Морис Дюверже политические партии

В любой группе людей принято различать два элемента: ее членов и ее лидеров; тех, кто повинуется, и тех, кто руководит; “управляемых” и “управляющих”, как сказал бы Л.Дюги [1], – такое видение реальности в общем верно, но слишком абстрактно. К тому же оно рождает вполне определенные ассоциации: скопление индивидов, связанных некоторой солидарностью с одной стороны, несколько вожаков – с другой. на ум приходит толпа бунтовщиков, шумная компания детей на школьном дворе во время перемены, банда грабителей, предводительствуемая своим главарем... Одним словом, такое описание соответствует общностям малым и нестабильным, а если говорить о нашем предмете – то предысторическим партиям, которые были еще личными кланами, клиентелами, сплотившимися вокруг одного человека. Оно совершенно недостаточно для обозначения тех больших и долговременных объединений, какими являются современные партии. Их члены включены в четкие институциональные рамки, в определенную – более или менее сложную – инфраструктуру; эта глобальная общность представляет собой целый ансамбль малых базовых общностей, связанных координационными механизмами. В современных партиях инфраструктура имеет огромное значение: она устанавливает общие рамки деятельности их членов, предписывает форму их связи между собой; она определяет способ отбора руководителей и их [c.45] полномочия. Она зачастую объясняет, почему одни партии сильны и добиваются успеха, а другие слабы и недееспособны.

Особенно значительно изменились политические партии за последние пятьдесят лет: тогда как у большинства крупных наций Запада инфраструктура государства, например, осталась в общих чертах неизменной, инфраструктура партий по крайней мере дважды полностью трансформировалась. В результате двух – а в некоторых странах и трех – революций, потрясших всю инфраструктуру демократии, изменились общие условия политической жизни. В 1890–1900 гг. социалистические партии заменили прежнюю редкую сеть довольно независимых друг от друга комитетов множеством массовых секций, широко открытых для всех желающих и прочно связанных между собой. А в 1925–1930 гг. коммунисты развили структуры еще более оригинальные, положив в основу партии небольшие, но жестко скрепленные с помощью “демократического централизма” и в то же время достаточно разобщенные благодаря технике “вертикальных связей” производственные ячейки. Эта замечательная система овладения массами имела для успехов коммунизма еще более решающее значение, чем марксистская доктрина или низкий уровень жизни рабочего класса. И, наконец, в ту же самую эпоху фашистские партии создавали настоящее политическое войско – собственные вооруженные формирования, способные завладеть государством насильственным путем и затем служить ему чем-то вроде преторианской гвардии. Однако эти перемены совершились далеко не во всех западных странах. Америка, где партии и сейчас еще сохраняют старую, традиционную инфраструктуру, вообще их не знала. Суперсовременная материальная техника уживается там с обветшалой политической технологией. В Англии и ее доминионах не было значительных коммунистических и фашистских партий. Что касается социалистов, то они, сформировав свою партию на базе профсоюзов, создали весьма оригинальную инфраструктуру: с одной стороны – “базовые элементы ” политических партий, с другой – целостность, которая интегрирует и координирует эти составные базовые единицы. Эту непрямую структуру (в других странах она встречается лишь в виде исключения) следовало бы специально изучить, прежде чем ее анализировать. [c.46]

Далее:
I. Прямая и непрямая структура
II. Базовые элементы
III. Способы интеграции базовых элементов в единую структуру

