Марк Уральский Камни из глубины вод

Марк Уральский

Камни из глубины вод

ОСОБЕННОСТИ ПОДВОДНОЙ КАМНЕДОБЫВАЮЩЕЙ ТЕХНОЛОГИИ

И то, и другое в определенной степени относится к автору романа «Камни из глубины вод», в начале девяностых годов, теперь уже прошлого века, переместившемуся из Москвы, с повсеместно лопавшимся в ней пузырями земли, в готический Кёльн, по улицам которого, если верить Нине Садур, бродят заколдованные средневековые принцы и принцессы.

Из Кёльна начала нового тысячелетия большое не только видится на расстоянье, но и просветляется — для пытливого взгляда, конечно. Сквозь толщу летейских вод Марк Уральский углядел, по его мнению самое лучшее и интересное — камни, что лежали на дне «общества развитого социализма», — те самые, что торжественно объявляются нынче «нашим культурным достоянием». Речь идет о художниках-нонконформистах, которые вкупе с литературным андеграундом 60-х — 80-х годов — образуют самое яркое и значительное в духовном отношении явление русской культуры второй половины ХХ столетия. Впрочем, именно духовную основу этого явления мы, восприемники Великого Прошлого, выражаясь по-сталински брутально, просрали. Ибо глыба российской неподцензурной духовности, которую всем миром — то весело, во хмелю, то надсадно, матерясь и постанывая с похмелья — катили «гении» андеграунда на российский Олимп, низринулась вниз, и с высоты Воробьевых гор нынче смотрится не то чтобы совсем уж на территории громадной лужниковской ярмарки, но явно неподалеку от оной.

Однако это уже комментарий на злобу дня, к Марку Уральскому прямого отношения не имеющий.

Что же касается романа «Камни из глубины вод», то здесь все построено на пересечении зрительских ракурсов и проекций во времени и пространстве, на вспоминание-прочувствование-осмысление тех событий, которые были да сплыли, и тех людей, которые их зачинали, вних участвовали и которых уж нет. Собственно, это энциклопедия подвод-ной добывающей технологии, со всеми ее особенностями. Или же попытка выступить в данном всеобъемлющем жанре.

Со страниц романа нисходят к нам живые, здоровые, полные творческих амбиций «гении» андеграунда: кумир московских панков Василий Яковлевич Ситников, «Васька-Фонарщик» или попросту «Васька» — создатель независимой Академии Художеств и подпольного арт-базара, Евгений Леонидович Кропивницкий — «патриарх андеграунда», он же «дед», его сын «абстрактивист», — как тогда говорили, Лев Кропивницкий, одним из первых в стране начавший писать абстрактные или нефигуративные, — как сейчас говорят, картины. И Генрих Сапгир, и Игорь Холин, и Василий Ситников, и щуплый мамонт русского авангарда Алексей Крученых, и «смогист» Леонид Губанов, и Анатолий Зверев, и Александр Харитонов, и Венедикт Ерофеев, и Владимир Яковлев. Все они — особо почитаемые «музейные экспонаты», но на страницах романа живут в полной мере: не только творят «прекрасное и вечное», но и хитрят, озорничают, а то и безобразничают. Есть там и ныне здравствующие. В колоритном образе Савелия Демухина, без труда распознается фигура «заслуженного нонконформиста СССР» Владимира Николаевича Немухина. Рядом с ним выступает Всевлод Некрасов, на тот момент еще не ушедший в глухую оборону, и не развращенный еще искусами эмиграции, перестройки и политбеспросвета Эдуард Лимонов, и молодой Оскар Рабин в уютной московской «хрущебе» — еще не в Париже, но уже и не в бараке, и массовик-затейник Анатолий Брусиловский («Брусок»), и многие другие, забытые и незабвенные.

