Люси Истоки рода человеческого Перевод с английского канд биол наук Е. Годиной Москва «Мир» 1984 lucy

черные дыры

и возвращение в Хадар


Во время охоты ловкость и целесообразность наших действий и является, в сущности, той дичью, за которой мы охотимся: если мы ведем охоту плохо, неумело — для нас нет извинения. А уж поймаем ли мы дичь или не поймаем — дело совсем другое. Ибо мы рождены для поисков истины. Обладание же ею дано лишь более высокому и мощному духу¹.

Мишель Монтень


Хотя добытый за последние двадцать лет богатый улов ископаемых остатков гоминид вместе с приобретенными знаниями о них можно уподобить реке в сравнении с маленьким ручейком, который струился в прошлом столетии, в этой области по-прежнему остается огромное количество несделанной работы. Тот, кто думает, что золотой век палеоантропологии уже позади, ошибается. Я мог бы весь остаток своей жизни провести в Афаре и только-только подобрался бы к его сокровищам. Конечно, теперь вряд ли что-нибудь может так потрясти умы, как яванский обезьяночеловек — первая действительно древняя находка ископаемого человека — или как «бэби из Таунга», наш первый двуногий родственник, который не был человеческим суще-


ством. Я не раз слышал, как молодые люди говорили, что в палеоантропологии уже все сделано, что все великие находки уже в прошлом. Это сущая чепуха. Палеоантропология еще никогда не была на таком подъеме, как сегодня, не привлекала к себе такого внимания широкой публики. Никогда раньше на нее не тратились такие огромные средства и никогда еще перед нею не стояли такие задачи, как сегодня. Только в одном Хадаре мы должны решить две грандиозные проблемы. Во-первых, мы должны получше ознакомиться с тем материалом, который у нас уже есть. Для этого нужно вернуться назад и найти новые ископаемые остатки


¹ Перевод Н. Я. Рыковой. — прим. перев.





лучшего качества, а также завершить интерпретацию находок. Мы закончили работу над челюстями и зубами, но предстоит еще долгий путь изучения остального скелета.

Во-вторых, определив древность нового вида приблизительно в 3,5 млн. лет, мы тем самым подчеркнули существование двух «черных дыр», находящихся по обе стороны от этой даты. Эти дыры как будто спрашивают:

— Что происходило между 3,5 и 2 млн. лет?

— Что происходило до 3,5 млн. лет?

Это вопросы первостепенной важности. Чтобы ответить на них, нужно вернуться к полевой работе. А у нас даже прежние находки из Хадара были не до конца изучены.

Работа над хадарской коллекцией шла не совсем гладко. Сказывалась нехватка времени и квалифицированного персонала. Мы с Тимом Уайтом провели доскональный анализ челюстей, поскольку зубы и челюсти были нашей специальностью и именно на них базировалось выделение нового вида. Работа над остальными частями скелета Australopithecus afarensis двигалась медленно, а между тем здесь могли скрываться ответы на вопрос, как, почему и когда обезьяна превратилась в гоминида. Детальное изучение этих частей было еще не завершено, и многие важные проблемы пока оставались неразрешенными. Например, Брюс Лэтимер, один из моих аспирантов, занимался, как я уже упоминал, анализом стопы афарского австралопитека — самой древней из находок, способных пролить свет на истоки прямохождения.

Стопа эта была поистине уникальной — мир не знал другой такой находки. Она состояла из тринадцати костей, принадлежащих одной особи и замурованных в каменную глыбу. Лэтимеру и Уайту понадобилось несколько месяцев, чтобы извлечь их оттуда и очистить. Еще больше


времени ушло на то, чтобы как следует изучить эти кости. Это главным образом основные фаланги пальцев и кости плюсны, с которыми они сочленялись. Были найдены все пять пар упомянутых костей, что позволяло в точности восстановить способ их соединения. В этом и состояла уникальность находки.

Кое-кто, глядя на эти маленькие шероховатые темные предметы, удивится — что вообще можно по ним сказать? Но ученым типа Лэтимера они могут поведать о многом, прежде всего о том, что Люси и ей подобные ходили полностью выпрямившись и их стопы функционировали так же, как у современного человека. Разница была столь невелика, что она даже не позволяла ничего сказать о предшествующей эволюции человеческой стопы.

Размышляя об эволюционных изменениях, нужно прежде всего ответить на вопрос, какой была стопа у предков гоминид. Правда, на этот счет возможны только гипотезы — костных остатков стопы предковых форм не найдено. Ближайшим прототипом может, вероятно, служить стопа шимпанзе, поскольку есть основания думать, что она мало изменилась в ходе эволюции. Во многих отношениях шимпанзе — это наименее специализированная из всех человекообразных обезьян. Чем подробнее знакомишься с эволюцией понгид и их образом жизни, тем больше поражаешься отсутствию у шимпанзе каких-либо отклонений от основной линии развития. Это «универсальная» обезьяна, в строении которой мы с растущей уверенностью ищем анатомические черты, быть может унаследованные ею от гипотетического общего предка всех антропоидов.

Вторая причина, которая делает интересным изучение стопы шимпанзе, — то, что она почти идентична стопе гориллы. Хотя в других отношениях эти животные значительно дивергировали, стопы их чрезвычайно сходны. Это тоже означает, что по

Так или иначе, Лэтимер счел возможным принять стопу шимпанзе за исходный прототип, от которого шла эволюция стопы гоминид. Иными словами, нужно было проследить, как конечность, отчасти приспособленная для хватания, превратилась в такую, которая могла служить только для передвижения и опоры, обеспечивала толчок во время шага и полностью утратила свои хватательные функции.

«Как представить себе эту перестройку? — спрашивал себя Лэтимер. — Прежде всего нужно удлинить большой палец и привести его в один ряд с другими, чтобы он не торчал в сторону, как на руке. Затем надо повернуть его так, чтобы пальцевая подушечка смотрела вниз, а не в сторону других пальцев».

У Люси, рассуждал он, все это уже произошло. Означает ли это, что ее стопа была такой же, как у современного человека? В общем — да. В функциональном отношении они похожи, сходен был тип походки, сходны и отпечатки стоп. Но в строении их было небольшое отличие. У афарского австралопитека фаланги изогнутые и относительно более длинные, чем у современного человека. Их можно было ошибочно принять за кости пальцев рук. Изгиб фаланг был обусловлен той же причиной, что и сводчатая конструкция мостов: нужно было укрепить кости, чтобы они лучше могли противостоять усилиям мощных мускулов, следы прикрепления которых видны на обеих сторонах фаланг.

На основании этих данных Лэтимер сделал вывод, что Australopithecus afarensis был на редкость хорошим ходоком и что его удлиненные пальцы могли быть особенно полезны при передвижении по неровной каменистой местности или по грязи, т.е. там, где могли пригодиться остатки хватательных способностей.

Хотя у шимпанзе кости фаланг то-

В строении стопы Australopithecus afarensis как будто бы содержался ключ к решению другой проблемы, все еще остававшейся открытой: какие изменения костей стопы были связаны с прямохождением? У человека суставные поверхности костей плюсны расширены вверху и сужены внизу. Для шимпанзе характерно обратное соотношение. Афарский австралопитек в этом смысле занимает как бы промежуточное место. Возможно, что его кости представляют собой переходную стадию и что способность манипулировать пальцами могла утрачиваться постепенно, по мере изменения формы концевых участков плюсневых костей. И вновь Лэтимер предупреждает, что этот вывод может оказаться ошибочным. Стопа шимпанзе — это одно, она предназначена для действий, которые свойственны обезьяне. Стопа человека — совсем другое: это специфическая структура, приспособлен-

ная уже для иного образа жизни. Стопа афарского австралопитека, по мнению Лэтимера, может быть чем-то третьим, и вовсе не обязательно — переходной стадией от одной эволюционной ступени к другой, более высокой. Ее можно рассматривать как оптимальную конструкцию для данного вида гоминид, ведущих определенный образ жизни в определенных местах. Мы не знаем, насколько быстро эволюционировала стопа гоминид, когда и как происходил этот процесс. Чтобы ответить на эти вопросы, говорит Лэтимер, нужны новые и притом более древние находки.

Рядом с Лэтимером за другим лабораторным столом расположился Билл Кимбел. Он целый год работал над неполным черепом подростка, одной из находок с участка 333. В 1979 году он возил его слепок в Южную Африку, чтобы сравнить с черепом «бэби из Таунга». Прежде никто этого не делал, так как ничего сопоставимого с «бэби из Таунга» не было найдено. Среди ископаемых остатков, обнаруженных в Южной и Восточной Африке после 1924 года, до сих пор нет других черепов, ко-


торые принадлежали бы детенышам австралопитеков.

Результаты произведенного Ким-белом сравнения очень интересовали меня и Тима. Нас задевали возражения Ричарда и Мэри Лики против предложенного названия Australopi-thecus afarensis, а также утверждение Лоринга Брейса, будто новый вид слишком близок к Australopithecus africanus, чтобы беспокоиться об их разграничении. Примерно в том же духе высказывался и Филип Тобайес, который в молодости был ассистентом у Дарта, а теперь стал профессором анатомии в университете Витватерсранд в Йоханнесбурге.

