Моруа Андрэ Прометей, или Жизнь Бальзака
жүктеу/скачать 1.42 Mb.
|
|
Иногда он выводил на сцену страстную любовь. Евгения Гранде любит своего двоюродного брата; Луиза де Шолье и Урсула Мируэ любят своих мужей; Анриетта де Морсоф питает к Феликсу де Ванденесу чувство, в котором смешались любовь, страсть и материнское покровительство; Диана де Кадиньян после многих приключений всем сердцем привязалась к д'Артезу и скрывает от света свое счастье; Эстер любит Люсьена де Рюбампре страстной любовью, омраченной грязью жизни; Дина ("Провинциальная муза") способна на бескорыстную преданность своему любовнику. Но большинство женщин "Человеческой комедии" ищут или богатства, или утех тщеславия; Розали де Ватвиль хочет потешить свою гордость и отомстить за обиду; Модеста Миньон играет своими поклонниками, передвигает их, как пешки на шахматной доске судьбы; Рене де л'Эсторад удивляет мужа своими расчетами. Все эти девы знают, что они будут принесены в жертву Золотому Тельцу. Женщины становятся тогда рабынями, и их продают на невольничьем рынке: одни продаются в постоянную собственность (замужество), другие отдают себя во временное пользование (проституция). Брак без любви - это узаконенная проституция. "Мы воспитываем своих дочерей как святых, - говорит Жорж Санд, - а выводим на рынок, как молодых кобылиц". Но общество скрывает эти горькие истины: "Мы стремимся всячески украшать наши кушанья, подаем их на золоте, на серебре и фарфоре, повинуясь тому же самому чувству, которое заставляет нас расцвечивать любовь узорами и окутывать ее туманным покрывалом". Бальзак и его героини принимают любые сделки. Красавицы девушки с готовностью выходят замуж за дряхлых пэров Франции, лишь бы сохранить свое положение в обществе, или идут за старых банкиров, чтобы добиться богатства. Не уступают им и молодые люди, которые ради денег и власти продаются женщинам зрелого возраста. Растиньяку устраивает гнездышко Дельфина де Нусинген, Максима де Трай содержит графиня де Ресто. Люсьен де Рюбампре сначала ждет богатства от Корали, а затем от Эстер. Ла Пальферин ("Принц богемы") принимает от своей любовницы "значительную сумму". Как же тут Бальзаку возмущаться? Он брал взаймы у своих любовниц еще более значительные суммы. Мужчина в "Человеческой комедии" иногда женится из честолюбия и почти всегда из корысти. "Где коммерция, там и конкуренция, - пишет Андре Вюрмсер. - Богатая наследница, прежде чем стать средством успешной карьеры для победителя, бывает ставкой в ожесточенной борьбе; идут упорные сражения де Крюшо с де Грассеном - кому достанется Евгения Гранде; дю Букье сражается с шевалье де Валуа - кому достанется мадемуазель де Кормон; Филипп Бридо дерется с Максансом Жиле - кто завладеет Баламуткой... Мужчина ведет бой с мужчиной из-за приданого невесты. Женщина ведет бой с женщиной, чтобы подцепить мужа... А раз есть коммерция, конкуренция, борьба корыстных интересов в браке, то существует и кодекс его законов. "Видишь, дорогая моя сумасбродка, - пишет Рене де л'Эсторад, - мы хорошо изучили гражданский кодекс и его взаимоотношения с супружеской любовью!.." Супружеские отношения - это отношения собственности". Если иной критик удивится, что женщине отведено так много места в "Человеческой комедии", значит, он недостаточно поразмыслил, говорит Бальзак, над тем, как трудно создать творение более длинное, чем "Тысяча и одна ночь", включающее в себя более ста различных произведений. Поскольку женщин на Востоке держат в заточении, то рассказчик мог описывать только базар, дворец калифа и мастерскую башмачника. Арабским сказочникам для поддержания интереса у слушателей нужны были чудеса, волшебники, талисманы. В средневековой Европе пружиной эпического действия служили войны, борьба раба против господина, духовенства против королевской власти. Единственно возможный роман о прошлом исчерпан Вальтером Скоттом. "Во Франции, да еще в XIX веке, - писал Кюстин, - различные слои общества уже не имеют в себе более