Следует отметить, что при всей документальности и реальности персонажей, — это не вполне нон-фикшн. И даже — далеко не вполне. Присутствие в романе авторского про извола позволяет решить важнейшую задачу, стоящую перед каждым уважающим себя художником, — продуцирование такой правды искусства, которая заткнула бы за пояс правду жизни. При этом между этими двумя правдами нет никакого антагонизма. Ска жем, непросто поверить в то, что Василий Яковлевич Ситников прыгал, как белка, с балко на на балкон на уровне девятого этажа. Но если бы кто-то и решился на столь от-чаянный аттракцион, то это был бы именно он, а не Анатолий Зверев и уж тем более не Евгений Леонидович Кропивницкий.

Вполне понятно, что многими «оперсонаженными» людьми такая художественная игра будет воспринята в штыки. А кое-кто, возможно, попытается внушить автору — и не только вербально, — что он неправ. Что же, всяк автор, вторгающийся в область реального быта, имеет определенный шанс быть битым.

Что же касается формы сопряжения друг с другом «Камней», бережно извлеченных Марком Уральским из глубины вод, то она отчетливо постмодернистская. Автор сложил мозаичное полотно из цитат, реплик, историй, элементов собственной биографии, которое столь же динамично, как и ныне забытая детская игрушка, называющаяся калейдоскопом. Поворачивай потихоньку трубочку, посматривай в глазок и изумляйся великолепным узорам, являемым тебе Ее Величеством Случайностью. Вот так ее милостями к нам возвраща ется память, и мы становимся очевидцами чудного времени, которое нынче величают «эпо хой второго русского авангарда».

Владимир Тучков

ГЛАВА 1. СОСУДЫ

Герма „Пастырь“

Иосиф Бродский „Песня невинности, она же –

опыта“.
Мы прилично сидим, вечеряем за круглым столом, под разлапистой елью. Угощение выставлено обильное: золотистый куриный бульон, жареный картофель, посыпанный темно-коричневыми бусинками сви­ных шкварок, желтобрюхие бочковые огурцы, толстомясая, отливающая серебром с чернью, селедка, радующий своим многоцветием салат „оливье“ и в добавок ко всему этому ве-ликолепию розоватый, в мясных прожилках шпик, крепко подмороженный, а затем наструганный тонкими просвечивающими пластинками.

Мой сосед по даче, Валерий Николаевич, физик-ядерщик и по совместительству философ, настроил себя на возвышенный лад. По всему видно было, что собирается он нынче сполна насладиться уникальными результатами нашего с ним похода в близлежащий поселок Ратово, где благодаря счастливому стечению обстоятельств места и действия приобрели мы вчера три бутылки водки.

Наравне с продуктами питания водка считалась тогда дефицитом. Продавалась она не иначе как одна бутылка в руки, причем ни количество рук, ни объем посуды не оговаривались. Оттого счет велся исключительно на головы. Одна достаточно умудренная жизненным опытом голова за свою кровную наличность могла приобрести одну бутылку популярного алкогольного напитка, и не более того. Нам, однако же, повезло — по случаю, в котором Валерий Николаевич усматривал промысел Божий, приобрели мы аж целых три бутылки, причем нестандартного розлива — по 0,75 литра.

Дело обстояло таким образом. Под вечер, когда жара спала, посетила нас с Валерием Николаевичем одновременно счастливая идея: ознакомиться с ситуацией по части спиртного в поселке Ратово. По слухам, распространяемым знатоками, в винном магазине неподалеку от озера происходили всяческие чудеса. Авось, и нам повезет, сопричастимся.

— Делая что-либо бесполезное, следует ограничиться самым необходимым, — сказал Валерий Николаевич, — потому ничего лишнего с собой не берем: ни жен, ни пустой посуды.

И пошли мы, солнцем палимы, прихватив с собой имевшуюся у нас денежную наличность, кожаную сумку и здоровенного кота Пусю, который отличался степенностью, рассудительностью, за общим столом восседал на собственном стуле и вдобавок ко всему был приучен ходить на поводке.

Шли мы сосновым лесом по широкой, теплой, хорошо утоптанной хвойной тропе, цепко схваченной с обеих сторон зарослями малины.