В детском возрасте сходство между шимпанзе, австралопитеками и людьми больше, чем во взрослом состоянии; поэтому, рассуждали мы с Тимом, если окажется, что подросток с участка 333 заметно отличается от «бэби из Таунга», то оснований для выделения нового вида Australopithecus afarensis будет значительно больше. После возвращения Кимбела мы с радостью узнали из его отчета, что между двумя формами есть очень много морфологических различий, позволяющих без труда провести разграничение.

Тем временем Оуэн Лавджой в Кентском университете продолжал анализ костей таза и нижних конечностей Люси. Лавджой очень вдумчив и наделен богатым воображением, он говорит: «Если вы проводите с окаменелостями 24 часа в сутки, то в конце концов вас начинают постоянно мучить два вопроса: что и почему?».

Таз Люси задал ему пищу для размышлений. Около года ушло на его реконструкцию. Закончив ее, Лавджой увидел, что получилось нечто необычное: пропорции и форма таза нуждались в объяснении, так как не соответствовали прежним теориям относительно строения таза, прямо-хождения и развития детенышей.

Согласно общепринятому предста-

Как обычно, Лавджой подошел к решению этой проблемы, задавшись вопросом относительно механических функций, в данном случае: каковы были соотношения между тазом и мышцами, приводившими в движение нижние конечности? Для начала он изучил таз шимпанзе и отметил, что подвздошные кости (большие уплощенные кости, примыкающие с обеих сторон к нижнему отделу позвоночника, к которым прикрепляются мышцы, управляющие движениями бедра) расположены так, как это должно быть при четвероногом, а не двуногом способе передвижения. Шимпанзе может иногда выпрямиться и пройти в таком положении короткое расстояние. Однако обезьяна быстро устает, потому что мышцы, которые идут от ноги к крыльям таза, расположены не совсем так, как было бы нужно при этом типе локомоции. Чтобы эти мышцы лучше работали, подвздошная кость должна выступать не вбок, как у шимпанзе, а вперед, составляя таким образом относительно большую долю тазового пояса. Тогда мышцы станут короче и будут действовать под более выгодным углом.

Посмотрев на таз Люси, вы сразу увидите, что крылья подвздошной кости повернуты у нее именно так, как следовало бы ожидать, если бы расположение мышц было лучше приспособлено для прямохождения.

Но ничто не дается так просто. Измените форму или положение одной

Короче говоря, Люси демонстрирует первый из двух шагов, которые должны быть сделаны в процессе эволюции от обезьяны к человеку. Ее таз изменился настолько, что она могла стать двуногим существом. Но второй шаг — дальнейшая эволюция таза, которая повзолила бы рожать детенышей с большой головой, — был еще впереди.

Лавджою не удалось пока хорошо объяснить строение кисти и всей руки Люси. По сравнению с человеческими руки у нее довольно длинные. Лавджой вновь задается вопросом: для чего Люси были нужны эти длинные руки? Обезьянам длинные и сильные верхние конечности необходимы для того, чтобы взбираться на деревья. Но эволюционная стратегия превратила Люси в двуногое существо. Приходилось ли ей залезать на деревья? И если да, то как часто? Логично предположить, что не так уж редко, поскольку нужно было спасаться от хищников и добывать пищу. Но как объяснить тогда строение ее кисти? Люси должна была бы иметь длинные пальцы, как у человекообразных обезьян. Однако они у нее довольно короткие. Кроме того, хотя большой палец у Люси, как и у людей, мог полностью противопоставляться остальным, мышцы, прикреплявшиеся у его основания, были, по-видимому, невелики. Это значит, что пальцы, уже способные, вероятно, к точным хватательным движе-





Сравнение черепа и таза шимпанзе (слева) и афарского австралопитека (справа) подтверждает, что последний похож на существо с телом человека и головой человекообразной обезьяны. У шимпанзе надбровные дуги сильно выступают, свод черепа низкий, мозг невелик, лицо прогнатное. У A. afarensis череп в основном такой же (хотя есть одно очень важное отличие — зубы человеческого типа). Однако ниже шеи скелеты разительно несходны: у шимпанзе таз четвероногой обезьяны, у A. afarensis — почти как у современного человека.


ниям, не обладали достаточной силой. Подобный вывод прямо противоположен тому, что прежде думали ученые. Преобладало мнение, что вначале развивался силовой захват, а уж потом, в качестве последней адаптации вполне развитой человеческой кисти, добавилась точность движений. Лавджой признает, что для окончательного решения проблемы, возможно, понадобятся годы.

Один из наиболее серьезных пробелов в хадарской коллекции костей — отсутствие целого черепа Australopithecus afarensis, который мог бы соперничать с зинджем, черепом 1470 или «миссис Плез». Каждая из этих находок в свое время произвела сенсацию в силу своей новизны и относительной сохранности. Осенью 1979 года Тим Уайт решил восполнить этот пробел. Он попытался сложить череп Australopithecus afarensis из имевшихся в хадарской коллекции фрагментов. Эта работа оказалась чрезвычайно трудной и длительной.

Первоочередная задача состояла в том, чтобы «починить» череп, который был расплющен, разломан на множество фрагментов, а затем сцементирован вкраплениями горного хрусталя в необычную форму. Тим и Билл вынимали обломки кусок за куском (всего 107), очищали от породы, а затем снова складывали из них череп, на этот раз правильной формы. Для этого потребовался месяц непрерывной работы. Они снова и снова переделывали реконструкцию, пока Тим наконец не удовлетворился ею. Затем был изготовлен гипсовый муляж. Так была создана основа реконструкции, к которой в дальнейшем добавлялись другие фрагменты.

Затем они превратили половину нижней челюсти в целую челюсть. Для этого отливали и вырезали недостающие зубы и кусочки кости, создавая зеркальное подобие по образцу уже имеющихся.

Когда нижняя челюсть была закончена, ее включили в генеральную реконструкцию, так как эта кость сочленяется прямо с черепом. Когда череп и челюсти были соединены, определилось точное положение нижних зубов. После этого можно было добавить лицевой фрагмент, найденный Майком Бушем, разместив его так, чтобы немногие оставшиеся в нем верхние зубы заняли надлежащее положение над нижними.

Хотя прямого перехода между лицевыми костями и фрагментами черепа не было из-за отсутствия лба, Тим Уайт счел возможным восстановить верхнюю часть лица, определив величину, форму и расположение глаз по фрагменту нижнего края глазницы, к счастью сохранившегося у «странного» черепа.

Когда все встало на свои места,

Реконструкция Тима, одна из самых добросовестных и трудоемких среди всех когда-либо выполненных в палеоантропологии, была продемонстрирована коллегам в один из декабрьских дней. Все поражались, как Тиму удалось создать ее, — ведь они не видели отдельных этапов работы. Тим удалился из лаборатории и все последние недели трудился на самодельном столе в моем подвале. Здесь с красными от усталости глазами, в перепачканной гипсом одежде он вновь и вновь то добавлял, то соскабливал излишки гипса на реконструкции, пока в конце концов не был удовлетворен результатом. Наконец, он принес ее в лабораторию и развернул. Он показал коллегам все находки, которые использовал, объяснил все способы подгонки частей, к которым ему пришлось прибегнуть. Для него это был момент наивысшего удовлетворения: месяцы работы привели к созданию необычно выглядевшего черепа, почти целого, за исключением небольшого фрагмента скуловой кости, которую еще нужно было восстановить.

На другой день утром он пришел в лабораторию, чтобы заняться этим делом, на мгновенье повернулся спиной — и гипсовая реконструкция скатилась со стола, разбившись от удара на множество осколков.

Тим был этим так удручен, что какое-то время не был даже в состоянии подобрать обломки, не говоря о том, чтобы попытаться соединить их. В конце концов он позвонил мне, и я примчался в лабораторию. Вместе мы мрачно смотрели на разбросанные по полу фрагменты и гипсовые крошки, из которых, казалось, уже ничего нельзя было воссоздать.

— Ты еще раз восстановишь реконструкцию, — сказал я.

— Нет, нет. Я не смогу.

Я напомнил ему о Томасе Карлейле, который завершил труд своей жизни, книгу «Французская революция», а служанка по ошибке бросила всю рукопись в огонь.

— К черту Карлейля, — сказал Тим и захлопнул дверь в комнату, где отливались муляжи. Я остался снаружи.

Через некоторое время он принялся подбирать лучше сохранившиеся осколки, а к вечеру начал составлять их вместе. В конце концов он восстановил всю реконструкцию.

Кто же это в целом — гоминид? Да, потому что он передвигался на двух ногах. Но это был переходный тип со многими загадочными чертами. Прояснить их сможет лишь последующее десятилетие лабораторных исследований, которые уже начаты.

— Нужно быть терпеливыми, — говорит Лавджой. — Иногда нельзя получить прямого ответа. Приходится искать косвенные пути, быть может, применить новый метод, о котором еще никто даже и не думал.

