Монография русские земли и политика католических миссий и рыцарских орденов в восточной прибалтике в XII-XIII вв

Г) Археологические источники.

Археологические материалы позволяют воссоздать общую картину расселения восточнославянского, прибалтийского населения на этой территории в IX – XII вв., реально представить их быт и занятия, уровень политического, социально-экономического и культурного развития⁷⁰.

Основные материалы, дающие подробную картину развития прибалтийской и финно-угорской материальной культуры, опубликованы в фундаментальном труде советских ученых «Финно-угры и балты в эпоху средневековья», вышедшей в 1987 г. в серии «Археология СССР», а также в работе В. И. Кулакова⁷¹. В этих работах собран и научно систематизирован материал по двум крупным этносам – финно-уграм и балтам, заселившим в эпоху средневековья значительные пространства Северо-Восточной Европы – от побережья Балтийского моря на западе до бассейна Оби на востоке. В основе исследования лежат тысячи археологических памятников и огромнейший вещевой материал, полученный в результате раскопок на протяжении более 150 лет.

Результатом исследования является реконструкция конкретной истории каждого из финнско-угорских и балтских племен раннего средневековья и условий формирования средневековых народностей. Подробно характеризуются поселения, жилища, быт и хозяйство, а также социальные отношения, обычаи и верования средневековых племенных образований финно-угров и балтов.

Помимо перечисленных археологических источников в распоряжении историка, изучающего раннесредневековую историю взаимоотношений Руси и народов Прибалтики, имеются также и нумизматические материалы, проливающие свет на особенности монетного обращения в регионе, экономические связи его населения с сопредельными странами⁷².

Интересен ряд находок связанных с так называемым «знаком Рюриковичей» и вызванных в связи с этим проблемой включения латышских племен в сферу даннических отношений Древнерусских земель⁷³.

Археологические материалы могут внести серьезный вклад в разработку таких проблем, как конкретное изучение путей возникновения феодального города, его топографии, социальной и производственной структуры, особенности его взаимоотношений с сельской округой. Данные археологических раскопок могут пролить свет на особенности товарного производства, на изучение возникновения и развития ремесел, на историю эволюции семьи и общины в эпоху раннего феодализма, на развитие культурных и экономических связей населения региона в изучаемую эпоху⁷⁴.

Научная новизна исследования состоит в том, что в ней впервые выдвигается целостная концепция развития Северо-западных русских земель на фоне нараставшего военно-политического противостояния Новгорода и Пскова с рыцарскими орденами в XII-XIII вв. Проведенное исследование позволяет пересмотреть отдельные стереотипы в оценке взаимоотношений Руси и государств крестоносцев в Прибалтике, а также между балтами и русскими в рассматриваемый период.

– в работе по-новому показана проблема взаимоотношений Северо-западных русских земель и прибалтийских племен накануне наступления крестоносцев. Автор приходит к выводу о том, что русское освоение данных территорий отличалось религиозной терпимостью и носило преимущественно торгово-экономический, а не военно-колонизаторский характер;

– автор отмечает высокую активность и хорошую идейную обоснованность миссионерской деятельности германских епископств в Прибалтике на рубеже XII-XIII вв. В частности, любое стремление Новгорода отстаивать свои политические и экономические интересы в данном регионе воспринималось миссионерами как помощь и пособничество язычникам, что, в свою очередь, служило идейным оправданием восточной религиозной и военно-политической экспансии;

– исследование показало, что успеху крестоносцев в значительной мере способствовали враждебные отношения между коренными народами региона, недовольство эстов и латгалов политикой Новгорода, а также противоречия между самими русскими землями и княжествами. Данные обстоятельства не позволили своевременно сформировать и противопоставить крестоносцам военный союз прибалтийских народов с Полоцким княжеством и Новгородским государством;

– в работе выявлен ряд принципиальных отличий политики Новгородской и Псковской земли в отношении своих западных соседей. Если Новгород в своей западной политике руководствовался преимущественно торгово-экономическими интересами, то псковские власти стремились использовать возросшее католическое влияние в регионе для того, чтобы добиться независимости от Новгородской Руси.

