Людмила Петровна Дикунова

Знают все, что такое Гулаг.

Детство военное вспомнила я,

Странно мы с мамой попали туда.

Писала я об этом уж не раз:

Под Питером война застала нас.

Наш город был уж занят в сентябре.

Не многим повезло, нам в том числе.

Покинуть город. Страшный сон,

Но как же долго длился он.

Всю жизнь нам отравил эвакопункт.

Жестокость и цинизм мы встретим тут.

Не разобравшись с нами, что и как,

Из оккупированной местности отправили в Гулаг,

Не знавших оккупации людей.

Загнали в трюм нас, как зверей.

Внезапность, неизвестность всех тревожит.

Куда, зачем везут? Сказать никто не может.

Так впроголодь мы месяц плыли с мамой

По Волге из Твери, потом по Каме.

А дальше поезд: Пермь, Тагил, Серов.

Не знали раньше мы тех городов.

По тундре в Ивдель. Там и есть Гулаг.

Мне не забыть тот длинный путь никак…

Не знали мы, что с нами дальше будет…

И вдруг доброжелательные люди

Нас повезли на остров Л.П.Х.

Мы так боялись, что таить греха!

У мамы был такой несчастный вид…

Вдруг слышу, ей охранник говорит:

«Не бойтесь, я вам по несчастью брат.

Примите лучше школу-интернат.

Все должности у нас в одном лице».

Глядим: толпятся дети на крыльце.

Вошли в барак. Такая беднота!

Одно приятно – всюду чистота.

Характер мамы добрый и простой

И дети относились к ней с душой.

Преподавали в школе заключённые

Все «политические». Были и учёные.

Варламов Александр срок отбывал

За то, что он в России джаз создал.

Мы как-то жили, но того не знали,

Что братья мамины нас по свету искали.

И всё ж нашли. Настал желанный час,

К начальству лагеря вдруг вызывают нас…

Мы едем… Но пока что не домой,

А на завод, что находился под Москвой,

Эвакуирован по случаю войны

В Сибирь. Туда направлены и мы.

И радость, и печаль перемешались,

Как трудно с нами дети расставались.

И там немало впечатлений ярких:

Как манси нам дарили туфли – нярки,

Бруснику из-под снега доставали,

Ведром из речки рыбу нам поймали.

Всё помнится: хорошее, плохое.

Мы с мамой не могли забыть такое.

Чтоб братьям маминым не навредить,

Об этом мы не смели говорить.

Ничтожны нынче стали тайны эти,

Об этом пусть узнают внуки, дети.

Лишь мама с бабушкою тайну сохранили

И унесли её с собой в могилы.

Мне нечего теперь скрывать,

О нас должны ВСЁ дети знать.

Теперь дядя Женя сможет всем сказать, что мы живы и указать место, где мы находимся.

Нас не смущало место, где стоят бараки. В конце концов все мы смертны. Окружение свободных людей на заводе оказывало положительное действие на психику.

Мама была очень слаба, как все матери она старалась накормить меня. Обманывала меня. Её определили работать в инструменталку (выдача мерительного инструмента, чертежей). Нагрузка была в начале смены и в конце. В середине рабочего дня она могла отдохнуть, подремать. Сна нам очень не хватало. Главное – мы получали рабочие карточки на продовольствие, как все люди и не так голодали. Однако, голод в ГУЛАГе оставил большой след – мама приобрела дистрофию 1-ой степени, я – второй. Нам выдали дополнительные карточки УДП – усиленное диетическое питание. Мы называли их «умрёшь днём позже». На них давали в сутки 0,5 литра соевого молока.

Всё же в 1943 году маму положили в больницу. Положение было серьёзное, но она выжила. Подкармливали местные жители. Спасибо им!

Нам повезло с начальством. Очень хороший, культурный человек начальник ОТК (отдел технического контроля) Логвинов Михаил Васильевич и начальник инструментального цеха Дикунов Николай Иванович.

К маме они относились с большим уважением. Мне дали возможность закончить 7-летнее образование, освобождали от казарменного положения.

Сначала меня определили в литейку. Я пару раз упала от головокружения и перевели в механический цех на сверловку и фрезеровку. Тут было интересней, но физически трудней. Нужно было установить приспособление на станок, а оно весило 25-30 кг. Я хорошо определяла по чертежу, что мне нужно делать, а от тяжести не могла правильно установить это приспособление. Во мне самой было 40 кг веса.

Так я промучилась полгода. На лето меня отправили в заводской пионерский лагерь на поправку в качестве помощника пионервожатого. Там я развила творческую самодеятельность. Создала хор, танцевальную группу, пела сама и играла на баяне.