Методы исследования, несомненно, будут совершенствоваться, и помощь будет приходить с неожиданной стороны. Датировка с помощью радиоактивных элементов — этот абсолютно непредвиденный луч света, озаривший 60-е и 70-е годы, — была побочным продуктом атомных исследований, которые велись на протяжении тридцати предшествующих лет. Сейчас можно ожидать, что вскоре этот метод станет более надежным и область его применения расширится. Сегодня во многих местонахождениях ископаемых остатков найдены образцы вулканических пород, которые годились бы для датировки, если бы не были сильно изменены и загрязнены. Много лет специалисты по датированию мечтали найти способ их очистки и использования. Этим занялся и Боб Уолтер — коллега Джеймса Аронсона, применявший метод следов распада. Уолтер обнаружил, что каждый вулкан оставляет свой «автограф» в виде определенной комбинации элементов, которые сплавляются в его лаве при определенной температуре и определенном давлении во время извержения, не говоря уже о том, что в районе каждого вулкана состав находящихся в недрах земли пород своеобразен. Поэтому нет двух абсолютно сходных вулканов, каждый оставляет свои «отпечатки пальцев». Уолтер работает над методом иден-

Если ему удастся освоить этот метод, то он сможет очищать образцы, отбраковывая «плохие» зерна. Это даст огромные преимущества. В Хадаре можно будет точно определить возраст таких сильно загрязненных туфов, как ВКТ-1 и ВКТ-3, — в дополнение к бесценным датировкам, полученным для слоя ВКТ-2, единственного, который можно использовать в настоящее время.

Одна из трудностей со знаменитым туфом KBS в районе озера Туркана заключается в том, что он не только сильно загрязнен, но и расположен не там, где найдены ископаемые остатки. Поэтому, помимо сомнений в точности его датировки, возникает дополнительная проблема — вычислить путем сопоставления стратиграфических данных возраст находок, собранных на расстоянии 30 километров от места залегания этого туфа. Между тем в ряде мест близ озера Туркана имеются следы других вулканических событий различной древности. Если их возраст можно будет определить, крайне запутанная геология этого района станет более ясной.

Подобно тому как «калий-аргоновый аппарат» и масс-спектрометр неожиданно упростили проблему датировки, другой прибор обещает рассказать о том, что ели гоминиды и как двигались их челюсти. Это сканирующий электронный микроскоп. Подобно всякому микроскопу, он дает сильное увеличение, при желании — в несколько тысяч раз. Но его главное достоинство состоит в том, что он обеспечивает поразительную глубину поля зрения. Обычно, когда смотрят через какой-либо сверхмощный увеличитель, видят только один слой, тонкий, как лезвие бритвы. Если микроскоп фокусируют на кожу инфузории-туфельки, то реснички, которые торчат из нее,

питались плодами.

Эта новость вызвала удивление. Об австралопитеках было известно, что они проводили много времени в саванне, на земле, а не на деревьях, ходили на двух ногах. Все это позволяло предполагать, что они были всеядными. Конечно, они питались плодами и, без сомнения, в достаточ-


ном количестве, особенно в сезон плодоношения. Но они, вероятно, поедали также много ягод, семян, корней, клубней и наряду с этим пережевывали немало грязи и песка. Если их рацион составляли в первую очередь плоды, как предполагает изучавший их зубы Уокер, то наши представления об австралопитековых и их эволюционном пути неверны.

Второе, более позднее и более основательное исследование зубов го-минид с помощью сканирующего электронного микроскопа было предпринято Элом Райаном, докторантом Мичиганского университета. В исследовании Райана была использована более обширная контрольная группа, чем в работе Уокера. Он изучил большое количество зубов индейцев, добытых в результате раскопок погребальных курганов на Среднем Западе США. Затем он изучил зубы современных эскимосов. В обеих группах он обнаружил следы микроповреждений, сколов небольших кусочков эмали, что было результатом обычной практики представителей этих народов: они использовали челюсти как тиски, зажимая предметы при плетении корзин, разрезании шкур, завязывании узлов, обработке кусков дерева или кости. Сегодня эскимосы пользуются своими зубами так, что это может повергнуть в ужас любого дантиста, — открывают ими канистры с бензином и закручивают болты. Все это служит причиной микросколов.

Затем Райан занялся изучением зубов человекообразных обезьян. Он обнаружил, что шимпанзе благодаря своей фруктовой диете имеют гладко отполированные резцы, а гориллы — нет. Гориллы живут на земле и питаются грубой растительной пищей. К тому же они протаскивают через зубы грубые стебли, снимая с них наружный слой. Из-за песчинок, прилипших к растению, а также из-за абразивного действия содержащегося в растительных клетках кремния





на жевательных поверхностях передних зубов появляются легко различимые щербинки и царапины. Даже направление царапин представляет интерес: они идут с внутренней стороны зуба к наружной, ослабевая, как хвост кометы. Зубы гориллы не так отполированы, как у шимпанзе. Гориллы едят меньше плодов, в их рационе слишком много грубой пищи.

Третья форма стертости возникает при измельчении небольших твердых предметов, таких как семена. В результате происходит постепенное обнажение дентина и образование в нем углублений, поскольку дентин мягче, чем эмаль. Человек, у которого дентин обнажен и сильно стерт, может ощутить языком небольшие щербинки на жевательном крае резцов.

Выделив типы изношенности зубов у различных антропоидов и человека, Райан затем исследовал с помощью сканирующего электронного микроскопа зубы Australopithecus afarensis и обнаружил на них все три типа повреждений: микросколы, ямки и царапины. По его мнению, эти ранние гоминиды не питались исключительно плодами, а были всеядными, на что указывали также другие исследования и косвенные соображения.

Райан хотел углубить свой анализ и попытаться определить составные части сложного рациона австралопитековых. Он уже усовершенствовал прибор, с помощью которого можно установить связь между размерами частиц твердой пищи и величиной царапин на зубах. Этот прибор позволил также показать, что различные способы функционирования зубов — перетирание пищи, откусывание, соскабливание верхнего слоя и т.д. — приводят к разному характеру их износа. Если удастся достаточно точно определить размеры кремневых частиц, которые содержатся в различных растениях, то можно будет судить о происхождении микроскопических царапин различной величины на зубах. Райан предполагает

Когда узнаешь о людях, подобных Элу Райану и Бобу Уолтеру, начинаешь понимать: палеоантропология делает только первые шаги. Я не могу себе даже представить, что будут делать в науке нынешние школьники, когда они вырастут. Методы и достижения будущей науки кажутся нам столь же непредсказуемыми, как для Дарвина то, что сегодня привычно для нас. Места хватит всем: и любителям лабораторных исследований, таким как Райан и Уолтер, и энтузиастам полевой работы, как я. В особенности экспедиционным работникам. Те две «черные дыры», о которых я говорил раньше, требуют к себе внимания. Я уверен, что исследования в Афаре могут пролить на них свет.

Черные дыры получили свое название от гипотетических небесных тел, недоступных для обычных методов астрономических наблюдений. Астрономы предполагают, что черная дыра представляет собой массу вещества, до такой степени сжатого, что ее сверхмощная гравитация не позволяет лучам света выйти наружу. Это как бы Земля, упакованная в чемодан. Эти выводы носят теоретический характер, поскольку черные дыры нельзя непосредственно наблюдать. Отсюда и метафора для палеоантропологии : завеса незнания так прочно закрывает определенные





участки прошлого, что они абсолютно темны для нас.

Одна «черная дыра», о которой практически нет ископаемых свидетельств, — это период между тремя и двумя миллионами лет. В Восточной Африке найдено несколько окаменелостей массивных австралопитеков возрастом чуть больше двух миллионов лет и несколько крайне спорных фрагментов из Омо и других мест, относящихся, по-видимому, к грацильному типу. В Южной Африке также найдены грацильные формы, которым приписывают древность около 2,5 млн. лет, но эта цифра требует уточнения. В остальном эта дыра действительно черная. В ней начисто отсутствуют следы существования Homo, если не считать каменных орудий, обнаруженных Элен Рош и Харрисом. Исходя из предположения, что нарождающийся Homo изготовлял каменные орудия, а австралопитеки — нет, любые костные остатки гоминид, сопутствующие древнейшим найденным орудиям, следует считать костями древнейшего известного Homo.

Будет ли это существо, стоящее на грани между животным и человеком, больше похоже на Н. habilis или А. afarensis? Это вопрос, на который я очень хотел бы ответить.

И другой вопрос: что находится по ту сторону Люси, за пределами 3,5 млн. лет?

Тот, кто хотел бы это знать, попадает в другую «черную дыру». Если первая дыра глубокая и темная, то вторая в три или четыре раза глубже и абсолютно беспросветна. Она простирается за пределы отложений Хадара и Летоли примерно на шесть миллионов лет, устремляясь прямо в миоцен. Исследователь, идущий вспять по тропе развития гоминид, впервые встречается здесь с существами, которые уже не гоминиды. Где-то в этой второй дыре находятся формы, слишком примитивные для классификации в связи с вопросом о наших предках. Это окаменелости,


которые начинают встречаться на дальнем конце «черной дыры» около 9-10 миллионов лет назад. Они принадлежат человекообразным обезьянам.