Работа имеет следующую структуру: введение, три главы, заключение и приложение. Главы разбиты на параграфы. Научно-справочный аппарат работы включает подстрочные ссылки, список источников и литературы, список сокращений.

Прежде чем перейти непосредственно к проблемам взаимоотношений Руси и крестоносцев необходимо коснуться важнейших теоретических вопросов связанных с проблемами изучения коренных народов Прибалтийского региона, поскольку многие из них являются дискусионными.

К числу таких проблем относятся:

– вопросы, связанные с социально-экономическим и политическим развитием Прибалтийского региона в рассматриваемую эпоху. Нами будет проанализирован, и по возможности уточнен, уровень социально-экономического и политического развития народов Прибалтики, поскольку в советской историографии уровень развития сознательно принижался, для того чтобы показать Русь благодетельницей и защитницей по отношению к автохтонному населению региона.

– во-вторых, также будут рассмотрены вопросы, связанные с распространением христианства у народов данного региона.

– и, в-третьих, отсюда вытекает следующая проблема, связанная с сопоставлением русской (православной) и крестоносной (католической) политикой в регионе, как глобального противостояния православия и католичества.

Для того, чтобы найти верный ответ на данные вопросы необходимо провести комплексное исследование с привлечением письменных, археологических и других источников.

Целью исследования этой главы является стремление наиболее объективно выявить взаимоотношения Руси и балтийских племен к началу проникновения католических миссионеров, а так же проследить изменение политики католических миссионеров перешедших от мирного распространения христианства к насильственным методом путем пропаганды крестовых походов и организацией духовно-рыцарских орденов.

История прибалтийских земель искони связана с историческим прошлым Руси. Как бы ни изменялись условия и обстановка в Прибалтике на протяжении веков, всегда восточным соседом Прибалтийских государств неизменно оставалась Русь-Россия, независимо от того, была ли это Новгородская Русь, Московское государство, Российская империя или СССР.

Благодаря своему географическому положению Западная Двина уже с I тыс. н. э. определилась как связующее звено между Западной Европой и Востоком. Как точно заметил немецкий историк Э. Хёш: «Все дело «немцев» на Балтийском побережье в начале XIII в. следует рассматривать во взаимосвязи с далеко идущими экономическими планами – борьбой за безопасность торгового пути в Азию»⁷⁵. Это обстоятельство было одной из наиболее важных причин, обусловивших интерес средневековых европейских государств к овладению восточно-прибалтийским регионом.

Русский интерес к Прибалтике был обусловлен также коренными естественными причинами – единой географической средой, общностью истории и взаимонеобходимыми хозяйственными связями.

Географически между Россией и Прибалтикой нет резких ландшафтных границ, нет даже сколько-нибудь приметных географических вех – это единая равнина, служащая продолжением русской системы конечных морен, тот же рельеф, те же болота, те же озера, что и на Псковщине или Новгородчине.

Гидрографическая сеть связывает Русь и Прибалтику, а не разделяет их: для Руси и Эстонии Чудское и Псковское (Пейпус) озера – общие; реки Эстонии и Псковщины связывают два этих края; сквозные общие водные пути идут по Западной Двине (Даугаве), соединяющей Смоленщину и Белую Русь (Полоцк, Витебск, Минск) с Ливонией и по реке Нарове с её притоком р. Плюсой, служащей для эстов и новгородцев единой дорогой к Финскому заливу.

И, наконец, главным географическим фактором в отношениях Руси к прибалтийскому региону было то, что для всей огромной сухопутной Северной и Северо-Восточной Руси Прибалтика служила единственным возможным и естественным выходом к Балтийскому морю, и изменить это обстоятельство ничто не могло.

В историческом плане значение этого водного – торгового и военно-стратегического – пути исследователи пытаются определить с середины XIX века. При этом на выводы влияли как степень изученности истории региона, так и изменения политической ситуации. Среди наиболее значимых для изучения темы следует назвать работы А. Сапунова, Ф. Кейслера, М. Таубе, а также в советское время – монографии латышских исследователей Э. Мугуревича, В. Павулана и т.д.⁷⁶ Причем, если в XIX в. и в начале прошлого века Западная Двина (Даугава) рассматривалась как контактная зона двух основных сторон – западноевропейской (скандинавов, позже – немцев) и православной (русских) цивилизаций, а местное население региона воспринималось не как субъект, а как объект контактов, то работы археологов последних 60-70 лет позволили не­сколько иначе определить расстановку сил в этой части Восточной Европы.

