Начала XIX века

После смерти К. С. Аксакова, его взгляды продолжал развивать И. С. Аксаков, издавший собрание сочинений брата и редактировавший периодические издания славянофилов^ccci. Другой издатель и редактор славянофильских печатных начинаний А. И. Кошелев, проявивший активную публицистическую деятельность уже в пореформенный период, в работах, опубликованных за границей, стремился совместить теорию общинного быта славянофилов с позднейшими теориями земско-вечевого строя Древней Руси^cccii.

Ведущие теоретики славянофильства не раскрывали должным образом все стороны взаимоотношений земли и княжеской власти на конкретно-историческом материале. Это попытались сделать профессиональные историки-юристы славянофильского направления, профессора Московского университета И. Д. Беляев и В. Н. Лешков^ccciii. Необходимо отметить, что в период подготовки и проведения либеральных реформ 1860—70-х гг. в России значительно возрос интерес к истории права, а историко-правовая наука получила свое окончательное оформление^ccciv. В этом отношении особенно важна деятельность И. Д. Беляева. Он, как и его предшественник по кафедре истории русского законодательства Н. В. Калачов^cccv, отметился собиранием, изучением и публикацией большого количества источников по истории России, прежде всего, актового материала. В то же время, в отличие от того же Н. В. Калачова, который занимался в основном внешней историей права, то есть его источниками, И. Д. Беляев внес большой вклад в преподавание и исследование внутренней истории права, то есть правовых институтов. Его «Лекции по истории русского законодательства», которые он читал в университете более 20 лет, целиком изданные лишь посмертно в 1879 г. учеником и преемником С. А. Петровским, явились одним из первых опубликованных курсов подобного рода. Представленная в них концепция истории Древней Руси разрабатывалась И. Д. Беляевым во множестве других произведений различного характера. Это и полемические статьи, рецензии, речи, диссертации, и обобщающие «Рассказы из русской истории», и др.^cccvi Справедливо замечено, что историческая концепция ученого не была единой на протяжении творческой жизни, а изменялась в процессе поиска «органичных, исходящих из общинной структуры русского общества, форм построения истории России»^cccvii. Однако именно такой, какой она сложилась на завершающей стадии творчества И. Д. Беляева в 1860-е гг., его концепция вошла в отечественную историографию.

В основу изучения истории Древней Руси, как и другие славянофилы, И. Д. Беляев вкладывал процесс развития взаимоотношений основных элементов древнерусского общества — князя и его дружины с земством. Причем периодизация, которой придерживался историк, была достаточно традиционной: древнейшая эпоха (до смерти Ярослава I) и эпоха уделов (до Московского единодержавия)^cccviii. Представляя изначально славянские племена как общинные союзы, области или земли, состоявшие из старшего города, его пригородов и сельской округи, управлявшихся народным собранием — вечем главного города, И. Д. Беляев находил в них племенных князей «в монархической форме», то есть наследственных, и выборных «в чисто-республиканской форме». Однако первоначальная княжеская «форма правления, какая бы она ни была, по свидетельству летописей, не уничтожала верховной власти веча»^cccix. Усиление княжеской власти исследователь связывал с внешними факторами. Во-первых, призвание варяго-русских князей для прекращения внутренних раздоров привело к сосредоточению в их руках суда и управления, чему в немалой степени способствовала княжеская дружина, не зависящая от земли. Но интересы первых князей, направленные на распространение своих владений, платящих им дань, не проникали вглубь общественной жизни. «Князья со своей дружиной в это время еще были сами по себе, а городская и сельская земщина сама по себе», они «еще не сжились друг с другом». Поэтому «самое управление князей и их посадников в то время было далеко не самостоятельным». Если дела касались всей земли, то «рядом с властью князя или посадника стояла власть земщины в лице веча и выборных старост». Если нет, то князь «был самовластен и независим». Последнее касалось и свободной передачи княжеской власти от одного князя к другому, пока ее границы не переступали границ земской власти. Прежние же племенные князья полностью зависели от великого князя^cccx. В то же время, «участие дружинников в управлении и в совете княжеском было официальное и составляло одно из важнейших прав дружины». Но это право не было связано с поземельной собственностью, как на Западе при феодализме, ибо полное владение землей предоставлялось на Руси земским общинам. Князь же распоряжался земельными владениями на правах государственных, а не частных^cccxi.