К оглавлению

I. Прямая и непрямая структура

Сравним две партии: СФИО – современную французскую социалистическую и британскую лейбористскую 1900 г. Первая состоит из лиц, которые подписали заявление о приеме, ежемесячно платят членские взносы и более или менее регулярно присутствуют на собраниях местной секции. Вторая была учреждена профсоюзами, кооперативами, страховыми кассами, кружками интеллектуалов – все они объединились для того, чтобы создать общую избирательную организацию: здесь нет членов партии, есть лишь члены базовых объединений – профсоюзов, кооперативов, страховых касс, etc. СФИО являет нам пример партии прямой; лейбористы 1900 г.– образец партии непрямой. Это различие применительно к партиям соответствует отличию унитарного государства от федеративного применительно к нации. В унитарном государстве граждане непосредственно связаны в национальной общности; точно так же в прямой партии сами ее члены без посредства каких-либо других социальных объединений образуют общность партийную. Напротив, в федеративном государстве граждане объединены в нацию через государства-субъекты федерации. Подобно этому и непрямая партия существует лишь как союз базовых социальных объединений (профессиональных или каких-то иных). Это сравнение даже не вполне удовлетворительно, ибо федеральное государство налагает печать глобальной общности на любую частную общность членов-учредителей: есть швейцарская нация, швейцарский патриотизм, реальная швейцарская общность – помимо кантональных. Понятие же “непрямой” партии, напротив, предполагает, что не существует никакой реальной партийной общности, отличной от базовых социальных объединений. Строго говоря, нет члена партии – есть член социальной ассоциации, которая коллективно входит в партию. Разумеется, эта теоретическая схема нередко преображается, воплощаясь в действительность. [c.47]

Две категории партий как правило принимают непрямую форму: социалистические и католические. У первых “тело” партии образуют рабочие профсоюзы, рабочие кооперативы, рабочие страховые кассы: партия приобретает характер общности, опирающейся на единственный социальный класс. Во втором случае партия представляет собой федерацию рабочих профсоюзов и кооперативов, крестьянских ассоциаций, союзов коммерсантов, промышленников, etc. Она объединяет различные социальные классы, каждый из которых сохраняет и свою собственную организацию. В той и другой категории встречается немало различных вариантов структур, любая партия имеет свое неповторимое лицо. Здесь можно ограничиться описанием нескольких конкретных примеров, связанных с общими тенденциями: из социалистических партий – это британская лейбористская и бельгийская Рабочая партия, а из католических – бельгийский Католический блок и австрийская Народная партия.

Существует и третья категория непрямых партий – партии аграрные, где сельскохозяйственные профсоюзы и кооперативы играют ту же роль, что рабочие объединения такого рода – в социалистических. Однако ни одна из них не достигает столь высокого уровня организации, как последние: непрямая форма выступает у них всего лишь в качестве основной тенденции, которая никогда не реализовалась до конца, а зачастую и вообще сохраняла лишь эмбриональный характер. Тем не менее можно назвать в качестве иллюстрации аграрные партии балканских стран, особенно болгарскую Аграрную партию, австралийскую Сельскую партию, скроенную точно по лекалу британской лейбористской, фламандскую Крестьянскую лигу – ветвь Католического блока в 1921–1939 гг., который мы еще будем иметь повод описать далее. Внутри непрямых партий нужно еще различать две их разновидности. Одни образовались благодаря тому, что на каком-либо локальном уровне путем объединения всех существующих групп сложилось некое инициативное политическое ядро; у вторых же этот базовый элемент был создан представителями таких групп. Первой разновидности соответствует британская лейбористская партия, а второй – бельгийская рабочая и шведская социал-демократическая. Но строго [c.48] говоря, понятию непрямой партии соответствует лишь первая.

