роси­нант (от «росин» — кляча и «анте» — впереди, т.е. «кляча, иду­щая впереди всех») — имя, почти столь же знаменитое, как и имя хозяина этого убогого коня. Заметим, что кляча, которая хромала на все четыре ноги, став Росинантом, верно служила и оказалась необыкновенно выносливой при всей своей незадач­ливости.

Возникает представление, что мир двоится, и достаточно пе­реименовать кого-то и при этом посмотреть на него по-иному, как возникает новое существо. Не случайно Сервантес называет Дон Кихота ingenioso, что неточно переведено как «хитроумный». Слово это пришло из латыни, где еще во времена Цицерона упот­реблялось в значении «щедро одаренный от природы», «талант­ливый», «остроумный», «изобретательный». Дон Кихот действи­тельно изобретает особый мир и новых существ, которые в рома­не оказываются более живыми и индивидуальными, чем реаль­ные. К реальному миру, как правило, относятся люди, имена ко­торых почти не упоминаются, а просто говорится: священник, цирюльник, ключница, племянница, хозяин постоялого двора, герцог, герцогиня. И почти все они — люди «без свойств», как Алонсо Кихано и Альдонса. Зато имена существ, населяющих вто­рой, воображаемый мир, стали известны всем — они стали обо­значать мировые литературные типы (Дон Кихот, Дульсинея То­босская и даже Росинант).

Санчо Пане а. В этом перечне должно быть упомянуто еще одно знаменитое имя — Санчо Панса. Вот герой, которого не при­думывал Дон Кихот, которого он не переименовывал, который во всем выглядит как противоположность Дон Кихота до такой степени, что еще романтики увидели в рыцаре и его оруженосце антиподов, воплощающих антитезу идеального и материального. Но на самом деле место Санчо Пансы в романе другое: антипо­дом Дон Кихота выступает Алонсо Кихано, а Санчо, столь зем­ной и практичный и в то же время мечтающий о губернаторстве на острове, становится связующим звеном между реальностью и фантастическим романным миром Дон Кихота.

Пребывание Дон Кихота в герцогском дворце и губернатор­ство Санчо Пансы — это уже период мудрой старости Дон Кихота,/ Литературная полемика с рыцарскими романами теперь не так важна. И Дон Кихот, и Санчо Панса демонстрируют глубокое понимание жизни. Насмешки над ними выглядят жестокими, и в смехе Сервантеса, трагикомическом по природе, все более слыш­ны трагические ноты.

Второй том романа. После периодов рождения, детства, зрелости, старости следует смерть Дон Кихота. Интересно, что герой умирает дважды. Ведь в конце первого тома, законченного в 1604 г., упоминается о смерти Дон Кихота, а также Санчо Пансы и Дульсинеи Тобосской.

Здесь же упоминается о третьем выезде Дон Кихота и высказы­вается надежда на опубликование его описания. Значит, Серван­тес заранее планировал второй том романа, смертью героев за­крывая возможность для других воспользоваться его героями для продолжения рассказа. Писал он второй том долго, отвлекаясь на другие замыслы. В 1613 г. вышли «Назидательные новеллы» Сер­вантеса, составившие важную страницу в истории европейской новеллы. Через два года появился сборник пьес «Восемь комедий и восемь интермедий», в котором Сервантес раскрывается как интересный драматург. Он начинает работу над своим последним романом «Странствования Персилеса и Сехисмунды». И в тот мо­мент, когда писатель был близок к завершению второго тома «Дон Кихота», в 1614 г. некий Алонсо Фернандес де Авельянеда выпу­стил в Таррагоне книгу под названием «Второй том хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского». Несмотря на усилия ученых, до сих пор неизвестно, кто же был автором этого произведения. Сложные, многозначные и загадочные образы Сервантеса поте­ряли там всякую загадочность, Дон Кихот оказался окончательно сумасшедшим, а Санчо Панса — примитивным донельзя.

Сервантес вынужден был вести спор с этим романом. Он по всему тексту, начиная с посвящения и пролога ко второму тому и кончая эпизодом смерти Дон Кихота, расставил выпады против Авельянеды, следовательно, когда надо, мог вмешиваться в по­чти готовое произведение (хотя как умирающий Дон Кихот мог осуждать произведение, появившееся через десять лет после его смерти!).

Сердобольные друзья нашли способ освободить Дон Кихота от его безумства. С этого момента он погиб, а остался его реальный двойник. Тот ли это человек, который появился в начале романа? Нет, в нем что-то изменилось. Прежде всего, появилось точное имя — Алонсо Кихано. Появилась мудрость. Но сохранилось жела­ние жить по литературным образцам: если не в соответствии с рыцарскими романами, то по канонам пасторальных романов (за­мечательно, что к этому же его призывает и Санчо Панса: «Пол­но вам в постели валяться, вставайте-ка, одевайтесь пастухом — и пошли в поле, как у нас было решено: глядишь, где-нибудь за кустом отыщем расколдованную сеньору донью Дульсинею, а уж это на что бы лучше!»). Наконец, у этого «человека без свойств» появилось свойство, отразившееся в его прозвище: Алонсо Киха­но Добрый.

Собственно, доброта и есть главное, что из рыцарско­го идеала должно быть перенесено в реальную жизнь.

Сервантес похож на своего героя в его лучших чертах. Дон Кихот, самый «книжный» из героев сервантесовского «романа о романе», умирает вместе с завершением повествования. И его со­здатель, Сервантес, покидает этот мир вскоре после завершения романа, 23 апреля 1616 г. в Мадриде. И хотя есть исследования, доказывающие, что этот день не совпадает с 23 апреля того же года в Англии, когда умер Уильям Шекспир, разница в несколь­ко дней несущественна: одновременно ушли из жизни два вели­чайших писателя эпохи Возрождения, которые в своих произве­дениях подвели ее итоги и проложили новые пути в литературе на целые века вперед.

Дон Кихот и Гамлет. В статье И.С.Тургенева «Гамлет и Дон Кихот» (опубл. 1860) были сопоставлены два мировых литератур­ных персонажа. Отклики А.И.Герцена, Л.Н.Толстого, Н.С.Лес­кова и др. показывают, что предложенное И.С.Тургеневым сопо­ставление сразу же было принято и стало использоваться русской интеллигенцией. При этом Дон Кихот трактовался как воплоще­ние героического начала, Гамлет — как образ бездействующего мыслителя, в котором героическое подавлено эгоизмом.

Тургеневская трактовка — одна из многих точек зрения на эти мировые литературные типы. Существуют прямо противополож­ные версии, например, сентименталистская и романтическая трактовки Гамлета, уверенность читателей XVII —XVIII вв. в том, что Дон Кихот отрицательный персонаж, сменившаяся на восхи­щение Дон Кихотом со стороны романтиков, и т.д. С позиций тезаурологии это объяснимо, но должны быть какие-то свойства самих произведений, обеспечивающие такое разнообразие интер­претаций.