ВЗАИМООТНОШЕНИЯ НАРОДОВ ВОСТОЧНОЙ

С рубежа I–II тыс. развитие восточноприбалтийских наро­дов шло в условиях установления в регионе политического господства Древней Руси, распростра­нявшегося из трех центров. Письменные источ­ники (русские лето­писи) сообщают о походах за данью из Киева в земли литовцев и ятвягов уже с кон. X в.

С 30-х гг. XI в. начинается продвижение русских дружин из Новго­рода в районы Восточной и Южной Эстонии. К концу XII в. новгородцы собирали дань с большей части Эстонии (за исключением, вероятно, за­падных областей и островов), а также с областей северных латгалов – То­лова (совр. лат. Талавы), Очела (Адзеле) и Имеры. Расширение сферы даннического интереса Руси в се­верных районах Восточной Прибалтики было продолжением процесса посте­пенной колонизации финских народов к востоку от р. Нарвы и Чудского озера. Это направление колонизации было вполне естественно, ибо Псков и Новгород стремились обеспечить себе более прямой водный и сухопутный путь через Юрьев. Заморская торговля всегда занимала видное место в хозяйственной жизни этих горо­дов, поэтому они использовали свое политическое и военной влияние или господство в Эстонии в первую очередь для того, чтобы обеспе­чить себе наиболее благоприятные условия в торговых сношениях с Готландом, Да­нией и Любеком.

Первое упоминание об Очеле относится к 1111 г. Поход туда князя Мстислава с новгородцами совпадает по времени с возобновлением насту­пле­ния из Новгорода на юго-восточные районы обитания эстов. Можно предполо­жить, что с того времени начинается более или менее регулярный сбор дани с Очелы. Вероятно, тогда же в данническую зависимость от Нов­города попадает и Толова. Под 1179 г. известно о разорении Очелы новгородцами во главе с князем Мстиславом Ростисла­вичем. При этом нужно учитывать то, что латгалы находились в весьма враждебных отноше­ниях с соседними эстами. Вполне возможно, что Псков выступал опреде­ленным гарантом как внутренней, так и внешней стабильности в Толове и Очеле. Для псковичей же привлекательным, помимо дани, должно было быть то, что через эти земли проходил основной путь, соединявший Псков с устьем Даугавы⁹⁴. Обоюдный интерес, думается, спо­собствовал установлению более или менее прочных связей между Псковом и северо-латгальской знатью.

Народы из районов бассейна Западной Двины (Даугавы) попали в данни­ческую зависимость от Полоцка примерно в середине XI в. в годы правления князя Всеслава Брячиславича (1044–1064)⁹⁵. А. Н. Насонов, а позже и Л. В. Алек­сеев справедливо связывали распространение полоцкой дани на северо-за­пад с тем, что со второй половины XI в. расширение влияния Полоцка на север и восток вплотную столкнулось с противодей­ствием других русских княжеств⁹⁶. Эти годы считаются временем накопле­ния сил Всеслава, активно включивше­гося затем в общерусские междоусо­бицы. Логично предположить, что, собира­ясь начать длительную борьбу с Новгородом, Псковом и Киевом, Всеслав по­старался закрепить за Полоц­ком земли по Западной Двине, тем более что со второй четверти XI в. ак­тивизируется политика Киева и Новгорода в западном и северо-западном направлениях: с 1030 по 1060 г. летопись зафиксировала во­семь походов киевлян, новгородцев и псковичей на ятвягов, литву, голядь, эс­тов и емь⁹⁷. Таким образом, у полоцкого князя были веские причины торопиться включить земли ливов, земгалов, куршей и латгалов в сферу своего влия­ния, пока его соперники не сделали этого с юга и севера.

В последующие почти 40 лет (вплоть до смерти Всеслава в 1101 г.), когда полоцкий князь был всецело поглощен русскими делами, сбор дани с народов Латвии мог не всегда осуществляться регулярно, а порой и пре­кращаться. По­сле смерти Всеслава его сыновья пытаются подтвердить или, если надо, восста­новить данническую зависимость этих народов от Полоцка. Однако попытка включить в сферу даннических интересов По­лоцка земгалов закончилась не­удачно. В 1106 г. земгалы разбили дружины сыновей полоцкого князя Всеслава и практически освободились от рус­ской дани⁹⁸.

На протяжении всего XII в. история ливов довольно тесно связана с Ру­сью, хотя надо признать справедливым мнение, что русские князья не вмеши­вались во внутреннюю жизнь зависимых от них народов, лишь бы те платили им дань⁹⁹. Нахождение же самого Полоцка на западно-двин­ском пути можно счи­тать одной из основных причин борьбы за влияние в княжестве в XII в. ме­жду смоленскими и черниговскими князь­ями, ибо победитель получал ряд важ­ных преимуществ и торгового, и военно-стра­тегического характера. Периоди­чески военные отряды ливов использова­лись Полоцком при решении внутри­русских дел. Так, согласно сообщению Ипатьевской летописи, в походе 1180 г. киевских и черниговских князей против Давида Смоленского участвовал «Все­слав с полочаны, с ними же бяхоуть и Либь…»¹⁰⁰.

В начале XII в. летописец называл русскими данниками также и куршей (корсь)¹⁰¹. Но это – единственное упоминание, и из него не ясно, кому именно – Киеву или Полоцку – курши платили дань.

Возможности для упрочения политического влияния Древней Руси были более реальными в тех частях региона, где оно могло подкрепляться интере­сами местной знати. У народов Восточной Прибалтики, где процесс становле­ния классового общества проходил более быстрыми темпами, сильнее сказыва­лись социальные противоречия. Это заставляло еще не окрепшие политические верхи общества искать поддержку своей власти на стороне. Кроме того, шла борьба за власть между разными народами региона, что часто приводило к воо­руженным столкновениям. Все назван­ные обстоятельства вынуждали местную аристократию мириться с зави­симостью от Руси и рассматривать опору на рус­ские княжества и земли как гарантию внутренней и внешней стабильности в подвластных этой власти землях.