В промежутке, в самой «дыре», почти ничего нет. От всего огромного периода в шесть миллионов лет в Восточной Африке и Эфиопии сохранились только три фрагмента, предположительно относящиеся к гоминидам: плечевая кость из Канапои (немного больше 4 млн. лет), обломок челюсти с единственным моляром из Лотагама (5,5 млн. лет) и еще один моляр из Лукейно (6 млн. лет). Эти три окаменелости так фрагментарны, так ветхи, так затеряны в пустыне времени, что не могут ничего сказать о себе, кроме того, что подсказывает логика: в этот период в Восточной Африке развивался какой-то переходный вид от человекообразной обезьяны к гоминиду. Когда и каким образом это происходило, так же неясно, как неясны и сами эти окаменелости.

На уровне 9-10 миллионов лет на дальнем конце «черной дыры» снова появляются ископаемые свидетельства: ученым удалось найти в нескольких местах продуктивные слои такого возраста. Там они обнаружили человекообразных обезьян, несколько их типов. Будучи примитивными, они не соответствуют ныне живущим формам, но обладают признаками, как бы предвосхищающими современных антропоидов, хотя связь эта не настолько ясна, чтобы можно было сказать, какая именно из древних обезьян была предком орангутана, гориллы или шимпанзе. Одна из них — рамапитек — имеет зубы, как будто уже намекающие на эволюцию в сторону гоминид. Здесь мы встречаем первые признаки того загадочного увеличения моляров с утолщением их эмали, которое в конце концов достигает почти гротескной формы у поздних массивных австралопитеков.

Очевидно, что рамапитек и пара

Работу Пилбима затрудняют плохая сохранность ископаемых остатков, их относительная редкость и нечеткая датировка. Они поступают с трех континентов и разбросаны во времени в пределах около 10 миллионов лет. Почти целое столетие собирали их специалисты и любители. Снабженные противоречивыми названиями, эти окаменелости осели в хранилищах дюжины музеев и были практически забыты. Другой йельский антрополог, Элвин Саймонс (ныне он работает в Университете Дюка), потратил немало сил, чтобы извлечь их оттуда. Он установил, что по меньшей мере две находки, фигурировавшие под различными названиями, можно отнести к роду Ramapithecus. Таким образом, в его распоряжении оказались сносные образцы как верхней, так и нижней челюстей и соответствующих зубов. В реконструкции Саймонса рамапитек отличался не только пресловутыми крупными молярами с толстым слоем эмали, но также небольшими клыками и гоминидоподобной дугообразной формой нёба. Не известно, ходил ли он прямо и каков был его череп. Подобно многим другим миоценовым человекообразным обезьянам, рамапитек представлен только остатками челюстей и зубами.

Если, как утверждает Оуэн Лавджой, чтобы знать окаменелости, надо жить среди них, то лучший пример


тому — Дэвид Пилбим. Двадцать с лишним лет он поглощен изучением небольшой коллекции давно исчезнувших предков человекообразных обезьян. Пытаясь понять их, он изменяет свои прежние взгляды по мере того, как растет это понимание. В 1978 году с трибуны того самого Нобелевского симпозиума, на котором я впервые публично заявил об афарском австралопитеке, Пилбим прочел длинный и интересный доклад об антропоидах миоцена. Просто удивительно, сколько ценной информации он умудрился извлечь из этих древних фрагментов. Он крайне осторожный человек и все время подстраховывает свои выводы оговорками, что они могут оказаться ошибочными. Но он все-таки нарисовал картину, которая выглядит примерно так, как мы сейчас опишем.

Миоценовые человекообразные обезьяны появляются около 20 миллионов лет назад. Одна из древнейших форм — Dryopithecus africanus¹ — была найдена Луисом Лики на берегу озера Виктория. Другие подобные дриопитеку существа появились позднее, их находят в интервале от 18-17 до 9 миллионов лет. Они различались по форме и размерам тела и были широко распространены в Африке, Центральной и Южной Европе и Азии. Подобно всем человекообразным обезьянам, они обитали в лесах, и их ареал совпадал с зоной великих тропических лесов, которые опоясывали Землю в начале миоцена. Пилбим объединил несколько форм в одно семейство и назвал его «дриопитециды» по самому известному представителю группы.

Судя по общему впечатлению, эти существа несколько напоминали шимпанзе в крупных и мелких вариантах. Но это не были шимпанзе — они отличались по многим важным особенностям. Пилбим считает, что


' Ее другое название — Proconsul, по кличке обезьяны Консул, жившей в Лондонском зоопарке. — Прим. перев.





ранние дриопитециды на самом деле были ближе к низшим обезьянам, чем к современным антропоидам. И все-таки не следует отвергать предположения, что они были предками современных человекообразных обезьян. Некоторые из них даже как бы предвосхищают орангов, другие — горилл, третьи — шимпанзе. Но доказать это невозможно. Ископаемые остатки дриопитеков исчезают 8 или 9 миллионов лет назад. Промежуточные типы между ними и современными антропоидами неизвестны. После 8 миллионов лет нигде не найдено окаменевших костей человекообразных обезьян. Одной из причин этого могла быть малочисленность самих обезьян. В миоцене площадь тропических лесов стала сокращаться, вслед за тем сократилось и количество дриопитековых. Может быть, попав в далеко не идеальные условия среды, они стали испытывать неблагоприятные последствия предельно выраженной К-стратегии. Но, конечно, более важная причина, объясняющая редкость находок костных остатков лесных жителей — будь то обезьяны или кто-нибудь другой, — состоит в том, что они плохо сохраняются в тропических лесах. Слишком кислая почва вместе с бактериями «съедает» кости еще до того, как они начинают фоссилизироваться.

Во всяком случае, современные гориллы, орангутаны и шимпанзе возникают как будто ниоткуда. Сегодня они с нами, но вчерашнего дня у них нет, если не считать отдаленных черт сходства, намечающихся у дриопитековых. Пилбим полагает, что связь существует, он отразил это в составленной им схеме (с. 270), но счел нужным оставить в ней большой разрыв и не сделал попытки связать какого-либо конкретного представителя дриопитековых с тем или иным из ныне живущих антропоидов. Он ограничился выводом, что дриопитециды — это примитивные антропоиды, обладающие рядом общих черт, которые отделяют их от второй

В чем же состоит различие? Оно очень простое, но необычайно важное. За исключением премоляров, имеющих сходство с обезьяньими, остальные зубы рамапитековых имеют своеобразное, уже не обезьяноподобное строение: крупные, покрытые толстым слоем эмали моляры, небольшие клыки. Они предвосхищают гоминид. Дриопитеки с зубами обезьяньего типа — предвестники современных антропоидов.

Так просто и в то же время так сложно. Двадцать лет исследований и перетасовок привели к созданию обманчиво простой схемы. Существенно в ней то, как Пилбим расположил различные типы, распределив их по горизонтали в соответствии со степенью близости к человекообразным обезьянам или к гоминидам. Так, существо, названное Limnopithecus, заняло в его схеме крайнее левое положение, так как это наиболее обезьяноподобная из всех миоценовых форм, a Ramapithecus благодаря наибольшему сходству с гоминидами оказался на правом краю — он явно претендует на роль нашего предка.

Главное, о чем говорит нам схема Пилбима, — это то, что разделение человекообразных обезьян на две группы произошло намного ранее 10 миллионов лет. Из-за скудости ископаемых остатков это казалось не столь очевидным, пока Пилбим не свел воедино материал, относящийся к разным регионам, пока он не отправился в Пакистан (где находится ряд наиболее продуктивных слоев с остатками рамапитеков) и не увеличил там свою коллекцию, пока не нашел несколько ископаемых костей еще одного представителя рамапитековых — Sivapithecus — и не счел нужным на основании особенностей зубной системы поместить его в

Если не считать этого главного разделения на две группы и размещения их на «обезьяноподобном» и «человекоподобном» полюсах горизонтальной шкалы, Пилбим, по его собственному признанию, еще плохо представляет себе эволюционные отношения. Он не знает, как были связаны различные формы внутри групп и могли ли одни перейти в другие, хотя последнее кажется ему сомнительным. Он считает ситуацию с миоценовыми антропоидами невероятно сложной и уверен, что со временем будут найдены еще новые их представители. Родословное древо, построенное Пилбимом, отражает

На самом деле это своего рода упрощение. Схема показывает, что какая-то одна группа существ делала что-то в чащобах тропического леса, а миллионы лет спустя в тех же лесах появились современные человекообразные обезьяны. Другая группа занималась чем-то иным — по-видимому, вырабатывала ряд приспособлений к жизни в условиях редеющего леса, а затем в еще более открытой саванне, осваивая новую среду обитания с новыми источниками пищи, новыми возможностями, новыми опасностями.

Известно, что миоценовые леса начали исчезать около 15 миллионов лет назад. Положение рамапитековых на схеме Пилбима в виде не-





сколько выделяющейся подгруппы указывает на то, что они, вероятно, успели сделать заметный эволюционный шаг по пути адаптации к изменяющимся условиям: 14 миллионов лет назад они жили уже на земле, а не на деревьях, на открытой местности, ели разнообразную пищу, пережевывая ее специально приспособленными для этого зубами.

Были ли рамапитеки предками го-минид? При взгляде на родословное древо Пилбима мы увидим, что сам автор в этом не очень уверен: он помещает гоминид не прямо над рама-питецидами, а гораздо правее их. При этом ширина разделяющего обе группы разрыва отражает сомнения в существовании прямых связей между ними; она означает также, что в промежутке может быть некое пока еще не найденное существо.