Принятие христианства составляет, по И. Д. Беляеву, второй важнейший фактор усиления княжеской власти и ее сближения с земщиною. Он заключается в религиозном освящении, то есть «духовенство, основываясь на Священном Писании, внушало народу мысль о святости княжеской власти, о происхождении ее от Бога и об обязанностях подданных повиноваться беспрекословно князьям и начальникам от них поставленным»^cccxii. Но, только получив это освящение, князья не смогли удержать усиление своей власти. Виной тому «частые переходы, запутанность междукняжеских отношений и происходившие оттуда насилие и непрочность прав на владения» при удельной системе, начавшейся после Ярослава Мудрого^cccxiii. «Русская земля разделилась на несколько независимых владений с самостоятельными князьями, состоявшими между собою лишь в родственной связи и почти только номинально подчиненными великому князю Киевскому, как старшему из них, а отнюдь не как государю»^cccxiv. Междукняжеские отношения решались сперва по завещанию Ярослава I, то есть с помощью старшего в роде, но его авторитет не был силен при независимости удельных князей. Потом стали происходить общие княжеские съезды, которые по той же причине не приобрели определенности. И, наконец, «появился новый закон частных княжеских съездов и договоров»^cccxv. «Право престолонаследия во время договорных грамот было вообще неопределенным и постоянно колебалось между правом наследования сыновьями после отца и установившимся обычаем наследовать братьям после братьев». К этому еще присоединялись «право сильного и умеющего пользоваться обстоятельствами», согласие и воля союзников. Кроме того, ослабление княжеской власти привело к праву народного выбора и изгнания неугодных князей^cccxvi. Постепенное оседание дружины на землю и ее связь с земщиной заставляет и князей обращать на нее внимание, признавать земщину «опорою и источником своей силы и могущества», без чего невозможно было удержаться в той или другой области. Такой порядок вещей привел к необходимости каждого князя заключать договор с местной общиной^cccxvii. Во всех его действиях: суд и управление волостями, законодательство, сбор дани и т. д., земщина принимала участие с помощью веча или своих выборных представителей^cccxviii.

Таким образом, И. Д. Беляев определял общественно-политический строй древнерусских земель как земщину с общинным устройством, с городовыми волостями, вечевым управлением и выборными органами земской власти, а княжеская власть «распространялась только на поверхности русского общества и не входила вглубь его»^cccxix. Однако ее значение среди земско-вечевого строя «во всех владениях Руси, кроме Новгородской земли», приобретало все большие размеры пока не достигло «полного самодержавия, тогда как в Новгороде она скорее сокращалась, чем развивалась»^cccxx.

В. Н. Лешков, в отличие от И. Д. Беляева, с большим теоретическим обоснованием углублялся в проблемы общинного быта Древней Руси^cccxxi. Поэтому, как и большинство славянофилов, он усматривал гармонию в отношениях земли и государства. Основанием этого являлось то, что «области передавали князьям ту лишь власть над всею русскою землею, которую сами имели в своих пределах». «Соделать общими, для всей России, для всей земли великой и обильной, закон и наряд, господствовавшие в частях ее, да сообщить покой и безопасность на всех пределах земли русской — вот первоначальное назначение общей верховной власти»^cccxxii. Дальнейшему раздроблению Руси В. Н. Лешков не уделял большого внимания, так как везде «господствовали начала общинности». По-прежнему «князья должны были вести войны, устроять управление, творить суд и расправу», но рядом с ними продолжало действовать общинное самоуправление. В занятии князьями столов, как и И. Д. Беляев, В. Н. Лешков признавал различные формы: избрание народом, взаимные договоры князей, наследование, завещание, захват силой. Междукняжеские отношения были семейные, считал он, а не родовые или вотчинные. Вотчинное право князей, по мнению В. Н. Лешкова, стало устанавливаться на Руси только после монголо-татарского нашествия^cccxxiii. Однако общинный быт продолжал сохранять свое значение, ибо способность «составлять общины, и постоянно держаться общинного устройства, порешая все при посредстве общины» есть «отличительное свойство нашего народа, сообщившее особенность его истории»^cccxxiv. Таково резюме историка, которое можно отнести ко всем славянофилам. Их пристальное внимание к истории народа, а не только государства, благоприятно сказывалось на развитии отечественной историографии. Утверждалась мысль, что в Древней Руси народ наряду с княжеской властью являлся активным участником общественно-политических отношений^cccxxv.

В противоположность славянофилам с их вниманием к общинному быту, западники абсолютизировали в историческом процессе значение родовых отношений и государства, основав тем самым государственно-юридическое направление в отечественной историографии^cccxxvi. Либерально настроенные профессора Московского университета (А. И. Чивилев, П. Г. Редкин, Д. Л. Крюков, Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев, В. Н. Никольский, И. В. Вернадский, П. М. Леонтьев, И. К. Бабст, М. Н. Капустин, Б. Н. Чичерин, Ф. М. Дмитриев, С. В. Ешевский, Н. А. Попов и др.) в 1840—70-е гг. стремились к поиску общих путей исторического развития России и стран Западной Европы. Историософия славянофилов и западников, в конечном счете, отличалась, но она зачастую основывалась на общих положениях немецкой классической философии, с ее принципами объективно-идеалистической диалектики (Г. В. Гегель, Ф. В. Шеллинг и др.). Поэтому здесь особое значение приобретает собственный взгляд на исторический процесс каждого крупного историка или мыслителя.

