Н. П. Огарева лингвистические и экстралингвистические проблемы коммуникации теоретические и прикладные аспекты Межвузовский сборник

Развитие театрального искусства во Франции второй половины XVIII века было обусловлено многими факторами. Во-первых, - историческими: эпоха правления старого и набожного короля Людовика XIV, при котором «дворцовая жизнь текла без пышных празднеств, балов и театральных зрелищ» (Западноевропейский театр от эпохи….., 2001:191) сменилась эпохой «величайшей разнузданности нравов» регента Филиппа Орлеанского, который поощрял своих придворных к различного рода развлечениям. Одно из первых мест в них занимал театр. Увлечение театром возросло при Людовике XV (по настояниям фаворитки короля, госпожи де Помпадур, даже был организован в 1747 году первый придворный театр), а во второй половине века в период правления Людовика XVI театр стал полноценным социальным институтом. Во-вторых, - общественно-политическими: рассматриваемый период явился временем расцвета культурной жизни Франции, который был подготовлен, прежде всего, деятельностью философов-просветителей. Именно они увидели в драматургии «самое эффективное оружие идейного воздействия, самую жизненно выразительную, яркую форму изложения своих идей и самое сильное, доходчивое средство пропаганды этих идей в широких демократических массах» (История западноевропейского театра, 1957: 117). Наконец, по мнению многих исследователей, немалое влияние на преобразования в сфере французского театрального искусства оказала театральная публика. Зритель второй половины XVIII века – зритель «просвещенный», осознающий свою политическую значимость и вследствие этого считающий себя вправе вмешиваться и даже некоторым образом влиять на развитие различных сфер искусства, в т.ч. театра. Рассмотрим, в чём выражалось это влияние.

Следует отметить, что примерно до середины XVIII века публика представляла собой шумную, недисциплинированную массу, особенно - в партере, где не было сидячих мест. Споры и драки между зрителями, имеющими возможность свободно передвигаться во время представления, были нередким явлением в театрах того времени. Внимание публики в партере было, естественно, больше занято тем, что происходит в зрительном зале, а не на сцене. Более утонченная публика также больше интересовалась происходящим в своих собственных ложах. Внимать игре актёров считалось плохим тоном. Одним словом, до середины XVIII века театр не был особо почитаемым видом искусства среди французских зрителей.

Таким образом, несомненным представляется тот факт, что вторая половина XVIII века – особый период в развитии французского театрального искусства. Деятельность философов-просветителей пробудила интерес французского общества к этому виду искусства. В результате, в театр начинают ходить все: от короля до ремесленника. Театр становится искусством для народа, который играет в нём главную действующую роль. Следовательно, вполне обоснованно можно утверждать, что публика, требующая инноваций в соответствии с новыми общественными преобразованиями, явилась одним из главных причинных факторов эволюции театрального искусства во Франции второй половины XVIII века.

1. Западноевропейский театр от эпохи Возрождения до рубежа XIX – XX веков. М.: РГГУ, 2001. 436 с.

2. Иванов И.И. Политическая роль французского театра в связи с философией 18 века. М.: Универс. типография, 1895. 748 с.

3. История западноевропейского театра в 4-х томах. Т. 2. М.: Искусство, 1957. 906 с.

4. Le théâtre en France en 2 vol. V. 1. Paris: Colin, 1988. 480 p.
Савина Е.В.

Комплекс мероприятий Петра I по ассимиляции салонных норм поведения и общения в русском обществе
В начале XVIII века на смену средневековому типу общества с домостроевским, т.е. замкнуто-домашним укладом жизни приходило новое светское общество, которое остро нуждалось в выработке новых форм поведения и общения, нового для России светского этикета. Цель данной статьи – показать, каким образом Петр I стремился в высшем обществе развить непринужденность в общении, умение вести светский разговор.