Даже размещение Ramapithecus на крайнем правом фланге группы не столь бесспорно. Поиски, проведенные недавно Пилбимом на плато Потвар в Пакистане, дали больше окаменелостей сивапитека, чем всех других представителей семейства. Пилбим начал внимательнее присматриваться к этому существу, чтобы проверить, не является ли оно столь же достойным претендентом, как и рамапитек.

Еще один миоценовый антропоид, очень интересующий Пилбима, хотя и не как возможный предок гоминид, — это Gigantopithecus. Он был гораздо крупнее остальных. По размерам он походил на самку гориллы, но моляры у него были еще больше, гораздо больше. Откуда появилась эта обезьяна? Куда исчезла? Подобно многим другим, она прячется в тени, как ни с кем не связанный бесплотный призрак. Все, что пока уда-

Из всех миоценовых антропоидов лучше всего представлен окаменело-стями сивапитек — на сегодняшний день найдено более 60 костных фрагментов; как обычно, это в основном челюсти и зубы. Но Пилбим недавно выкопал кости нижней конечности, стопы, фаланги пальцев и осколки черепа, соответствующие крупному, среднему и мелкому типам. Крупный тип — это, очевидно, гигантопитек. Средний — сивапитек. По словам Пилбима, это обезьяна величиной с шимпанзе, но по сравнению с последним она, вероятно, проводила больше времени на земле.

О представителе мелкого типа — ра-мапитеке — сего дня тоже известно намного больше, чем прежде. Новые находки челюстей подтвердили и уточнили реконструкцию, предложенную Саймонсом, хотя информативных посткраниальных остатков все еще очень мало. Пилбим так описывает это животное:

«Ramapithecus — очень небольшое существо, величиной с собаку средних размеров, весом 12-15 кг. Насколько сейчас можно судить, это было не двуногое, а проворное четвероногое животное, быть может одинаково





приспособленное к жизни как на земле, так и на деревьях... Я думаю, что оно легко и часто взбиралось на деревья, чтобы поспать, отдохнуть, поиграть, пообщаться с сородичами, укрыться от врагов и даже покормиться там. Однако рамапитек использовал и открытые пространства — лесные поляны или опушку леса. Здесь он собирал грубую растительную пищу, а иногда, возможно, ловил небольшую добычу. Передвигаясь по земле, он, наверное, нередко вставал на задние ноги, как это делают небольшие современные обезьяны, особенно если ему нужно было что-то перенести... Я полагаю, что [своеобразие зубов] можно рассматривать как приспособление к новым, более грубым видам растительной пищи. Орудиями рамапитек пользовался, вероятно, не больше, чем шимпанзе.

Это существо не похоже ни на одно из тех, что живут сейчас, жили до него или после. Если это не древнейший гоминид, то скорее всего нечто сходное с ним. Став полностью пря-моходящим, он легко мог превратиться в первого австралопитека».

Наш предок? Может быть.

Наибольшая трудность работы в Пакистане связана с плохой сохранностью ископаемых остатков. Они до крайности фрагментарны. Меня все время не покидает чувство, что в Афаре можно найти лучшие окаменелости — в более древних отложениях, чем те, с которыми мы до сих пор имели дело, в слоях, которые сформировались 7 миллионов лет назад и могли бы связать наши находки с миоценовыми антропоидами Пилбима.

Я знаю, каковы условия фоссили-зации костей в Хадаре, и поэтому не могу не верить, что стоит только найти продуктивные слои такой древности, и нас будут ждать фантастические находки. Я часто думаю, как выглядел бы коленный сустав древностью в 7 миллионов лет и какие чувства испытал бы, увидев его, Оуэн Лавджой. Представьте себе, что мы наткнемся на нечто подобное Люси, но старше ее на 4 миллиона лет. Будет ли это гоминид или обезьяна? Будет ли это существо прямоходящим? Такие вопросы могут оказаться очень трудными, и решение их зависит от того, как будут интерпретированы существа, стоящие на грани


между обезьянами и гоминидами. Меня угнетало, что из-за политической ситуации в Эфиопии мы в течение трех лет не могли вернуться в страну и попытаться ответить на эти вопросы. Я без конца думал об окаменелостях, которые за эти три года могли обнажиться на склонах в долине реки Аваш. Может быть, они уже смыты дождевыми потоками, растоптаны в пыль скотом и перемешаны с гравием на территории в сотню квадратных миль. После 1976 года я часто думал об этом, хотя и гнал от себя эти мысли.

Письмо Мориса Тайеба, которое я получил летом 1979 года, вернуло меня к жизни. Морис сообщал, что перспективы вновь приехать в Эфиопию стали более реальными. Он поддерживал связь с некоторыми людьми в министерстве. Казалось, что мы могли бы вернуться — хотя бы только в Аддис-Абебу для обсуждения возможностей полевой работы в будущем сезоне. Не сообщу ли я, в какое время мне будет удобно присоединиться к нему?

Я ответил: в любое. Предположив, что за таким визитом последует полевой сезон, я тут же начал его планировать, обдумывая, кого из людей я хотел бы взять с собой и каковы будут наши первоочередные задачи.

Неотложного внимания требовал участок 333. Провести раскопки в верхней части холма, чтобы тем или иным образом установить, сохранились ли в глубине другие окаменелости, — эта задача была одной из самых важных.

Столь же необходимы были геологические изыскания в том месте, где Джек Харрис и Элен Рош нашли каменные орудия. Если эти орудия действительно древнейшие в мире, то для определения их возраста нужно получить хорошую точку отсчета. Важно поработать внутри «черной дыры» — в промежутке между 3,5 и 2 миллионами лет. Хорошие ископаемые остатки гоминид, найденные в этом временном интервале, могли





бы или подтвердить, или опровергнуть наши с Уайтом теоретические построения относительно поздне-плиоценовых и раннеплейстоценовых гоминид.

И наконец, была еще другая «черная дыра» — та, которая тянулась за пределы Хадара на 6 миллионов лет назад, в миоцен. Морис заверил меня, что в отдаленных районах Афара найдутся отложения возрастом от 4 до 7 миллионов лет. Выбирать среди столь заманчивых возможностей будет совсем не просто. Наверное, придется заняться чем-то во всех этих областях.

3 января 1980 года я вылетел в Париж. Со мной была тщательно запакованная полная коллекция находок из Хадара, предназначенная для передачи эфиопским властям.

В Париже ко мне присоединился Морис Тайеб, и вместе с ним мы полетели в Аддис-Абебу. Здесь нас встретил наш старый друг экспедитор Ричард Уилдинг с представителями министерства культуры Эфиопии. Присутствие в аэропорту эфиопов было необычным явлением и показалось мне хорошим знаком. Последующие несколько дней мы провели, совещаясь с учеными, прилетевшими из других стран: английским археологом Десмондом Кларком, Джеком Харрисом — специалистом по каменным орудиям из Новой Зеландии, Раймондой Бонфий — коллегой Тайеба и специалистом по ископаемой пыльце, Биллом Синглто-ном, который несколько лет назад работал в другом районе Афара.

В результате мы разработали письменные предложения по поводу будущих палеоантропологических и археологических исследований в Эфиопии. Они были представлены властям на совещании, которое начиналось для нас весьма напряженно, так как мы понимали, что вся будущность полевых работ в Афаре может зависеть от ответа на этот документ.

Наше беспокойство быстро улег-

Следующие дни ушли на то, чтобы собрать запасы продовольствия, проверить оборудование для лагеря, с 1977 года хранившееся на складе, смонтировать два способных двигаться лендровера из нескольких поломанных. В конце концов все было сделано и как-то к вечеру небольшая экспедиция, состоявшая всего из двух машин, с пыхтением выбралась из Аддис-Абебы и начала долгий спуск к востоку из центральных высокогорных районов — тот путь, о котором я столько раз думал, сомневаясь, доведется ли мне его когда-нибудь еще раз повторить. Со мной были Тайеб, французский геолог Жан-Жак Тьерселен, Раймонда Бонфий, Боб Уолтер и представитель эфиопского

Когда наши лендроверы загромыхали дальше, температура стала ползти вверх, воздух становился все суше, пейзаж — все пустыннее и мрачнее. Следуя указаниям Селати, караван спускался из одного душного ущелья в другое, затем вновь карабкался вверх и медленно полз к Бодо по бескрайнему миру разрушенных скал и пыли. За два дня я вдоволь наглотался этой пыли и едва сдерживал нетерпение.

В конце концов мы нашли Бодо. Уже при первом осмотре стало ясно, что этот район среднеплейстоценовых отложений необычайно богат остатками млекопитающих и ашельскими каменными орудиями древностью от 0,5 до 1,5 млн. лет. Мы не нашли новых костных фрагментов человека из Бодо, но зато тщательно нанесли на карту местность и наметили, где в конце 1980 года нужно будет провести интенсивные исследования.

В этот момент вышел из строя один из наших лендроверов. Морис отправился в другом автомобиле на отдаленную плантацию, надеясь найти там лишний карданный вал. Он таки нашел его, но вал оказался немногим лучше нашего. Когда Морис вернулся, было решено, что наши лендроверы не годятся для дальнего путешествия по этим холмам, напоминающим лунный пейзаж, в глубь района, где находятся отложения древностью от четырех до семи миллионов лет. Вместо этого караван отправился в Хадар.