Всё это стало известно начальству на заводе. Поздравляли маму. Зимой 1943-44 г.г. меня и мою подругу Тамару Лейба стали бесплатно пускать в клуб, чтобы мы разучивали песни из новых кинофильмов и пели на праздниках.

Фильмы шли замечательные: «Свинарка и пастух», «Два бойца», «В 6 часов вечера после войны» и т.п.

Я должна была выучить (запомнить) мелодию, а Тамара слова. С этой задачей мы справились блестяще и с большим удовольствием.

В конце концов, меня из цеха взял Логвинов в ОТК, выучил на контролёра по мерительному инструменту до 3-го разряда. Весной 1944 года он же посадил на своих грядках для нас картошку и чёрную редьку. Мы с мамой его и его жену Надежду не знали, как отблагодарить.

Но зимой 43-44 г.г. я обморозилась, особенно ноги, и это был мой единственный больничный лист за всю войну. Результат – аортальный порок сердца.

Мы пытались найти след папы. Сначала нам прислали ответ «в списках пропавших без вести и умерших от ран не числится».

И вдруг приходит похоронка – «убит на Ленинградском фронте 15 августа 1942 года. Похоронен близ деревни Чёрный ручей Павловского района». Но кто прислал? Кто знает, что мы здесь? Теперь мама вдова и мы семья погибшего в Великой Отечественной войне. Беда…

Сергей был военный человек-полковник связи и служил в «Советском информационном бюро», находящемся под ведомством И.В. Сталина (Генштаб).

За 2 года с осени 1942 по 1944 годы он проследил весь наш путь через точки: эвакуация библиотеки из Вишеры, сдача библиотеки в Бологое, прибытие на эвакопункт г. Твери (тогда он назывался Калинин) и затем наше бесславное путешествие в ГУЛАГ. Ему удалось восстановить наше гражданское состояние и выхлопотать пропуск в Москву. Чего ему это стоило! Радость нашу трудно описать.

Мы возвращались домой не по реабилитации, а по реэвакуации. Это невероятно!

Сентябрь 1944 года. Наш дорогой друг и начальник Логвинов Михаил Васильевич помог маме выкопать картошку и собрать оставшуюся редьку. Оформил документы на отъезд и попрощался с нами.

Напекли мы в дорогу шаньги из картошки. Подруга Тамара выпросила у матери (заведующей детским садом) плитку шоколада и мы уехали. Только в последние дни мы увидели красоту этого края. Реку Исеть, из которой брали воду; горы, лес на горе хвойный, а в долине реки берёзовый. Какая красота! А мы её не замечали в повседневном труде, казарменном положении, угнетённом состоянии. Даже стало жаль прощаться с людьми и природой этого края и нашего окружения – рабочих завода.

Я не ожидала, что у меня на заводе столько друзей. И взрослые и молодёжь, прощаясь, говорили мне «без тебя будет скучно. Кто же нам будет песни петь?». Спасибо всем!...
* * *
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Мы дома! Да только не в своей квартире. Дом пострадал от бомбёжки. Лишились всего… но живы.
ЦАРИЦЫНО

Ах! Что я вижу? Что такое?

Моё Царицыно родное

По телевиденью дают!

Дворец я вижу, ниже – пруд.

На лодках парочки плывут.

Мой старый, мой любимый парк,

Я с детства так тебя любила.

Врата с изящной формой арк,

Дворцы и пруд – всё сказкой было.

Аллеи старых стройных лип

В цветенье медом опоённых,

Густые заросли меж них

Зелёных, желтых, красных клёнов.

В пруду зеркальном острова

Пловца таинственно манили

И рой детишек с бережка

Рыбёшку удочкой ловили.

Природы чудное виденье

Окутало сопровожденье

Оркестра звуков из дворца.

Родных пейзажей нет конца.

Там юности прошла пора.

Ведь это – родина моя!

Бабушка тут же решила, что мы жить будем у неё. Стала перешивать шинели деда нам на пальто. Мамины братья решили, что я обязательно должна учиться, всё равно где, но учиться.

Учебный год уже начался – сентябрь месяц. Друг детства Борис предложил поехать с ним в электромеханический техникум. Там недобор и занятия начинаются с 1-го октября.

