НОВГОРОДСКАЯ ЗЕМЛЯ И НАСТУПЛЕНИЕ КРЕСТОНОСЦЕВ В ЛИВОНИИ И ЭСТОНИИ В 1202-1224 гг

Политическая и военная обстановка в Восточной Прибалтике резко изменилась с поставлением третьего ливонского епископа – Альберта. Его миссия начиналась как нечто вроде семейного дела рода Буксгевденов, который был представлен братьями и зятьями Альберта на ответственных церковных и светских службах¹⁹². По меткому выражению С. М. Соловьева: «Альберт принадлежал к числу тех исторических деятелей, которым предназначено изменять быт старых обществ, полагать твердые основы новым»¹⁹³.

Успеху завоевателей способствовало отсутствие единства у народов Восточной Прибалтики. С приходом крестоносцев не прекратились походы прибалтов друг против друга, причем они часто провоцировались и даже возглавлялись немцами. Так, с начала агрессии и до 1212 г. – последней вспышки вооруженной борьбы ливов, выступивших вместе с латгалами, – в ливские области соседями было совершено семь разорительных походов: около 1185 г. и в 1207 г. – литовцами, в 1202 г. – земгалами, в 1203 г. – полочанами за данью, в 1211 г. – три похода эстонцев, причем последние, в свою очередь, явились ответом на военные экспедиции в их земли объединенных сил крестоносцев, ливов и латгалов. Участие в них ливов и латгалов объяснялось воинской повинностью, навязанной завоевателями, а также грабительскими побуждениями ливской и латгальской знати¹⁹⁴.

Завоевание ливских земель облегчалось также внутренними разногласиями в ливском обществе. С начала агрессии наметились две группы местной знати, одна из которых возглавила сопротивление завоевателям, а другая перешла на их сторону. Некоторые нобили вроде Каупо из Турайды пытались укрепить иноземной поддержкой собственную власть в округе, другие, подобно владельцу деревни Анно, спасшему Мейнарда от ливов¹⁹⁵, надеялись ценой предательства расширить свои владения. На ходе борьбы сказалось и отсутствие каменных крепостей у прибалтийских народов. Деревянные же замки не могли противостоять осадным машинам немцев. В арсенале ливских воинов было то же оружие, что и в Западной Европе, – меч, боевой топор, копье, лук со стрелами. На рубеже XII–XIII вв. появились булава и арбалет, с которым местное население познакомилось еще до начала завоевания. Однако шлемы, кольчуги, панцири по археологическим памятникам раннефеодального времени у ливов не прослеживаются. Об отсутствии доспехов у ливов пишет и хронист. Именно этим обстоятельством была обусловлена в ряде сражений победа завоевателей¹⁹⁶.

По примерным подсчетам, в начале XIII в. численность ливов составляла до 28 тыс. человек. Соответственно они могли выставить войско свыше 3 тыс. человек, что требовало впрочем, единства действий¹⁹⁷. Силы завоевателей были в первые годы агрессии незначительными, но они периодически пополнялись крестоносцами, привозимыми из Германии епископом Альбертом.

Альберт развернул активную деятельность по проникновению крестоносцев в земли ливов. Вступая на ливонскую епископскую кафедру, Альберт ясно осознавал, что ему придется столкнуться не только с разнообразными трудностями при утверждении католичества в среде прибалтийских народов и создании в регионе сети христианских колоний, но и с противоречиями в среде высшей политической и религиозной элиты Западной Европы. Учитывая постоянную вражду между папством и германскими императорами из-за гегемонии в Европе, – борьбу, в которую волей или неволей оказались втянутыми правители духовных и светских государств, Альберт постоянно лавировал между обеими противоборствующими сторонами. Так, имея благословение папства на крестовые походы в Ливонию, приравненные к походам в Святую землю, епископ заручился также поддержкой германского императора Филиппа. Это позволило ему беспрепятственно собирать людские и материальные ресурсы в разных государствах Северной Германии, вне зависимости от политической ориентации их правителей, и таким образом ежегодно посылать свежие силы крестоносцев в Прибалтику.

Булла на крестовый поход была издана папой Иннокентием III 5 октября 1199 г. В булле участникам похода помимо полного отпущения грехов (что было и ранее) гарантировалась также защита тех, кто принял крест, и их имущества со стороны папы и св. апостола Петра. Подобные гарантии давались и отправлявшимся в Святую Землю. Таким образом, походы в Прибалтику полностью приравнивались к походам в Палестину.

Хотя папа, выдававший буллу на крестовый поход, был тогда противником Филиппа Штауфена, без помощи последнего Альберт не смог бы набрать рыцарей для похода в Ливонию на территории Бременского архиепископства, в Магдебурге и других областях Германии, контролируемых императором. К тому же Филиппа поддерживал архиепископ Гартвиг II. Естественно поэтому, что Альберт счел необходимым прибыть на торжества по случаю коронации Филиппа.

Знаменательно и то, что Альберт – подданный и родственник¹⁹⁸ Гартвига II, начинал набор крестоносцев не в Германии, а на Готланде, и, кроме того, получил поддержку от датчан и Лундской церкви¹⁹⁹ – давних соперников Бременского архиепископства. По всей вероятности, это можно объяснить тем, что положение Гартвига не было прочным. К лету 1199 г. обострились отношения между ним и Римским папой из-за того, что они поддерживали разных претендентов на престол Священной Римской (Германской) империи. Датский король и папа Иннокентий III в то время были сторонниками династии Вельфов, а Гартвиг выступил на стороне Штауфенов, оказавшихся тогда победителями²⁰⁰. Готовясь к покорению Ливонии, Альберт стремился заручиться поддержкой всех наиболее влиятельных лиц, от которых мог зависеть успех его предприятия. Датчане и архиепископ Лундский рассчитывали, очевидно, воспользоваться ситуацией, чтобы попробовать перехватить у Бремена первенство в крещении и покорении Восточной Прибалтики.

В 1200 г. Альберт прибыл с крестоносным войском в Ливонию. Он доставил на 23 кораблях до 1200 человек. Войско, с которым прибыл Альберт, было самое многочисленное из упоминавшихся в хронике. Обычно в Ливонию единовременно прибывало от 300 до 1000 крестоносцев²⁰¹. Значительная часть крестоносцев по истечении похода возвращалась назад, и все же за первую четверть XIII в. силы завоевателей в Ливонии почти утроились, а подкрепления постоянно прибывали²⁰².

К первым же годам XIII в. относится ряд мероприятий, направленных на укрепление позиции завоевателей и создание базы для расширения экспансии. В районе торгово-ремесленных поселков в устье Ридзене в 1201 г. был заложен город-крепость Рига. Его основание прямо отвечало интересам немецких купцов, дававших средства на организацию крестовых походов. Рига была более удобным местом и для центра епископства, поскольку путь от устья Даугавы до Икесколе, где на первых порах обосновался епископ, был сопряжен с опасностью ливского нападения, и в 1202 г. в Ригу была переведена епископская кафедра. После перевода епископской кафедры в Ригу Ливонское (Икескольское) епископство стало называться Рижским. Хорошо укрепленный город стал основным опорным пунктом немцев в Ливонии, прикрытым со стороны моря еще и цистерцианским монастырем, расположение которого в устье Даугавы позволяло контролировать вход судов в реку²⁰³.

Более вероятным представляется происхождение названия «Рига» от балтского корня «ri(n)g». По мнению В. Дамбе, данное название восходит к куршскому корню «ring» и означает «изгибаться», «виться», «течь зигзагами», что соответствовало изгибавшемуся руслу реки, образовавшему луку недалеко от впадения в Западную Двину. К тому же, по данным археологии, курши жили там вместе с ливами²⁰⁴. Ширина реки Риги в устье достигала в древности 30 м, что могло создавать впечатление озера²⁰⁵.

В районе впадения реки Риги в Западную Двину находилась удобная, глубокая (глубиной до 4 м) естественная гавань, вблизи которой с XI–XII вв. располагались два торгово-ремесленных поселка с ливско-куршским населением, и находился центр международной торговли, посещаемый купцами из разных районов Восточной Прибалтики, с Руси, из Скандинавии и Северной Германии²⁰⁶.

Прошло 20 лет с начала христианизации ливов, тем не менее, подавляющее большинство их оставались язычниками. Реально о принятии католической веры можно говорить лишь применительно к ливской знати. Важнейшим стимулом к крещению было для них возвращение деревень, полей и прочей недвижимости, отнятой у них крестоносцами.

В битвах с крестоносцами 1198 г. и 1200 г. ливы потерпели поражение и при заключении мира с немцами приняли навязанные им требования. Но когда крестоносцы возвращались в Германию, а епископ отправлялся за новым войском, ливы смывали с себя крещение и отказывались выполнять условия договоров. Этим промежутком времени местные жители старались воспользоваться для нападения на оставшихся в стране католиков²⁰⁷. Чтобы иметь постоянную военную силу в Ливонии, немцы образовали в 1202 г. Орден Меченосцев – духовно-рыцарскую организацию, ставшую ядром сил агрессоров.