Худая золотистая белка неожиданно выпрыгнула из леса, уселась в солнечном пятне на дороге и уставилась на нас выпученными черными глазенками. Пуся рванулся было к ней, но затем остановился и тоже сел, выказывая тем самым, что такое выдержка и самообладание, когда самого тебя ведут на поводке.

Рассмотрев нас как следует, белка прищелкнула и рванулась в кусты, Пуся, не совладав с со-бой, за ней, а мы — за Пусей.

Раздвинув густые ветки, увидел я покинутое птичье гнездо. На дне его коричневела обросшая паутиной корка из сопревшей хвои, а в ней, поблескивая гранями, одиноко стоял пустой стакан. Пуся с интересом обнюхал гнездо, затем стакан и, исполнившись отвращения, брезгливо зашевелил усами.

— Что, брат, не нравится? — спросил Валерий Николаевич, — понятное дело, пустой сосуд. Однако же каждый сосуд придает форму тому, что его наполняет, как тело для души. Чует мое сердце, что этот сосуд — знак надежды.

А знаешь ли ты, что на языке Каббалы человек есть сосуд, „кли“, всегда стремящийся к заполнению Божественным светом? При абсолютном заполнении „кли“, что, понятное дело, невозможно, возникает состояние сопричастности с Творцом, т. е. максимального наслаждения. При „недоливе“ же человека мучают чувства горечи, раскаяния и стыда. Чтобы сократить бесконечное удаление от Творца, „кли“ накладывает запрет на удовлетворение своих желаний. Суть запрета состоит в том, что одушевленное создание, желая получить свет от Творца, само, без понуждения, отказывается от получения этого света, скрываясь от него за завесой. Свет же все равно стремиться войти в „кли“, ибо такова его сущность — услаждать. Но теперь, когда запрет преодолен, наслаждение многократно возрастает.

Откинув назад массивную голову, Валерий Николаевич начал декламировать нараспев: „И даже мертвое или кажущееся таким не должно ли прозреть связью с бесконечным в эти дни?“

Со стороны казалось, что он впал в транс. Дымчатые зрачки его расширились, приобрели такой же зеленоватый, как и у Пуси, оттенок и остекленели.

Однако же через минуту он вновь вернулся на суровую стезю отечественного практицизма, демонстрируя, что какой бы возвышенной, т. е. оторванной от так называемой реальной действительности ни была мысль, в конечном итоге она все равно принадлежит миру действия.

— Ну что же мы тут застряли? Надо дальше идти да побыстрей. Давай, Пуся, поднимайся.

Пуся встал, потянулся, затем выгнул спину и, прищурившись, оценивающим взглядом оглядел нас с ног до головы. Чувствовалось, что к словам Валерия Николаевича относится он скептически. Конечно же, он пойдет с нами дальше, ибо мы вполне разумные особи, хотя и люди, однако насчет практицизма имеется у него своя, не менее оригинальная точка зрения.
Розоватая поверхность Ратовского озера, подернутая серебристой рябью, была на редкость тиха и пустынна: ни скрипа уключин тебе, ни кокетливого женского визга, ни лихого мужского гогота, ни гордых лебедей, ни задумчивых рыбаков... В большом парке над озером, который мы прошли насквозь, гуляющих тоже не наблюдалось. И только у винного магазина толпился народ — по преимуществу хмурые особи мужского пола, человек эдак тридцать. И мы встали в хвосте очереди, выстроившейся перед закрытыми дверьми магазина.

— Все на этом свете можно представить себе как водоворот случайностей, — сказал Валерий Николаевич, с тоской разглядывая очередь. — Ты крутишься в нем и считаешь, что это и есть реальный мир. Но когда удается выпрыгнуть из повседневной суеты, когда сознание поднимается над точкой зрения индивидуального эго, приходит понимание, что в повседневном истиной реальности нет. Как сказал Будда, когда пришел конец его уединения у Дерева Бодхи: „Я преодолел обусловленность, чтобы обрести свободу от предопределенности“.

При последних словах Валерия Николаевича гражданин в ши­рокополой соломенной шляпе, стоящий чуть впереди и казавшийся полностью погруженным в собственные мысли, повернулся к нам, выказывая явное желание завязать разговор.