Поехали. Директор техникума выслушал мою биографию и без колебаний принял на факультет «путеец». И пошло – поехало… записали в спортивное общество «Мотор», в художественную самодеятельность. В ВЛКСМ меня приняли ещё на заводе. Физрук – Юрий Фролов, пришедший с фронта по ранению, стал учить нас азбуке Морзе, тренировать к физкультурному параду. Ведь война шла к концу, настроение было приподнятое. Обязательно должен быть Парад! Так и получилось.

У Юры был очень хороший голос. 7-го ноября мы пели на празднике врозь (соло) и дуэт из оперетты Кальмана «Сильва». Успех. Я аккомпанировала на пианино, конечно, очень примитивно. Как меня судьба не била – музыкальный слух остался.

Ура! Победа! Весна 1945-го года!

Мы не зря тренировались на стадионе Красной Пресни – нас включили в строй физкультпарада. Выдали форму: белые футболки, синие юбки (мальчикам брюки) синие спортивные тапочки. Восторг!

На тренировках поили чаем с баранками! Что для меня баранки, пережившей голод?! Праздник!

Карточная система ещё долго сохранялась, у меня была иждивенческая, у мамы – служащая (тоже не густо). Она работала инспектором в СОБесе и подрабатывала в Прокуратуре, печатая на машинке.

Мама радовалась за меня и очень опасалась за здоровье. Как оказалось – не зря. Со своей дистрофией я не считалась. И она «оскалила зубы». 19 сентября 1945 года на уроке физкультуры, на турнике, я почувствовала резкую боль в правом паху.

Меня сняли с турника, вызвали скорую помощь и отвезли в МОНИКИ. Оказалось – острый приступ аппендицита. Это не серьёзный случай, если бы не мое общее состояние.

Сказалось моё питание: кора сосны, лепёшки из дикстрина (клея) и т.п. и при этом низкий гемоглобин.

Хирургическое отделение было занято ранеными. Многие больницы долечивали фронтовиков и нас - гражданских принимали только со скорой.

В тот же день мне сделали операцию и поместили в изолятор (отдельную палату). Врач Лев Львович Дорфман видно «перестарался», боялся за меня – дохленькую. Мог быть абсцесс. Так я там и пролежала до 19-го ноября. Не срасталась ткань.

Дядя Женя – мамин брат – стал донором. Донорам давали масло, сахар и белый хлеб. Он приносил всё это мне.

Я стала вставать и помогать старшей сестре Маше делать тампоны, ставить градусники. Доктор не возражал, но предупреждал, чтобы я быстро не ходила. А мне (глупой) казалось, что я скоро выйду из больницы. Подумаешь – аппендицит!

Шов стал расходиться. Снова операция. Я призадумалась, да и Маша перестала меня пускать по палатам, одни тампоны…

Время идёт, кормят хорошо. Подходит праздник – 7 ноября! Фронтовики собираются в актовом зале на 1-ом этаже потанцевать и сёстры не прочь, да музыки нет. Стоит там рояль, а играть некому. До меня дошёл этот слух.

Я ничего никому не сказав, съехала по перилам вниз и стала играть: танго, вальсы, фокстроты. Все обрадовались! Праздник! А я себе играю да ещё и подпеваю и не вижу, что в дверях стоит Дорфман. Все стали расходиться, а он пальчиком меня манит. Я, как овца, подхожу к нему. Он говорит: «Вперёд!» показывает на лестницу. Я пошла… боль от напряжения ужасная. Молчу, а слёзы текут. Пролёт лестницы одолела, опираясь на перила.

Лев Львович поднял меня на руки, принёс в палату и громко сказал Маше: «Привязать и в туалет не пускать». Вечером пришла мама и видит, что я лежу. Спросила, что случилось. Маша сказала, чтобы она прошла в ординаторскую к врачу.

Врач рассказал ей о моём празднике, она заплакала. Мама рассказала мне их разговор позже. Ко мне она пришла и стала говорить, что я неблагодарная. Лев Львович старается меня поднять, дядя Женя сдаёт кровь… Мы обе расплакались.

Я обещала вести себя скромно, просила простить. И тут мама мне рассказала их разговор.

Он велел меня приструнить, а ей не плакать: «Такая деваха не умрёт, у неё такая жажда жизни!»

Вот таких бы врачей побольше… И ещё он сказал, что мне нужно куда-то устроиться на работу, а учиться на вечернем. На иждивенческую карточку не проживёшь. Питание нужно мне, слаба. 19 ноября я приехала домой.

Серёжа устроил меня на работу в Центральный телеграф Москвы и перевёл на вечернее отделение в техникум связи. Я его окончила, но меня тянула музыка, хотелось петь.