На этот раз мы не ставили палаток


и ограничились койками с натянутыми над ними противомоскитными сетками. Я расположился у обрыва, где некогда был наш лагерь, и в сумерках совершил небольшую прогулку к участку № 200, где были найдены лучшие из верхних челюстей афарского австралопитека. И я наконец в полной мере ощутил то, что сильнее всего воздействует на городского человека в пустыне: мертвую тишину. Я вновь наблюдал гряду горных вершин, очертания которых на фоне западного неба были настолько знакомыми, что вызывали пронзительную боль узнавания. Цвет их менялся от бледно-лилового до черного. Потом я вернулся в лагерь, пообедал жареной козлятиной и заснул под едва слышные крики совы, доносившиеся снизу по течению реки.

На следующее утро в лагере появилась шеренга из восьми мрачного вида мужчин, вооруженных автоматами. При виде их в моем сердце шевельнулась тревога. Селати, у которого тоже было оружие, начал как бы ненароком, но достаточно поспешно доставать его. Люди приблизились и, к моему глубокому облегчению, опустились на землю и стали беседовать. Мы угостили их чаем и хлебом. После двадцатиминутного разговора выяснилось, что это патрульный отряд, охранявший территорию от преступных элементов из враждебного племени исса. Мы узнали также, что Мухаммед Гоффра, под покровительством которого экспедиция работала в 1976 году, все еще жил неподалеку и был готов оказать нам поддержку. Его начальник Хабиб — маленький человек с железным лицом, вождь афаров, с которым Тайеб и я когда-то вели переговоры, по-прежнему контролировал весь район и был рад нашему возвращению.

Последовали две недели интенсивной работы. По ее размерам и времени, проведенному в поле, я оцениваю нашу экспедицию как самую эффек-





тивную и продуктивную (если не брать в расчет ископаемых находок) из всех, в которых я когда-либо участвовал. Состав группы теперь сократился: в нее входили Тайеб, Уолтер, Тьерселен и я, а также Кабете с двумя помощниками — афарами. Маленький, но бесподобный коллектив. Каждый человек знал, что ему делать, и посвящал этому весь день. По вечерам мы собирались для долгих междисциплинарных дискуссий. Из трех моих коллег Тьерселен был единственным, кого я знал не очень хорошо, но в течение этих двух недель он произвел на меня исключительное впечатление. Тьерселен был неутомимым работником, блестящим геологом, на редкость надежным товарищем. Он внес существенный вклад в ту работу, которой занимались Тайеб и Уолтер. Во время наших вечерних дискуссий мы пришли к выводу, что Хадар за это время почти совсем не изменился. Очевидно, дождей было мало и вымывания новых ископаемых остатков почти не происходило. Поэтому трехлетнее отсутствие не стоило нам больших потерь. Действительно, здесь все так мало изменилось, что я, осматривая эту безлюдную местность, нашел отпечатки моих собственных ботинок, оставленные в песке несколько лет назад, и увидел выцветшую коробку из-под сигарет, которую сам мог когда-то выбросить.

Мы обследовали участок 333. С верхнего обрыва обрушилось вниз довольно много песчаника. Он был разбросан в виде крупных глыб и более мелких кусков по всему склону, который мы два года назад основательно прочистили в поисках ископаемых остатков. В результате обвала и перемещения породы новых костей не появилось. Мы восприняли это с чувством облегчения: значит, гравий в тот раз был просеян на совесть, а планируемые раскопки слоя с окаменелостями в верхней части холма можно будет возобновить в тех

Мы вновь посетили то место в районе Гоны, где Рош и Харрис нашли каменные орудия. Здесь Тайеба, Тьерселена и Уолтера ждал геологический сюрприз. Когда два года назад Харрис и я наспех проводили здесь раскопки, мы подумали, что возраст орудий был 2,5 млн. лет, но наши выводы основывались лишь на предварительных стратиграфических наблюдениях. Не будучи геологами, мы не могли подтвердить свои предположения.

Когда на это место прибыли геологи, им пришлось столкнуться с трудностью, хорошо им знакомой, — отсутствием корреляций. Слои в Гоне не имели никакой связи со стратиграфической колонкой Хадара.

— Как вы собираетесь увязать все это? — спросил я в тот вечер Уолтера.

— Там есть два хорошо заметных слоя крупной гальки. Мы должны просто проследить их ход — возможно, они с чем-нибудь соединятся.

На следующей неделе Уолтеру и Тьерселену пришлось немало побродить. Они обнаружили древнюю заливную равнину и нашли орудия там, где некогда был слой ила и песка. Затем они установили связь между этой равниной и слоями галек и начали прослеживать ход этих слоев по направлению к Хадару. Потратив неделю на фальстарты, они, наконец, нашли связующее звено, а кроме того — как вознаграждение за труды — собрали коллекцию вулканических образцов из слоев туфа, которые охватывали с двух сторон галечные слои.

Сегодня Уолтер вполне уверен в том, что орудиям 2,5 млн. лет и что они древнейшие в мире — возможная ошибка составляет от 50 до 100 тысяч лет. Он сможет уменьшить эту ошибку, когда определит возраст образцов, полученных из туфов Гоны. Один из них — AST-11, по-видимому,


1 Artifact site tuff (англ.) — туф с места находки орудий. — Прим. перев.





прямо коррелирует с туфом ВКТ-2 из Хадара, древность которого они с Аронсоном уже определили.

То, что в их распоряжении оказался второй туф, ценно в нескольких отношениях. Он не только послужит для проверки возраста первого, но и поможет расшифровать древность отложений на более обширной территории Хадара. Старый туф ВКТ-2 можно уподобить линейке, которую накладывают на кусок обоев в одном конце большой комнаты, а туф AST-1 — линейке в другом конце. Соотнеся их друг с другом, можно наклеить обои таким образом, что концы всех кусков будут на одном уровне. Именно это и сделал Уолтер в Гоне. Обоями для него был слой галек, а комнатой район Гона-Хадар. Главным практическим результатом нашей экспедиции я считаю то, что хорошие датировки распространились и на территории, где их прежде не было.

И не только это: новые образцы Уолтера должны быть первосортными. Он теперь владеет таким методом электронного микрозондирования, который позволяет ему, сфокусировавшись на крошечном участке в минеральном образце — практически одном кристалле, — сделать его химический анализ, не разрушая весь образец. Таким образом он может распознать чужеродные включения и избавиться от них, прежде чем они скажутся на результатах тестов.

Боб Уолтер начал также восстанавливать общую картину вулканической истории Хадара. Теперь он думает, что в этом районе было не меньше десятка вулканов, создававших отложения туфа, причем некоторые из них действовали по нескольку раз. У каждого вулкана и каждого извержения — своя специфика. По мере сбора и анализа образцов вулканических пород Боб начнет создавать своего рода каталог вулканизма, в котором он сможет находить место для каждого нового образца. В конце концов это позво-

Менее важным для палеоантропологии, но весьма неожиданным для геологов оказалось то, что афарская равнина — бывшее дно озера — лежала в прошлом, возможно, на тысячу метров выше, чем сегодня. Раймонда Бонфий, которая проводит анализы ископаемой пыльцы, убеждена, что изучаемые ею пыльцевые зерна принадлежат высокогорным растениям. Это подтверждает и Жан-Жак Йегер, французский специалист по грызунам; по его мнению, ископаемые остатки крыс и мышей говорят о том же. Чем это было обусловлено, Тайеб не знает. Но, поскольку речь идет об Афаре и поскольку это явление, несомненно, каким-то образом связано с более глобальной проблемой перемещения континентальных плит (специальность Тайеба), он думает, что здесь есть шансы внести некоторый вклад в общую теорию тектонических плит. Однако сначала необходимо подтвердить геологическими данными выводы Бонфий и Йегера. Для этого нужно будет сравнить отложения Афарской равнины со сходными породами, залегающими в отдаленных горных районах, — грандиозная и безумно трудная задача.

Наша группа находилась в поле уже две недели. Мы закончили работу и были готовы к отъезду, хотя уезжать нам очень не хотелось: жалко было разрушать коллектив, который работал так гармонично и продуктивно.

— Нам надо убираться отсюда, — сказал я.

— Ну, хотя бы еще один денечек, — взмолился кто-то.

Но нам не удалось воспользоваться еще одним денечком. В тот же день в лагерь прибыли пять афаров, которые вели себя как-то нервозно. Среди них был наш покровитель Мухаммед Гоффра. Он тоже нервничал. На закате он заметил кого-то на той стороне реки, окликнул его, но, не по-

— Кто это был? — спросили мы.

— Должно быть, разведчик из племени исса. Если так, то это очень плохо для нас, ведь они обычно передвигаются отрядами человек по тридцать, а то и больше.

Мы собрались на совещание. В это время уже стемнело, на небе вспыхивали зарницы. Потом начался дождь. Он предопределил наше решение. Мы не хотели оказаться в ловушке в одном из оврагов, если дело дойдет до внезапного наводнения. Поэтому мы, как могли, запаковали в темноте вещи и, хотя дождь начал ослабевать, к одиннадцати часам двинулись в путь. Проехав около двух часов и добравшись до безопасного плато, мы легли спать. На следующий день мы были в Аддис-Абебе.