ничего живописного. Каста уже не накладывает свой отпечаток на физиономию каждого своего члена. Раз внешний облик человека не отличался своеобразием, сочинителям пришлось пуститься в изображение его внутренней жизни и искать самых утонченных волнений человеческого сердца..." Бальзак вполне способен испытывать и угадывать эти утонченные волнения. Он заглядывает во все изгибы женской души, не задевая ее; он беспощадный наблюдатель, и никогда комедия любви и денег не может обмануть его; стоит ему захотеть, и он передаст тончайшие оттенки чувств. Женщины всегда останутся его верными читательницами, потому что ни один писатель не понимал их так хорошо, как он. Многие из них видят" как он срывает с них маску, но в глубине души находят в этом удовольствие. Хорошо зная куртизанок, Бальзак считал, что они способны на беззаветную страсть. Ему нравятся их прелести, их роскошь и то, что они наизусть знают мужчин, их дерзкая готовность идти на риск и, наконец, своеобразная поэзия, порожденная эфемерностью их жизни. Куртизанки составляют в его произведениях особый мирок, в котором свой язык, свои законы, свои молодые любовники, богатые старики-"покровители" и свои трагедии (смерть Корали, жертва, принесенная Эстер). Для мужчины "любовь всегда будет только голодом, только жаждой, приукрашенной воображением" или надеждой на поддержку в поединке с обществом. Растиньяку нужно, чтобы Дельфина де Нусинген помогала ему в его игре. Блонде обязан своим спасением госпоже де Монкорне. "Любовь, - говорит Блонде, - это единственная для глупцов возможность возвыситься". Но почему же "для глупцов"? А кем был бы Бальзак без Лоры де Берни? Разве не рассчитывал он, что союз с графиней Ржевусской поднимет его в собственных глазах и в глазах других? И почему же это "единственная" возможность? Тем, кто не умеет внушить любовь, остается дружба, сообщество. Не меньше, чем о женской любви, бальзаковские герои мечтают о верном товарище или о целой группе безоговорочно преданных друзей. Высший свет влечет их тем, что это замкнутый клан, который продвигает своих. В начале жизни Бальзак был очень одинок, и одиночество страшило его. Он искал соратников в борьбе. Приятели, которых молодые люди, персонажи его романов, заводили в кухмистерской Фликото, сообщество Тринадцати, "Красный конь", Вотрен и его шайка - все это стремление к таинственному содружеству, заменяющему любовь. ДЕНЬГИ Деньги, способы их приобретения, погоня за приданым, за наследством, торговля, банк, ростовщики, подделка завещаний, мошенничества занимают в "Человеческой комедии" столько же места, как и любовь. Даже больше. Во многих романах Бальзака любовь совсем не фигурирует, и он удивляется, что в "Пармской обители" (восхищавшей его) "среди стольких событий" никогда и речи нет о деньгах. Причины первостепенной роли, которую играет в книгах Бальзака Властитель мира - Золото, - надо искать в самом авторе и в эпохе. Обратимся сначала к автору. Бальзак родился в семье, где преклонялись перед деньгами. Вспомним слова его матери: "Богатство, большое богатство это все". Вокруг него у всех недоставало денег: у Сюрвилей, у Монзэгля, у его родителей, да и у него самого. Разве это было по их вине? Да, родителям Бальзака было на что жить; Сюрвили могли бы прилично существовать на жалованье инженера. Бальзак не знал бы нужды, не будь он расточителен. Конечно, но зачастую расточительствовал он для отвода глаз. А где начал он свою деятельность? В конторе стряпчего. Там ему ударил в нос мерзкий запах дурно приобретенных денег. Там он узнал истинные отношения между Законом и Правосудием; там он увидел одураченных честных людей, торжествующих мошенников, снисходительных судей. Там ему открылось пристрастие суда, который стремится спасти юного д'Эгриньона, подделавшего векселя, и вызволить его, раз этого требует красивая дама из знатной семьи; исход процесса предрешен угодливым вмешательством госпожи Камюзо де Марвиль, супруги судебного следователя. Бальзак со знанием