Каким же образом проходил сбор дани?

Выплата дани происходила, скорее всего, ежегодно. По крайней мере, на таких условиях рижский епископ согласился в 1210 г. выплачивать По­лоцку дань за ливов¹⁰². Ар­нольд Любекский, осведомленный о положении дел в Прибал­тике, говорит в своей хронике, что полоцкий князь собирал дань с ливов «время от вре­мени»¹⁰³. Дань собиралась «с плуга», как было принято на Руси уже в X в.¹⁰⁴ Надо полагать, что сбор дани осуществлялся традицион­ным на Руси обра­зом, т. е. в определенных местах ее принимали местные власти и под кон­тролем русских данщиков доставляли в опорные пункты русского управления¹⁰⁵. Местами сбора дани были замки старейшин окру­гов. Владельцы же замков принимали дань, оставляя себе часть доходов и тем самым, включаясь в рас­пределение государственных доходов Древней Руси. Вполне вероятно, что к концу XII в., когда уже практически сложи­лись два крупных территориально-политических объединения ливов – об­ласти на Даугаве и Гауе, дань из округов поступала в центры этих об­лас­тей (в начале XIII в. – в замки Гольм и Турайда), а оттуда доставлялась в Кокнесе – ближайший к землям ливов центр вассаль­ного Полоцку лат­гальского княжества. Каких-либо свидетельств того, что опорные пункты русской власти были в самой Либии, у нас нет. Весьма воз­можно, что сбор дани производился по погостам. Отметим в этой связи, что в латышском языке имеется слово pagasts, явно происходящее от русского «по­гост».

В каком же размере выплачивалась дань?

Из-за отсутствия источни­ков нет возможности определить различные статьи и повинности, вхо­дившие в состав дани, уплачиваемой видимо в основ­ном натурой. Так, в 1198 г. ливы разбитые крестоносцами вынуждены были да­вать священни­кам на «содержание каждому меру хлеба с плуга»¹⁰⁶. Считается, что первоначально установленный крестоносцами налог, очевидно, соответст­вовал принятому здесь зерновому налогу, выплачиваемому в качестве дани По­лоцку. По-видимому, так же одной из главных статей дани были меха. На осно­вании разрозненных данных, встречающихся в летописях, можно лишь догады­ваться, что дань, уплачиваемая деньгами или сереб­ром, была также распро­страненным явлением. Так, в 50-е гг. XI в. новго­родский князь Изяслав Яросла­вич наложил на население эстонской земли Сакала (сосолы) дань в размере 2 тыс. гривен ежегодно. Позднее, в 1210 г. новго­родские войска взяли с эстов 400 марок ногат¹⁰⁷. Здесь соединены еди­ницы русской и немецкой денежно-весовых систем. Марка ногат – веро­ятно, марка в серебряных моне­тах. 1 серебряная мо­нета равнялась по весу 1 новгородской гривне и составляла 200 г серебра¹⁰⁸. Таким образом, новгородцы взяли с эстов 4 кг серебра. Очевидно, запасы серебра в Эстонии накапливались не только в результате морских набегов, но имели своим источником также торговлю.

Подобные взаимоотношения с Русью выработались у ливов, латгалов, воз­можно, у жителей некоторых восточнолитовских областей. В таких по­литиче­ских условиях сложились вассальные Полоцку раннефеодальные латгальские княжества Кукенойс и Герцике, что, однако, не дает основа­ния считать их рус­скими государственными обра­зованиями¹⁰⁹.

В историографии до сих пор нет единого мнения по поводу происхо­жде­ния правителей этих княжеств¹¹⁰. Разумеется, данный вопрос не явля­ется опреде­ляющим при изучении латгальской государственности, но без его решения представление о политической ситуации на Даугаве на рубеже XII–XIII вв. не может быть полным. Так правитель ранне­феодального княжества на Западной Двине Кукенойс Ветсеке (также: Ви­есцека, Весцека) считался еще в XIX в., как в немецко-прибалтийской, так и в русской исторической литературе (мнение, разделяе­мое также некоторыми ла­тышскими исследователями), русским князем из по­лоцкой или смолен­ской княжеских династий. Тем более что в Новгородской ле­тописи он упо­минается под именем Вячко. Согласно другому мнению (в основ­ном – в работах латышских историков – А. Швабе и др.), Ветсеке происходил из латгальской феодализирующейся знати. Его имя с латышского языка пе­ре­водится как «Старший», «Старшой».

Формирование основ государственности в Кукенойсе было ускорено в результате тесных контактов с Полоцкой землей. Археологически не подтвер­ждается высказанное еще в XIX в. в историографии (И. Сапунов, Ф. Балодис и др.) предположение о том, что замок Кукенойс был основан русскими как фор­пост русской торговли и политического господства на Западной Двине. Архео­логические находки свидетельствуют о том, что из­начально здесь было поселе­ние местных жителей – латгалов. Городище располагалось на высоком берегу Западной Двины у впадения в нее поро­жистой реки Кокны (Персы) в 338 км от Полоцка. Название «Кукенойс», возможно, имеет финноязычное происхожде­ние, усвоенное от соседних ли­вов, и означает поселение на высокой скале над водопадом. В конце XII – начале XIII в. зафиксированы следы пребывания в замке также и русских, в том числе найдены вещи, которые могли принадле­жать пред­ставите­лям русской княжеской администрации. Население же по­сада состояло только из латгалов и этнически близких им селов.

Такие же споры вызывает правитель Герцике (Герцеке) Виссевалде (также: Висцевалде, Виссевалдус) вассал князя Полоцка. В русских источ­никах он не упоминается. В исторической литературе XIX в. существовало мнение о том, что это русский князь Всеволод из рода полоцких или смо­ленских князей. Согласно другому мнению, князь происходил из латгаль­ской феодализирую­щейся знати. Его имя соответст­вует латышскому имени «Висвалдис», что означает «владеющий всем» и является аналогом русскому «Всеволод».