Учредителем Ордена назван уже упоминавшийся цистерцианский монах, священник из Торейды Теодорих. Епископ Альберт находился в это время в Германии, собирая новые отряды крестоносцев. По мнению Ф. Беннингховена, Теодорих также был в Германии, но вернулся раньше Альберта с теми рыцарями, которые и составили основу нового Ордена. Беннингховен полагал, что решение о создании Ордена и благословении папы на это начинание следует датировать еще 1201 г., когда Теодорих приезжал в Рим за буллой на новый крестовый поход²⁰⁸. Вместе с тем в послании от 12 октября 1204 г., содержавшем призыв к бременской церкви собирать верующих для крестового похода в Ливонию, тот же Иннокентий III называет заслугой епископа Альберта создание нового Ордена по образцу Ордена тамплиеров для защиты юной церкви и борьбы с язычниками. Отсюда можно заключить, что именно Альберт поручил Теодориху заботу об образовании Ордена. Говоря об основателе Ордена, надо иметь в виду, что сведения о деятельности Теодориха автор «Хроники Ливонии», вполне вероятно, заимствовал из несохранившегося жизнеописания Теодориха. Это предполагает некое приукрашивание и преувеличение заслуг Теодориха в крещении Ливонии.

Название «меченосцы» закрепилось за Орденом из-за отличительного знака на одежде. Рыцари носили белый плащ с изображением спереди слева на плече и груди красного креста, а под ним – меча острием вниз. За образец для устава Ордена был взят устав рыцарско-монашеского Ордена тамплиеров, основанного в Св. Земле в 20-х гг. XII в.

Первым магистром Ордена меченосцев был Венно. Точных сведений о времени прибытия его в Ливонию нет. Как полагают, это должно было произойти не позже 1204 г. В «Хронике Ливонии» Генриха под 1208 г. рассказывается об участии Венно в походах против эстов²⁰⁹. По наблюдениям Ф. Беннингховена, имя Венно, или Винне, как он назван в Старшей Рифмованной хронике²¹⁰, в XI–XIII вв. встречалось в основном в пределах Падеборнского епископства в Германии (район Северного Рейна – Вестфалии). Беннингховен полагает, что семья Венно была родом из местности недалеко от Хазунгенского монастыря. В источниках сохранились упоминания о некоем Винно из Рорбаха²¹¹. В 1209 г. магистр был убит одним из братьев Ордена – Викбертом²¹².

Как полагает Ф. Беннингховен, до 1210 г. в Ордене было всего 10 рыцарей, прибывших вместе с Теодорихом. В период же расцвета Ордена число его братьев-рыцарей достигало 110-120 человек. Но кроме братьев-рыцарей в состав Ордена входили служилые братья-стрелки, арбалетчики, оруженосцы и т. п. (в среднем в соотношении 1:10). В Ордене были также особые братья-священники²¹³. Но, несмотря на столь малочисленный состав, его наличие вскоре стало ощутимым в сражениях с местным населением.

К началу XIII века немецкие владения приблизились к Кукенойсу. Вблизи него немцы построили замок Леневарден. К этому времени относится и начало борьбы полоцких князей против наступавших немцев. Одна из немецких хроник (хроника Арнольда) говорит о первых столкновениях: «Король русский из Полоцка имел обыкновение от времени до времени собирать дань с ливов, в которой ему епископ отказал. Оттого делал он часто жестокие нападения на поименованный город (т. е. Ригу – А. Г.)»²¹⁴.

В 1203 г. полоцкий князь совершил поход в Ливонию против Икесколе и Гольма. Поход полочан в Ливонию был, судя по всему, вызван прекращением поступления дани с двинских ливов после прихода в регион епископа Альберта. В конце XII в. ливы, вероятно, продолжали платить дань Полоцку, надеясь на русскую помощь, если таковая понадобится. Ситуация изменилась с прибытием Альберта. Ливские нобили, сыновья которых в качестве заложников еще в 1200 г. были отправлены в Германию и там оставались²¹⁵, вероятно, предпочли платить налог епископу, а не Полоцку. В ответ последовал поход полочан в низовья Западной Двины.

В 1205 г. князь Кукенойса Ветсеке заключил с крестоносцами мир. Конкретные условия мира, заключенного между Ветсеке и епископом, неизвестны. Но вполне допустимо предположение Ф. Беннингховена о том, что к установлению мира с епископом князя побудило чрезмерно быстрое продвижение крестоносцев к границам его княжества²¹⁶.

Рижский епископ также не хотел терять союзника и в лице полоцкого князя. В 1206 г. отправляя посольство в Полоцк, Альберт, видимо, надеялся добиться у полоцкого князя подтверждения своих прав на земли ливов и договориться с полочанами о совместной борьбе с литовцами. Согласно рассказам хрониста, в это время литовцы усилили нападения на районы Подвинья, где уже обосновались католики. Причем намечался антикатолический союз между литовцами и ливами, остававшимися язычниками²¹⁷, что не могло устраивать ни Ригу, ни Полоцк.

Кстати говоря, единственным источником, говорящим об усилении наступления литовцев на русские земли в начале XIII в. является Хроника Генриха. Борьба с Литвой и Орденом была непосильна для Полоцка, и он пытался опереться на Смоленск, князья которого распространили свою власть и на Полоцк. Смоленский князь посадил в Полоцке князем своего родственника²¹⁸. Таким образом в кон. XII – нач. XIII в. Полоцк и Смоленск образовали некий региональный союз, основанный на торгово-политическом сотрудничестве вдоль западно-двинского речного пути. Главную роль в объединении сыграли смоленские князья, добившиеся определенного сюзеренитета над данной территорией. Однако активное вмешательство Литвы в первой половине – середине XIII в. дестабилизировало обстановку в регионе и в конце концов подорвало хрупкое экономическое и политическое единство двух княжеств²¹⁹.

В безопасном судоходстве на Западной Двине помимо полочан были заинтересованы также купцы, плававшие из Риги в русские земли. Они же стремились добиться и наиболее благоприятных условий для торговли в землях, подконтрольных Полоцку.

Было назначено место переговоров у р. Вогене²²⁰. Точно определить место встречи невозможно. Однако русская миссия не имела успеха. На назначенные 30 мая 1206 г. переговоры пришли из приглашенных ливов, епископа и латгалов²²¹ только ливы. Латгалы предусмотрительно не хотели портить раньше времени отношения с епископом. Епископ отказался выходить на встречу послам, заявив им, что «никогда государь… не выходит из своих укреплений навстречу послам»²²². Здесь епископ Рижский впервые объявил себя самостоятельным правителем на Западной Двине, равным по статусу полоцкому князю. Жесткая позиция епископа объясняется, возможно, тем, что Полоцк послал в Ливонию не войско, а посольство для переговоров. В этом епископ мог усмотреть слабость русской стороны. Неготовность Полоцка к серьезным военным действиям в Ливонии подтверждается тем, что полочане не пришли на помощь начавшемуся восстанию двинских и гауйских (торейдских) ливов²²³ в 1206 г., а появились лишь тогда, когда основные силы восставших были уже разбиты²²⁴, и войско крестоносцев отправилось в Германию.

Однако, несмотря на видимые успехи крестоносцев, положение их в Ливонии оставалось весьма сложным. Было ясно, что местные народы не сломлены. К тому же приходилось ожидать выступления русских князей на защиту своих владений. Одновременно начали проявляться претензии Дании на господство в Ливонии. В 1206 г. датчане попытались (но неудачно) закрепиться на о. Сааремаа²²⁵. Причем в Риме явно поддерживали претензии датчан на Ливонию.

Кстати, простое сопоставление фактов легко показывает, что Рим рассматривал Датское королевство в качестве своего важнейшего союзника на Балтике. Папская булла от 13.01.1206 г., т. е. составленная накануне первой экспедиции датчан на о. Эзель, разрешала архиепископу Лундскому ставить епископов в завоеванных датскими войсками землях. Это означало подчинение датской Церкви новообращенных земель, на которые претендовали бременские, а позже и магдебургские архиепископы и рижский епископ Альберт. Затем последовал ряд булл, адресованных датскому королю и его соседям, включая императора Оттона IV (1198-1218), с выражением поддержки предприятиям датчан в Восточной Прибалтике и обещанием взять Данию под покровительство римского престола, чтобы никто не осмеливался на нее нападать в отсутствие ее короля. В 1218 г. булла Гонория III от 9 октября признает за датским королем все земли, которые будут выведены из язычества. Кроме того, здесь нужно отметить, что при восстановлении контроля над эстонскими областями в 1217 г. во главе крестоносцев стоял вассал и племянник по материнской линии датского короля Вальдемара II граф Альберт фон Левенборх²²⁶. Получить реальную помощь из Бремена Альберт так же вряд ли мог. Приморская часть Бременского архиепископства вместе с Гамбургом с 1202 г. оказалась во власти Дании. Соответственно и отправка крестоносцев в Ливонию зависела от благоволения короля Дании и архиепископа Лундского. Альберту нужен был могущественный покровитель, способный противостоять Дании, а также поддержать его в случае расхождения его планов с планами в регионе Римского папы. Такого покровителя Альберт нашел в лице императора Священной Римской империи. Совершив в 1207 г. акт вступления в вассальную зависимость от императора, Альберт стал имперским князем, т. е. получил тот же политический статус, что и архиепископ Бременский. Иначе говоря, Альберт перестал быть светским вассалом бременского архиепископа, хотя и продолжал признавать последнего в качестве своего духовного сюзерена.