— Знатный котик у вас однако, — уважительно сказал он, — и надо же, на поводке ходит, что твоя собака! Сразу видно, что интеллигент. Может, еще и потребляет? 

— Нет, воздерживается, комплекция ему не позволяет, — ответил Валерий Николаевич, оглядываясь на Пусю, который всем своим видом демонстрировал принципиально отрицательное отношение к происходящему вокруг действу.

— Это правильно, — согласился гражданин в шляпе, — уж больно в „ней“ калорий много, а если еще и с закуской, то совсем беда. Потому „кушать“ надо меньше, нас к этому партия и правительство все время призывают. Да что толку, упрям уж больно народ. Особенно доказательный пример дает опыт сельского хозяйства. Все хотят там с ног на голову поставить. А самое главное из виду упускают: каждый севооборот, будет ли он многопольный или простой, основан на отношениях метабиоза между злаками.

И он строго, со значением посмотрел на Валерия Николаевича, давая тем самым понять, что распознал в нем человека культурного.

— Вот при Хозяине-то все по иному было. Он за качеством, ой как следил, не то что нынешнее начальство. Мне отец покойный так рассказывал: „Царя последнего, Николашку, народ попер, мол, потому, что он во время войны с Германцами продавать «ее» запретил, а товарищ Сталин, тот, наоборот, разрешил, и при том нужной крепости“. Сейчас об этом не любят писать, но среди большевиков, тоже ренегаты имелись — Рыков, например. Начали они при нэпе народ гадостью всякой травить, „рыковка“ называлась. Крестьянство особенно пострадало, даже пьяные бунты были. Но когда тов. Сталин самолично за это дело взялся, их всех разоблачили, а сам уклон тот зловредный на корню ликвидировали. Заодно и с нэпом покончили и стали повсеместно развивать колхозный строй, чтобы рабочему человеку жилось вольготней. Балоболы разные любят колхозы ругать, а вы посмотрите на наших-то окрестных куркулей. На молодом луке да редиске тысячи делают! А мы, рабочие, что можем? — с одной только голой зарплаты сильно не разбежишься. Из-за ревизионистских тенденций, что в нашем обществе процветают, по иной спирали социалистическое развитие пошло: крестьянство богатеет, а городской пролетариат, на котором вся советская власть держится, нищает. Вот какие дела у нас творятся! Рабочий человек же, если всмотреться внима-тельно, он как сосуд — пока не наполнится до краев горем, терпит, а когда совсем захлестнет, с отчаяния на все горазд. И сейчас, куда не кинь, все не по правде идет, игнорируют русским мужиком, как хотят!

Он хотел еще что-то добавить, но затем решил сделать паузу, чтобы понять каково наше отношение к услышанному.

— М-да, недаром мудрые люди советуют: „Отдались от дурного соседа, не связывайся с нечестивым и не отчаивайся при бедствии“, — вздохнув, сказал Валерий Николаевич и, нагнувшись, почесал Пусю за ушами.

Гражданин в соломенной шляпе тотчас же придал своему бугристому лицу строгое выраже-ние и, заметил, стараясь, как бы подвести черту под разговор:

— Нынче все больше про перегибы норовят говорить. Перегибы, верно, встречались, однако хорошего, героического было куда больше. — Тут он увлекся и начал ораторствовать: — Единым духом страна жила, авторитетные люди начальствовали и всенародным уважением пользовались. А все потому, что тов. Сталин, как личность, пример показывал. Огромных масштабов был человек! Жил скромно, как все, день и ночь в трудах, врагов в страхе держал, честных людей поощрял, войну выиграл... И за все это ему в сердцах людских вечная память!

Затем, почувствовав, видимо, что в восторгах своих перехватил через край, гражданин решил сменить тему.

— Ого, как ваш кот важно смотрит, словно понимает чего, ну вылитый наш профессор. — Сказал он, обращаясь к Валерию Николаевичу. — Вы бы прибрали его, а то сейчас как попрут слонами, мать родную и ту вмиг затопчут. Вы посмотрите-ка, народ уже в нормальную очередь сбивается.