Владением этого князя, как было уже сказано выше, является замок Гер­цике (совр. латыш. – Ерсика), который располагался на правом, высо­ком, бе­регу в среднем течении Западной Двины. Согласно принятому в на­учной лите­ратуре мнению, центр княжества, город и замок, находился на месте нынешнего городища около хутора Шлосберг. В русских документах замок не упомина­ется. В историографии существует мнение, сложившееся еще в XIX в., что за­мок Герцике был построен как опорный пункт рус­ского господства и русской торговый центр в среднем течении Западной Двины в VIII–IX вв. Однако, судя по данным многолетних археологиче­ских раскопок, поселение на высоком холме над Двиной возникло еще в период раннего металла (II тыс. до н. э. – I в. н. э.). Жителями его были балты, а также, в ранние периоды, вероятно, прибал­тийские финны. Следы постоянного пребывания здесь русского населения не обнаружены. К рубежу XII–XIII вв. это был хорошо укрепленный замок с большим тор­гово-ремесленным поселением – посадом. С трех сторон городище имело крутые склоны, а с напольной стороны было защищено дугообразным ва­лом. Выявлены мощные деревянные укрепления. Площадь укрепленного по­селения составляла 7500 кв. м. За валами находилась обширная неукре­пленная часть. Поселение было тесно застроено бревенчатыми сру­бами с печами-ка­менками¹¹¹. Подавляющее большинство населения составляли латгалы.

Формирование государственности в Герцике происходило по мере соци­ального и политического развития местного латгальского общества, но под сильным влиянием Древней Руси. К началу крестоносного завоева­ния Восточ­ной Прибалтики Герцике – раннефеодальное княжество, вас­сальное Полоцку. Но в первые годы XIII в., оставаясь данником Полоцка, княжество было больше связано с литовцами. Княжество занимало об­ширную территорию к северу от Западной Двины, а также небольшие рай­оны на южном берегу реки, состояло из пяти округов, три из которых к приходу крестоносцев были православными. Однако Э. С. Мугуревич счи­тает, что в начале XIII века Ерсикское княжество состояло из девяти рай­онов – это замковые округа Аутине, Цесвайне, Алене, Цердене (Гердене), Негесте, Марциена, Лепене, Асоте и Бебернине. Локализа­ция этих округов показывает, что территория княжества в очертании составляла треуголь­ник, ориентированный с северо-запада на юго-восток с площадью ок. 6000 кв. км¹¹². Анализ письменных источников показывает, что в начале XIII в. зависимость всех перечисленных замков от центра княжества была неоди­нако­вой. В наибольшей зависимости находились замковые округа к вос­току от реки Айвиексте, а земли к западу (Ау­тине, Цесвайне и др.), бывшие в свое время в вассальной зависимости от Ерсике, в начале XIII в. были сравнительно само­стоятельны и заключали союзы с другими правите­лями¹¹³.

Более сложными были отношения Руси с другими народами Восточ­ной Прибалтики. Новгородцам, судя по всему, не удалось достичь взаимо­понима­ния с эстонской социальной верхушкой. В 1030 г. русские дружины заняли эс­тонское укрепление на месте современного Тарту и построили русскую кре­пость Юрьев. Именно к этому периоду относится третий строительный период, когда насыпь вала, была укреплена толстым слоем глины и обновлены дере­вянные сооружения на ней. ПВЛ по этому поводу сооб­щает: «… иде Ярослав на чюдь, и победи я, и по­стави градъ Юрьев» ¹¹⁴. Однако эстонские археологи полагают, что в Юрьеве (Тарту) до похода князя Ярослава существовало местное ремесленное и торговое поселение, которое постепенно эволюционировало в раннесредневековый город¹¹⁵. Князь Ярослав не основал го­род, а пере­строил, усилил его, значительно расширил его культурные связи с Русью.

В 1054 (1057?) – 1061 гг. новгородский князь Изяслав Ярославич пы­тался рас­пространить власть Новгорода на другие эстонские племена и взял замок Кеденпэ (Ке­дипив). Не без участия некоторых эстонских ноби­лей была уста­новлена административная власть Новгорода над восточной эстонской землей Уганди, где находились Юрьев (Тарту) и Медвежья го­лова (Отепя), и южной землей Сакала (сосолы – в русских летописях). Од­нако включение эстонских земель в данническую сферу Новгорода не при­водило к более или менее проч­ному контролю над территорией. Эта власть кончилась уже через 30 лет – после восстания сосолов, поддержанного в земле Уганди. Представители Новгорода были изгнаны в 1061 г. и из Юрь­ева, и, судя по источникам, постоянно пребы­вавших в городе представите­лей княжеской администрации больше не было. Правда, археологические находки позволяют предполагать существование в го­роде русского квар­тала – постоянно живущих здесь в XII в. русских ремеслен­ников и торгов­цев.

В 60-х и 70-х гг. XII в. Новгород и Псков были вынуждены придер­жи­ваться оборонительной политики по отношению к эстам. Походы за да­нью в Эстонию вызывали активное сопротивление эстов и ответные на­беги, в основ­ном на псковские земли и сам Псков¹¹⁶.

К 70-м гг. XII в. в Европе оставался лишь один регион, где христиан­ство еще не стало господствующий религией. В восточной части Балтики – в Фин­ляндии, а также в землях древних пруссов и народов современных Латвии, Литвы и Эстонии преобла­дающим оставалось язычество. Христи­анство – как православие, так и католичество, было известно местным на­родам со второй половины XI в.

Установлению русского влияния в регионе способствовало проникнове­нию сюда православия. По замечанию Е. Л. Назаровой, знаком­ство с пра­вославием хронологически совпадает со временем становления здесь раннефе­одальных отношений, когда формирование эксплуататор­ского класса уже дос­тигло стадии, требующей идеологического обоснова­ния власти социальных верхов над соплеменниками¹¹⁷. Судя по археологическим данным, в XII в. право­славие было распространено шире, чем католичество, но оно усваивалось почти исключительно в среде формирую­щегося класса феодалов, не затрагивая низ­ших слоев местного населения.