На рубеже I и II тыс. н. э. земли Прибалтики были населены племе­нами угро-финского и балтского происхождения, имена которых донесли до наших дней русские летописи, немецкие хроники и скандинавские саги.

Первые наиболее древние известия о балтах⁷⁷, которые фигурируют под именами эс­тиев относятся к началу I тыс. н. э. Римский ис­торик Та­цит (I в. н. э.) в своём труде «Германия» писал: «Правый берег Свевского моря⁷⁸ (т.е. Балтийского моря – А. Г.) омывает эстиев… Они с большим терпением обрабатывают землю для хлеба и других её произведений.… Но они обша­ри­вают и море, и одни из всех собирают среди отмелей и на самом берегу ян­тарь»⁷⁹. В ту пору они представляли собой еще единый племенной союз эстиев.

Иордан в сочинении «Getika» (сер. VI в.) отводит эстием значи­тельные пространства Восточной Европы. По­следний раз они называются в со­чинении скандинавского путешествен­ника Вольф­стана (890 г.), но эти известия не прибавляют нового к локали­зации айстов Иорданом⁸⁰.

Бассейн среднего и нижнего Немана и нижнего течения Западной Двины, исключая ее устье, принадлежали балтам. Среди них выделяется несколько племен. Южнее Рижского залива по побережью Балтийского моря жили курши. Их восточными соседями были земгалы и жемайты, а в низовьях Немана – скальвы. В бассейне Вилии обитали аукшайты, которые на севере соприкаса­лись с селами, занимавшими левый берег Западной Двины, и латгалами, рассе­лившимися на правом берегу этой реки. В левобережной части среднего Поне­манья и далее на запад по нижней Висле жили ятвяги-судавы и прусские пле­мена. Аукшайты и жемайты вместе со скальвами и частью куршей составили ядро литовской народности, которая формируется в первых столетиях II тыс. н. э. Латгалы, земгалы и селы с частью куршей стали ядром латышей.

Северными соседями балтов были угро-финские племена. Среди них эсты занимали территорию современной Эстонии, ливы обитали в северо-западной части нынешней Латвии, а на южном побережье Финского залива жила водь.

Юго-восточнее балтов и угро-финнов на обширных пространствах Вос­точной Европы расселились восточнославянские племена.

На основе археологических данных Х. А. Моора и А. Х. Моора, учи­тывая запасы средств жизни, выделили в восточной Прибалтике три главных хозяйст­венных района: центральный (западная Литва, западная и центральная Латвия, и большая часть мате­риковой Эстонии) – с дав­ними земледельческими тради­циями; приморский (эстонские острова, се­веро-западная часть эстонского мате­рика, побережье Курземе) – с издревле развитым морским промыслом и море­ходством и, наконец, восточный (эс­тонское При­чудье, юго-восточная Эстония, Латгалия, Восточная Литва) – переходный между древ­нерусским и прибалтий­ским хозяйственным укла­дом, край озерный с развитым рыбо­ловством и дру­гими подсобными про­мыслами⁸¹.

На рубеже I-II тыс. Восточная Прибалтика представляла собой ре­гион, быстро прогрессирующий в экономическом и общественном отноше­нии. Этому в значительной степени способствовало географическое поло­жение на торго­вых путях, ведших из За­падной и Северной Европы вглубь Восточноевропей­ского материка и далее в страны Востока, а также сосед­ство с народами, стояв­шими на более высокой ступени полити­ческого и социального развития.