дела рассказывает о таких подлостях, ведь все это совершалось у него на глазах. А видел он такие дела, потому что жил в растленное время. При старом режиме поступками людей руководили и честь, и алчность; в годы Революции и Империи играли роль энтузиазм и жажда славы. Но покупка "национального имущества", военные поставки, гигантская спекуляция на переменах режима, приобретение по дешевке государственной ренты привели к власти класс новых господ, для которых имело цену только обогащение. Там, где отец Бальзака, мозг которого кипел замыслами, потерпел неудачу, молчаливый Гранде нажил огромное состояние. Тайфер поднялся благодаря преступлению, другие - путем злостного банкротства, а кое-кто - посредством позорного брака. Кругом безнравственность, заразившая все общество. Филипп Бридо, который показал бы себя храбрым солдатом, если б война продолжалась, убивает, чтобы заполучить наследство. Цезарь Бирото спекулирует. Пожалуй, Гобсек еще честнее других, поскольку он самый откровенный. "Если я умру, оставив малолетних детей, - говорит стряпчий Дервиль, - он будет их опекуном". А это означает, пишет Вюрмсер, "что имущество несовершеннолетних Дервилей управлялось бы честнейшим образом, за счет всех тех, кого во имя сирот стал бы эксплуатировать Гобсек". Июльская монархия - исторический период, когда воздвигается здание капитализма (самый термин был еще не известен, хотя слова "капитал" и "капиталист" уже были в употреблении). Цена на земельные участки в Париже невероятно подскочила. Плодятся и множатся акционерные общества. Ротшильд финансирует строительство железных дорог на севере Франции, и Бальзак, веря в их будущее, вовлекает (как всегда, слишком рано) в эту спекуляцию и госпожу Ганскую. Стремительно развивается дешевая пресса, и Бальзак приветствует ее организаторов. Издательское дело, до того времени переживавшее пору детства, требует новых методов, которые предугадывал Бальзак. "Обогащайтесь", - бросает лозунг Гизо. Бальзак охотно принял бы участие в погоне за добычей, но нельзя одновременно писать "Человеческую комедию" и разыгрывать ее в жизни. Деньги властвуют в мире; Бальзак описывает мир. Он описывает, но не судит. Его упрекают за это; молчание писателя превращают в сообщничество. Но он инстинктивно чувствует, что слишком явно выраженное суждение автора портит произведение искусства. Роль искусства дать беспристрастную картину. Если писатель проповедует и порицает, произведение теряет свою красоту. "Моралист должен искусно прятаться под плащом историка". Бальзак знает, что не его дело выносить приговоры. "Пусть этим займутся суды", - скажет впоследствии Чехов. Бальзак взял на себя роль историка и секретаря общества, он не выступает с обвинением против него. Единственный упрек, который можно ему сделать, - то, что он постиг не все общество. В "Человеческой комедии" очень мало, почти совсем нет рабочих, а что касается крестьян, то Бальзак описывает их такими, какими их мог бы увидеть Венцеслав Ганский или генерал де Монкорне. На свою беду, художники, которые любят богатство, замечают повсюду лишь богатых людей. Виктор Гюго обязан своими "Отверженными" Жюльетте Друэ. Госпожа де Берни и госпожа Ганская, герцогиня д'Абрантес и маркиза де Кастри осветили для Бальзака лишь половину сцены. XXX. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ (II) Иной раз нам случается проклинать условия человеческого существования по сравнению с неким отвлеченным несуществующим совершенством. А ведь нам, наоборот, надо исходить из самих этих условий, каковы они есть, и прислушиваться, о чем вопиет человечество. И если это не украшает мир в наших глазах, остается одно: пойти и утопиться. Бальзак излечивает от мизантропии - вот чем он хорош. Ален МАСТЕРСКАЯ ХУДОЖНИКА Как он работал? Какие материалы употреблял? Он охотно повторял: "All is true" ("Тут все правда"), говорил о своей "устрашающей точности" и добавлял: "Ужасам, которые романисты, как нам кажется, сочиняют, далеко до подлинной