О существовании православных христиан в Латвии к приходу кре­стонос­цев сообщает «Хроника Ливонии» Генриха Латвийского. В первую очередь православие утвердилось в латгальских княжествах Герцике и Кукенойс. В обоих замках были православные церкви¹¹⁸. Так под 1209 г. упоминается о разоре­нии рыцарями православных церквей в Ерсике. О церквах в Кокнесе не говорится. Однако в результате археологических ра­бот на Кокнесском горо­дище были найдены остатки каменной постройки XII в. Открыты также настил пола из доломитного камня и каменные ступени, устроенные при входе в здании. По всей видимости, это было православное сакральное строе­ние. В пользу данной гипотезы го­ворит и находка недалеко от постройки фраг­мента колокола. Существова­ние церквей, естественно, предполагает и наличие православного духовен­ства. Наличие в Ерсике и Кокнесе церквей предполагает знакомство с православным вероучением, обрядами и праздниками различных слоев населения этих центров, а также приезжавших сюда жителей сельской ок­руги – можно предположить – наиболее состоятельной ее части: общинной вер­хушки и обособившихся от общины земледельцев-мызников.

В настоящее время более чем на 80 археологических памятниках Латвии встречены предметы, являющиеся атрибутами христианского культа: крестики, медальоны с изображением св. Георгия, энколпионы. Появление их связывается с проникновением на территорию Латвии пра­вославия с Руси. Правда, в мо­гильниках они встречены исключительно в женских и детских (девочек) погре­бениях в составе ожерелья по несколько одинаковых предметов сразу. Это ука­зывает на использование их в каче­стве предметов украшения, не отражавших религиозную принадлежность погребенных. О том же, по мнению Э. Мугуре­вича, говорит местное изго­товление крестиков, при котором была заимствована только форма изде­лия, а оформление соответствовало прибалтий­ским художе­ственным ка­нонам¹¹⁹. То есть, находки атрибутов культа не могут служить показа­телем реального уровня христианизации в Латвии, хотя, безус­ловно, ука­зывают на весьма широкое знакомство населения с православием.

Показателем укоренения православия преимущественно в элитар­ных кру­гах местного общества является то обстоятельство, что подав­ляющее большин­ство находок предметов культа происходит с городищ – замков раннефеодаль­ной знати, а также из богатых погребений. Важным свидетельством распро­странения православия в Латвии служат данные лингвистики. Значительная часть церковной терминологии в Латвии имеет православное происхождение. В основном это термины, связанные с вероучением и православной обрядно­стью¹²⁰.

Территория наибольшего распространения православия в Латвии по ис­точникам определяется довольно четко. Это, во-первых, как уже отме­чалось выше Ерсикское и Кокнесское княжества. Очевидно, православ­ными были кня­зья Кукенойса и Герцике и их ближайшее окружение, а также некоторые горо­жане¹²¹.

Хроника Генриха сообщает о том, что в Кокнесе и Ерсике жили рус­ские. Это подтверждается и археологическими исследованиями. Хронист называет Кокнесе «русским замком», а Ерсику – «русским городом». Ар­хеологический материал с Кокнесского городища также указывает на зна­чительное количество здесь русского населения. В Ерсике же, по данным раскопок, подавляющее большинство населения было латгальским. По-видимому, «русские» в хронике – не только этническое, но и религиозное определение. Так хронист обозначает всех православных, а всех католиков независимо от их этнической принадлеж­ности – «латинянами». Вполне допустимо, что и под «русскими» из замка Кок­несе хронист разумеет как русских по происхождению, так и право­славных лат­галов в отличие от латгалов и селов из предградья Кокнесе, среди которых пра­вославных было, видимо, весьма мало. Примечательно, что на предградье в от­личие от городища не найдено ни одного крестика.

«Хроника Ливонии» сообщает и о распространении православия в Талаве – крупном предгосударственном объединении у северных латгалов. По рас­сказу хрониста, жители области Имера (на севере Латвии) в начале 1208 г. бро­сали жребий, чтобы узнать, принять ли им христианство от рус­ских, которые «в свое время» приходили крестить их данников-латгалов в соседней земле Та­лаве, или католичество из Риги. Что скрывается за вы­ражением «в свое время», не ясно. Судя по содержанию хроники, в Талаве в начале XIII в. уже существо­вала наследственная верховная власть и скла­дывалась феодальная иерархия¹²². Логично предположить в связи с этим, что социаль­ная верхушка Талавы при­няла православие из Пскова еще до немецко-католического завоевания, скорее всего, незадолго до его начала. Но не исключено, что Талава была крещена уже после начала за­воевания. Этот акт отвечал бы намерениям Новгородской фео­дальной республики предотвратить проникновение крестоносцев в подвласт­ные русским прибалтийские земли, так как крещение означало тогда и поли­ти­ческое гос­подство. Правители же Талавы, принимая православие, воз­можно, надеялись зару­читься поддержкой русских в отражении натиска крестоносцев.

О церквах и православных священниках в Талаве известий нет. Ду­мается, что проповедь христианства проводилась русскими священни­ками, прибыв­шими сюда вместе с отрядами сборщиков дани.

Теоретически возможно, что в целях сохранения прав на свои данни­че­ские тер­ритории в ходе продвижения крестоносцев в глубь страны пско­вичи крестили и другую северолатгальскую область – Очела, и восточную пригра­ничную с Русью часть Латгалии, из­вестную в источниках как «Латигола».

Подобные примеры крещения русскими в целях закрепления поли­тиче­ского господства известны и в Эстонии, и в Восточной Финляндии, причем да­леко не всегда крещение проходило мирно. Так, в 1210 г. новго­родцы осадили эстонский замок Отепя, жители которого были данниками Новгорода, и «кре­стили некоторых из них своим крещением». Этот эпизод опровергает мнение русской историографии XIX в. об исклю­чительно мирном распространении православия. В условиях начавшейся кресто­носной агрессии в Финляндии нов­городское духовенство начинает прояв­лять большую актив­ность с целью хри­стианизации карел, которые в 1227 г. были практически полностью крещены. В XII – начале XIII в. правосла­вие начало распространяться и у финских племен еми, однако темпы его усвоения задерживались из-за встречной деятельности здесь шведского католического духовенства¹²³.