Британская лейбористская партия существенно изменилась со времени своего создания в 1900 г. В ее долгой истории можно выделить несколько этапов, отметив в качестве основных вех Закон о профсоюзах 1913 г., реформу устава 1918 г., Закон о профсоюзах 1927 г. и его отмену в 1946-м. В общем это был процесс превращения классической непрямой структуры в партию смешанного типа, где коллективное членство совмещалось с индивидуальным. Чисто коллективное членство просуществовало до 1918 г., хотя было несколько смягчено уже в 1913 г., после знаменитого “дела Осборна”. Индивидуальное членство помимо профсоюза или каких-либо социалистических объединений было невозможно, а внутри последних не существовало никакого различия между теми, кто поддерживал партию, и всеми прочими. Различные подразделения в разных ее эшелонах, как и вся она в целом, учреждались представителями базовых объединений. Однако введение в этих подразделениях постоянных должностей, и особенно поста секретаря (доверенного Рамсею Макдональду), сыграло большую роль в формировании “сознания партии”. Таким образом, благодаря усилиям руководства довольно быстро сложилась настоящая партийная общность. Но реформа, предписанная лейбористской партии законом 1913 г., и преобразования, которые она сама решила провести в 1918, значительно сгладили ее непрямой характер. Еще до 1913 г. профсоюзы, входившие в лейбористскую партию, перевели на ее счет субсидию, изъятую из общей суммы взносов, которые они сами собирали со своих членов, не требуя от них дополнительно никакого особого взноса политического характера. Но в 1908 г. железнодорожник У.-В.Осборн возбудил процесс против своего профсоюза с целью помешать ему использовать эти средства на политическую борьбу. После многочисленных обжалований дело в конце концов перешло в Палату лордов, которая и дала ответ истцу (1909 г.): предметом разбирательства оказалось само существование лейбористской партии. В итоге было принято умиротворяющее решение в виде Закона о профсоюзах (1913 г.), основанного на двух принципах: 1) профсоюзы могли коллективно решать вопрос о вступлении в политическую ассоциацию (практически – лейбористскую партию) и перечислении ей [c.49] денежных средств – после проведения тайного голосования и получения большинства голосов; 2) если решение принято, то средства, перечисленные профсоюзами лейбористской партии, поступают на специальный счет в виде личного взноса, уплаченного каждым членом профсоюза; притом любой из них имеет право отказаться от такого “политического взноса”, подписав прямое заявление об этом.

Первое положение ничего не меняло в организации лейбористской партии, кроме требования тайного голосования по вопросу вступления в нее профсоюза. Второе же, напротив, глубоко трансформировало ее структуру. До 1913 г. у нее совсем не было черт прямой партии: никакая личная связь не объединяла с партией членов присоединившегося к ней профсоюза. Теперь же “политический взнос” создал связь именно такого характера: стало возможным различать внутри профсоюза членов партии (тех, кто платил политический взнос) и всех прочих (кто отказывался его уплачивать). Однако индивидуальное вступление имело характер почти автоматический, по принципу: молчание – знак согласия; новый член профсоюза, который не заявляет об отказе, считается автоматически включенным в партию. Основательная реформа была проведена Законом о профсоюзах 1927 г., принятым консерваторами вслед за попыткой (неудачной) всеобщей забастовки. Правило, установленное в 1913 г., было отменено. Восторжествовал принцип: молчание – знак отказа; платить политический взнос обязаны лишь те члены профсоюза, которые формально заявили о своем согласии на этот счет. При такой системе партия фактически приняла прямой характер: заявление нового члена профсоюза о согласии платить политический взнос равноценно индивидуальному вступлению в партию. Оно выражено здесь даже более ясно и четко, нежели в обязательстве, требуемом многими партиями при вступлении нового члена. На этом этапе лейбористская партия оказалась куда ближе к классическому типу, нежели к чисто федеративной системе, установившейся в момент ее рождения. Однако в 1946 г., придя к власти, лейбористы пересмотрели закон 1927 г. и вернули прежний порядок. Процедура, именуемая contracting out (англ.: отсутствие контракта; без контракта. – Прим. перев.), вновь обрела силу закона: простое умолчание члена профсоюза означало, что он согласен платить политический [c.50] взнос, и только прямое заявление об отказе могло его от этого освободить. Партия снова возвратилась к непрямой структуре.

Однако после реформы устава, предпринятой в 1918 г., надолго восторжествовала другая точка зрения. Наряду с коллективным приемом профсоюзов, кооперативов и других социалистических объединений, лейбористы допускают отныне индивидуальное членство мужчин и женщин, не входящих ни в какие вышеупомянутые организации. Таким образом настоящая прямая партийная общность признавалась наряду с профсоюзными, корпоративными общностями, включенными в партию по федеративному принципу. Это имело для партии все возрастающее значение: насчитывая в 1949 г. 729624 индивидуальных члена, лейбористы и сегодня остаются наиболее массовой социалистической партией Европы – фикция, достигнутая благодаря использованию численности профсоюзов (табл. 1). Тем не менее профсоюзы и ныне сохраняют прочное большинство в руководящих органах всех уровней.