Владимир Полоцкий собрался походом непосредственно против Риги только в 1206 г. По этому поводу хронист сообщает: «…Король собрал войско со всех концов своего королевства, а также от соседних королей, своих друзей, и… спустился вниз по Двине на кораблях»²²⁷. Об этом походе полочан в Ливонию в русских источниках не упоминается. Дружественные князю Полоцкому князья-соседи, это скорее всего, князья Смоленские. В походе, вероятно, должны были участвовать и удельные князья Полоцкой земли. Характерно, что для похода в Ливонию был выбран момент, когда войска крестоносцев там не было. Однако поход русских войск закончился неудачно.

В июне 1207 г. князь Кукенойса Ветсеке заключил с епископом новый мир, по которому он отдавал половину своей земли и своего замка.

По мнению Ф. Беннингховена, заключить мир с крестоносцами на столь тяжелых условиях Ветсеке вынудило то, что его владения оказались в районе пересечения двух наступательных потоков – литовского и крестоносцев. В районе Кукенойса находилась переправа через Западную Двину, которой пользовались литовцы. По этой причине они пытались овладеть данной территорией. От Полоцка, судя по предыдущим его действиям, ждать помощи не приходилось. Полоцку самому надо было обороняться от литовцев. Поэтому Ветсеке предпочел договориться с епископом, чтобы найти у крестоносцев защиту от литовцев²²⁸. Предположение Беннингховена не лишено оснований в том, что расположенный на отвесном скалистом мысу замок Кукенойс имел стратегически важное значение и для литовцев, и для крестоносцев. Однако Е. Л. Назарова считает, что более вероятным кажется то, что Ветсеке прежде всего намеревался договориться с епископом о ненападении крестоносцев на его владения. Справедливость данного предположения подтверждается тем, что вплоть до Пасхи 1208 г. об отряде крестоносцев в замке Кукенойс хронист не упоминает, хотя литовцы и предприняли большой поход в Ливонию на Рождество 1207 г.²²⁹

В 1208 г. немецкий рыцарь Даниил из Леневардена²³⁰ с отрядом совершил ночной набег на Кукенойс и захватил в свои руки князя Ветсеке. Узнав об этом епископ Альберт приказал немедленно освободить князя. По всей вероятности, имела место несогласованность между Даниилом и епископом. Даниил мог не знать о планах Альберта и решил сам захватить замок. Альберт же решил перед отплытием крестоносного войска в Германию не обострять отношений с князем Кукенойса. Возможно, он опасался, что в такой ситуации Ветсеке пойдет на союз с литовцами. В том же году князь произвел набег на Ригу, но, не дождавшись помощи из Полоцка, сжег Кукенойс и ушел на Русь²³¹.

В 1209 г. на месте Кукенойса был основан немецкий замок Кокенгаузен.

После падения Кукенойса наступила очередь Герцике, где сидел князь Висвалдис. Благодаря расположению Герцике и Дигнаи (напротив друг друга) Висвалдис имел возможность контролировать немецко-русскую торговлю на Западной Двине и взимать мыто с проходящих через эти своеобразные «ворота» купеческих кораблей. Думается, что это были одни из тех «ворот» на Западной Двине, закрывая или ограничивая свободный проход через которые для западноевропейских купцов полочане пытались «давить» на политику епископа Альберта. Естественно поэтому стремление крестоносцев овладеть столь важным стратегическим пунктом.

Герцике был взят приступом в 1209 г. и сожжен, а все семейство Висвалдиса попало в плен. В том же году Висвалдис признал себя вассалом рижского епископа²³², по-видимому, перейдя в католичество, так как признал «всех латинян братьями по христианству».

По этому миру князь Висвалдис вступал в вассальную зависимость от Рижского епископа. Поскольку в источниках нет точных сведений об административно-территориальном составе Герцигского княжества, достаточно сложно определить, какие замковые округа перешли к епископу, а какие на правах ленного пожалования остались у князя Висвалдиса.

Согласно средневековому феодальному праву, после вступления в вассальные отношения землевладелец, как правило, получал назад от сеньора в качестве лена половину его бывших владений. При этом указанное количество знамен ленного владения соответствовало числу административных единиц, возвращенных вассалу. Иначе говоря, лен «с тремя знаменами» полученный Висвалдисом после передачи всего княжества в дар епископу Альберту, должен был соответствовать трем замковым округам – административным областям, одним из которых был Герцигский округ. Соответственно три округа должны были остаться у епископа. Однако в грамоте говорится не о другом, а о «других» (alias) замках со всем к ним относящимся. Так что практика наделения ленами в Ливонии могла отличаться от западноевропейской. Два округа (Аутина и Цессове), принявших уже до 1209 г. католичество, упомянуты в вассальной грамоте. «Другие» замковые округа следует искать среди упомянутых в грамоте от 25.07.1211 г. о разделе латгальских земель, которые ранее входили в Герцигское княжество, между рижским епископом и Орденом²³³. Помимо Аутине и Цессове²³⁴, замковыми округами, правители которых приняли католичество к 1209 г., были, очевидно, Зердене (Zerdene), или Гердене (Gerdene), Негесте (Negeste), Алене (Alene). Два округа из трех (кроме Зердене) были расположены в междуречье Даугавы и ее правых притоков Огре и Айвиексте²³⁵. Вместе с тем остается пока открытым вопрос о том, почему в грамоте конкретно названы только замковые округа Аутине и Цессове.

В 1213 г. состоялся новый передел латгальских замковых округов, в результате которого епископ передал Аутине Ордену.

Вскоре после этого, в 1210 г., был заключен «вечный мир» между полоцким князем Владимиром и епископом Альбертом, который добивался доступа рижских купцов в русские земли. Очевидно, что мир с Полоцком нужен был епископу Альберту по двум причинам:

– во-первых, обеспечить надежность тыла со стороны полоцких владений в условиях начавшейся войны с эстами. Кстати сказать, при серьезных удачах эстов присоединиться к ним могли ливы из областей по р. Гауе, а также курши, предпринявшие (правда, неудачно) в начале того же года нападение на Ригу²³⁶.

– второй важной причиной была четко осознаваемая епископом необходимость обеспечить рижским, а также европейским купцам, отправлявшимся через Ригу вглубь Руси, условия наибольшего благоприятствия для плавания по Западной Двине.

Во главе русского посольства хронистом назван смоленский купец Лудольф. Судя по имени, Лудольф был немцем или скандинавом. В Смоленске торговая немецкая колония существовала уже в XII в.²³⁷ Данное известие хроники подтверждает, что немецкие купцы из Смоленска занимали важное место и в полоцкой торговле. Сомнительно, однако, что посольство возглавлял именно Лудольф. Скорее, главой посольства был кто-то из ближайшего окружения князя, тем более что на переговорах собирались обсуждать и другие вопросы. Лудольф же был нужен как переводчик. Упоминание только о нем, возможно, объясняется тем, что рижанам его имя было проще запомнить.

Вскоре состоялись новые переговоры между Альбертом и полоцким князем Владимиром. Оба они явились в Герцике. Владимир отказался от взимания дани с Ливонии, «чтобы укрепился между ними вечный мир, а купцам был всегда открыт свободный путь по Двине». Беря на себя выплату ливской дани, епископ Альберт формально признавал себя вассалом Полоцка и становился, таким образом, одновременно вассалом двух сеньоров: полоцкого князя и германского императора. Этот мир развязал руки немцам в деле захвата бассейна нижней Двины. В 1214 г. немцы снова взяли Герцике, а новый поход Владимира Полоцкого, который он вынужден, был предпринять против Риги, был в самом его начале прерван смертью этого князя. Вполне вероятно предположение о том, что князя Владимира отравили люди епископа. С этого времени между Полоцком и немцами устанавливается длительный период спокойствия.

В 1224 г. был составлен акт о разделе владений князя Герцике между Висвалдисом и Конрадом фон Икескюле²³⁸. По этому акту к Конраду переходили половина замка Герцике и половина оставшихся у Висвалдиса земель. Что конкретно получил Конрад, определить невозможно. В любом случае такой раздел имел особо важное стратегическое значение, так как усиливал непосредственный контроль рыцарей и самого рижского епископа над средним течением Западной Двины, в том числе, и над переправой через реку между Герцике и укреплением на Дигнайском городище²³⁹.