В годы борьбы прибалтийских народов за независимость православ­ные миссио­неры даже, как кажется, активизировали свою деятельность в Латвии. Их проповеди, судя по документам, пользовались достаточно большим внима­нием у населения. Пра­вославие рассматривалось в мест­ной среде как своеоб­разный союзник в борьбе с Орде­ном и католической церковью. Опасаясь влия­ния православия, рижский епископ жа­ловался в Рим на русских, которые посе­ляются в Ливонии, проклинают католиче­ство, призывают коренных жителей не соблюдать католические праздники и посты, растор­гают заключенные по като­лическому обряду браки между неофитами. Здесь прямое указание на деятель­ность православных миссио­неров, ибо только духов­ные лица могли расторгать заключенные церко­вью браки. В ответной булле от 8 февраля 1222 г. папа Го­норий III предпи­сывал заставлять этих русских сле­довать католическому об­ряду в тех слу­чаях, когда он расходился с православным¹²⁴. Кстати говоря, в гра­моте неоднократно подчеркивается мысль о направленности ее не против пра­вославия как такового, а лишь против расхождений в ритуале. Хотя ре­ально в деталях ритуала за­ключались существенные разногласия между конфессиями, содержание документа не дает оснований обвинять папу в гонении на право­славных христиан и позволяет Рим­ской курии сохранить имидж защитницы христианства в целом.

Существование русского квартала в Тарту (Юрьеве) предпола­гало и на­личие там православной церкви. Но нельзя сказать, насколько широко христи­анство могло распространиться в среде здешних эстов¹²⁵. Судя по археологиче­ским данным, в XII в. в подавляющем большинстве язычниками оста­вались и финноязычные народы, жившие на территории новгородского государства: ка­релы, водь и ижора. Насильственное креще­ние населения даннических облас­тей не было характерно для политики Древней Руси (если для этого не было особых условий). Хронист XIII в. Генрих Латвийский, находясь, видимо, под влиянием активной мис­сио­нерской деятельности католического духовенства в Прибалтике, утвер­ждал, что у «русских королей» не было в обычае осуществ­лять крещение подвластного населения, а главным был сбор дани.

Период активной деятельности русской церкви в Ливонии был весьма не­долог. Наступление орд Батыя на русские земли, сделавшее нере­альной серьез­ную борьбу Руси за Прибалтику, постепенное упрочение по­зиций Ордена и ка­толической церкви прервали, надо думать, деятельность православных миссио­неров в крае.

Таким образом, следует признать справедливым существующее в ис­то­риогра­фии мнение о длительной традиции православия в Латвии до на­чала не­мецко-католи­ческой миссионерской деятельности.

Распространявшееся с конца XI в. как религия складывавшегося господ­ствую­щего класса православие в период завоевания края стало на­ряду с языче­ством идеоло­гической опорой национально-освободительной борьбы народов Прибалтики.

Противостояние между католичеством и православием выявилось ещё до официального раскола церквей 1054 г. Одним из традиционных направлений политики римских пап было стремление стать единственным духовным лидером всего христианского мира. Причины этих притяза­ний были как политические, так и религиозные. Католическая церковь изначально являлась единым центром, и представляла собой воплощение идеи средневекового универсализма, в которой власть папы изображалась единственной во всем христианском мире. В то же время православие представляет собой собор реально существующих автокефальных (независимых) церквей, которые стремятся сохранить существующий статус-кво.

В Западной Европе Прибалтийский регион признавался под сюзере­ните­том Руси, и это несмотря на то, что здесь большинство населения при­держива­лась языческих традиций. Для деятельности православной церкви по «искоре­нению язычества» является характерным отсутствие организа­ционных меро­приятий с целью массовой христианизации населения. Про­поведь христианства русскими православными миссионерами велась вяло и нерегулярно. Вероятно, это было связано с православной традицией, со­гласно которой русские миссио­неры не проявляли интереса к обращению в христианство соседних племен и народов, придерживающихся еще язы­ческих верований. С момента крещения славянские книжники красной нитью проводят мысль о том, что появились «новые люди» (Илларион, «Слово о Законе и Благодати») – христиане. Их-то земля и призвана стать избранной, недаром русские летописцы намеревались поведать о том, «како избьра Богъ страну нашю на последьнее время». При этом пределы избранной земли, в которой обитают люди, подлежащие спасе­нию на Страшном Суде, то сужаются, то несколько расширяются, прежде чем принять конфигурацию, которую летописец и именует Русской землей.

Согласно же господствовавшему в средневековом христианском об­ще­стве убеждению, земли, населенные язычниками, считались ничьими. На право распоряжения ими претендовали император и папа, и вели борьбу за эти территории. Ду­мается, что признание власти Руси над этими террито­риями было не случай­ным. При­балтика могла явиться именно тем местом, откуда власть римских пап могла распространиться на всю Русь.

Это могло быть связано с активной внешней торговлей городов Северо-Западной Руси. В этих городах постоянно проживало значительное количество католиков, и их контакты с местным населением были активны (известно, что новгородцы были иногда настолько индифферентны, что ходили то к православному, то к «латинскому» священнику).

Официальное дозволение полоцких князей на миссионерскую деятельность католических священников давало им повод проповедовать католичество не только на территории Прибалтики, но и в пограничных русских землях населенных как язычниками, входившими в состав Новгородского государства, так и православными.

Это рано или поздно должно было привести к столкновению с Полоцком и Новгородом. Поэтому не удивительно, что римские папы публикуют грамоты с призывами русским князьям не чинить препятствий крестоносцам.

Уже 7 октября 1207 г. Иннокентий III отправил окружное послание к Русской церкви и всему народу¹²⁶.