действительности". Разумеется, природа богаче, чем искусство, но правда в природе не то же, что правда в искусстве. В природе ее нельзя ни исчерпать, ни до конца постичь. Правда редко кажется правдоподобной. Ей недостает гармонии и единства. Великий писатель ищет единства композиции. Бальзак любил называть себя поэтом, то есть человеком, воссоздающим сущность вещей. "Что такое искусство? Это концентрированная природа". Воображаемое опирается на реальное, но упорядочивает его. Художник должен стремиться к простоте, воплощать свои идеи в образы людей, но при этом создавать фигуры, которые для читателя были бы живыми. У Бальзака стержнем романа является какая-либо страсть; роман показывает нарастание этой страсти, волна ее поднимается, все сметает на своем пути и, захлестнув человека, способна убить его. Романист бальзаковского склада: бальзаковские персонажи и правдивы, и вместе с тем крупнее заурядных людей. "Мне нравятся существа исключительные, - говорит Бальзак в письме к Жорж Санд, - я сам один из них. Мне и надо быть таким, чтобы выдвинуть на авансцену моих заурядных героев, и я никогда без необходимости не жертвую ими. Эти заурядные герои интересуют меня гораздо больше, чем вас. Я их возвеличиваю, я их идеализирую - только в обратном смысле, преувеличивая их безобразие или их глупость. Я придаю их уродствам ужасающие или комические пропорции". Этим приемом преувеличения Бальзак как будто приближается к романтикам, но в то время как они любят украшать водосточные трубы страшными мордами чудовищ, ничуть не заботясь о правдоподобии, Бальзак, давая правдивые подробности, стремится быть верным человеческой природе. В процессе создания Бальзаком его персонажей можно различить три стадии. Сначала он исходит из образа известного ему человека или из книжных характеров. Например, рисуя Пильеро, он думает о Даблене, а рисуя Беатрису, видит перед собой Мари д'Агу. Затем он все меняет и обогащает портрет чертами, заимствованными у других моделей. Во второй стадии им руководит "уже не стремление к литературной транспозиции, а внутренние требования самого произведения". Как художник, который, отойдя немного от своей картины, лучше видит ее и добавляет лишний мазок или новый оттенок, Бальзак, окинув взором все, что уже нарисовано, стремится придать картине больше выпуклости. И наконец, в третьей стадии он "деформирует созданную фигуру, словно в приступе галлюцинации", чтобы сделать ее воплощением определенной идеи. И тогда Гобсек становится олицетворением могущества золота, Бирото - воплощением честности, а Горио - отцовской любви. Но даже в переходе к отвлеченному он твердо ступает по земле. Как интересно в его книгах обнаруживать маленькие черточки, являющиеся следами его повседневной жизни. Гранде называет свою жену "мамочкой", как называла свою мать Лора де Сюрвиль, и говорит о Великом Моголе, как отец Бальзака. В зеленых папках Рабурдена мы находим каналы, прокладываемые Сюрвилем. Основа разорвана на кусочки, и они собраны по-новому. Разумеется, Бальзак прежде всего обращается к самому себе, к своим воспоминаниям, к пережитым горестям. Многие из его романов как бы вознаграждают его за то, в чем ему было отказано судьбой: де Марсе приносит ему красоту и силу; Растиньяк женится на богатой женщине и делает блестящую карьеру; д'Артез дарит ему чистоту. Или же, прибегая к колдовству, старому как мир, он освобождается от преследовавших его неудач, обрушивая их на одного из своих персонажей. Так, Люсьен де Рюбампре избавляет его от тяжелых переживаний юных лет, Цезарь Бирото - от воспоминаний о крахе его начинаний в типографском деле, а Натан - от мучений писателя. Бальзак знает, что сам-то он выше этих горемык своей изумительной работоспособностью и силой своего гения, знает, но ему приятно сказать это самому себе и показать другим. З.