Рука судьбы – на 3-м этаже телеграфа находился радиотеатр. Там был джаз Виктора Кнушевицкого и у него аккордеонист Борис Тихонов. На День Победы там устраивали праздник для сотрудников и выступала самодеятельность. Я пела военные песни, аккомпанировал лифтёр Отар. Ребята из джаза услыхали и попросили спеть с Борисом. Так я подружилась с джазом.

Кто-то из них решил меня показать солистке Большого театра Барсовой Валерии Владимировне. Она сказала, что у меня природная постановка голоса и обязательно нужно серьёзно учиться. На улице не кричать, на демонстрации не петь (кто-то донес…).

Где там учиться? Нужно деньги зарабатывать. Мне же хотелось купить что-то приличное из одежды… на улице Горького (Тверской) и в Брюсовском переулке жили артисты и им присылали много поздравлений. Мы разносили и получали «сверхурочные» (надбавка к основной зарплате). А ещё нам давали контрамарки на спектакли в Большой театр, МХАТ, в Оперетту, Колонный зал, филармонию. Радость и польза огромные.

В конце 1943-го года в Россию вернулся из эмиграции великий артист, певец, композитор – Александр Николаевич Вертинский. В Москву приехал позже…

Поскольку связь с заграницей осуществлялась посредством Центрального Телеграфа и Главного Почтамта Москвы, все пользовались этими учреждениями.

С 1946-го я работала на Центральном Телеграфе на приёме корреспонденции.

Каково было моё удивление, когда увидела шедшего по залу огромного мужчину в коричневом клетчатом костюме с гордой осанкой!

Это был Вертинский! Я узнала его по фотографии с маминых нот. Весть разнеслась по всему залу! Когда он подал мне письмо, адресованное во Францию, я поздоровалась с ним и сказала (какая смелость!): «Я пою Вашу песню – «Я маленькая балерина». Она всем очень нравится».

Вертинский улыбнулся, сказал: «Какая прелесть»… Так мы с ним познакомились…

Таким же образом я познакомилась со слушателями Военной Академии им. Жуковского: Зигмундом Туремко, Богданом Доскоч, Яном Мархлевским и их подругой Люс Рамирес. Ребята из Польши, Люс из Уругвая. Мы подружились.

Об этом я расскажу позже.

В 1944-м году некоторые сотрудники из Каменска вернулись в Москву, в основном – ИТР.

Возвратился начальник цеха с семьёй Дикунов Николай Иванович. Жили они на Театральном проезде над рестораном «Иртыш», напротив памятника первопечатнику Фёдорову. Это центр. Они приходили на телеграф и мы однажды с ними встретились. Встреча была очень тёплая, меня пригласили вечером зайти к ним. Столько воспоминаний, вопросов.

В этой же квартире (коммуналке) жили ещё два брата – Михаил и Виктор с семьями. 4-ый их брат был на фронте. У Виктора и Михаила была бронь, т.к. Виктор был военпредом на заводе, а Михаил – многостаночник с орденом «Герой труда».

Мы подружились с детьми Михаила – моими ровесниками – Леной и Геной.

День Победы мы встречали на Красной площади, мама разрешила мне остаться у них ночевать.

Я не буду описывать, что творилось на площади, это не раз показывали по телевидению. Радость, восторг, слёзы, песни, пляски!...

На станции «Заветы Ильича» у Дикуновых была дача. Там жил их отец Иван Демитриевич. Меня туда пригласили познакомиться с ним и его женой Ксенией.

Попили чайку с пирогами. Иван Демитриевич завёл разговор о сыне, что на фронте – Константине. Очень ждёт его, здоровье слабое… В углу стоит гитара - семиструнка. Костя играл… Спросил меня: «А может Вы и на гитаре играете? Говорят, что очень музыкальная». Я взяла гитару, настроила. Попросил спеть какую-нибудь фронтовую… В общем, получился концерт. После этого я частенько (зимой) к нему заезжала. Летом была занята в своём Царицынском парке – играла танцы на аккордеоне (чужом). Двое парней имели аккордеоны, но не умели играть. Миша Истратов и Лёша Олейник. Олейник Алексей Григорьевич сейчас живёт в Троицке (учёный).

* * *
СУДЬБА

Константин отличался от всех братьев своим характером и наклонностями. Играл на гитаре, занимался байдарочным спортом, рисовал. Против желания отца пошёл учиться на художника в училище им. 1905 года. Окончил по классу Фёдора Фёдоровича Федоровского (ГАБТ) театральная декорация.