Несмотря на менее благоприятный, чем в Западной Европе (кроме Скан­дина­вии), климат для занятия сельским хозяйством, в регионе уже с начала II тыс. успешно развивались пашенное земледелие и ско­товодство. Это подтверждается самим ходом заселения территории При­балтики. Заселялись, прежде всего, районы, которые отличались более благоприятными условиями для развития указанных отраслей хо­зяйства. К началу II тыс. н. э. в земледелии уже господствовало трехполье, зна­чение которого значительно воз­росло именно с XI в. параллельно рас­пространению озимой ржи и совершенст­вованию земледельческих орудий. Прогресс в земледельче­ских орудиях труда (наральники и сошники) отмечается в работах Э. Мугу­ревича. Он пришел к выводу, что уже в XII в. на террито­рии Прибалтики сформировался свой тип сошников двузубой сохи, отлич­ной от сошников, характерных для Германии того же времени. Э. Мугуре­вич (совместно с М. Атгазисом и Э. Шноре) дал также сводную характери­стику (коли­чественную и качественную) других видов различных земле­дельческих орудий: мотыг, серпов, кос, применяемых в ранне­феодальной Латвии, что позволило авторам сделать вывод об окончательной победе пашенного земледелия при сохранении подсечной и пе­реложной форм. С конца XII – начала XIII в. отмечен вывоз зерна из этих районов в Сканди­на­вию и Карелию.

Интересны вводимые в научный оборот и материалы о развитии жи­вот­новодства. Находки остатков хлевов свидетельствуют о росте произво­дитель­ности животновод­ства и об увеличении потребления мяса в питании. Важные соображения о развитии овцевод­ства высказала А. Зариня. Исследуя сырье, употреб­лявшееся при изготов­лении ткани, она, вопреки бытовавшему мнению доказала, что в ранне­средневековой Прибалтике наряду с темнорунными и сер­норунными раз­води­лись и тонкошерстные белорунные овцы, позволявшие по­лучать пряжу более высокого качества⁸². Благодаря ее же исследованиям значи­тельно расширились наши представле­ния о раннесредневековом ткаче­стве. Проведенные исследования позволили заключить, что в VII–XI вв. ткачество достигло высокой степени мастерства. Скачок в ткацком производстве связан с по­яв­лением в XII в. горизонтального ткацкого стана (перенятого у соседей), что привело к повышению производительности труда, совершенствованию произ­водственного про­цесса и улучшению качества ткани. Совершенство­вание тех­нологии производства, дос­тижение большого разнообразия в из­готовлении ри­сунчатых тканей и в украшении ма­терии бронзой указывает на выделение тка­чей-профессионалов, работавших главным образом на удовлетворение запросов имущих слоев населения. Появились мастера, специализировавшиеся на произ­водстве отдельных деталей костюма. На­ряду с ткаче­ством как специализиро­ванной отраслью производства сохра­нялось домашнее дере­венское ткачество, обеспечивавшее потребности на­турального хозяйства каждой семьи. Изучая ос­татки кожаной обуви, ис­следователь предположила, что для обслуживания знати появляются и специалисты-сапожники⁸³.

Остеологические исследования указывают на сохранение значения в пи­тании охоты, в том числе и на птиц, на увеличившуюся роль пушной охоты в хозяйстве.

Расширились наши представления о раннесредневековом бортниче­стве. На­ходки специального снаряжения говорят о том, что в X в. труд бортников стал более производительным. Были выделены разные типы деталей снаряже­ния, употребляв­шиеся для разных пород бортных де­ревьев. Это указывает на стремление жителей наи­более полно использо­вать естественные условия для занятия бортным промыслом и отражает (вместе с находками сот, подсвечни­ков, следами ювелирного литья по вос­ко­вой модели) заметно увеличившийся спрос на продукты бортничества в рассматривае­мый период.

Большой интерес представляет ста­тья Я. Слоки, в которой приводятся ре­зультаты идентификации костей рыб из слоев X–XIV вв. взятых в 12 крупных населенных пунктах бассейна Даугавы. По подсче­там, в пищу употреблялось 25 видов морских, речных и озерных рыб (вме­сто 13, отмечен­ных ранее), добы­ваемых в основном самими местными жи­телями. Это, по мнению автора, сви­детельствует о большом удельном весе рыбы в общем балансе продуктов пита­ния того времени⁸⁴. Это и не удивительно, ибо уже само расположение региона спо­собствовало занятию населением рыболовством. Не говоря уже о ресурсах Балтий­ского моря и рек (Эмайыга, Нарва, Даугава (Западная Двина), Лиелупе, Гауя, Вента, Неман и др.) можно отметить огромное количество озер. Так, в Эс­тонии насчитывается 1500 озер, что составляет примерно 5% от общей терри­тории, в Латвии – 3000 (1,6% территории), в Литве – 4000 (1,5% территории). «Хроника Ливонии» называет также одну деревню (неподалеку от со­временной Риги), основным занятием населения которой было, оче­видно, рыболовство.