Маркас, Альбер Саварюс - вот кто достоин его, и оба они могут считаться его братьями по гениальности, однако ж, оба гибнут: на них возложена автором роль искупительной жертвы. "Каждый бальзаковский персонаж является, таким образом, двойником своего создателя: в них он торжествует или терпит поражение и гибнет - чтобы отвратить от себя приговор судьбы", - пишет Пикон. Эти вымышленные существа в его глазах - живые, а "реальные люди даже казались ему бледной копией его собственных героев". Прочно утвердившись в этой второй реальности, он мог вместе с героями делать скачки во времени. Он объявляет читателю: "Здесь же вы видите внушительный образ де Марсе, который становится премьер-министром, а в "Брачном контракте" описаны его первые шаги в обществе; позднее... он предстает то восемнадцатилетним юношей, то тридцатилетним пустейшим денди, легкомысленным бездельником" [Бальзак. Предисловие к "Дочери Евы" и "Массимилле Дони"]. Не так ли бывает и в нашем обществе? Вы встречаете человека, которого потеряли из виду; он был беден, а теперь стал богат; вы идете в другой уголок гостиной, и там какой-нибудь искусный говорун за полчаса расскажет неизвестную вам историю двадцати лет жизни вашего знакомого. Бальзаку превосходно удаются такие разговоры, где при каждом повороте светской болтовни открывается какая-либо тайна. Зачастую история рассказывается по частям, в несколько приемов: "Нет ничего цельного в нашем мире, все в нем мозаично... Образцом для автора служит XIX век, век крайне подвижный, когда ничто не стоит на месте" [Бальзак. Предисловие к "Дочери Евы" и "Массимилле Дони"]. Автору приходится иной раз ждать три года, чтобы узнать развязку романа ("Беатриса"), или же забыть прошлое своих персонажей, а порою игнорировать его. "Торпиль", написанная раньше "Провинциальной знаменитости в Париже", показывает нам друзей и врагов Люсьена де Рюбампре, и они говорят о нем так, словно совсем потеряли память. В дальнейшем автор все уладит, если у него хватит времени. Волшебство всех этих приключений заключается в том, что Бальзак чувствует себя в созданном им мире как в реальной жизни и ждет, чтобы какая-нибудь встреча или доверенная ему тайна натолкнули его на продолжение того или иного романа, а когда он возвращается к житейской действительности, то всюду видит там своих героев и углубляет свое знакомство с ними. У него и приемы, и тон историка. Если ему нужны примеры, чтобы пояснить ситуацию, он их ищет и находит в самой "Человеческой комедии". Если он хочет заполнить гостиную на вечере, он созывает туда своих собственных героев то из буржуазного, то из чиновничьего круга, то из светского общества. Воспоминания действующих лиц какого-нибудь романа естественным образом затрагивают его предшествующие произведения. "Человеческая комедия" - это история внутри Истории. В предисловии к "Дочери Евы" он шутливо обещает, что позже к "Этюдам о нравах" будут составлены биографические указатели, и в качестве образца пишет справку о Растиньяке. Ему кажется, что он шутит, а на деле он лишь опережает события. Теперь понятно, почему он так легко соглашается на просьбу какого-нибудь издателя срочно написать рассказ в шестьдесят страниц, когда бывает нужно увеличить объем выпускаемого тома. Ведь Бальзаку достаточно для этого собрать свою труппу и выбрать в ней нескольких требующихся ему актеров. Его многочисленные статьи и монографии, опубликованные то тут, то там, дают ему "зарисовки": Чиновник, Лавочник, или тирады, которыми он "затыкает дыру", а в один прекрасный день выбрасывает их при переиздании (например, вычеркивает тираду о Булонском лесе, имевшуюся в первом издании "Прославленного Годиссара", а затем исчезнувшую из этого рассказа). Требованиям ремесла, связывающим авторскую свободу, он придает не больше значения, чем режиссер в театре придает значение прожектору, который то зажигают, то гасят по ходу действия. Он без стеснения позаимствует в техническом журнале доклад инженера-путейца, закажет стихотворение Дельфине Гэ или Теофилю Готье. Какую роль играют эти чужеродные элементы, раз единство произведения достигается могучей личностью автора и