Князь Висвалдис сохранял свои владения, и после смерти епископа Альберта в 1229 г., постоянно подвергаясь давлению рыцарей и католической церкви. В 1230 г. новый епископ Рижский Николай подтвердил передачу князем Висвалдисом аббату и капитулу цистерцианского монастыря в Дюнэмюнде (устье Западной Двины) остров Вольфхольм и земли «на этой стороне Двины, между речками Ликсной и Речицей и болотом (или прудом – stagnum) Каффер». По мнению исследователей, остров Вольфхольм находился ниже по течению Западной Двины орденского замка Дюнабург (в 19 км выше современного Даугавпилса). Таким образом, контроль рижского епископа за судоходством на Западной Двине распространялся почти до рубежей Полоцкой земли. По неизвестной причине между 1230 и 1239 г. замок был уничтожен. В 1239 г. вместо самого замка упоминается только «место замка» – «locum castri»²⁴⁰. Это свидетельствует о том, что в 1239 г. князя Висвалдиса уже не было в живых.

За весь период борьбы полоцкого князя с немцами Новгород и Псков хранили полный нейтралитет. Да это и неудивительно, если учесть взаимоотношения Полоцка и Новгорода. История взаимоотношений Полоцка и Новгорода в X–XIII вв. характеризуется рядом драматических эпизодов, таких, как захват Полоцка новгородским князем Владимиром Святославичем; разграбление Новгрода Всеславом в 1066/1067 (мартовском) году, участие полоцких князей в конце 1160-х годов в войне суздальского и смоленского князей против Новгорода. В 1168 г. Полоцк подвергся нападению новгородцев и псковичей. В 1168 г. они участвовали на стороне Ростиславичей и Андрея Боголюбского в походе на Киев, а на следующий год снова вошли в антиновгородскую коалицию во главе с сыном Андрея Боголюбского Мстиславом²⁴¹.

После подчинения ливов и латышских племен, живших вдоль Западной Двины и по реке лифляндской Аа, Альберт решился начать борьбу с эстами. Быстрое покорение ливов создавало угрозу для соседних латгалов Талавы и Адзеле, а также для эстов областей Сакала и Уганди плативших дань Новгородской Руси. Завоевывая прибалтийские земли, крестоносцы использовали распри между местными народами, ещё больше разжигая вражду между ними. В первые годы войны с эстами Альберт убедился, что крестоносцам предстоит долгая и упорная борьба. Поэтому необходимо было либо получить помощь от русских князей, либо обеспечить их нейтралитет. Покорение Эстонии угрожало вооруженным столкновением с Новгородом и Псковом.

Здесь необходимо отметить, что традиционно для отечественной историографии оценка взаимоотношений Руси и крестоносцев сводится к тому, что внешняя политика Ордена меченосцев, опиравшихся на силу оружия, была источником постоянного напряжения на западных границах Руси, причем крестоносцы с момента появления в Восточной Прибалтике вынашивали агрессивные планы относительно соседних русских княжеств²⁴².

Такая точка зрения, по справедливому замечанию С. В. Белецкого и Д. Н. Сатыревой является, не вполне корректной и требует пересмотра, особенно для первой трети XIII века²⁴³.

Ближайшим восточным соседом первого орденского государства Восточной Прибалтики является Псков. В кон. XII – пер. пол. XIII в. это был крупный город, состоявший из каменной крепости, занимавшей почти неприступный скалистый мыс при слиянии Псковы и Великой, и обширного (более 50 га) неукрепленного посада, раскинувшегося по обоим берегам Псковы. Территория, контролировавшаяся псковскими князьями, в кон. XII – нач. XIII в. охватывала Нижнее Повеличье с прилегающим побережьем Псковского озера, а также округу Изборска, второго по величине города в Псковской земле. Хотя Псковская земля находилась в составе Новгородского государства, охрана псковских границ была предоставлена самим псковичам. В новгородских летописях, ни разу не встречается сведений о строительстве новгородцами псковских укреплений. Лишь в собственных летописях Пскова отразилось строительство его крепостей-пригородов²⁴⁴. Здесь уместно напомнить, что из 500 км русско-ливонской границы – 480 км приходилось на псковское порубежье. Поэтому подударность приграничного положения Псковской земли заставляла Псков заботиться о сохранении нейтралитета с западными соседями, будь это эсты или крестоносцы.

Прежде чем детально рассматривать события, происходившие в это время в Прибалтике нам нужно внимательно проанализировать взаимоотношения между Новгородом и Псковом в прибалтийском вопросе, чтобы в дальнейшем понять суть происходивших событий.

В историографии имеется большое количество работ, связанных с борьбой Новгорода и Пскова против немецких и шведских крестоносцев. Авторы обращали внимание и на проливонскую политику князя Ярослава Владимировича и части псковского боярства в конце 20-40-х гг. XIII в. Однако причины подобной политики Пскова, как правило, оставались за пределами исследований историков. Хотя не отрицалось наличие собственных политических и экономических интересов Пскова, отличных от новгородских²⁴⁵. Весьма поверхностно, на наш взгляд, изучен вопрос о действиях Новгорода и Пскова в Эстонии и Северной Латвии в первый период крестоносной агрессии – в первой четверти XIII в. обычно речь идет в работах о помощи Новгорода и Пскова эстам и латгалам в борьбе с крестоносцами²⁴⁶. При этом из поля зрения ученых выпадают конкретные интересы Новгорода и Пскова в данном регионе, которые не всегда совпадали, во-первых, между собой, а, во-вторых, с планами и намерениями местных народов.

Особые геополитические условия, в которых находился Псков, побуждали псковичей к проведению собственной линии поведения в Прибалтийском регионе независимо от их отношений с Новгородом.

Успех Пскова как в защите своей территории от нападений, так и в проведении своей внешней политики, в значительной мере зависел от присутствия в городе постоянной военной силы – князя и его дружины. Между тем, после умершего в 1138 г. князя Всеволода псковичи более 60 лет не имели своего князя. Около 1179 г. княживший тогда в Новгороде Мстислав Ростиславич попытался посадить на псковский стол своего племянника – Мстислава-Бориса Романовича, но псковичи его по каким-то причинам не приняли²⁴⁷. Только в 1208 или 1209 гг. в Пскове появляется новый князь – Владимир Мстиславич, сын Мстислава Ростиславича Храброго²⁴⁸ из династии смоленских Рюриковичей. В историографии высказывалось мнение о том, что Владимир был в Пскове не самостоятельным правителем, а как бы подручником своего брата – Мстислава Удалого, его старшим дружинником, присланным в Псков так же, как присылали сюда из Новгорода посадников²⁴⁹. Однако Е. Л. Назарова считает, что такое предположение не является убедительным. Впервые о Владимире летопись упоминает в 1208 г., когда он вместе с новгородским посадником Твердиславом разбил литовцев в Ходынцах на Ловати²⁵⁰. Мстислава на новгородском столе тогда еще не было. Правда, из текста не ясно, где в тот момент княжил Владимир. В некоторых летописях он назван торопецким князем²⁵¹. Вполне вероятно, что до прихода в Псков он княжил в Торопце. Не исключено, что Торопец считался их родовым княжением, поскольку позже там сидит его брат Давид²⁵². Владимир мог участвовать в битве при Ходынцах и, будучи торопецким князем, тем более что литовцы должны были пройти через его владения²⁵³.

Псковским князем новгородская летопись называет Владимира с 1209 г. – тогда же, когда в Новгороде начал княжить его старший брат Мстислав. Собственно говоря, как отмечалось выше, в Новгороде правителя Пскова рассматривали не как полноправного государя, а как наместника новгородского князя. Вполне вероятно, что сразу после прихода на новгородское княжение Мстислав Мстиславич, понимая, насколько важно в сложившихся условиях сохранить мир в своих владениях, посадил Владимира в Пскове. Здесь явно видна подчиненность Владимира новгородскому князю. Но даже если приход Владимира в Псков определялся волей Мстислава, а не выбором псковских бояр, во внешнеполитических вопросах действия князя часто расходились с интересами Новгорода и соответствовали желаниям значительной части социальных верхов города.

В 1208 г. рыцари вместе с латгалами Талавы разорили Сакалу и Уганди²⁵⁴. Следующий поход в Уганди крестоносцев вместе с ливами и латгалами состоялся в конце 1209 г. Посланный епископом священник попытался обратить эстов в христианство, но безуспешно. Эстам удалось заключить перемирие с ливами и некоторыми латгалами. Меченосцы же и часть латгалов отказались от перемирия и готовились к наступлению на Уганди. Однако новгородцы и псковичи были тогда заняты внутрирусскими делами и отправились на защиту своих владений только в 1210 г. В 1210-1212 г. дружины новгородского князя Мстислава Удалого и княжившего тогда в Пскове его брата Владимира совершили походы в восточные эстонские земли Уганди и Вайгу²⁵⁵, а также в глубь Эстонии – в земли Ярвамаа²⁵⁶ и Харьюмаа²⁵⁷. Дружины князей подошли к замку Отепя (рус. Медвежья голова) в области Уганди, разорили округу и после осады крепости вынудили эстов заплатить дань, а также крестили некоторых из них по православному обряду²⁵⁸. Как уже отмечалось ранее, обычно подчинение и принуждение к выплате дани в пользу Руси не сопровождалось насильственным крещением. В описываемом случае под угрозой наступления крестоносцев русские князья действовали сообразно с характерным для католической Европы принципом: «чья власть, того и вера». Поход новгородско-псковского войска имел целью не только собрать дань с эстов, но и подтвердить свои преимущественные права на эту территорию.