Валерий Николаевич раскрыл сумку и, не говоря ни слова, быстро посадил в нее Пусю. Кот пережил это перемещение с завидным достоинством. подтверждая тем самым, что е сли разум избавляется от иллюзорных страстей и пре­ходящих ценностей, сознание освобождается для постижения ценностей истинных.

Двери магазина раскрылись, кто-то крикнул: „Заходи, не суетясь!“, и очередь нервно задвигалась.

Набились мы в магазин, сколько влезло. И хотя все понимали, что раз уж запустили, значит товар будет, люди нервничали. Один гражданин с пустой авоськой в руке начал декломировать голосом, исполненным некоторого чревовещательского подвывания:

— Силен же будет русский народ, очень даже силен! 

Мы с Валерием Николаевичем огляделись, но ничего подтверждающего это заявление в предельно уплотненном пространстве винного магазина не углядели, скорее наоборот. Но гражданин с авоськой продолжал восторженно улыбаться, свободной рукой тыча куда-то в сторону от себя. Проследив за направлением тычка, сообразил я, что причиной его бьющей через край национальной гордости является моя скромная персона. И лишь потому, что стою я одетый в шорты, босой, и вдобавок еще, конечно, при бороде.

Вообще-то в поселке Ратово мужские шорты не любили и к особям, облаченным в них, относились неприязненно, порой так даже враждебно. Старушки, особенно богомольного вида, так те просто неистовствовали: „Немолодой уже, борода как у попа, а без портков ходишь. Ишь ноги-то заголил!“

Я как-то раз не выдержал, обозлился и говорю одной такой старушенции: „Вы, маманя, сами с голыми ногами ходите и ничего, за грех не считаете, а мне почему нельзя, мои ноги, чем хуже-то будут?“

Тут вонючий вопль до небес встал: и как она меня, дурака, только не поносила, пришлось поскорей эти самые свои ноги уносить.

Однако же сегодня, стоя в духоте на бетонном полу босой и в шортах, неожиданно столкнулся я с угрюмым одобрением масс, и почувствовал себя польщенным.

Откуда-то, из таинственной заприлавочеой глубины, материализовалась вдруг продавщица и объявляет: „Надо помочь машину разгрузить. Нет ли желающих?“

Пока все тупо молчали, соображая себе, что к чему, я на правах национального героя вызвался и Валерия Николаевича с Пусей за собой поволок, чтобы поразмялись, а то в духоте и угореть недолго.

Продавщица, хоть и была на вид люта, но к нам прониклась симпатией.

— Вы поосторожней будьте, с босыми-то ногами, тут порезаться можно неравен час, вон сколько стекла битого пьяницы чертовы набросали.

И Пуся ее очень порадовал:

— До чего же он у вас важный да пушистый. И бывает же такое: на поводке ходит! Наверное, умен очень?

Я ей в ответ с горделивым достоинством отвечаю:

— Не беспокойтесь, прошу вас, справимся.

А про кота ничего не сказал, чтобы не сглазить. Однако Валерий Николаевич не утерпел, проболтался.

— Котик этот хорош не только тем, что умен и находчив, но еще и наличием у него стремлений. К примеру, мечтает он стать собакой или, если точнее выразиться, привить к своей кошачести некие собачьи качества. И главные из этих качеств есть отзывчивость, привязчивость и слепая любовь к человеку. Оттого-то он и на поводке ходить согласился, и когти на задних лапах по-собачьи не убирает.

Продавщица, много чего слыхивала, но тут слегка ошалела и по профессиональной привычке хотела было удариться в истерику. Потом, однако, передумала и решила на примере Пуси проявить отзывчивость.

И были мы вознаграждены: приобрели три бутылки водки да еще вне очереди.
„Надо захотеть. У всех в наш век «нет» свободного времени. В наш век все идет одно за счет другого, и когда человеку что важнее, то он и делает. Вот так мы находим время ухаживать за девушками и даже жениться“.

(Из письма В.Я.Ситникова¹)