раз действие быстро развертывается дальше? Бодлер находит, что в стиле Бальзака есть "что-то расплывчатое, скомканное, черновое". Это неверно: Бальзак - автор эпистолярной прозы, Бальзак-журналист пишет очень хорошо, его стиль полон энергии и движения; Бальзак - историк нравов, Бальзак-географ в описаниях проявляет и ум и точность. Идет ли речь о бочаре или о парфюмере, о театральных кулисах или о лаборатории химика, его технический язык непогрешим. Бальзак-моралист небрежно разбрасывает в тексте своих произведений афоризмы, достойные Ларошфуко или Шамфора: "Только у стариков есть время любить... Смирение это ежедневное самоубийство... Корыстные интересы зачастую пожирают друг друга... Пороки всегда столкуются меж собой..." Чувствуется, что он воспитывался на классиках XVII и XVIII веков. Помимо гениальных находок (а у него их множество), он и машинально пишет прекрасным слогом. Он великолепный подражатель - то подделывается под Рабле, то под Сент-Бева. Он блестяще может изложить какую-нибудь научную и философскую систему. Его никак не назовешь "претенциозным фельетонистом", уснащающим свой рассказ "благомыслящими" общими местами, наоборот, он с юных лет мыслит оригинально и глубоко. Правда, приходится признать, что у него не всегда хороший вкус, и случается, что он впадает в смешную напыщенность, когда старается выразить что-либо возвышенное или создать красивый образ. "Она позлатила бы даже грязь своей небесной улыбкой..." "Целомудренная ограда их затаившихся сердец..." "Так, значит, и ты тоже в пропасти, ангел мой?.." Его романы изобилуют "ангелами". Конечно, надо помнить, в какое время это писалось, помнить о риторике романтиков и о том, какие книги читал Бальзак. Стиль проповедей Массильона, пусть он даже и хорош сам по себе, может испортить любовную переписку. Анриетта де Морсоф, так же как и ее создатель, слишком много читала Сен-Мартена. Поскольку Бальзак верит в единство мироздания, он позволяет себе смелые сравнения, иногда удачные, иногда комические: госпожа Матифа - "эта Екатерина II прилавка"; Нусинген - "этот слон финансового мира"; Горио - "Христос отцовской любви". Это мания Бальзака, но разве у Лабрюйера нет своей мании - стремления к финальному штриху, а у Пруста - мании плести гирлянды прилагательных и изысканных метафор? А кроме того, у больших мастеров свои права. "Им-то не нужно изощряться в стиле, они сильны, несмотря на все свои ошибки, а иногда и благодаря ошибкам, - замечает в одном из своих писем Флобер. - Но нас, малых писателей, ценят лишь за безупречно отделанные произведения... Я осмелюсь выразить здесь мысль, которую не решился бы высказать где-нибудь в другом месте: я скажу, что великие писатели нередко пишут плохо. Тем лучше для них. Искать искусство формы нужно не у них, а у второстепенных писателей (Гораций, Лабрюйер)..." Но, сказав все это, заметим также, что ни один писатель не работал столько, сколько работал Бальзак. "Он вкладывал бесконечно много труда в поиски выразительных средств", - говорит Теофиль Готье. Однако он добавляет, что "у Бальзака был свой стиль, притом превосходный стиль, неизбежно необходимый, с математической точностью соответствующий мысли автора". Как Шатобриан, он подбирал архаические слова, чтобы вернуть им былой почет, или же редкие слова, или же фамилии, чудесные фамилии "Человеческой комедии" - Гобсек, Бирото, Серизи, которые он вылавливал на вывесках, в различных ежегодниках или находил в своих воспоминаниях. В "Турском священнике" он изобрел "разговор с подтекстом" - прием, который состоит в том, чтобы искусно вписывать потаенные мысли собеседников, скрывающиеся за произносимыми вслух фразами. Можно сказать также, что его письма (особенно письма к Ганской) дублируются таким "подтекстом". Читателю надо представить себе, какая смесь искренности, наивных хитростей и романтических тирад кипела в его уме, когда он писал своей возлюбленной. жүктеу/скачать 1.42 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|