В середине XIX века в русской исторической науке крупнейшее положение заняли труды и деятельность С. М. Соловьева. Он более 30 лет читал основной курс отечественной истории в Московском университете, являясь в одно время его ректором и первым деканом организованного по новому университетскому уставу 1863 г. историко-филологического факультета. Восприняв учение дерптской школы права, прежде всего, И. Ф. Г. Эверса, о родовом быте и последующей смене его государством, С. М. Соловьев создал стройную концепцию истории России^cccxxvii. На ее основе уже в первых своих исследованиях — в диссертациях «Об отношениях Новгорода к великим князьям» (1845) и «История отношений между русскими князьями Рюрикова дома» (1847), ученым была представлена одна из первых в отечественной историографии попыток монографического изучения института княжеской власти в Древней Руси. Выводы, предложенные С. М. Соловьевым, стали базой для его знаменитой «Истории России с древнейших времен» (М., 1851—1879. Т. 1–29), которая местами дополнялась и конкретизировалась другими сочинениями и лекциями историка^cccxxviii.

Таким образом, появление единой княжеской власти на Руси, ее деятельность, в первую очередь, по строительству городов, где селились переселенцы из разных мест, развивались промышленность и торговля, находились «мужи княжеские с воинскими отрядами» и церковное управление, способствовало ослаблению родового быта, распадению родов на отдельные семьи, группировавшиеся в общины-верви. Новые города притягивали к себе сельскую округу, создавая тем самым быт областной^cccxxxiii. Конечно, С. М. Соловьев, как прогрессивный историк, в своих построениях не ограничивался только указанием на влияние «быта племен» на ход русской истории, он подробно пишет и о влиянии природы страны, и о влияющем состоянии соседних народов и государств^cccxxxiv. Но, как представитель государственного направления в отечественной историографии, он первым делом следит за развитием государственного начала, а следовательно, за его олицетворением в княжеской власти. На этом С. М. Соловьев строил свою известную периодизацию истории России^cccxxxv.

В то время как родовой быт ослабевает в обществе, в политической жизни, вплоть до середины XII века, он продолжает господствовать, что историк и пытался наглядно выразить в междукняжеских отношениях. Интересно в этом смысле его объяснение. Если князья могли влиять на изменение общественного устройства, то сам «род Рюрика, как род владетельный, не подчинялся влиянию никакого другого начала», оставаясь в рамках родовых отношений. С. М. Соловьев констатировал: «Князья считают всю Русскую землю в общем, нераздельном владении целого рода своего, причем старший в роде, великий князь, сидит на старшем столе, другие родичи, смотря по степени своего старшинства, занимают другие столы, другие волости, более или менее значительные; связь между старшими и младшими членами рода чисто родовая, а не государственная; единство рода сохраняется тем, что когда умрет старший, или великий, князь, то достоинство его вместе с главным столом переходит не к старшему сыну его, но к старшему в целом роде княжеском; этот старший перемещается на главный стол, причем перемещаются и остальные родичи на те столы, которые теперь соответствуют их степени старшинства»^cccxxxvi. Это так называемое «лествичное» восхождение князей порой могло нарушаться, но лишь княжескими спорами и вмешательством населения волостей, так как «отношения городского народонаселения к князьям непрочны, неопределенны»^cccxxxvii. Все права и обязанности между князьями «условливались родственным чувством», а не феодальными отношениями, как на Западе, подчеркивал историк. Так, старший князь принимал в отношении к младшим членам рода значение отца, имел обязанность блюсти интересы рода, «думать и гадать о Русской земле …имел право судить и наказывать младших, раздавал волости». «Младшие князья обязаны были оказывать старшему глубокое уважение и покорность, иметь его себе отцом вправду и ходить в его послушании, являясь к нему по первому зову, выступать в поход, когда велит». Однако эти отношения продолжались до тех пор, пока не возникало произвола, и не прекращалась родственная любовь с обеих сторон тогда «рушилась всякая связь» между князьями. Отсюда необходимость совещаний старшего князя с младшими, заключение ряда. «Ясно, — писал С. М. Соловьев, — что если каждый великий князь должен был делать ряды с братиею, то завещания в Древней Руси существовать не могло, ибо завещание показывает, что завещатель имеет право располагать собственностию по произволу». Таким образом, старший в роде князь «не мог иметь значения главы государства, верховного владыки страны, князя всея Руси»^cccxxxviii.