Подобную же эволюцию – от непрямой структуры к прямой – еще более ярко демонстрирует Бельгийская социалистическая партия, которая пережила глубокие преобразования в 1945 г. Кстати, это повлекло за собой, и перемену названия: прежняя Рабочая партия именуется с тех пор Социалистической партией. Старая партия представляла собой федерацию кооперативов, профсоюзов, страховых касс и социалистических ассоциаций (социалистические молодежные союзы, культурные группы и т. д.) – миниатюрную копию британской лейбористской партии, несмотря на заметные различия. На первых ролях здесь были не профсоюзы, а кооперативы. До учреждения партии рабочие не располагали сильной профессиональной организацией, она-то как раз и была создана партией, а не зародилась самостоятельно; партия, опираясь на кооперативы, дала импульс профсоюзному движению. Профсоюзы не имели и солидного центрального органа вне партии, кроме Генеральной комиссии, само скромное название которой указывает на ее второстепенную роль. В принципе, все члены профсоюза считались членами партии, и наоборот. Такое дублирование порождало, кстати, тройной и даже четверной счет: ведь члены профсоюза до того, как войти в партию, состояли еще в кооперативах и страховых кассах. Однако фактически [c.51] совпадение этих групп было далеко не полным: не все кооператоры входили в профсоюз, и не все члены профсоюза были членами страховых касс; даже члены так называемых социалистических ассоциаций иногда не входили в профсоюзы.

С другой стороны, элементарная ячейка партии была сформирована не делегатами составляющих ее объединений (профсоюзы, кооперативы, страховые кассы), а непосредственно их членами: местная Рабочая лига объединила всех приверженцев партии. Эту структуру уместно сравнить со структурой шведской рабочей социал-демократической партии: в ее местную секцию (arbetarekommun) может вступить и отдельный индивид, и объединение: практически – профсоюзы, кооперативы и т.д. Руководители секций избирались общим собранием всех членов, каким-либо образом входивших в партию, без особого представительства составляющих ее объединений: организация, таким образом, более прямая, чем британская лейбористская партия. С 1945 г. Рабочая партия стала еще более прямой: под давлением коммунистов от нее отделились профсоюзы, и она реорганизовалась в партию с индивидуальным членством, подобно другим континентальным социалистическим партиям. Однако и тогда ее новый устав предусматривал коллективное членство “экономических, социальных и культурных групп, решивших объединить свои усилия с партией”: обеспечивать эту связь на различных уровнях должны были паритетные комиссии. Но на деле борьба, развернувшаяся тогда в стране против Леопольда III, способствовала новому сближению между партией и профсоюзами, объединенными с кооперативами и страховыми кассами, сплотившимися в рамках Национального комитета общего действия. Четко вырисовывается тенденция возврата к прежним структурам.

В 1921–1945 гг. бельгийская католическая партия дала пример непрямой структуры, отличной как от лейбористской, так и от рабочей партии. Сразу после войны 1914–1918 гг. развитие демо-христианских течений ослабило старую Федерацию католических обществ – пробуржуазную консервативную организацию, глубоко чуждую партии. В 1921 г. была осуществлена фундаментальная структурная реформа – с целью восстановить единство, хотя бы относительное, и дать больший простор “социальным” католикам и их организациям. Этой [c.52] реформой в основу партии были положены социальные standen, то есть штаты (в том смысле этого слова, который оно приобрело в дореволюционной Франции: например, в термине “Генеральные Штаты”). Под именем Католического союза отныне слились четыре базовые ассоциации: прежняя федерация католических обществ, представляющая консервативную буржуазию; Воеrепbond– Лига фламандских крестьян (которая была дополнена в 1931 г. Валлонским сельскохозяйственным альянсом); национальная Лига христианских рабочих, включающая рабочие профсоюзы, кооперативы и страховые кассы; и, наконец, федерация средних классов, объединяющая торговцев и ремесленников. Каждая из этих групп направила в Генеральный совет Католического союза по шесть представителей, которые по очереди там председательствовали. Влияние Совета было слабым: он не имел почти никаких полномочий, кроме права предложения и арбитража. Его основной функцией было достижение согласия между standen для формирования единых католических списков на выборах. То есть никакой реальной партийной общности не существовало – ни на уровне рядовых членов, ни на уровне руководства. Прямое вступление в партию было невозможно – только в тот или иной standen. Генеральный совет партии был всего лишь собранием выборных представителей standen, по крайней мере если судить по его примитивной форме. Однако постепенно он приобретал все большую самостоятельность: была учреждена должность постоянного председателя; в нем появились члены, не делегированные standen, и, наконец, он получил право принимать решения. Это были первые, пусть и небольшие, шаги к установлению прямой партийной общности на высшем уровне.