Во-первых, науке политеса, куртуазным манерам россияне обучались в Европе. Раньше из России выезжали лишь с религиозными или дипломатическими целями. Недоверчивые ко всему иноземному посланцы Руси получали инструкцию о том, как себя вести: прежде всего сохранять честь и достоинство государя, для чего соблюдать множество формальностей и обрядов. О государе следовало говорить: «дородством, разумом и красотою лица, и милосердным нравом и всеми благими годностьми Всемогущный Бог его украсил… Так же Великий Государь наш и наукам премудрым, философским многим и храброму учению выучен и к воинскому ратному рыцарскому строю хотение держит» (Пекарский П.П., 1705: 41). В петровскую эпоху не только царские посланники (напр., граф А.Матвеев, князь Б.И.Куракин), но и молодежь из знатных семей имела возможность познакомиться с обычаями и нравами Европы. Русских людей можно было увидеть в самых разных местах Европы. Например, в 1719 г. во Флоренцию приезжает И.И. Неплюев, посланный учится морскому делу, и знакомится с «россиянами, обучающимся живописному искусству». Это были известные русские художники Иван и Роман Никитины. Затем Неплюев в Тулоне встретил семь «наших русских гардемарин, которые обучались навигации, инженерству, артиллерии, боцманству, артикулу солдатскому, <...> танцевать, на шпагах биться, на лошадях ездить…» (Записки И.И.Неплюева, 1870: 32 – 36). Итак, за границей русские перенимали не только научные знания, а также осваивали азы светского этикета.

Во-вторых, общение с иностранцами, живущими в России, являлось школой риторического искусства, где приобретались навыки галантного поведения и общения.

В-третьих, светские учреждения не только государственного (Навигационная, Горная, Артиллерийская школы, Медицинское училище, Морская академия, школа при Посольском приказе для обучения иностранным языкам и др.), но и частного ранга (при лютеранской церкви в Москве, при евангелической церкви Св. Петра в Петербурге, где могли обучаться и девушки) способствовали подъему русской куртуазной культуры. В этих заведениях учителя – не духовные лица, а приезжие иностранные специалисты – воспитывали совершенно новое светское мировоззрение. Салонные нормы поведения и общения усваивались также благодаря иностранным гувернанткам. В домах высших слоев столичного общества под конец жизни Петра иностранные наставницы перестают быть редкостью. Им, равно как и появившимся во многих домах иностранным воспитателям, дочери бояр обязаны приобретением салонной учтивости (Либрович, 1991: 58). Своим дочерям Петр старается дать более углубленное образование, нежели то, которое получали царевны; он считает нужным знание иностранных языков. Немецкий язык дочерям Анне и Елизавете преподавал господин Глюк; в 1722 г. к ним была определена жена французского дворянина Латур-Ланус, обучавшая французскому языку (Глинский Б.Б., 1912: 117). По примеру царя в домах многих знатных фамилий, например Трубецких, Черкасских и пр. появились французские гувернантки (Иконников, 1876: 221).

Таким образом, Петр стремился использовать все средства (поездки за границу, учебные заведения, домашнее обучение, общение с иностранцами, переводная литература) в приобщении русского человека к новым формам галантного поведения и общения.

Список указанной литературы:

1. Глинский Б.Б. Царские дети и их наставники. СПб., М.: Изд. Т-ва Вольф, 1912. 330 с.

2. Записки И.И.Неплюева // Р. архив. М., 1870. С. 32 – 36.

3. Иконников В.С. Русская женщина в эпоху Петра Великого. Киев, 1876.

4. Либрович С. Петр Великий и женщины: исторический очерк. Ярославль: Сев. рабочий, 1991. 62 с.

5. Лотман Ю.М. Бытовое поведение и типология культуры в России XVIII века // Культурное наследие Древней Руси. М.: Наука, 1976. С. 292 – 297.

6. Пекарский П.П. Поездка графа Матвеева в Париж в 1705 г. // Современник. Т. LVII. Отд. II.

7. Приклады, како пишутся комплименты разные на немецком языке, то есть писания от потентов к потентам поздравительные и сожалетельные, и иные, такожде между сродников и приятелей. 1708. 210 с.

8. Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов. Репринтное издание 1717 г.. М.: Изд-во «Планета», 1990. 88 с.
Сафонкина О.С.
Об идиоматичности языкового знака в контексте лингвокультурологии

Являясь многомерным образованием, язык входит в наиболее общие феномены бытия к которым можно отнести коммуникативную деятельность; информационное обеспечение, межличностную регулировку, где язык анализируется в качестве средства воздействия, побуждения людей к тем или иным действиям; а так же язык может являться своеобразным хранилищем коллективного опыта, являясь составной частью культуры.