29 января мы с Тайебом пришли в Национальный музей. Здесь во время искусно организованной церемонии, сопровождавшейся официальными речами, мы передали всю коллекцию ископаемых находок хадарских гоми-нид — более 350 бесценных костей — хранителю музея Маммо Тессема.

Я отдавал себе отчет в том, как много значил этот символический акт для будущего палеоантропологии в Эфиопии. Но в момент передачи наших сокровищ я ощущал ужасное чувство утраты. В течение пяти лет Люси была моей собственностью. Самая прекрасная, самая целостная, самая необычная ископаемая находка гоминид в мире, она все это время покоилась в сейфе моего кабинета. Я писал о ней статьи, выступал по телевидению, говорил речи, с гордостью показывал ее ученым всего мира. Именно она, я знал это, вывела меня из полной безвестности к ослепительной славе. Наконец, ее кости, да и все те, что я сейчас передавал, позволили мне выдвинуть новую интерпретацию эволюции гоминид. Находясь в музее и слушая речи

Но это длилось недолго. Дверь, которую приоткрыли для нас эфиопы, была теперь широко распахнута. Перспектива вернуться в Эфиопию со всей нашей командой этой осенью казалась слишком заманчивой. Я хорошо знал, что нам надо делать и кто это будет делать. Я возьму в Хадар Тима Уайта и Джерри Экка, а также Кабете, который будет готовить для нас пищу. Мы займемся только одним делом — поиском ископаемых остатков гоминид и ничем больше. Я попытаюсь привлечь кого-нибудь из кенийцев, которые так прекрасно работали с Ричардом и Мэри Лики (Ричард любезно предложил мне это несколько лет назад, и теперь я воспользуюсь его предложением). Камоя Кимеу, например, готов ехать с нами. После того как он увидел Люси, он сказал мне: «Если уж вы нашли такое сокровище, вообразите, что смогу найти я!».

Теперь, когда средний Аваш вновь стал нашим владением, Десмонд Кларк и те, кого он привезет с собой, начнут проводить там раскопки. Особую ценность имеет то, что в этой долине был найден Homo erectus. Хотя он был распространен по всей Евразии и Африке и был на пару миллионов лет моложе находок из Хадара, его анатомия не так хорошо изучена, как анатомия хадарских гоминид. То там, то здесь находили неплохие черепа Homo erectus, множество его зубов, но почти ничего больше.

То, что мы знаем о Homo erectus, в основном касается его культуры. Были тщательно изучены его пещерные стоянки. Кларк Хоуэлл провел классическое исследование стоянки охотников на слонов в Испании. Мы знаем, чем питался Homo erectus; знаем, что он готовил пищу на огне и

Мы предполагаем, что именно от него. Но нам хотелось бы доказать это. Мы мечтаем о том, чтобы найти хорошие ископаемые остатки Homo erectus, которые отражали бы длительный период его существования в одном месте. Нам хотелось бы найти их в местах обитания этого человека, чтобы понять, что он делал все это время. Нам бы хотелось также уточнить датировки. Средний плейстоцен в Африке очень плохо датирован, но в среднем течении Аваша имеются туфы, которые позволят внести нужные коррективы. Десмонд Кларк и Джек Харрис будут работать в районе среднего Аваша, пока мы будем в Хадаре. Я с нетерпением жду итогов их работы, потому что Homo erectus — очень интересный и странный персонаж.

Как можно объяснить предполагаемый внезапный скачок от Homo habilis к Homo erectus? Был ли этот переход действительно таким быстрым? И почему он произошел? Может быть, он был связан с развитием новой и лучшей орудийной культуры? И если это так, то когда и почему возникла эта новая культура?

Кроме того, есть еще более интересный вопрос: почему эта культура и человек, ее создавший, почти не менялись на протяжении следующего миллиона лет. Совершенно ясно, что Homo erectus в этот период практически не эволюционировал. А потом — новый скачок: 200 тысяч лет назад произошел второй технологический взрыв, и в результате возник Homo sapiens. Средний Аваш привлекает к себе внимание потому, что может дать ответ на оба этих вопроса.

Между тем геологи — Тайеб, Тьер-


селен и Уолтер — займутся тайнами второй «черной дыры» — отложениями в Афаре древностью от четырех до семи миллионов лет. Они находятся к западу от реки Аваш, в полутора сотнях километров от Хадара. Мы с Тимом тоже поедем туда, поработав месяца полтора в Хадаре. К тому времени Тайеб и его коллеги должны хорошо освоить геологию местности и отметить слои, богатые окаменелостями. То, что мы в них найдем, может перевернуть все наши представления — ведь науке до сих пор не известно, когда и как произошел переход от человекообразной обезьяны к гоминиду. Это все еще остается важнейшим из нерешенных вопросов палеоантропологии. Брешь между нами и обезьянами стала в последние годы сужаться, но она далеко не исчезла. Люси существенно продвинула нас вперед. Она доказывает тот удивительный факт, что пря-мохождению не меньше четырех миллионов лет. У нее этот признак уже полностью развит, и мы не знаем, сколько времени он существовал до того и как быстро формировался. Кажется, стоит только углубиться в прошлое еще на один шаг, и мы увидим, как он исчезает в четвероногом существе — человекообразной обезьяне.

Точно так же и хадарские челюсти находятся на той грани, где навсегда исчезают человеческие свойства. Если бы Дэвид Пилбим нашел одну из них в миоценовых отложениях без сопутствующих длинных костей, он наверняка сказал бы, что они принадлежат обезьяне. Кажется, что Australopithecus afarensis с трудом протискивается в дверь, ведущую к гоминидам. Но какой вердикт будет вынесен стопе древностью в 6 миллионов лет или тазу — в 7 миллионов? Эти вопросы мучают меня, и я буду продолжать работать, пока не отвечу на них.

Афар содержит ключ к их решению, я в этом уверен. Кости, которые будут здесь найдены, сделают Эфиопию мировым центром по изучению





ископаемых остатков гоминид. По ним можно будет воссоздать всю историю эволюции человека. Мы найдем какую-то промежуточную форму между рамапитековыми обезьянами и Люси на уровне 6 миллионов лет. Затем идет сама Люси — в интервале между 4 и 3 миллионами. Затем будут поздние типы A. afarensis, одни с уклоном в сторону Homo, другие — в сторону A. africanus. И наконец, Homo erectus.

— Осталось только найти самую

— А ты в этом сомневаешься? Неужели ты хоть на миг сомневаешься в этом?

— Я всегда сомневаюсь.

— Спорю на бутылку вина, которую мне должен Ричард Лики, что они там. Они должны там быть. И если они существуют, мы их обязательно найдем!

Основой для моей графической работы послужила реконструкция черепа и челюсти Australopithecus afarensis (предположительно — взрослого самца), собранная д-ром Тимом Уайтом из Калифорнийского университета в Беркли (с. 261). Хотя с левой стороны сохранилось больше оригинальных костных фрагментов, многие из них были нечеткими, деформированными, так или иначе не соответствующими прежним очертаниям. В то же время аналогичные участки на правой стороне черепа в процессе реконструкции были несколько улучшены и поэтому больше подходили для моих целей.

Рисунки черепа были сделаны с проекции 35-миллиметрового слайда, снятого с помощью длиннофокусного объектива во избежание перспективного искажения. Проекция и рисунки сориентированы во франкфуртской горизонтали (ФГ), которая представляет собой прямую линию, соединяющую порион (стандартная точка на черепе чуть выше наружного слухового прохода) с самой нижней точкой края глазницы (обычно левой, но в данном случае правой). Это положение считается нормальным для головы человека, но я подозреваю, что для плохо сбалансированной головы А. afarensis ФГ на самом деле была несколько наклонена вниз от позвоночного столба. Но ФГ служит стандартным методом ориентации, и я придерживаюсь ее. В любом случае угол наклона не мог быть слишком большим.

Я особенно тщательно нарисовал шейные


позвонки, чтобы дать представление о возможной длине шеи и приближенно воспроизвести угол между шеей и головой. В качестве общей модели были использованы шейные позвонки современного человека. Из-за плохо сбалансированной головы, вероятно, возникла необходимость в дополнительном длинном контрфорсе. Поэтому я удлинил остистые отростки, сделав их гораздо больше, чем у современного человека. Другие элементы скелета, такие как плечевой пояс, плечевая кость, угол первого ребра, приблизительный угол грудины и пр., тоже смоделированы по образцу современного человека, у которого все эти признаки, конечно, сильно варьируют.

Хрящевая (сагиттальная) носовая перегородка показана на рисунке в ее самой выступающей проекции как основа для реконструкции профиля спинки носа.