После ухода русских войск от Отепя летом 1210 г. Уганди была вновь разорена крестоносцами, а замок сожжен²⁵⁹.

Об этом походе кроме хроники Генриха Латвийского сообщает также Н1Л. Однако русская летопись датирует этот поход 1212 г. При этом Н. Г. Бережков полагал, что верна именно дата, указанная в «Хронике Ливонии», а не в летописи²⁶⁰. Кроме того, Бережков относил эту статью летописи к группе статей, отличающихся «очень большой неправильностью, непоследовательностью в обозначении годов»²⁶¹.

Хотя ситуация в Прибалтике с приходом крестоносцев коренным образом изменилась, тактика новгородцев в отношениях с эстами оставалась прежней: новгородцы довольствовались данью и устным подтверждением от эстов их покорности. Обещанных православных священников в Отепя новгородцы так и не прислали. Источники не позволяют предполагать, что русские и эсты пытались тогда договориться о совместных действиях против меченосцев и рижского епископа. Псковичи имели все основания опасаться ответных походов эстов в пределы Новгородского государства: так уже не раз бывало ранее, причем больше всего страдали именно псковские земли, граничившие с эстонскими областями. Опасения псковичей не были напрасны: в 1212 г., когда основные военные силы Пскова находились в Эстонии, эсты под руководством старейшины Лембито напали на город²⁶².

Пожалуй, можно согласиться с Е. Л. Назаровой в том, что подударность своей земли повлияла на согласие псковичей заключить соглашение с крестоносцами о совместных действиях против эстов в 1210 году. Предложение исходило от епископа Альберта и меченосцев, которые планировали использовать противоречия между Новгородом и Псковом, чтобы расколоть изнутри русские силы. Вместе с тем, у псковичей были и другие мотивы, склонявшие их к союзу с ливонцами. Союз можно было бы использовать для укрепления политической независимости Пскова от Новгорода, к чему стремились многие псковские бояре и купцы. Епископ Альберт и Орден обещали не вторгаться в пределы Псковской земли, сохранить право псковичей на латгальскую дань. Псковичи могли также претендовать на дань с эстонских областей и в первую очередь с Уганди, которую собирали здесь новгородцы. В 1210 г. псковский отряд вместе с крестоносцами участвовал в походе против эстов юго-западной земли Сонтагана²⁶³. О данном походе псковичей в Сонтагану в русских документах не упоминается.

Неизвестно, что конкретно получили псковичи от этого похода. Однако ситуация в Пскове складывалась неблагоприятно для князя. В несомненной связи с этим стоит известие летописца о том, что псковичи «изгнали князя Володимира от себе». Причины изгнания объясняет Генрих Латвийский: «Русские во Пскове возмутились против своего короля Владимира, потому что он отдал дочь свою замуж за брата епископа рижского, Теодориха»²⁶⁴. Однако вряд ли только этот факт мог послужить причиной изгнания князя, так как подобные браки не были редкостью. Более вероятно, что основная причина заключалась в договоре князя Владимира с рижским епископом. Естественно, что, выдавая дочь замуж за родственника рижского епископа, Владимир в первую очередь стремился укрепить свое положение как самостоятельного правителя. Это совпадало с чаяниями оппозиционных Новгороду псковичей усилить политические позиции Пскова как независимого княжества. С другой стороны складывающемуся псковско-ливонскому союзу была недовольна ориентировавшаяся на Новгород группа псковских бояр. Но браку княжны с родственником католического епископа должно было воспротивиться православное духовенство Пскова, поскольку породнение князя было не просто с правителем католического государства, а с католическим епископом. Авторитет церкви оказался решающим для того, чтобы поднять волну недовольства в Пскове против князя Владимира и тем самым усилить позиции новгородской партии. Сепаратным договором с Ригой, надо полагать, были недовольны и в Новгороде. В результате, не позже мая-июня 1211 г. князь был изгнан из Пскова, ушел с семьей и дружиной сначала в Полоцк, затем в Ригу²⁶⁵.

Полоцк был выбран Владимиром Псковским неслучайно. Во-первых, князь Полоцкий, как уже было сказано выше, формально являлся сюзереном епископа Альберта. Кроме того, используя вражду между Полоцком и Новгородом, Владимир Мстиславич мог попробовать вернуться на псковское княжение. Хотя хронист и считает, что альянс между князьями Полоцка и Пскова не удался, они могли договориться о будущих совместных действиях. Свой приезд в Ригу князь Владимир, скорее всего, приурочил к возвращению епископа. В Ливонии он некоторое время состоял на службе у Альберта, где исполнял обязанности судьи-фогта в одной из областей Рижского епископства²⁶⁶.

Показательно, что псковский стол практически не пустовал. Не позже конца 1211 г. псковичи приняли у себя Всеволода Мстиславича, сына киевского князя Мстислава-Бориса Романовича. Это свидетельствует о стремлении Пскова сохранить автономию в отношениях с Новгородом, а также обезопасить себя от внезапных нападений. Кандидатура же князя, очевидно, устроила и псковичей, и Мстислава Мстиславича. Он-то и участвовал в походе в Эстонию в 1212 г.

В январе 1212 г. оба князя с новгородцами и псковичами отправились в Северную Эстонию, как пишет хронист, «услышав о тевтонском войске в Эстонии»²⁶⁷. Но встречи с крестоносцами опять не произошло. Русские осадили крепость Варболу (рус. Воробьин) в земле Харьюмаа (нем. Гариэн), заставили эстов признать власть Новгорода и выплатить дань, а затем вернулись в Новгород. Причем, как и при осаде Отепя, признание власти новгородцев эстами носило чисто номинальный характер. Как позже обвиняли псковичи новгородцев, с эстами «правды не створися»²⁶⁸. Таким образом, ориентация на Новгород вновь оказалась пагубной для псковичей, что должно было усилить позиции сторонников антиновгородской партии в Пскове и вспомнить о князе Владимире. На короткий срок в конце 1213 г. он, видимо, возвращался в Псков, но уже в начале 1214 г. снова вернулся в Ригу²⁶⁹. По времени это совпало с участием Мстислава Мстиславича в конфликте с черниговским князем за возвращение на киевский стол Мстислава-Бориса Романовича²⁷⁰. Надо думать, что князь Всеволод Мстиславич также отправился на помощь отцу, хотя летопись об этом умалчивает. Данным моментом могли воспользоваться сторонники князя Владимира, чтобы уговорить сограждан вернуть его в Псков. Возвращение же Мстислава и Всеволода в Новгород после победы над черниговским князем вновь изменило расстановку сил в Пскове. Владимир вынужден был снова уйти в Ливонию.

Очередное вокняжение Владимира на псковском столе относится, скорее всего, к 1215 г.²⁷¹ По данным хроники в Ливонии у Владимира вышел конфликт с католическим священником той области, где он был судьей²⁷². Тогда же в Новгороде произошла распря, вызванная уходом Мстислава в Киев и приглашением на новгородский стол Ярослава Всеволодовича – сына Всеволода Юрьевича Владимирского²⁷³. Вернувшемуся в Новгород Мстиславу пришлось максимально мобилизовать своих сторонников, чтобы вытеснить Ярослава. В такой ситуации Мстислав мог договориться с братом и поддержать его пребывание на псковском столе. Возможно, что к тому моменту Всеволод сам оставил псковское княжение, и город снова оказался без князя. Это облегчило возвращение Владимира. К тому же сам Владимир выступил тогда открытым противником Ливонии. В 1216 г. Владимир участвовал в Липицкой битве²⁷⁴, поддержав брата в борьбе с низовскими князьями.

Вновь прибалтийскую карту Владимир попробовал разыграть во второй половине 1216 г. Используя обострение отношений между латгалами и эстами, меченосцы начали активное наступление на Уганди. Область подверглась жестокому разорению, а ее жители вынуждены были заключить мир с Ригой, и обещали креститься. Можно предположить, что Владимир, воспользовавшись тяжелым положением эстов, попытался заключить с ними антиливонский союз и закрепиться на месте разрушенного крестоносцами замка Отепя, имевшего для Пскова важное военно-стратегическое значение. Именно отсюда вела кратчайшая дорога в Псков. Но эсты в тот раз предпочли сохранить мир с Ригой. Поэтому, взяв дань и пленных, а, также разграбив деревни в южной части Уганди, псковичи вернулись домой²⁷⁵.

В новгородской летописи об этом походе не говорится, как и о походе за данью в Толову в конце 1216 г. Хронист, описывая этот эпизод, не уточняет, какие «русские» пришли «по обычаю» собирать дань с Толовы. Однако когда данщиков захватили венденские рыцари, выручать их отправились послы новгородского князя. Логично предположить, что и данщики были из Новгорода, а не из Пскова²⁷⁶. Из текста хроники неясно, зачем данщики сожгли замок Беверин – центр сбора русской дани в Толове. Хотя правители Толовы перешли в 1214 г. из православия в католичество, о сопротивлении сбору русской дани или обращении латгалов за помощью к рыцарям не говорится. Встает вопрос, не был ли этот поход своего рода отместкой новгородцев Пскову за самоуправство в Уганди, а также наказанием латгалов за сотрудничество с меченосцами и участие в разорении Уганди²⁷⁷.