На практике работал в театре «Ромэн» (худ.рук. Яншин) и театре Оперетты (худ.рук. Ерон). Закончил училище блестяще. Декорации в ГАБТ «Садко» - опера Римского-Корсакова и «Каменный гость» - Даргомыжского, дипломная картина «Степан Разин под Казанью» (масло).

На учёбу денег не было, пошёл работать на строительство Московского метро (работал ночью). Награждён знаком НКПС (Когановичем) и медалью 50 лет метрополитена. Это уже позже. Вручала директор Метростроя – Фёдорова. О ней снят к/фильм «Добровольцы».

В год окончания (1939-й ) его взяли в Армию и отправили на Маньчжурские границы – Читинский Военный округ, города Борзя, Отпор. Поскольку он был художник, в округ его вызвали рисовать вождей. Он автор «Почётной грамоты» (эскиз), которая выдавалась в Армии много лет. Из Читы он привозил рюкзак репчатого лука на радость всем бойцам (от цинги). Не надо забывать, что годы с 1937 по 1945 шла Мировая война.
Войну начав в тридцать девятом,

Пришёл с войны в сорок шестом.

Ушёл мальчишкою – солдатом,

Вернулся лейтенантом в дом.

Ушли на финскую ребята –

Ты был направлен на Восток,

В Маньчжурию. И там солдатам

Пришлось крепить границу впрок.

В 42-м на Запад рвался,

Там гибли близкие друзья.

В Чите год с лишним обучался –

Секретна миссия твоя.

И наконец-то «приговор»:

«Покинуть Борзю и Отпор.

Отбыть на 1-й Украинский»,

Путь предстоял тебе не близкий.

Освобождая Вену и Остраву,

Чрез реку Шпрее строил переправу.

8-го Мая пал Берлин. Войне конец!

На ваши головы падёт «венец»

Продлить ещё кровавое сраженье –

За Прагу, за её освобожденье.

Вы в Прагу принесли покой,

Но не узнали мы – какой ценой…

Твой путь я коротенько изложила,

Но подвигов твоих я не забыла.

Ты не любил о них напоминать.

Была возможность что-то поснимать,

Своим родным в альбоме показать.

А в Праге умудрился написать

Карандашом метровую картину,

Что отразила страшную годину:

Фашист у матери младенца отнимает,

А молодую мать в концлагерь угоняет…

(Картина подарена музею г.Троицка)
На Западный фронт он попал в 1943-м году в сапёрные войска шифровальщиком. На реке Шпрее получил контузию, но госпиталя избежал, спасибо врачу Борису, служившему с ним.

Интересен альбом с фотографиями его пути: Вена, Берлин, Прага… Когда он приехал в Москву, сразу же стал писать этюды в Подмосковье, «набивать руку». Его вызвал (содействовал) в Театр Юного зрителя директор Валентин Белоозеров. Но в Горкоме партии ему поручили писать портреты Политбюро, гербы республик. Всё для городских площадей и т.п.

На площади Дзержинского – портрет И.В. Сталина, где он протягивает руку и слова: «Мы стоим за Мир и отстаиваем дело Мира».

Константин всегда волновался, т.к. краски были нехорошего качества и во время дождя могут потечь. Рисовал он больше портреты в помещении троллейбусного депо.

Я не случайно пишу о нём так подробно. Я продолжала дружить с Леной и Геной. Гена часто ходил меня встречать со смены на телеграф, гуляя с собакой. Этими «походами» заинтересовался Константин. Как все говорили: «На меня глаз положил». Сам он был музыкальный, театральный, а я девчонка певучая и т.п. Стали ездить на каток в Парк культуры им. Горького вчетвером. Потом племянники отстали мы ездили вдвоём.

Однажды состоялся такой разговор:

- Почему ты не обращаешь внимания на ребят? Никого не любишь?

- У меня была первая любовь – Саша Горюнов. Моряк Северного флота. Он погиб в марте 47-го. Другого такого пока не вижу.

Вопрос исчерпан…

В 1948 году Константину предложили поехать на Алтай. Он этот край видел, знает восточный народ Забайкалье. Там нужен главный художник Края. Костя не спешил с ответом. Он вообще в делах серьёзных нетороплив. Рассказал мне об этом предложении. Мне показалось это интересным, но жить там постоянно… Нужно подумать. Там нет театров, а ведь Костя начал писать декорации к спектаклям «Слуга двух господ», «Слава» для Дома Журналистов. Сценическое оформление к праздничным датам в Колонный Дом Союзов, ВДНХ. Оформление Дома СЭВ. Восстановление музеев в городах Кривой Рог, Кременчуг, Соловки, Архангельск, Казань. Всё это бросить? Эти предложения на много лет!