Нельзя правильно оценить уровень развития прибалтийских наро­дов без учета значения торговли. Экспортными были продукты рыболов­ства, охоты и бортничества, а также янтарь и живой товар – рабы⁸⁵. Выво­зом отсюда товаров за­нимались как ино­земные (скандинавские, русские) купцы, так и представи­тели коренных народов. Про­грессу торговли спо­собствовало уже само геогра­фическое положение района. Исследо­вание результатов раскопок привело к за­ключению, что уже с рубежа I-II тыс. н. э. в нижнем и среднем течении реки находились поселения, активно участвовавшие в торго­вом обмене между Запа­дом и Востоком. Эти поселения, основанные ли­вами, земгалами и латгалами, располага­лись в наиболее стратегически значимых местах. Жители их не только обслуживали эти центры, но и сами принимали участие в транзитной торговле. Важными для тран­зитной торговли были два таких поселка в ни­зовьях Даугавы, при впадении в нее р. Ридзене, на месте которых в 1201 г. была заложена Рига. В устье Ридзене находилась естественная удобная гавань, при­нимавшая морские корабли. Археологами в этих по­селках открыты усадьбы – комплексы жилых и хо­зяйственных построек, обнесенных частоколом, уличные деревянные на­стилы, подобные известным в древнерусских го­родах.

О складывании местного купечества в X–XII вв. свидетельствуют данные ар­хеологических исследований. Среди импортируемых товаров помимо про­дуктов пер­вой необходимости (соль и др.) были оружие, юве­лирные (в том числе золотые и сереб­ряные) изделия, дорогие ткани и дру­гие предметы рос­коши, которые пользовались большим спросом в соци­альных верхах местного общества. Археологически доказано, что уже к началу X в. внешнеторговый обмен народов Латвии (особенно с Русью и Скандинавией) становится посто­янным. Это свидетельствует о высоком уровне торго­вых сношений Прибалтики с соседями.

Для истории торговых связей и денежного обращения раннефеодаль­ной Латвии представляют интерес работы Т. Берги, в сфере внимания ко­торой – монеты (всего бо­лее 700) с археологических памятников Латвии X–XII вв. Со­поставление места и вре­мени чеканки монет с районами на­ходки, типом и да­тировкой памятника позволило автору выявить пути проникновения монет на территорию Латвии (главным из кото­рых была Даугава) и периоды наиболее интенсивного их поступления из определен­ной страны (в X в. – арабские, с конца века – византийские и западно­европейские). Важно наблюдение автора о поступлении серебряных монет в Латвию вплоть до XII в., несмотря на начав­шийся в Западной Европе кризис монетного обращения. Хотя опре­деленная часть монет употребля­лась в качестве подвесок в ожерелья, подавляющее большинство их ис­пользовалось по прямому назначению⁸⁶.

Вместе с тем спрос населения в основном удовлетворялся произво­ди­мыми в ре­гионе товарами ремесленного производства, необходимыми как для ведения хозяйства, так и для военных целей (предметы вооруже­ния). Об уровне металлургического и куз­нечного производства свидетель­ствуют данные о зна­комстве здешних мастеров с про­изводством стали, об изготовлении комбини­рованных изделий: железных с наварен­ными стальными пластинами. Тщательный анализ археоло­гических данных, связанных с желе­зоделательным производством, позволил заключить, что по уровню тех­ники добычи железа Прибал­тика той поры не ус­тупала Руси и Силезии⁸⁷.