Обратим внимание в этой связи на рассказ хрониста об ответном походе угандийцев вместе с меченосцами и войском епископа «в Руссию к Новгороду» в крещенские дни 1217 г. До Новгорода они не дошли, но перебили много народа, захватили пленных и скот. Интересно, что поход был направлен именно «к Новгороду», а не на Псков, хотя в Уганди приходили псковичи. О разорении псковских земель не говорится, и это притом, что наиболее удобный путь к Новгороду проходил вблизи Пскова. Вероятно, сил у ливонцев было не так много, чтобы решиться напасть на Псков в присутствии князя и его дружины. Скорее, они предпочли или пройти по льду замерзшего залива Теплого озера, либо обойти с севера Чудское озеро и перейти через р. Нарову. Возможно, этот набег не был столь разрушительным, как его описывает хронист. Новгородская летопись о данном нападении не упоминает.

Мстислава, как считает Е. Л. Назарова, в это время в Новгороде не было – он опять ушел на юг, оставив вместо себя своего сына Василия. Руководство же ответным походом в Ливонию взял на себя Владимир Псковский. Он предложил новгородцам объединить усилия для большого наступления на Ливонию. Судя по летописи, новгородцы первоначально не собирались присоединяться к Владимиру, а отправились на Шелонь против появившихся там литовцев, но, не догнав их, повернули в Эстонию²⁷⁸. По словам хрониста, русские разослали гонцов в Северную и Западную Эстонию, созывая эстов в совместный поход²⁷⁹. Русские и эсты встретились около Отепя, но не смогли взять восстановленный замок, поэтому согласились на заключение мира²⁸⁰. Естественен вопрос: действительно ли русские не могли взять Отепя? Или же князь Владимир предпочел использовать ситуацию, чтобы добиться от рыцарей соглашение на разграничение сфер влияния в Восточной Эстонии. Сомнительно, чтобы ливонцы отказались от южной части Уганди – от только что отстроенного замка Отепя. Однако псковичи могли претендовать на северную часть этой области с замком Тарту (Юрьев, нем. – Дерпт). Кроме того, псковичи хотели получить права на небольшую область Вайгу к северу от Уганди, жители которой также платили дань Новгороду. Наконец, Владимир, очевидно, потребовал и сохранение права Пскова на дань с латгалов, а также вполне вероятно, что в условия мира входило прекратить военные действия крестоносцев против Пскова. Не ясно, какая роль при всем этом отводилась Новгороду, но в отсутствие князя Мстислава Мстиславича новгородцы вряд ли могли повлиять на условия мира.

Неожиданное возвращение Мстислава в Новгород расстроило планы псковского князя. Новгородцы схватили зятя Владимира – Теодориха, который был среди осажденных и теперь направлялся в Псков для подтверждения мира, и отказались признать условия договора²⁸¹. Кроме того, по словам хрониста, они «сговорились с эстами, обдумывая способы, как бы раздавить тевтонов и уничтожить ливонскую церковь»²⁸².

Но Мстислава Удалого все больше притягивала Галицкая Русь. Вероятно, еще до конца 1217 г. после внезапной смерти Василия он отправился бороться за Галицкое княжение. Причем, не будучи уверенным в успехе, Мстислав хотел до поры до времени сохранить за собой новгородский стол. Горожане на вече уговаривали его остаться и в конце концов потребовали от него окончательного решения: либо он остается, либо уходит совсем²⁸³. Троицкая же летопись сообщает, что новгородцы сами изгнали его из Новгорода²⁸⁴. Это не исключено, так как частые отлучки князя в условиях напряженной внешней обстановки не могли устроить горожан.

После ухода Мстислава новгородцы призвали на княжение Святослава, сына киевского князя Мстислава-Бориса Романовича. Вероятно, именно он пообещал послам эстов придти им на помощь вместе с князем Владимиром Псковским и другими князьями, о чем упоминает хронист Генрих²⁸⁵. Не ясно, намеревались ли псковичи на самом деле идти на помощь эстам, так как обещание Святослава вообще не было выполнено. В Новгороде началась распря между жителями разных концов города, окончившаяся жестокой битвой. На вече Святослав потребовал сменить посадника Твердислава, которого считал зачинщиком беспорядков. Горожане отказались, что накалило отношения между ними и князем. И хотя до открытой ссоры дело не дошло, Мстислав Романович предложил вместо Святослава другого своего сына – Всеволода, когда-то княжившего в Пскове²⁸⁶.

Пока новгородцы занимались своими внутренними делами, эстам пришлось в одиночку противостоять крупным силам ливонцев, которые сумели нанести им серьезное поражение, опустошить значительные районы страны и восстановить контроль над южными, центральными и западными областями Эстонии. Епископ Альберт отправившись в Германию за очередным пополнением крестоносцев, не смог вовремя вернуться, поскольку датчане заперли его корабли в любекской гавани²⁸⁷. Это давало надежду на победу над оставшимися в Ливонии рыцарями. Хотя эсты, понесшие большие потери в начале года, не были в тот момент в состоянии поддержать новгородско-псковское наступление. Лишь как всегда активны были сааремаасцы, а позже подошло войско из северной области Харьюмаа²⁸⁸.

Поход в Ливонию исследователи относят к осени 1218 г.²⁸⁹ Во главе войска были новгородский князь Всеволод, Владимир Псковский и его сын Ярослав. Кроме княжеских дружин, в войске были и отряды ополченцев из всех частей Новгородского государства. Хронист Генрих повествует о разорении областей Имеры и Идумеи в Северной Латвии и об осаде орденского замка Венден (лат. – Цесис, рус. – Кесь).

Не овладев этими замками и понеся существенные потери, новгородцы и псковичи отступили в Уганди, а затем вернулись в Псков, где нашли город частично разрушенным литовцами²⁹⁰. Не исключено, кстати, что именно известие о появлении литовцев заставило русское войско уйти из Ливонии.

В январе 1219 г. пограничные районы Псковской земли были разорены латгалами, мстившими за причиненный им ущерб во время недавнего похода²⁹¹. Таким образом, наступление в Ливонии и на этот раз имело для Пскова больше отрицательных последствий, что вновь могло склонить псковских бояр к решению восстановить нарушенный мир с Ригой, заключенный в 1217 г.²⁹²

Между тем, как кажется, рижский епископ и Орден меченосцев не были едины в планах, относительно Пскова. В споре между ними за обладание эстонскими землями римский папа в большей мере благоволил к Ордену. Это стимулировало венденских меченосцев к более активным действиям на границе с Русью. Рыцари старались столкнуть латгалов и эстов с псковичами, создать такую ситуацию, при которой Псков выступил бы нарушителем договора, а затем под предлогом защиты местных народов начать большое наступление на псковские земли. Следуя данной тактике, меченосцы подтолкнули латгалов к очередному нападению на окрестности Пскова, на что псковичи ответили столь же разорительным походом²⁹³. В Новгороде в это время происходил очередной конфликт между князем и посадником, едва не дошедший до вооруженного столкновения. Поэтому рассчитывать на быструю помощь новгородцев псковичам не приходилось. Их спасло то, что рыцарям не удалось склонить латгалов и эстов к большой войне против русских.

Более гибко и осторожно действовал епископ Альберт. Поскольку католическая церковь начала завоевания в Прибалтике под предлогом защиты всех христиан от язычников, епископ должен был внешне поддерживать свое реноме. Кроме того, ему не нужны были лишние вложения и в связи с территориальными спорами внутри Ливонии. С 1219 г. в регионе появился новый серьезный соперник в лице датчан, активно поведших наступление за овладение не только Эстонией, но и всей Ливонией²⁹⁴. Когда же епископ обратился за помощью к римскому папе и германскому императору, то ему отказали и предложили «держаться мира и дружбы с датчанами и русскими, пока в самой Ливонии позиции церкви не окрепнут»²⁹⁵. После этого Альберт послал послов для заключения мира с Новгородом²⁹⁶.

Попытка установить мир с Новгородом была связана с обострившейся борьбой за Ливонию между самими крестоносцами. Согласно принятому в историографии мнению, высадка датских войск в Северной Эстонии последовала за просьбой рижского епископа Альберта к королю Вальдемару II помочь ливонской церкви против наступления русских войск. Обращение епископа к Дании – одной из сильнейших военных держав Европы, приводится историками в качестве доказательства критического положения крестоносцев в Восточной Прибалтике после начала активных действий русских войск в союзе с эстонцами. Правда, при этом признают, что датчане также претендовали на господство в регионе²⁹⁷.