Современная лингвистика, в свою очередь, представляет собой обширный массив понятий, многие из которых допускают неоднозначное осмысление. Спектр изучаемых проблем настолько широк, что специалисты в одной области науки о языке не понимают своих коллег, разрабатывающих проблематику другой области. Таким образом, в рамках целеобразно подразделять такие новые комплексы отрасли лингвистического знания, как например, социо- и психолингвистика, лингвистика текста и дискурса, когнитивная лингвистика и культурологическая лингвистика.

Лингвокультурология (или культурологическая лингвистика) по определению имеет отношение как к науке о культуре, так и к науке о языке, тем не менее, категориальный фонд этой области знания не является суммой категорий двух наук, объединенных проблемой взаимосвязи языка и культуры. Лингвокультурология является комплексной наукой о взаимосвязи и взаимовлиянии языка и культуры.

В настоящее время наблюдается значительный рост интереса к лингвокультурологии. Это объясняется рядом причин. Так, например В.И. Карасик в своей статье «О категориях лингвокультурологии» предлагает следующие причины подобной заинтересованности.

Во-первых, подобное внимание связанно с глобализацией процессов современного общества, когда существует острая необходимость учитывать универсальные и специфические характеристики поведения и общения различных народов в решении самых разнообразных вопросов, потребность знать заранее те ситуации, в которых велика вероятность межкультурного непонимания. Для этого важным является определение и точное обозначение тех культурные ценностей, которые лежат в основе коммуникативной деятельности этих народов.

Во-вторых, это процесс интеграции гуманитарных наук, когда лингвисты изучают результаты смежных отраслей знания, например психологии, социологии, культурологии, политологии и т.д. К настоящему времени в науке о языке накопилось достаточно много фактографии, требующей осмысления в лингвофилософском аспекте, а в соответствии с традицией, идущей от Вильгельма фон Гумбольдта, когда язык представляет собой дух народа, появляется необходимость определения ключевых моментов в соотношении сознания, общения, поведения, ценностей, а так же языка.

В-третьих, следует отметить прикладную сторону лингвистического знания, т.е. понимания языка, как средства осмысления коллективного опыта, которое лежит в декодировке значений его слов, фразеологических единиц, общеизвестных текстов, формульных этикетных ситуаций и т.д. Данный факт является сутью изучения иностранного языка, а так же находит прямые выходы в практику рекламного и политического воздействия, и в том числе представляет собой центральный момент коммуникативной среды массовой информации (Карасик, 2001: 3).

Нельзя не отметить так же особую значимость исследования по лингвострановедению, обозначенного в известной книге Е.М.Верещагина и В.Г.Костомарова «Лингвострановедческая теория слова» (1980). В ней с позиций культурологически осмысленной лингвистики сделаны попытки понять специфическую фиксацию культурно значимых явлений и характеристик бытия в форме языковых знаков. При этом лингвисты рассматривают языковые единицы в качестве органической части естественного бытия человека относительно его социальной и природной среды и приходят к тезису о том, что лингвокультурологический подход к изучению языка обусловливает фактор сопоставления при изучении этого языка, при этом сравнение может быть как с иностранным языком, так и с родным. Поэтому в качестве единиц изучения фигурируют реалии, т.е. те факты действительности, которые объективно присущи только данной этнокультурной общности (наименования одежды, строений, еды, обрядов и т.д.), лакуны, т.е. "минус-факты" действительности, значимые отсутствия определенных обозначений, как правило, в лексической системе одного языка по сравнению с другим, и, разумеется, фоновые значения, т.е. содержательные характеристики конкретных и абстрактных наименований, требующие для адекватного понимания дополнительной информации о культуре данного народа (Верещагин, Костомаров, 1980: 15).

Экстраполируя данный вывод на уровень лингвострановедческого подхода к объяснению слова в общем, можно констатировать, что он является описателеным по своей сути, и то или иное явление аксиоматически квалифицируется как культурно значимое, при этом объяснение переносится из сферы языка в сферу истории, мифологии, фольклора.