В послании «Ко всему духовенству и мирянам русским» Иннокентий III сам представляет как единое целое насаждение унии в Византии и на Руси, сетует, что Русь удалилась от католической веры, как от груди матери и стала чужим ребенком. А потому он призывает русскую церковь вернуться с бездорожья на путь истины и пойти под опеку главы католической церкви. Поскольку «страна греков и их церковь почти полностью вернулись к признанию апостольского престола (т. е. власти римских пап. – А. Г.) и подчиняются его распоряжению, то представляется заблуждением, что часть (Русь и Русская церковь – А. Г.) не согласна с целым и что частное откололось от общего». Кажется, однако, что папа не намеревался «искоренять нечестивые обряды русских» в духе Бернарда Клервоского и краковского епископа Матфея и был готов довольствоваться немногим – признанием папского верховного авторитета, как признавали его тогда, скажем, православные цари Второго Болгарского царства (восстановленного в 1187 г.). Каковы бы ни были сокровенные планы папства, орудием осуществления которых готовы были стать духовно-рыцарские ордены, но до открытого провозглашения крестового похода на Русь дело не дошло (подробнее об этом см. гл. II)¹²⁷.

Одной из особенностей крестовых походов на Балтике было участие в них духовно-рыцарских орденов, руководство которых мечтало о создании на завоеванных землях автономного орденского, теократического в основе, государства. Эти стремления наталкивались на противостояние не только римских пап, но и германских императоров, стремившихся к тому, чтобы вновь обращенные территории подчинялись непосредственно им.

Как свидетельствуют папские послания и практика, в случае Прибалтики больше внимания уделялось миссионерской деятельности, а сами крестовые походы ставили целью защиту новообращенных и христианской церкви в бывших языческих землях.

Из послания краковского епископа Матфея к Бернарду Клервоскому, крайне характерно, что Русь уже тогда, в середине XII в., задолго до «татарского ига» и зарождения пресловутой московской ксенофобии (к которым так охотно возводят разделение между Россией и прочей Европой), взгляду с Запада представлялась особым «другим миром». И ничто не может изменить этого, поскольку этот «другой мир», который везде и всегда остается «иным» именно потому, что в нем живут «другие», не похожие на нас, жители.

Принятие христианства Русью на первых порах было важным фактором, способствовавшим развитию ее взаимоотношений со стра­нами Западной и Центральной Европы. Запад­ные писатели конца X – первой поло­вины XI вв., мимо которых не прошел факт христианизации руссов, не упоминает ка­ких-либо расхождений с вос­точными славянами на религиозно-политической почве.

«Раскол церквей» в 1054 г. не прошел мимо внимания древнерусского духовен­ства, которое повело ожесточенную полемику с «латыной». Эта полемика играла важ­ную роль в идеологическом утверждении позиций русской церкви. Однако конфессио­нальные споры не привели к каким-либо осложнениям в политических отношениях Руси с Западом, в развитие которых были заинтересованы и древнерусские правители, и западные монархи.

В IX–XI вв. в результате так называемых клюнийских реформ излюбленной мечтой римских понтификов стала мысль о создании единой христианской империи, в которой высшей властью была бы признана власть пап.

Впервые мысль о верховенстве пап в Европе отчетливо была сформулирована Григорием VII. Он наиболее последовательно представлял теократические требования: создать мир по образцу духовной державы. Римская церковь должна объединить всю Европу, а для этого нужно было возглавить новое европейское «большое дело», которое увлекло бы всех активных европейцев и позволило бы истратить их силы с пользой. Таким «большим делом» стали крестовые походы направленные как в Палестину, так и на территорию Европы. Крестовые походы – это попытка мечом объединить и расширить христианский мир под властью папства, которая основывалась на раздробленности Европы, когда именно церковь была скрепляющей христианский мир силой, опорой в борьбе с мусульманским Востоком. Из идеи григорианского папства следовало, что папа считает себя главным лицом в деле дальнейшего распространения христианства.

Поскольку в Европе в связи с формированием феодализма все народы стали христианскими, то завоевания, связанные с христианской миссией, должны были обра­титься в сторону новых территорий. Но это означало борьбу с внутренними и внеш­ними врагами христианства. Внутренними врагами явились принимавшие все более широкие масштабы еретические движения, против которых папы вели настоящие войны на истребление. Внешними врагами были арабские и тюркские завоеватели, а позднее и остававшиеся язычниками западные славяне и прибалтийские народы.

Христиан­ская мировая империя – в соответствии с представлениями Григория VII и его преем­ников – должна была включать в себя все человечество. Ядро ее образовывало объеди­нение христианских народов. А для расширения империи служили завоевательные по­ходы (крестовые) и миссионерская деятельность церкви (через монашеские ордены). Врагами им­перии считались те, кто стоит вне вселенской церкви: язычники и еретики.

В XII–XIII вв. папство находилось в зените своего могущества. Мощным орудием в руках папства по проведению своей политики стал орден цистерцианцев, который приобрел огромное влияние в Западной Европе в первой по­ловине XII в. Этому в немалой степени способствовала деятельность выдающегося идеолога цистерцианства святого Бернарда Клервосского (1090-1153 гг.). Благодаря проповедям св. Бернарда, благословившего создание духовно-рыцарских орденов¹²⁸, цис­терцианцы нередко выступали проводниками насильственной христианизации, как было в языческой Прибалтике или арабской Испании.

Папа обосновывал свое верховенство над христианской Европой не­обхо­димо­стью концентрации сил христианства для возвращения Святой Земли, что было воз­можно, по его утверждению, осуществить лишь под руководством Церкви. Однако IV крестовый поход (1204 г.), инспириро­ванный самым могу­щественным папой средневе­ковья, был направлен как раз не против язычников, а против отколовшихся христиан. Целью IV крестового похода первоначально было, разумеется, отвоевание Святой Земли. Но во времена Иннокентия на пе­редний план вышел также вопрос осуществле­ния унии с греко-восточной цер­ковью. В такой атмосфере не­трудно было обратить войско крестоносцев, стре­мящихся к грабежу про­тив схизматиков.