Активно развивалось и ювелирное производство: в большом количе­стве произ­водились украшения из бронзы (в том числе – инкрустирован­ные сереб­ряными пла­стинами) и предметы из янтаря. Зафиксирован им­порт сырья (в ча­стности, медных пластин) для местного ювелирного про­изводства с Готланда⁸⁸. Важным элементом скан­динавского влияния явля­ются характерные в то время для ливов «черепаховид­ные» фибулы, про­образом которых были скандинав­ские женские украшения. Со сто­роны Руси отметим адаптированные ливами в качестве украшений так назы­ваемые подвески со знаком Рюриковичей, а, кроме того, употреблявшиеся также в основном в качестве украшений православные крестики и энкол­пионы. Таким образом, исследо­вания 70-х–80-х гг. XX в. вы­явили доста­точно высокий уровень ювелирного искусства и вносят существен­ную по­правку в высказанное в 60-х годах мнение о том, что в ран­несредневеко­вой Прибалтике местное ювелирное мастерство еще не возникло⁸⁹.

О степени развития гончарного производства можно судить по доми­ни­рованию на значительной части региона уже с начала XI в. гончарной кера­мики. Уже с первой половины XI в. в некоторых районах, например, у даугав­ских ливов, лепная керамика изготовлялась только в ритуальных целях. Появ­ление же примитивного круга датиру­ется X в. Эти заключения также корректи­руют прежние выводы о постепенном рас­пространении гончарного круга в Прибалтике из восточных районов в западные лишь в XI в.⁹⁰

На основании комплексного изучения источников исследователи су­дят о ста­новлении в регионе классового (раннефеодального) общества, на­чиная с се­р. – втор. пол. X в. Чрезвычайно продуктивным в этой связи явля­ется комплексное археологическое изучение упоминаемых в древнейших пись­менных источниках укреп­ленных центров областей и принадлежащей им ок­руги. В это время появляются хо­рошо укрепленные городища-замки. Вокруг них складываются поселения, жители ко­торых помимо сельского хозяйства за­нимались ремеслом и торговлей. Однако археоло­гически поселения у городищ изучены много хуже, чем горо­дища, поэтому решить вопрос о том, носили ли они преимущественно ре­месленный или сельскохозяйствен­ный характер, пока невозможно.

Социальная стратификация общества хорошо фиксируется также архео­логами по материалам погребальных памятников. В настоящее время принята точка зрения Я. Зутиса о том, что во главе княжеств и дру­гих крупных государ­ственных образований стояли «князья» и «вожди», главами областей были «старейшины», «старейшины ок­руги». К предста­вителям местной знати отно­сились также «благородные», «лучшие люди», «богатые», «знатные», извест­ные по письменным источникам. Бесправ­ными в политическом отношении были так называемые «калпы», рабо­тавшие в хозяйствах земледельцев или как патриархальные рабы (среди них были и военнопленные), или как зависимые люди, наделенные участ­ком земли. Последние образовывали категорию частно­зависимого населе­ния раннефеодального общества⁹¹.

Социально-политическое развитие общества шло неодинаковыми тем­пами в разных районах региона. Кроме того, к концу XII в. наметилось движе­ние в направле­нии нескольких форм раннефеодальных государст­венных обра­зований. У латгалов среднего течения Западной Двины в ста­дии становления находились два раннефеодальных княжества: Кукенойс (Кокнесе) и Герцике (Ерсика), вассальные Полоцку. В том же направле­нии, хотя и с некоторым от­ставанием, двигались северные латгалы из об­ластей Талава и Адзеле. Черты раннефеодальных монархий усматрива­ются и в развитии других народов ре­гиона (ливы, латгалы, земгалы). Только у куршей в приморских областях, а также у эстов в западных зем­лях по берегу Балтийского моря и на острове Саа­ремаа складывались предпосылки для образования феодальных республик⁹².

Сказанное нельзя не учитывать при объяснении избирательности в дейст­виях крестоносцев. Но подчеркнем и еще одну важную особенность начального этапа вторжения: сведениями о народах, заселявших Восточ­ную Прибалтику, крестоносцы практически не располагали. По выражению Дж. К. Райта, «в эпоху крестовых походов Восточная и Се­веро-Восточная Европа представлялась жителям Запада столь же туман­ным краем, как Центральная Азия…»⁹³.