Одной из форм фиксации мира языковыми знаками в качестве лингвокультурной координаты языка является идиоматичность языкового знака. С позиций уникально-специфической формы фиксации внутренняя форма слова является наиболее ярким показателем этнокультурного своеобразия соответствующего коммуникативного коллектива. Тем не менее, имеет место элемент случайности выбора того или иного признака. Это объясняется своеобразием менталитета того или иного народа, поскольку вычленяемые фрагменты как правило многомерны, а в основу номинации может быть положен лишь один признак. Вместе с тем вся целостность случайных наименований уже не является случайной: во-первых, эти наименования прошли естественный отбор и закрепились в коллективной коммуникативной практике как наиболее удобные, подходящие для данного языкового коллектива способы обозначения действительности, во-вторых, в единой системе наименований образуются своеобразные силовые линии, привычные способы выделения признака, образующие смысловой каркас познаваемого через язык мира. Т.е. в данном случаем можно говорить о так называемой моделируемой идиоматичности (Савицкий, 1993: 47).

В.И. Карасик приводит множество примеров данного явления. Так, например, следует отметить образные идиоматические выражения, исходным моментом для которых послужила идея шитья, которые присутствуют в современном русском языковом сознании с разной степенью частотности и узнаваемости:

• 
  "шито белыми нитками" (неумело скрыто что-либо),
  
• 
  "шито-крыто" (в полной тайне),
  
• 
  "не лыком шит" (не хуже других),
  
• 
  "криво скроен, но крепко сшит" (некрасив, но силен и вынослив),
  
• 
  "шить дело кому-либо / на кого-либо" (заводить уголовное дело),
  
• 
  "пришей кобыле хвост" (быть неуместным),
  
• 
  "расшивать узкие места" (решать проблемы),
  
• 
  "рот до ушей, хоть завязочки пришей" (не к месту улыбаться и смеяться) и т.д.
  

• 
  В английском языке идея шитья отражается в других идиомах:
  

• 
  A stitch in time (saves nine) - своевременная мера ("Один стежок, сделанный вовремя, стоит девяти");
  

• 
  Don't stitch your seam before you have tacked it - Не зашивай шов без наметки, т.е. сначала прикинь, а потом берись за дело основательно;
  
• 
  Without a stitch to one's back – без одежды, голышом (без стежка на спине).
  

Тем не менее, сравнивая конкретные идиоматические выражения в разных языках можно наблюдать определенный мыслительный конструкт, который бы связывал эти выражения, а так же наличие специфического различия в форме, которая определяется действительностью. Таким образом, можно говорить о том, что конкретное изолированное выражение является незначительным фактором определения специфики менталитета народа, но что бы определить те или иных тенденции в картировании реальности, необходимо использовать совокупность этих выражений.

Обобщая результаты данной статьи можно отметить, что возросший за последние годы интерес к лингвокультурологии обусловлен комплексностью данной науки, взаимосвязью и взаимовлиянием языка и культуры. При этом следует отметить идиому, как одну из форм фиксации мира языковыми знаками. Но в связи с моделируемостью идиоматически представленного языкового знака, для создания мыслительного конструкта, связывающего выражения и являющегося репрезентативного для какого-либо языка, необходимым фактором является совокупность данных идиоматически определяемых выражений.

Список указанный литературы:

1. 
   Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Лингвострановедческая теория слова. М., 1980.
   
2. 
   Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.
   
3. 
   Карасик В.И. О категориях лингвокультурологии // Языковая личность: проблемы коммуникативной деятельности: Сб. науч. тр. Волгоград: Перемена, 2001. С. 3-16.
   
4. 
   Нерознак В.П. От концепта к слову: к проблеме филологического концептуализма// Вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков. Омск, 1998.
   
5. 
   Савицкий В.М. Английская фразеология: проблемы моделирования. Самара, 1993.
   