Снова серьёзный разговор.

- Ты бы со мной поехала на Алтай?

- А я тут при чём? (одни вопросы)

- Ты бы вышла за меня замуж? Только на всю жизнь?

Честно говоря, я этого ждала, но он был старше. Уважаемый человек, фронтовик, а я… пигалица с телеграфа.

- Давай не поедем на Алтай. Мне так хочется пожить на Родине…

Он знал всю историю нашего скитания во время войны от брата Николая. Вообще он много обо мне знал. И говорил, что мне не на телеграфе нужно работать, а серьёзно учиться музыке.

К нам в Царицыно он приезжал, когда делал музей Фрунзе в Академии им. Фрунзе. Советовался с бабушкой и познакомился с роднёй.

Я рассказала маме и бабушке о предложении. Мама заплакала, бабушка рассудила: нужно не плакать, а радоваться – порядочный человек предложение сделал. Все успокоились, только Сергей не мог себе представить – Люська и вдруг жена. Он же привык меня считать маленькой.

* * *
ТЕПЕРЬ И Я – ДИКУНОВА

В парке на танцах я теперь не играла, только на сцене по праздникам. 14-го апреля 1949 года мы отправились на Красную Площадь в Храм Василия Блаженного. Там впервые Костя меня поцеловал.

26-го июня 1949 года мы расписались в ЗАГСе Дзержинского района. И тут произошёл небольшой казус. Когда мы заполняли анкеты, он написал год своего рождения 1915, 1/V. (Диалог)

- Ну вот, нужно брать новый бланк, ты сделал ошибку.

- А где я ошибся?

- Пишешь 1915 год рождения. Наверное – 1925-й?

- А когда бы я успел пройти войну от Маньчжурии до Праги? Что, мой возраст тебя пугает? Это меняет положение?

- Нет, нет! Прости меня!

Служащая ЗАГСа, услыхав разговор, подошла к нам и спросила:

- Простите, Вы женитесь впервые (у Кости)?

- Видите ли, на фронте ЗАГСов нет…

Мы все расхохотались.

После ЗАГСа мы отправились в ЦДРИ (Центральный Дом работников искусств), где нас ждали его друзья (это был его секрет), скромно отпраздновали день свадьбы и остались на концерт.

Костю сильно волновало положение – нет своего жилья. Прописан он в той же квартире, из которой уходил в Армию. Но пока он воевал, у трёх братьев росли дети и братья решили разделить жилплощадь на троих. Когда Костя приехал, старший брат Миша выделил ему чулан, площадь 2,75 кв.м. Высота (до потолка) 4,5 метра. У нас сохранилась справка на жилплощадь, когда ломали дом. На втором этаже (антресоль) хранились чемоданы и этюдник. Вместо окна – зеркало. Соседка называла Костину комнату – каюта. После нашей, так называемой свадьбы, он предложил поехать на дачу, а потом что-нибудь подыщем, снимем.

Я категорически заявила: хочу в каюту! Вот дом сломают, мы получим жильё собственное. Между прочим, и дача была поделена на трёх братьев. Всё это было сделано, пока отец сидел в тюрьме по ложному доносу. Его после 2-х лет выпустили и реабилитировали, но вернулся он больным. Сразу уехал на дачу. В то время, когда мы с мамой жили в Каменске, с семьёй Николая Дикунова мы дружили. И по возвращению в Москву тоже. Они всегда говорили, что я талантливая девочка. Но когда я оказалась в их родне – всё изменилось. Я ничего не могла понять, что случилось? Гена и Лена такие же друзья. Всё мне объяснил Гена: они боятся, что вы подадите в суд на перераздел имущества. Костя хотел крупно поговорить, я запротестовала. Пусть думают, что хотят. Это мысли не твоих братьев, а жён Николая и Виктора. Мир воцарился в нашей каюте. Нас дома почти не было. У Кости работы невпроворот, у меня и работа, и самодеятельность. Да и маму стараюсь навестить почаще, пока муж в командировке.

28-го апреля 1952 года у нас родился сын Сашенька! Невероятное событие в нашей жизни! Ведь мне врачи не разрешали рожать. Дистрофик, обмороженный в 1942-м году, с аортальным пороком сердца не должен рожать детей. Но у меня «плохой характер» по мнению врачей (некоторых). Я расписалась на бумаге, на 4-х экземплярах, что за меня никто не отвечает, и родила сына 52 см роста, 3 кг 800гр веса (правда, раньше срока на 2 недели в патологии).