Бельгийский Католический союз 1921–1939 гг., о котором выше шла речь, можно сравнить с современной австрийской Народной партией. Он состоял из трех профессиональных объединений: одно – крестьянское (Bauernbund), второе – рабочих и служащих (Arbeiles und angstellten bund), и третье – средних классов (Wirtschaftbund). К ним присоединились другие ассоциации, например, Молодежное движение (Jungendbevegung), культурные, спортивные группы и т.д. Однако Bunden австрийской народной партии гораздо менее автономны, чем standen бельгийского Католического союза. Те были [c.53] объединены лишь сверху, общим руководством с весьма слабыми полномочиями и конфедеративной структурой. Эти же координировались на всех уровнях посредством сложных иерархических органов с весьма значительными прерогативами, и члены их – не просто представители каждого Bund. Возникает вопрос: не идет ли речь и подразделении единой политической общности на корпоративные секции вместо сплочения независимых организаций для совместного политического действия? Тогда этот случай ближе к партии прямой, чем к непрямой. Но такая интерпретация неточна: каждый Bund так же экономически и финансово самостоятелен, как и standen; точно так же он является и юридическим лицом. В парламентской группе народной партии можно четко выделить депутатов того или иного Bund (что не всегда возможно в отношении бельгийского Католического союза). Речь идет о партии хотя и непрямой, но с более усложненной и усовершенствованной организацией. [c.54]

Прямые партии составляют правило, а непрямые – исключения: это означает, что первые распространены гораздо больше, чем вторые. Интересно выяснить, какие же факторы вынуждают партию принять непрямую структуру, вместо того чтобы следовать классическому пути прямых структур? Здесь трудно выявить какие-то общие схемы. Очень часто основную роль играют особые политические обстоятельства. Так, например, в Бельгии конфликт профсоюзов и социалистической партии, в итоге ограничивший ее непрямой характер, – это следствие влияния в 1945 г. В профсоюзах коммунистов, спровоцировавших их на создание автономной организации – FGTB (ВФТБ – Всеобщая конфедерация труда Бельгии). Во Франции же влияние коммунистов, наоборот, повлекло за собой раскол в профсоюзах, и новый, некоммунистический профсоюзный центр – CGTFO (ВКТ ФО – Всеобщая конфедерация труда – “Форс Увриер”) оказался еще теснее связанным со старой социалистической партией, чем прежний. В Бельгии подобное же сближение профсоюзов и социалистической партии в 1950 г. было результатом конкретного политического события: [c.54] стоял вопрос о судьбе монархии. Объединенный комитет действия, направленный против Леопольда III, пережил это событие и превратился в инструмент постоянного сотрудничества. Ясно, что попытки вывести в данном случае какие-либо общие правила сталкиваются с немалыми трудностями.