Последовательное восстановление формы головы в профиль начинается с наружной жевательной мускулатуры. Обратите внимание на то, что сквозь как бы просвечивающую большую жевательную мышцу (m. masseter) можно видеть прикрепление височной мышцы на верхне — переднем крае венечного отростка нижней челюсти. (Эта часть черепа — единственная во всей реконструкции Уайта — вызывает у меня сомнения. У большинства черепов гоминид или понгид пространство между передним краем венечного отростка нижней челюсти и задней поверхностью скулового отростка верхней челюсти относительно невелико. Если его уменьшить и в этом черепе, то вся верхняя часть лица более круто наклонится назад по отношению к носовому отделу, что выразится в усилении альвеолярного прогна-

Размеры и форма рта определялись следующим образом: сомкнутые губы обычно располагаются чуть ниже линии верхних резцов, а углы рта у большинства человекообразных обезьян — не дальше третьего верхнего премоляра или, как в нашем случае, задней стороны клыков.

Глазное яблоко предположительно разместилось на жировой подушке; его размеры и относительное выступание из орбитальной щели будут определены в ходе дальнейшей послойной реконструкции.

Мощное приспособление, которое поддерживает несбалансированную голову в сагиттальной плоскости, — это выйная связка. Именно поэтому остистые отростки шейных позвонков на первом рисунке были изображены более длинными, чем у современного человека. Крайний пример удлиненных остистых отростков можно наблюдать у самцов гориллы или орангутана.

Подъязычная кость и хрящи гортани (а также трахея) показаны для того, чтобы дать представление о толщине горла впереди шейных позвонков. Если это расстояние окажется слишком большим, придется сделать некоторые изменения в пропорциях: в угле позвоночного столба по отношению к черепу, ориентации ФГ, относительном выступании первого ребра — в какой-то мере во всех этих признаках.


Стр. 263, вверху, в

Дальнейшее развитие предыдущего рисунка. Здесь добавлена поверхностная мускулатура и часть мимической мускулатуры. Последняя служит в известной степени как бы критерием при определении расположения и размеров отдельных элементов лица, хотя сами эти мышцы, находящиеся в коже в разных слоях ткани, сильно варьируют. Задние порции чехловидной платизмы (широкая подкожная мышца шеи) не показаны здесь, так как иначе были бы закрыты лежащие под нею детали рельефа шеи и околоушные железы (причудливой формы образование на поверхности жевательной мышцы). Нижние, самые толстые части околоушных желез почти заполняют промежуток между мясистой срединной порцией грудинно-ключично-соско-вой мышцы шеи и углом нижней челюсти.

Так как мой субъект — самец, соски расположены на грудной мышце между 4-м и 5-м ребрами.

Хотя, шаг за шагом создавая реконструкцию, заранее предвидишь ее, окончательный вариант каждый раз поражает своей неожиданностью.

Так как мой австралопитек — экваториальное животное, обитавшее в открытой солнцу саванне, у него почти наверняка была темная кожа (возможно, она еще только начинала темнеть). Обволошенность обычно считают примитивной чертой. Поскольку это существо было очень древним, большинство из тех, с кем я советовался, решили, что по одной этой причине древние африканские гоминиды были волосатыми.

Правда, один из ученых придерживается иного мнения.

После окончания работы над рисунками ав-стралопитековых для книги Кларка Хоуэлла «Древний человек» в 1964 году мне довелось встретиться в Смитсоновском институте с профессором-антропологом Джозефом Уэй-нером, работавшим тогда в Оксфордском университете, — специалистом по вопросам адаптации организма к условиям среды. Уэйнер возражал против волосатых изображений трансваальских австралопитеков и убедительно объяснял мне, почему исчезновение волос на теле было бы адекватным приспособлением к тому образу жизни, который вели эти существа. Его аргументы произвели на меня большое впечатление. Позже я просмотрел ряд его работ по биологии человека. Некоторые из его доводов выглядят весьма убедительно и подкреплены солидным фактическим материалом.

Как мне помнится, Уэйнер считает исчезновение волос важной преадаптацией к гоминизации. У подвижного двуногого существа, бегающего по тропической саванне, волосяной покров должен был уменьшиться, чтобы обеспечить достаточную теплоотдачу. Поредевшая шерсть пропускала больше ультрафиолетовых лучей, под влиянием которых в коже образовывалось больше меланина и она приобретала темный цвет. К сожалению, темная кожа поглощает больше тепла, что в свою очередь стимулирует две тенденции: дальнейшую редукцию волосяного покрова и развитие более эффективных потовых желез. Я не могу вспомнить, почему, по мнению Уэйнера,

Если предположить (как это делаю я), что Уэйнер в целом прав, то ключевым моментом при реконструкции будет вопрос, когда исчезают волосы у человеческого предка. Поскольку он был столь древним и во многих отношениях крайне примитивным, я думаю, можно с уверенностью предположить, что он не был еще вполне приспособленным и в отношении волосяного покрова тоже представлял собой промежуточную форму. Вот почему я изобразил его темнокожим и волосатым. Но волосы на теле растут редко, чтобы способствовать отдаче тепла.

Я думаю, что у такого примитивного обво-лошенного примата волосы на лице у самца как половой признак были развиты очень слабо. Если самцы были социальными существами, то внутривидовые сигналы устрашения определялись больше поведением, чем обво-лошенностью. По мнению некоторых, рост бороды, волос в подмышечных впадинах и на лобке начинает играть роль социального сигнала лишь при уменьшении общей обволошенности. Вот почему я не стал рисовать большой бороды и свел до минимума волосы на верхней губе, чтобы они не скрывали рельефа передней части лица. Я думаю, что у самок A. afarensis, таких как Люси, лицо было менее волосатым, чем у самцов, в связи с уже начавшейся тенденцией к половому диморфизму в росте волос на лице. Художник, изобразивший самку этого вида почти безбородой только для того, чтобы читатель — неспециалист легче воспринял ее как существо женского пола, может считать, что поступил правильно.

Волосы на голове, вероятно, были более густыми. Они предохраняли от перегрева и солнечной радиации. Эта тенденция сохранилась до наших дней. Текстура волос в основном воспроизведена по модели современных австралоидов.

Стр. 264, вверху слева

Вид черепа спереди. Здесь можно было бы в основном повторить сказанное по поводу первого из этих рисунков.

Воссоздавая облик существа во фронтальной плоскости, я не счел обязательным полностью повторить средний этап, поэтому здесь получилось сочетание второго и третьего этапов, представленных на стр. 263. Однако здесь лучше видны четко прорисованные контуры орбит, носового отверстия и другие детали строения носа на фоне поверхностной мимической мускулатуры.

Здесь видны небольшие флексорные складки над носом и более глубокие — на верхней губе. Наружная складка эпикантуса была, вероятно, более выражена и закруглена (а не свисала, что характерно для возрастных изменений), чтобы обеспечить тень глазу. Упомянутые выше морщинки на носу могли быть выражены еще сильнее, но это придало бы липу более обезьянье выражение (Адольф Шульц полагал, что человекообразные обезьяны имеют более глубокие борозды на лице из-за недостаточного слоя подкожного жира). Хотя кожа этих существ была «выдублена» солнцем и высушена ветрами, сомнительно, чтобы кто-нибудь из них доживал до такого возраста, когда мог бы выглядеть пожилым по нынешним стандартам.

Поскольку существенные элементы посткраниального скелета уже были с достаточной тщательностью нарисованы в боковой и фронтальной нормах, здесь я почувствовал себя вправе дать их более вольное изображение. На основе этого рисунка была сделана реконструкция бюста с поворотом в три четверти. Хотя кажется, будто коракоидный отросток с обеих сторон касается головки плечевой кости, это не входило в мои намерения.

Повторять всю процедуру восстановления облика в этой норме, на мой взгляд, не нужно. Это окончательный итог, резюме всех предыдущих рисунков.

Мы искренне благодарим Временный военно-административный совет Социалистической Эфиопии за разрешение и поощрение исследований в Афаре, а также министерство культуры и спорта — за оказанную поддержку;

The National Science Foundation, the L.S.B. Leakey Foundation, the National Geographic Society, Gordon Getty, Mr. и Mrs. Willard Brown — за помощь в финансировании и оснащении экспедиций;

Robert и Martha Caldwell, Richard и Libby Wilding, Gerry и Nellie Decker — за помощь, размещение и бесчисленные услуги в Аддис-Абебе.

Мы признательны Nelson Bryant и Augustus Ben David за предоставление фактического материала, а также следующим лицам за помощь в подготовке иллюстраций: John Aicher, David Brill, Bobbie Brown, Eric Delson, Gerry Eck, Bruce Frumker, John Gurche, Peter Jones, Anson Laufer, Paul Leser, C. Owen Lovejoy, Jay Matternes, David Pilbeam, John Reader, Larry Rubins, Mary Griswold Smith, Hank Wesselman, Tim White, Rob Wood и в особенности Luba Dmytryk и Steve Misencik за мастерское выполнение рисунков окаменелостей и графиков соответственно.

В Кливленде нашей главной опорой были ассистенты Bruce Latimer и Bill Kimbell, а также директор Кливлендского музея д-р Harold Mahan, с пониманием относившийся к нашей работе и всегда готовый пойти на уступки. Административный помощник Doris Andreoli с неизменным мастерством и доброжелательством выполняла всю черновую работу, a Sara Kraber множество раз вкусно кормила нас.

Мы благодарны James Aronson, Bob Walter и С. Owen Lovejoy за ценные замечания по отдельным частям рукописи. Tim White прочитал всю работу целиком и высказал много важных замечаний по поводу ее научного содержания и структуры.

D.C.J. М.А.Е.