И тут голос подняла бабушка! Ребёнок не должен жить в чулане. Немедленно везите его в Царицыно! Приказ подобного рода получила моя мама. Я не могла жить на Колончёвке в паровозном дыму…и т.д.

Мы выполнили её распоряжение, жили в Царицыне до тех пор, пока наш дом не сломали. Это произошло в мае 1954-го года. На этом месте построили огромный магазин «Детский мир». Его знают все, как «Детский мир на Лубянке» (Дзержинке). Часть нашего дома расселили на Каширском шоссе, часть в Новых Черёмушках. Отдельных квартир в это время ещё не давали (за исключением многодетных семей и туберкулёзных больных). Мы попали в двухкомнатную квартиру с Николаем. Виктор и Михаил с семьями уехали на Каширское шоссе.

Прописали нас в начале 1955-го года. Улица называлась Черёмушкинская, область Московская; в 1956 – улица стала Профсоюзная, город Москва. Был просто корпус 2, стал дом № 14\9. метраж – 5 кв.м на человека. Нас трое! Но мы были рады, что в комнате есть большое окно.

Из телеграфа я ушла по уходу за ребёнком, да так и не вернулась. Детский сад открыли, когда сыну было пора в школу. Костя стал больше работать, а мы с Сашей изучать район.

Всем известно, что нам – сотрудникам связи – не разрешалось дружить с иностранцами. Тем не менее, с Люс Рамирес мы дружили до 2004 года (её кончины). Её отец был секретарём Компартии Уругвая, мать погибла во время Испанской войны 1937 года.

Ян Мархлевский – сын известного революционера, его именем в центре Москвы названа улица. Жил он, в так называемом, Доме на набережной. В Варшаву не вернулся.

Зигмунд Туремко после окончания Академии им. Жуковского служил в Польском Постпредстве в Москве.

В дни праздников меня и Люс приглашали друзья петь с джазом Академии в Центральный Дом Советской (Красной) Армии.

Иногда ребята приезжали в Царицыно. Бабушка и мама всегда были им рады.

Дело в том, что до революции дед Михаил Лаврентьевич служил на Варшавской железной дороге (Питер - Варшава). В Варшаве у него была квартира и старшие дети – Зоя (моя мама) и Евгений жили с ним и учились в гимназии до 1914-го года.

Маме было интересно вспомнить то время, город, поговорить на польском языке. Мы с Люс пели польские песни.

Немного истории. В 1937-м году в Москве проходил Форум Коминтерна (Коммунистического Интернационала). Произошёл раскол. Многие иностранные коммунисты были репрессированы, в том числе Феликс Рамирес, Ерузельские отец и старший сын, Марьянский и т.д. Их дети были отправлены в лагерь под Сталинград. Войцех Ярузельский и Люс Рамирес там подружились. После 1953-го года, оставшиеся в живых были реабилитированы и отправлены на родину. Жена Марьянского – Мария Вацславовна, разыскала дочь Рамиреса Люс и удочерила её. В Варшаву они уехали в 1956-м году.

Войцех Ярузельский уехал раньше, возглавил Народную Польскую Республику. Правил страной до 1988-го года.

О судьбе этих семей написана книга, и глава из неё опубликована в журнале «Континент» за 1956-й год. Там я увидела лица Феликса Рамиреса, Люс и супругов Маоьянских – фото 1930-х годов.

Люс вышла замуж за Людвига фон Роер – австрийца. Пела на Варшавском Телевидении. Счастливо жили до 2004-го года.

В 1957-м году я им послала наш журнал «Советский Союз», где «красовалась» я в роли Хиври, после Всемирного Фестиваля молодёжи и студентов в Москве.

Они к нам периодически приезжали, а я выбралась с внучкой Таней только в 1988-м году. Людвиг нам показал много красивых городов, горы, озеро Сан. В Кракове я пела в Монастыре Святого Франциска. Не было времени ездить. Женитьба сына Саши на Ольге, рождение внучки, фестиваль, учёба…
* * *
СКОРО ВСЕМИРНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ…
В одну из таких прогулок мы зашли в Дом культуры строителей «Новатор». Там шёл набор в хоровой, вокальный коллективы и народный театр оперетты.

Дело в том, что в 1957 году должен был в Москве состояться VI Всемирный Фестиваль молодёжи и студентов. Шла активная подготовка сначала к Всесоюзному фестивалю. Были задействованы площадки Домов культуры и кинотеатров с подвижными сценами («Ударник»…).