Разумеется, доктринальные мотивы вероятно также сыграли здесь свою роль. Так, велико искушение связать непрямой характер некоторых католических партий с корпоративистскими доктринами христианской демократии, вдохновленными папскими энцикликами Rerum Novarum и Quadragesimo Anno. Это влияние столь же определенно прослеживается и на примере австрийской народной партии: корпоративистские доктрины до аншлюса действительно имели глубокое влияние в Австрии, где они выступали даже официальной организационной основой государства. Однако поспешные заключения, как всегда, были бы преждевременны. Большинство крупных современных социальных христианских партий, особенно во Франции, Германии и Италии, имеет прямую структуру. Вероятно, подражание социалистическим партиям и заимствование их методов сыграло более значительную роль, чем воздействие корпоративистских доктрин: все современные католические партии более или менее тесно связаны с христианскими профсоюзами, подобно тому как социалистические партии – со светскими.

Что касается социалистических партий, то существует еще более сильное искушение объяснить их непрямую структуру доктринальными соображениями. Возьмите марксистскую концепцию партии – носителя классовой политики. Разве не укладывается в это определение самым точным образом структура лейбористской партии? Но тот неоспоримый факт, что как раз лейбористы менее всех других социалистических партий связаны с учением Маркса, заставляет нас отказаться от такого объяснения. Непрямая структура, как правило, свойственна социалистическим партиям Скандинавии, где марксистская доктрина не играет заметной роли, тогда как латиноязычные партии (в особенности СФИО), где идеологические предпочтения доминируют, организованы по принципу прямого членства. Без сомнения, этому нужно дать прямо противоположное объяснение: структура лейбористской и подобных ей партий обусловлена их прагматической ориентацией; они стремятся к реформистской [c.55] деятельности и мало озабочены доктринальными проблемами. А вот прямая политическая структура СФИО и подобных ей партий действительно не может быть объяснена вне теоретических соображений. На самом деле не марксизм привел к профсоюзной структуре, а профсоюзная структура, спонтанно сложившись под влиянием реальных обстоятельств, отвергла марксизм, отдан предпочтение повседневным эффективным реформам, а не вечной озабоченности планами глобального переустройства общества. Куда больше, чем любые доктрины, на выбор непрямой структуры безусловно влияет национальный характер. Партии этого типа почти не встречаются в латиноязычных странах – только в скандинавских, англосаксонских, германских. В Бельгии, где обе главные партии в определенный период своей истории одновременно приняли непрямую организацию, она все же кажется более сильной во Фландрии, чем в Валлонии: не сказалось ли здесь влияние того мощного корпоративного инстинкта, немало следов которого можно обнаружить в истории фламандцев? Не меньшую роль играет, по-видимому, и избирательная система. Так, мы видим, что отсутствие всеобщего избирательного права, тормозя развитие социалистических партий в пользу профсоюзов и кооперативов, явно способствовало воздействию последних на структуру первых. А с другой стороны, голосование по партийным спискам, быть может, закрепило в Бельгии и Австрии федеративную организацию католических партий на базе штатов и бундов, позволяя каждому из них выбирать из общего списка тех, кого они сами туда делегировали; система же одномандатных округов повсюду вынуждала эти ветви партий объединяться вокруг единственного кандидата и тем побуждала к взаимному слиянию. К сожалению, все эти объяснения остаются фрагментарными, поверхностными и довольно гипотетическими.

Продолжим наш анализ, ограничившись только социалистическими партиями. В начале века имела место довольно острая борьба между лейбористскими партиями (с непрямой структурой) и собственно социалистическими (с прямой структурой). Часто оба типа сосуществовали в рамках одной и той же страны (например, в Австралии, Новой Зеландии, Бельгии, Англии): но социалистические партии обычно кончали тем, что исчезали, уступая место лейбористским. К тому же чисто [c.56] социалистические партии с прямой структурой зарождались сами по себе, а имеющиеся профсоюзы сохраняли автономность, поддерживая политические действия извне. Непрямая структура представляется здесь результатом того, что развитие профсоюзов предшествовало появлению партий; обратная ситуация, напротив, порождала прямую структуру. В конце XIX – начале XX века в некоторых странах в силу отсутствия всеобщего избирательного права (Бельгия и скандинавские государства) или особых условий избирательной борьбы (двухпартийная система в Англии) парламентское представительство пролетариата и его электоральное воздействие были совершенно невозможны, разве что на локальном уровне. Как следствие рабочее движение сперва развивалось на профессиональной почве, в форме профсоюзов или кооперативов, которые превратились в мощную и организованную силу еще до возникновения социалистических партий. Когда политическое развитие и избирательная реформа создали условия для появления социалистических партий, уже существовавшая профессиональная организация представляла для них готовую форму и вместе с тем– солидную опору; отсюда и тяготение к непрямой структуре. В этом убеждает пример Англии, где профсоюзы достигли значительной мощи к концу XIX века: в 1895 г. они насчитывали 1 500 000 членов, объединяя пятую часть всех взрослых рабочих. В это же самое время Независимая партия труда, основанная Кейр-Гарди, собирала на выборах лишь 45 000 голосов и благодаря двухпартийной системе не имела ни одного места в парламенте. Одна только профсоюзная организация могла в этих условиях создать мощную политическую партию, способную занять место между двумя политическими гигантами –либералами и консерваторами.