Думается, что значительно больше на вступление Дании в войну повлияла расстановка политических сил в Европе. Источники свидетельствуют о том, что уже с первого десятилетия предстоятельства епископа Альберта Римская курия пыталась ограничить единовластие его в регионе, поскольку это бы затруднило прямой контроль папства в данном регионе, противоречило намерениям создать здесь владение, подчиненное непосредственно папе. Уже с 1211-1213 гг. папы проводят политику, направленную на ограничение единоличной власти рижского епископа: поддерживают территориальные претензии меченосцев, стремятся выделить Эстонию в отдельный от Ливонии объект христианизации. При этом в 1211 г. папа Иннокентий III даровал епископу Альберту право избирать и посвящать в сан других епископов, а в 1217 г. папа Гонорий III разрешил Альберту основывать новые епископства в Ливонии, хотя обычно эти права являлись прерогативой архиепископов. В 1214 г. появилась папская булла, из которой следовало, что Рижская церковь якобы никогда не была подчинена какой-либо митрополии. Это настроило против Альберта архиепископа Бременского, который начал чинить ему препятствия при наборе крестоносцев для Ливонии. К 1215 г. ситуация для рижского епископа осложнилась еще и конфликтом между папой и германским императором – сюзереном Альберта.

Естественным выходом для Альберта было просить у короля Вальдемара II санкцию на отправку крестоносцев из Любека, который официально с 1202 г. находился под контролем Дании, или из какого-либо другого порта, контролируемого датчанами. Платой за это с благословения Римской курии и стало, очевидно, согласие Альберта на прибытие датских войск в Ливонию.

Хроника Ливонии первоначально создавалась как своеобразный отчет об утверждении христианской веры в Прибалтике к приезду папского легата Вильгельма Моденского. Вряд ли в таком труде было уместно открыто упоминать о разногласиях между главой католического мира и рижским епископом, а также Альбертом и бременским архиепископом. Усиление акцента на угрозе со стороны Новгорода и Пскова позволило хронисту избежать других объяснений вступления Дании в войну. Кроме того, это давало лишний раз оправдание военным действиям крестоносцев, провозгласивших себя защитниками всего христианского мира, против православных христиан.

Высадившиеся в 1219 г. на севере Эстонии датчане почти сразу заявили о своих правах не только на еще не покоренные земли эстов, но и на всю Эстонию. Первой из эстонских областей оказавшаяся под властью датчан после их высадки являлась Ревельская область. Здесь на месте разрушенного датчанами эстонского замка Линданисе в сер. XIII в. был построен новый замок под названием Ревель. Эсты же замок и складывавшийся вокруг него город так и продолжали называть «Датским городом» (Taanilinna, затем – Tallinn). Кроме того, прибывший с датским войском архиепископ Лундский Андрей претендовал на духовную власть над всей Эстонией²⁹⁸. Когда же вместо убитого в 1219 г. епископа Теодориха²⁹⁹ в епископы Эстонские был посвящен Герман, датский король несколько лет не выпускал его корабль из Германии в Ливонию, требуя, чтобы тот перешел под покровительство Дании и лундского архиепископа³⁰⁰. О серьезности противостояния ливонцев и датчан в регионе свидетельствуют попытка (окончившаяся неудачно) датского короля посадить своего судью в Риге в 1221 г. и причисление хронистом датчан к врагам ливонской церкви вместе с русскими и язычниками³⁰¹. Кроме того, закрыв выход из любекской гавани для кораблей крестоносцев весной 1221 г., датский король вынудил епископа Альберта дать предварительное согласие на переход всей Ливонии и Эстонии под власть датчан. Правда, с оговоркой, что это соглашение в Ливонии должны будут одобрить прелаты Ливонской церкви и старейшины, как местных народов, так и здешней немецкой общины³⁰².

В таких условиях враждебные отношения с русскими могли еще больше усугубить ситуацию. Посольство епископа отправилось в Новгород, вероятно, в начале лета 1220 г.

Однако мирная инициатива епископа была расценена в Новгороде как слабость крестоносцев. Новгородцы мир не приняли. Напротив, и псковичи расторгли свой договор с Ригой, после чего в конце лета 1221 г. началось русско-литовское наступление на Ливонию. На помощь новгородцам пришел с Низа князь Святослав Всеволодович³⁰³. Тем не менее, основная цель похода – захват Вендена, не была достигнута. Судя по хронике, русские и литовцы не сумели подойти к Вендену одновременно. Князья же не решились ни напасть, ни начать осаду замка без литовцев, хотя, по сведениям Генриха, сил у рыцарей было мало³⁰⁴. Вместо этого русское войско две недели ждало союзников, грабя окрестных латгалов, и к приходу литовцев было уже сильно деморализовано. Поэтому вместо длительной осады замка без особой надежды на успех союзники отправились разорять соседнюю область ливов Торейду. Подошедшие из Риги на помощь венденцам крестоносцы нанесли удар нагруженному добычей литовскому войску. Затем был разбит и один из русских отрядов, после чего русское войско предпочло вернуться домой³⁰⁵.

Результат похода не устроил новгородское боярство, а также, надо полагать, и псковичей, не без основания опасавшихся ответного нападения на псковские земли. Кстати говоря, псковичи из тех же соображений могли вернуться на Русь раньше остальных, как только стало ясно, что штурма Вендена не будет, и не участвовали в разграблении ливских деревень. Вся вина за неудачу была возложена на новгородского князя Всеволода, который тайно бежал из Новгорода³⁰⁶.

Ответный поход на Русь ливов, эстов, латгалов вместе с меченосцами и отрядами епископа состоялся зимой 1221/1222 г.³⁰⁷, но все же создается впечатление, что в тот раз основной удар ливонского войска был направлен именно на новгородские владения. Псков нападавшие не тронули, но дошли почти до Новгорода, грабя по дороге деревни и церкви. Очевидно, что нападать на Псков в присутствии князя и дружины они не планировали. Вместе с тем, они прошли вблизи города и псковичи, судя по хронике, не пытались их задержать. Создается впечатление, что епископ и меченосцы сумели договориться с Псковом о пропуске их через псковские владения. Вслед за тем эсты из Уганди и Сакалы перешли по льду Нарову и разграбили область води и Ингрию (Ингерманландию), входившие в состав Новгородской земли³⁰⁸.

Последняя попытка создать эстонско-русский военный союз относится к 1223 г. В январе того года восставшие эсты изгнали крестоносцев. Вместе с тем, сил самих эстов было недостаточно, чтобы противостоять крестоносцам, привлекавшим в качестве вспомогательной силы ливов и латгалов. К тому же эстам предстояло сражаться не только против епископа и Ордена, но и против датчан. По просьбе эстов новгородцы и псковичи послали свои отряды для усиления гарнизонов Тарту, Вильянди и др. эстонских крепостей³⁰⁹. В частности, в Дерпте княжить стал Виесцеке (Вячко), который вероятно после 1208 г. находился на службе у князя или у самого города. Вероятно Дерпт (Тарту, Юрьев) был вновь признан эстами как центр новгородского господства в Эстонии. Судя по всему, в Новгороде надеялись, что удастся договориться с местными нобилями и создать здесь вассальное Новгородскому государству княжество. Однако силы Новгородцев оказались отвлечены нападением литовцев на Торопец. Затем князь Ярослав, сменивший на новгородском столе своего племянника – Всеволода, уходил к брату во Владимир. За это время крестоносцы начали наступление в Сакале, заняли Вильянди и казнили бывших там русских воинов³¹⁰.

Владимир Псковский в этот раз не стал брать на себя командование новгородско-псковским войском. Но не ясно, придерживался ли при этом Владимир каких-то договоренностей с Ригой или же считал, что для результативных действий сил недостаточно. Лишь только после возвращения Ярослава объединенное русское войско выступило в Ливонию. К этому времени Сакала уже вновь была завоевана крестоносцами. В такой ситуации князья, видимо, решили, что проще сначала нанести удар по численно более слабому противнику – датчанам.

Осенью 1223 г. новгородско-псковское войско вместе с союзными эстами осадило занятую датчанами крепость Линданисе (Таллин, рус. Колывань). Но взять укрепление не удалось, и князья со своими дружинами вернулись на Русь³¹¹. Основная причина ухода русских, вероятно, заключалась в том, что из-за затянувшейся осады в войске началось разложение. Тем более что воины, пришедшие из Владимиро-Суздальской Руси и не ощущавшие реальной опасности со стороны Ливонии, были настроены на получение легкой добычи, а не на длительную войну³¹². Не исключено также, что русские опасались подхода тевтонов из Ливонии и удара их в тыл русским позициям. Правда, когда русско-эстонское войско осаждало датский замок, тевтоны не спешили на помощь, предоставляя датчанам тратить собственные силы.