Приглашены мастера искусств для работы самодеятельных кружков. Композиторы писали соответствующую музыку. Одним словом «Музыкальный бум!».

Мне очень хотелось принять участие в этом событии, и я вошла с сыном в Дом культуры. Сначала в хор – приняли, потом в вокальный коллектив – приняли и тут же отправили в оперетту. На сцене я была уже не новичок, а что делать с сыном, кто будет с ним сидеть? Костя сразу решил проблему: обязательно иди, а я часть работы буду брать домой. Да и мама поможет.

Началось знакомство с мастерами всех жанров. Директор Дома культуры имел связи в мире искусства. Из Госцирка были приглашены муж и жена Гольские; из театра оперетты режиссёр Владимир Друц, вокал вела педагог музыкального училища при московской консерватории Надежда Бекаторро и концертмейстер Владимир Хвостин (он был концертмейстером и в ДЗЗ - Дом звукозаписи на ул. Качалова). Дирижёр хора – Мария Белохвостикова из Всероссийского музыкального общества. Иногда наблюдал Поташник (хормейстер ВХО). Он курировал все хоровые коллективы Дома культуры строителей Москвы.

Народные театры курировал Рубен Николаевич Симонов – режиссёр театра им. Вахтангова.

Я перечисляю имена элиты культуры г. Москвы, чтобы дать понять – какое серьёзное значение придавалось процессу подготовки к Всесоюзному, затем Всемирному фестивалю.

Музыкальный материал и песни (тематические) представляли композиторы: Анатолий Григорьевич Новиков, Серафим Сергеевич Туликов, Дмитрий Борисович Кабалевский, Тихон Николаевич Хренников. Они отбирали репертуар для хоров и солистов и давали свои произведения. Перечислить их нет возможности. Все песни напечатаны в сборниках тех лет.

Друц взял для театра оперетту «Сорочинская Ярмарка» композитора и дирижёра Киевского театра Рябова Алексея Пантелеймоновича. Очень выигрышный спектакль на сюжет Н.В. Гоголя.

Мне крупно повезло! Я играла главную роль в спектакле – Хиврю. Уже после всех фестивалей на концертах дуэт Хиври с Поповичем пользовался спросом.

Спектакль получил 1-ю премию и был отобран на всемирный фестиваль 1957 года. Был приглашён оркестр Московского театра оперетты.

Хор строителей «Новатора» получил 1-е место на Всесоюзном конкурсе и введён в сводный хор 1957г. Для меня было сюрпризом отсутствие Белохвостиковой (командировка). На всесоюзном фестивале 1956 года, дирижировать поручили мне. Так я получила 1-й диплом лауреата как хормейстер.

На всемирном фестивале сводным хором дирижировал С.С. Туликов. Пели его песни: «Мы за мир», «Марш советской молодёжи», «Гимн демократической молодёжи» - А.Г. Новикова.

Мне была оказана честь открывать Всемирный фестиваль 1957 года «Гимном Мира» композитора Молинелли в Доме Правительства (на Набережной) и ещё на многих площадках ВДНХ, Парк горького, МГУ на Ленинских горах и т.д.).

Для меня фестиваль 1957 года стал стартовой площадкой к профессиональному музыкальному образованию. Рекомендация в ГИТИС Рубена Симонова на отделение музыкальной комедии и рекомендации Туликова, Новикова, Поташника на дирижёрско-хоровое и вокальное отделение музыкального училища при МОЛГК (Московской Ордена Ленина Государственной консерватории).

Трудно себе представить, что я и мама с Костей пережили в эти 2 года. Да и мамины братья – они так нам помогали материально. Я счастлива! Но… у меня нет музыкальной школы и всего 7 классов образования. (Война!)

Костя решил, что мне нужно музыкальное училище плюс вечерняя десятилетка. Это всё находится на Мерзляковском переулке. С утра музыкальное училище, после 15 часов – школа. Караул!

Все домашние заботы взяли на себя мама и Костя. Во время фестиваля мы познакомились с Людой Зыкиной, Ольгой Воронец, Эдитой Пьехой, Маей Кристалинской, Ириной Архиповой, Ваней Суржиковым и др. Приходилось встречаться на концертной площадке, на радио и телевидении и т.п. Печать зарубежная и советская (голова закружится).

У меня не закружилась, мне приходилось много трудиться, некогда. Жаль, что бабушка не увидела нашей радости, ушла моя наставница и друг в Небытие. Мамины братья единодушны во мнении, что все успехи в искусстве и счастье в браке с Костей – компенсация за все горести военных лет.