В Швеции и Бельгии отсутствие всеобщего избирательного права препятствовало политическому самовыражению рабочего класса с помощью партии. И, напротив, профсоюзная и кооперативная деятельность позволяла улучшать жизненные условия рабочих. Отсюда – развитость профсоюзов в Швеции и кооперативов– в Бельгии. В обеих странах в политической борьбе за всеобщее избирательное право использовалось профсоюзное оружие: забастовка (всеобщие забастовки 1891 и 1893 г. в Бельгии ; 1902 и 1908 г. – в Швеции). Социалистическая партия естественно была вынуждена [c.57] складываться на базе уже имеющихся классовых организаций и принять непрямую форму. Мы говорили выше о структуре рабочей партии Бельгии, базирующейся на кооперативах; в Швеции профсоюзы в 1898 г. приняли решение относительно обязательного присоединения к социал-демократической партии, что и придало ей характер, аналогичный партии лейбористов. Однако решение о необходимости специального заявления о вступлении, принятое в 1908 г., привело к тому, что численность партии упала со 112 000 до 60 000 (система contracting out установилась здесь только после этого).

Во Франции, напротив, всеобщее избирательное право позволяло рабочему классу участвовать в политической жизни в то время, когда развитие профсоюзного движения сдерживалось разного рода барьерами (законодательного и иного порядка), порожденными воспоминаниями о Коммуне. Рабочая партия была создана Жюлем Гедом в 1879 г.; Всеобщая конфедерация труда – только в 1902 г.: синдикалистская структура партии была попросту невозможна, потому что ее организация предшествовала возникновению профсоюзов. Когда же профсоюз появился, он оказался перед лицом уже могущественной к тому времени социалистической партии, которую он считал слишком парламентской, слишком доктринерской и слишком “буржуазной”, но с которой он не мог соперничать, разве чти рискуя расколоть рабочий класс. Все это естественно ориентировало новую организацию на чисто профессиональную деятельность. В других странах, например, в Германии, партия достигла такой степени развития по сравнению с профсоюзами, что те приняли характер явно подчиненный, превратившись чуть ли не в инструмент партии. В Англии положение обратное: здесь партия выступает орудием профсоюзов. В Бельгии ситуация была почти такой же до 1945 г.: профсоюзы развивались в рамках партии как своего рода придаточный организм, а кооперативы послужили первым базовым элементом непрямой структуры.

Было бы заманчиво обобщить эти наблюдения и дать принципиальную социологическую схему: если профсоюзы и кооперативы родились раньше социалистической партии, для нее естественной была тенденция организовываться в их рамках, на базе непрямого участия; и, напротив, если партия была старше профсоюзов, она возникала классическим путем прямой структуры, а [c.58] складывающиеся профсоюзы тяготели либо к автономии, либо к подчинению партии – в зависимости от ее мощи в момент их появления. Однако придавать этому выводу форму абсолютного социологического закона было бы неверно. Если же рассматривать его как выражение общей тенденции, способной при взаимодействии со многими другими факторами смягчать или подавлять их действие, он выглядит вполне приемлемым в качестве объяснительного принципа. [c.59]