Необходимо отме­тить, что проблема открытого противоборства Руси с крестоносной агрессией на се­веро-востоке возникла постепенно.

Важными моментами для духовной жизни Руси было сохранение в ее идеологии значительных элементов терпимости, вытекавший не только из об­щехри­стианской концепции милосердия, но и составляющий элемент кирилло-мефодиевских традиций. Последние четко прослеживаются в трактате Феодо­сия Печерского о мило­сердии к представителям разных вер и в описании игу­меном Даниилом его поездки в начале XII века в Пале­стину, в котором он под­держивал идею борьбы с «неверными», а также в поддержке (до начала XIII в.) крестоносного движения.

Интерес древнерусского населения к крестовым походам был связан не только с религиозно-идейными причинами, но и с той жестокой борьбой, которую восточные славяне вели с кочевниками¹²⁹. В. О. Ключевский по этому поводу писал: «В то время как западная Европа крестовыми походами предприняла наступательную борьбу на азиатский Восток, когда и на пиренейском полуострове началось такое же движение против мавров, Русь своей степной борьбой прикрывала левый фланг европейского наступления»¹³⁰.

На протяжении XII в. Древняя Русь оставалась фактически состав­ной ча­стью всего христианского мира, и, несмотря на призывы, фанатично настроен­ных католиче­ских деятелей типа Бернарда Клервосского об обра­щении руссов в «истинную веру», для большинства западных идеологов Древняя Русь была вполне единоверной страной. Бо­лее того, в 1147 г. древнерусские князья, веро­ятнее всего волынско-смоленские¹³¹, прини­мают участие во II крестовом походе (1147-1148 гг.). Совместно с поль­скими фео­далами они совершили военную экспедицию в Пруссию.

На Руси благосклонно был воспринят и III крестовый поход (1189-1192 гг.). В киевской летописи сохранилось известие (вероятно, галицкого происхо­ждения) о пре­бывании на Востоке армии немецких рыцарей во главе с импера­тором Фридрихом Барбароссой. Летописец, уподобляя Гер­манию Руси, а ара­бов половцам сравнивает крестоносцев «со святыми му­чениками» и всецело стоит на стороне крестоносцев, оце­нивая события в духе доктрины о казнях Божьих¹³².

Ситуация кардинально меняется на рубеже XII–XIII вв., когда происходит пе­реориентация крестового движения в Прибалтику и Восточную Финляндию.

Утверждавшийся в отечественной историографии вывод о том, что при­бал­тийские племена на рубеже XII–XIII вв. находились на низком социально-экономиче­ском и политическом уровне развития требует серь­езного пере­смотра в сторону более высокого уровня их развития.

Взаимоотношения прибалтийских племен со славянами нача­лись до­вольно рано. По мнению В. В. Седова, это произошло уже с сере­дины I тыся­че­летия нашей эры¹³³. Дальнейшее историко-полити­ческое развитие Руси при­вело к тому, что территория Восточной При­бал­тики оказалась под ее влиянием, но не была включена непосредственно в границы Древней Руси. Однако раз­лич­ные племена находились на раз­личных этапах зависимо­сти.

Думается нельзя согласиться с В. В. Похлебкиным и Я. Зутисом, ко­торые утвер­ждали, что дань, наложенная русскими княжествами, была «факультатив­ной» и необ­ременительной. В. В. Похлёбкин по этому поводу писал: «При том изобилии природных богатств, которые существовали в этом краю в IX–X вв., такая дань не отягощала народы, а являлась, по сути дела, символи­ческом зна­ком принадлежности Прибалтики к террито­рии Русского государства»¹³⁴. Тем не менее, как мы видели выше взаимоотношения между русскими землями и пле­менами, населяв­шими Прибалтику, были намного сложнее. И именно эта слож­ность взаимоот­ношений ярко проявилась в начальный период крестоносной миссии не­мецких проповедников.

Таким образом, в главе изучены взаимоотношения Руси с балтийскими племенами к началу проник­новения католических миссионеров. Кроме того, автору удалось проследить изменение политики католических эмиссаров, перешедших от мирных методов распростра­нения христи­анства к насильственным.

В главе подчеркивается, что для объективного исследования заявленной проблематики необходимо учитывать специфику взаимоотношений между Русью и прибалтийскими народами. Русский интерес к Прибалтике был обусловлен коренными естест­венными при­чинами - единой географической средой (отсутствие резких ландшафт­ных границ, общая гидрографическая сеть и т.д.), общностью истории и взаимонеобходимыми хозяйственными связями. На рубеже I-II тыс. Восточная Прибалтика представляла собой ре­гион, быстро прогрессирующий в экономическом и общественном отноше­нии. На основании комплексного изучения источников исследователи су­дят о ста­новлении в регионе классового (раннефеодального) общества, на­чиная с се­р. - втор. пол. X в.

Исследование показало, что социально-политическое развитие общества шло неодинаковыми тем­пами в разных районах Прибалтики. К концу XII в. наметилось движе­ние в направле­нии двух форм раннефеодальных государст­венных обра­зований - раннефеодальных монархий и феодальных республик. Данный факт нельзя не учитывать при объяснении избирательности в дейст­виях крестоносцев, несмотря на отсутствие у них четких сведений о прибалтийском регионе перед началом проникновения на данную территорию.

С рубежа I–II тыс. развитие восточно-прибалтийских наро­дов шло в условиях установления в регионе политического господства Древней Руси. С 30-х гг. XI в. начинается продвижение русских дружин из Новго­рода в районы Восточной и Южной Эстонии. Расширение сферы даннического интереса Руси в се­верных районах Восточной Прибалтики было продолжением процесса посте­пенной колонизации финских народов к востоку от р. Нарвы и Чудского озера. Племена из районов бассейна Западной Двины (Даугавы) попали в данни­ческую зависимость от Полоцка примерно в середине XI в. Впоследствии сбор дани с народов Латвии мог не всегда осуществляться регулярно, а порой и пре­кращаться. В начале XII в. летописец называл русскими данниками также и куршей (корсь). Попытка же включить в сферу даннических интересов По­лоцка племена земгалов закончилась не­удачно.