После же ухода русского войска они выступили в качестве спасителей датчан, освободив захваченные восставшими эстами замки в земле Харьюмаа и вернув их во владение Дании. За это благодарные датчане согласились с тем, чтобы рижане вернули себе в полном объеме светскую и духовную власть в землях Вирумаа и Ярвамаа (Гервен). Такая уступчивость датчан была связана также с событиями, происходившими в это время в Дании. После того как король Дании Вальдемар II был взят в мае 1223 г. в плен графом Генрихом Шверинским³¹³, влияние Дании и архиепископа Лундского в регионе ослабло. Епископ Альберт и его брат – епископ Эстонский Герман воспользовались этим обстоятельством для закрепления своих позиций в Эстонии. В июле 1224 г. между ними был произведен раздел Эстонии, по которому треть ее отходила Альберту, а две трети – Герману. Доля Ордена составляла половину от части Германа, что в целом соответствовало установленным папой принципам раздела земель между церковью и Орденом (2:1).

В августе 1224 г. после длительного сопротивления пал замок Тарту, обороняемый русско-эстонским гарнизоном, во главе которого стоял бывший латгальский князь Ветсеке (Вячко в новгородской летописи)³¹⁴. По сообщению хроники на помощь ему шло войско из Новгородской Руси, которое впрочем, опоздало. Задержка новгородского войска могла произойти из-за того, что ко времени начала осады города в Новгороде не было князя. Князь Ярослав Всеволодович ушел из Новгорода в конце 1223 или 1224 г. Преемник же Ярослава – князь Всеволод Юрьевич, за которым новгородцы посылали послов к его отцу – великому князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу, возможно, еще не успел прийти в Новгород. Не исключено, что возникли и сложности со сбором войска в Новгородской земле после не слишком удачного похода к Колывани (Таллину), результатами которого особенно были недовольны псковичи. Рушане же (жители Старой Руссы) были вынуждены отражать нападение литовцев³¹⁵.

После падения Тарту не только псковичи, но и новгородцы пошли на заключение мира с Ригой. Хронист сообщает, что «послов просить о мире» прислали «русские из Новгорода и Пскова»³¹⁶. Из текста не ясно, выступали ли Новгород и Псков равноправными участниками этих переговоров. Отметим все же, что Новгород стоит на первом месте в используемой хронистом фразе. Кроме того, говоря о подтверждении в 1225 г. заключенных договоренностей легатом римского папы, хронист Генрих упоминает конкретно лишь послов «русских из Новгорода». Псков же только подразумевается среди «других городов»³¹⁷. В рассказах о совместных походах новгородский король ставится Генрихом перед псковским и именуется, в отличие от Владимира, «великим». Даже там, где речь идет о походе, возглавляемом псковским князем, сказано о «новгородцах», с которыми «был и король Псковский Владимир со своими горожанами». Таким образом, политический приоритет Новгорода по отношению к Пскову для хрониста и стоящего за ним окружения рижского епископа очевиден.

Условием мира 1224 г. было признание за Новгородом и Псковом права на сбор дани в Толове и, видимо, Адзеле³¹⁸. При этом русские отказались от политических притязаний на эти земли, а также, надо полагать, и от всех прав на эстонские области. В том же году Толова и Адзеле были поделены между рижским епископом и меченосцами. В результате в непосредственной близости от Пскова оказались хорошо организованные и вооруженные политические структуры, представлявшие более серьезную опасность, чем прежде эсты. Помимо изменения военно-стратегической ситуации для Пскова в Восточной Прибалтике изменились и экономические возможности псковского купечества. Основные права в торговле в северной части Восточноприбалтийского региона получили немецкие купцы, которые, впрочем, были заинтересованы в торговых контактах в русских городах.

Важным для нашего рассмотрения проблемы взаимодействия между русскими и крестоносцами является, также послание папы Гонория III от 16. 11. 1224 г.³¹⁹ Учитывая неприятности, которые доставляли нападения язычников-литовцев на русские земли, папа стремился привлечь русских князей к совместной войне против них. Предположение подтверждается тем, что данное обращение появилось незадолго до приезда в Ливонию папского легата Вильгельма Моденского, который также вел переговоры с послами Новгорода и Пскова³²⁰. Грамота могла быть своеобразным программным документом для переговоров. Однако Е. Л. Назарова справедливо считает, что вероятно круг адресатов был шире. Не следует забывать, что в Западной Европе было известно о поражении русских войск при р. Калке в 1223 г. и о шоке на Руси от этого поражения. Вполне возможно, что в Риме рассчитывали использовать ситуацию, чтобы привлечь русских к военным действиям против язычников в Прибалтике в обмен на обещание помощи в предстоящих столкновениях с татаро-монголами.

В непосредственной связи с этим посланием следует рассматривать и послание папы Гонория III королям Руси датируемое 17 января 1227 г.³²¹ Эта грамота неоднократно привлекала внимание исследователей, как декларативностью и неопределенностью адресата, так и угрожающим тоном. По мнению некоторых ученых, послание было рассчитано, в первую очередь, на отклик в Северо-Западной Руси и явилось следующим шагом папства (после послания от 16.11.1224 г.) в убеждении новгородцев и псковичей принять католичество. Б. Я. Рамм полагал, что этот документ – еще одна попытка Гонория III помочь крестоносцам в Прибалтике в их борьбе с Русью и православием. Грамота основывается на вымышленном утверждении папы о, якобы, высказанном согласии русских князей принять католичество³²².

Представляется справедливым предположение исследователей³²³ о том, что данная грамота была написана по результатам отчета легата Вильгельма Моденского о встрече с послами Новгорода и Пскова в Риге в 1225 г.³²⁴

Как кажется, грамота отразила диссонанс в отношении к поражению русских на р. Калке в самой Руси и в Западной Европе в последующие за этим событием годы. В первое время после битвы, когда ожидалось продолжение наступления монголов на Русь, послы русских князей действительно могли вести переговоры о возможных совместных действиях с силами ливонских епископов и меченосцев. Судя по тексту грамоты, первые русские посольства должны были передать информацию о предварительных переговорах своим князьям и затем снова прибыть в Ригу, чтобы разработать план совместных военных акций. Для крестоносцев это было важно, так как предстояла тяжелая война с эстами Эзеля (Сааремаа), требовавшая концентрации больших сил. Знаменательно, что обращение папы было написано за несколько дней до похода крестоносцев на Эзель, начавшегося после дня Фабиана и Себастиана, т. е. после 20 января³²⁵. Очевидно, в Риге до последнего момента надеялись на привлечение русских дружин. Не исключено, что в переговорах с русскими в качестве одного из условий совместных действий ставился вопрос о поездке папского легата с дипломатической миссией на Русь, и послы обещали довести до сведения своих государей. Сомнительно, чтобы Вильгельм Моденский, умный и опытный дипломат, рассчитывал на скорое согласие русских сменить веру. Но сам факт возможного посещения легатом Руси давал надежду на то, что удастся активизировать здесь деятельность католических миссионеров.

Однако нового наступления монголов на Русь не последовало. Поэтому изменился и настрой русских на необходимость союза с крестоносцами. В Риме же этих перемен, вероятно, не заметили. Отсюда и чрезвычайно резкий тон обращения, рассчитанный на то, что на Руси испугаются угрозы войны на два фронта. Хотя реальных возможностей для войны с Русью у крестоносцев тогда не было.

Отметим также, что данная ситуация тщетного ожидания уступок со стороны Руси и открытого недовольства Папской курии нашла отражение и в «Хронике Ливонии» в рассуждениях о божественном наказании противников Ливонской церкви, которую хранит «Матерь Божья». Она «наказала многих королей, сражавшихся против Ливонии», в том числе князей Полоцка и Новгорода, а также их вассалов – латгальских князей: «… бойтесь ее… чтите ее, Матерь Божью, умилостивляйте ее, столь жестоко мстящую врагам своим…»³²⁶. Хотя эти рассуждения вставлены в контекст событий 1221-1222 гг., из содержания отрывка ясно, что он написан под впечатлением более поздних событий, ибо там упоминается и о взятии Тарту-Дерпта в 1224 г.

Реализуя тактику перманентного крестового похода, Альберту удалось менее чем за тридцать лет утвердиться во всей части Восточной Прибалтики к северу от Западной Двины (за исключением приграничных с Русью районов Восточной Латгале – Лотыголы), свести на нет политическое и существенно ослабить экономическое влияние здесь русских и закрепиться на западных рубежах Новгородского государства в непосредственной близости от Пскова.

Успеху крестоносцев в значительной мере способствовали враждебные отношения между коренными народами региона, недовольство эстов и латгалов политикой Новгорода, а также противоречия между самими русскими землями и княжествами. Все эти обстоятельства не позволили своевременно сформировать и противопоставить крестоносцам военный союз прибалтийских народов с Полоцким княжеством и Новгородским государством. Вместе с тем и успехи крестоносцев могли бы быть бόльшими, если бы на власть в регионе не претендовали одновременно рижский епископ, меченосцы и датчане. В Папской же курии поощрялось подобное многовластие, позволявшее папству выступать здесь в качестве третейского судьи, не допустить установления в регионе политической гегемонии рижского епископа и держать под контролем процесс складывания территорий ливонских феодально-духовных государств.

Граница между владениями Новгородского государства и ливонских ландесгерров, установленная договором 1224 г., несмотря на неоднократные попытки ее изменения в ту или иную сторону, в конечном итоге закрепила сохраняющийся до настоящего времени западный рубеж России в данном регионе.