Начало изменений в междукняжеских отношениях и в отношениях княжеской власти с народонаселением С. М. Соловьев связывал с деятельностью Андрея Боголюбского. Заняв в 1169 г. Киев, он не остался в нем княжить, а перенес политический центр в Северо-Восточную Русь, где складываются особые условия, способствующие началу длительной борьбы родовых и государственных начал. Главным условием усиления княжеской власти была ее материальная основа. В Ростово-Суздальской земле, по мнению С. М. Соловьева, князь создавал новые города, лишенные представлений о «прежних, родовых отношениях народонаселения к старшинам», поддерживаемые «беспрестанными переходами и усобицами князей Рюриковичей». В этих городах князь «был властелином неограниченным, хозяином полновластным, считал эти города своею собственностью, которою мог распоряжаться». Отсюда у него возникает «стремление к единовластию», являются «понятия об отдельной собственности княжеской, которую Боголюбский поспешил выделить из общей родовой собственности Ярославичей». Так что «здесь не было укорененных старых преданий о единстве рода княжеского». Здесь сильнейший князь «признается первым, старшим». «Сознание этой особенности, независимости и силы побуждает его переменить обращение со слабейшими, младшими князьями, требовать от них безусловного повиновения»^cccxxxix. Таким образом, и междукняжеские отношения, и отношения княжеской власти с народонаселением в этом регионе Руси становятся определеннее. Впрочем, и в остальных областях, где процветали старые города с их вечевой активностью благодаря постоянной смене князей, княжеской власти отводилась ведущая роль, считал С. М. Соловьев, при этом не исключая и Новгород^cccxl. Тем самым историк высказывался за монархическую направленность института княжеской власти в Древней Руси.

Концепция развития княжеской власти на Руси в соответствии с теорией борьбы родовых и государственных отношений, разработанная С. М. Соловьевым, оказала огромное влияние на всю последующую отечественную историографию, став исходной точкой для ее государственно-юридического направления. Даже К. Д. Кавелин, выступивший одновременно и независимо от С. М. Соловьева со своим обоснованием теории родового быта, был вынужден признать его первостепенное значение в раскрытии данной проблемы^cccxli. В написанной К. Д. Кавелиным на основе курса лекций по истории русского права, читанного в Московском университете в 1844—1848 гг., работе «Взгляд на юридический быт древней России» была представлена необычная, на первый взгляд, для западника концепция отечественной истории. К. Д. Кавелин начинал с того, что противопоставлял Россию Европе. Он писал: «В Европе дружинное начало создает феодальные государства; у нас дружинное начало создает удельное государство»; «там сначала нет общинного быта, потом он создается, — здесь сначала общинный быт, потом он падает». Кажется, что историк сближался с точкой зрения М. П. Погодина или славянофилов^cccxlii. Однако далее К. Д. Кавелин замечал: «Наша история представляет постепенное изменение форм, а не повторение их; следовательно, в ней было развитие, не так, как на востоке, где с самого начала до сих пор все повторяется …В этом смысле мы народ европейский, способный к совершенствованию, к развитию»^cccxliii. Это развитие проникнуто общей идеей — движение к личности^cccxliv. Только у германских племен она уже была создана в начале истории, считал К. Д. Кавелин. «Нам предстояло создать личность». Этот процесс определяет «периоды и эпохи русской истории», в которые укладывается вся социально-политическая жизнь допетровской Руси^cccxlv.

На начальном этапе, как и С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин отмечал господство родового быта «под управлением старшего рождением и летами». С размножением родственных линий, когда старшинство «невозможно было определить, — стали избирать старейшин». Они выполняли, главным образом, судебные и военные функции, а общее управление перешло в руки вечевых собраний. Однако взаимные распри, столь свойственные кровно-родственным отношениям не позволяли «развить общественного духа и гражданских добродетелей». Поэтому «по призыву союзных племен является в Россию воинственная дружина, под предводительством вождей, которых наши предки по-своему называют князьями». Они образуют «сильное, обширное государство; но устройство его носит на себе неславянский отпечаток; кажется, оно было феодальное»^cccxlvi. Здесь К. Д. Кавелин возвращался к представлениям, идущим от Н. А. Полевого^cccxlvii. Он считал, что пришлые варяжские князья «имели свои наследственные владения» и соучаствовали в управлении Русской землей и дележе добычи со своим предводителем. Эта новая система управления «совершенно равнодушна к управляемым, противополагает их интересы интересам правителя, его обогащение поставляет главною целью и резко выдвигает его лицо из среды подвластных». Таким образом, чужеродный князь, стоящий во главе дружины, основанной «на начале личности», прерывает органическое развитие «русско-славянских племен» и создает государственный быт. Но по прошествии двух веков варяги «обрусели» и подчинились «влиянию туземного элемента»^cccxlviii.