Языковая политика есть обязательная часть государственной политики. Она формирует, видоизменяет и прогнозирует языковые ситуации. Языковая политика России начала XVIII века формировалась в рамках специфического социально-политического и культурного контекста эпохи. Последний характеризовался в Западной Европе многоязычием, т.е. практическим владением одним индивидом несколькими западноевропейскими языками, как минимум двумя в их разговорной форме. Эта западноевропейская тенденция была перенесена на русскую почву, что видно из основополагающего в сфере светской культуры документа эпохи. Цитируем «Юности честное зерцала…» (1717 год): «Младые отроки должны всегда между собой говорить иностранными языками, дабы тем навыкнуть моги: а особливо когда им что тайное говорить случиться, чтоб слуги и служанки дознаться не могли, и чтоб можно их от других не знающих болванов распознать» и далее: «Младые отроки, которые приехали из чужестранных краев и языков с великим иждивением научились, оные имеют подражать и тщатися, чтобы их не забыть, но совершеннее в них обучатися: а именно чтением полезных книг и чрез обходительство с другими, а иногда что-либо в них писать и компоновать, да бы не позабыть языков». Итак, это основополагающее для молодого дворянина наставление: 1) требовало в обязательном порядке использовать в общении западноевропейские языки; 2) четко определяло классово-корпоративную обособленность образованной части дворянства; 3) настойчиво рекомендовало систематически разговаривать на западноевропейских языках, не только сохраняя приобретенные навыки общения, но и углубляя и расширяя их; 4) фактически требовало от индивида совершенствовать навыки в различных видах речевой деятельности (чтение, письмо, говорение), другими словами оно четко определяло основные лингводидактические задачи.

Итак, на первом этапе в основу языковой политики было положено стремление удовлетворить прежде всего практические потребности России, переоснастить в инженерно-техническом отношении промышленность и армию. Прагматика жизни определила и языковой прагматизм эпохи. Школьная языковая политика была ориентирована на утилитарные государственные интересы. С начала XVIII века перевод как вид профессиональной деятельности начал удовлетворять колоссальные по своим масштабам и формам общественные потребности. Как ни один другой вид коммуникации, он содействовал преодолению многовекового культурно-языкового барьера, который отсекал Россию от Европы. Кроме книг по военному делу (артиллерийской стрельбе, фортификации) переводилась инженерная литература по кораблестроению, флотовождению, архитектуре, механике, географии, астрономии, по мировой, в частности по европейской, истории, по вопросам политики и общественной нравственности, переводилось все то, что способствовало сближению российского менталитета с западноевропейским. Можно утверждать, что к середине века языковая политика Петра была принята массовым сознанием дворянства и получила неформальную социокультурную легитимизацию.

На втором этапе повышенное внимание было уделено заимствованию и широкому внедрению светских форм жизни, что обязывало российский двор и значительную часть дворянства ориентироваться прежде всего на французскую светскую культуру и ее универсальный носитель – французский язык.

Третий этап, как было отмечено Ключевским, характеризовался систематическими поездками, как кратковременными, так и длительными, русских аристократов, ученых, членов их семей в Западную Европу, где они уже не только учились,но и активно демонстрировали свой высокий уровень образованности в общении с самыми крупными общественными деятелями, учеными, литераторами и т.д. Такие русские фамилии как Воронцовы, Куракины, Шуваловы, Строгановы, Нарышкины, Салтыковы, Голицыны, Румянцевы, Чернышевы и другие были, как говориться, на слуху и на языке Вольтера, Дидро, Даламбера, Руссо и многих других авторитетных в Европе общественных деятелей. Вольтер, получив в 1774 году через Гримма французские стихи С.П.Румянцева, писал госпоже Эпиналь с некоторой долей менторства и ревности: «Не знаю где теперь Гримм; говорят, что он путешествует с графами Румянцевыми; ему следовало бы привезти их в Женеву; тем кои рождены для того, чтобы служить опорою власти неограниченной, не мешает взглянуть на республику» (Русский архив, 1869: 844). Его пожелание было исполнено. Румянцевы вместе с Гриммом посетили фернейского патриарха.

Знание россиянами иностранных языков, в первую очередь, западноевропейских, было абсолютно обязательным условием интеллектуального взаимодействия России с Европой. В определенных сферах общественной жизни иностранные языки: латинский, немецкий, французский, итальянский, английский и другие активно изучались и использовались образованными россиянами не просто ради моды, хотя и это имело место, а ради «производственной необходимости». Без знания западноевропейских языков было невозможно в короткий срок освоить весь состав позитивных знаний по естественнонаучным и общественно-политическим дисциплинам, по принципам и методам устройства культурной жизни.