Автор отмечает, что на протяжении всего XII в. история ливов была довольно тесно связана с Ру­сью. Однако следует признать справедливым утверждение о том, что русские князья не вмеши­вались во внутреннюю жизнь зависимых от них народов, лишь бы те платили им дань. Кроме того, военные отряды ливов периодически использовались русскими княжествами (в основном, Полоцком) при решении внутри­русских дел.

В проведенном исследовании акцентируется внимание на том, что возможности для упрочения политического влияния Древней Руси были более реальными в тех частях региона, где оно могло подкрепляться интере­сами местной знати. У народов Восточной Прибалтики, где процесс становле­ния классового общества проходил более быстрыми темпами, сильнее сказыва­лись социальные противоречия. Это заставляло еще не окрепшие политические верхи общества искать поддержку своей власти на стороне. Кроме того, шла борьба за власть между разными народами региона, что часто приводило к воо­руженным столкновениям. Все назван­ные обстоятельства вынуждали местную аристократию мириться с зави­симостью от Руси и рассматривать опору на рус­ские княжества и земли как гарантию внутренней и внешней стабильности в подвластных им землях.

Формирование государственности в Кукенойс и Герцике происходило по мере соци­ального и политического развития местного латгальского общества, но под сильным влиянием Древней Руси. Однако автору представляется обоснованным вывод, что на данный момент отсутствуют весомые основания для того, чтобы считать эти восточнолитовские латгальские княжества рус­скими государственными обра­зованиями, тем более что в историографии до сих пор нет единого мнения по поводу происхо­жде­ния их правителей.

Отношения Руси с эстонскими племенами были сложными. Новгородцам, судя по всему, не удалось достичь взаимо­понима­ния с эстонской социальной верхушкой. В 1030 г. русские дружины заняли эс­тонское укрепление на месте современного Тарту и построили русскую кре­пость Юрьев. В 1054 (1057?)-1061 гг. новгородский князь Изяслав Ярославич пы­тался рас­пространить власть Новгорода на другие эстонские племена и взял замок Кеденпэ (Ке­дипив). Не без участия некоторых эстонских ноби­лей была уста­новлена административная власть Новгорода над восточной эстонской землей Уганди. Однако в целом в 60-х и 70-х гг. XII в. Новгород и Псков были вынуждены придер­жи­ваться оборонительной политики по отношению к эстам. Походы за да­нью в Эстонию вызывали активное сопротивление эстов и ответные на­беги, в основ­ном на псковские земли и сам Псков.

В главе отмечается, что установлению русского влияния в регионе способствовало проникнове­ние сюда православия. Опираясь на археологические данные и письменные свидетельства, можно с уверенностью говорить о том, что в XII в. право­славие в Прибалтике было распространено шире, чем католичество, но оно усваивалось почти исключительно в среде формирую­щегося класса феодалов, не затрагивая низ­ших слоев местного населения, в массе своей остававшихся язычниками. Так, территория наибольшего распространения православия в Латвии по ис­точникам определяется довольно четко. Это Ерсикское и Кокнесское княжества. Очевидно, православ­ными были кня­зья Кукенойса и Герцике и их ближайшее окружение, а также некоторые горо­жане. «Хроника Ливонии» сообщает и о распространении православия в Талаве - крупном предгосударственном объединении у северных латгалов.

По мнению автора, справедливым и обоснованным выглядит тезис о том, что русские княжества проводили политику не только мирного обращения местного населения в православие. Примеры насильственного крещения русскими в целях закрепления поли­тиче­ского господства известны и в Эстонии, и в Восточной Финляндии. Так, в 1210 г. новго­родцы осадили эстонский замок Отепя, жители которого были данниками Новгорода, и «кре­стили некоторых из них своим крещением». Этот эпизод опровергает мнение русской историографии XIX в. об исклю­чительно мирном распространении православия. Вероятно, проповедь христианства проводилась русскими священни­ками, прибыв­шими в Прибалтику вместе с отрядами сборщиков дани. В годы борьбы прибалтийских народов за независимость православ­ные миссио­неры активизировали свою деятельность в Латвии. Их проповеди, судя по документам, пользовались достаточно большим внима­нием у населения. Однако, наступление Батыя на русские земли, сделавшее нере­альной серьез­ную борьбу Руси за Прибалтику, постепенное упрочение по­зиций Ордена и ка­толической церкви практически полностью прервали деятельность православных миссио­неров в крае.

Распространявшееся с конца XI в. как религия складывавшегося господ­ствую­щего класса православие в период завоевания прибалтийских земель крестоносцами стало на­ряду с языче­ством идеоло­гической опорой национально-освободительной борьбы народов Прибалтики. «Раскол церквей» в 1054 г. не прошел мимо внимания древнерусского духовен­ства, которое повело ожесточенную полемику с «латыной». Эта полемика играла важ­ную роль в идеологическом утверждении позиций русской церкви.

Автор отмечает, что проблема открытого противоборства Руси с крестоносной агрессией на се­веро-востоке возникла постепенно. На протяжении XII в. Древняя Русь оставалась фактически состав­ной ча­стью всего христианского мира. Несмотря на призывы фанатично настроен­ных католиче­ских деятелей (речь идет, в частности, о Бернарде Клервосском) об обра­щении руссов в «истинную веру», для большинства западных идеологов Древняя Русь была вполне единоверной страной. Древнерусское население проявляло интерес к крестовым походам, что было связано не только с религиозно-идейными причинами, но и с продолжительной борьбой, которую восточные славяне вели с кочевниками. Ситуация кардинально изменилась на рубеже XII–XIII вв., когда произошла пе­реориентация крестового движения в Прибалтику и Восточную Финляндию.