Нестор Махно

но запрещал грабить, тогда как в отрядах петлюровских
атаманов грабежи были узаконены. Другое дело, что при-
казы выполнялись плохо: армии всех воюющих сторон
в разваливающейся, агонизирующей стране жили почти
исключительно за счет «самозаготовок», которые были не
чем иным, как более или менее организованной формой
грабежа. Грабить вынуждены были все: здесь белые ма-
ло чем отличались от красных и от махновцев, особенно
в 1918 году, когда в армиях еще не сложились аппараты
снабжения и передовые отряды, действующие в отрыве от
главных сил, могли рассчитывать только на собственную
добычливость.
И хотя в декабре 1918 года разграбление Екатеринослава
– вернее, Озерного базара, который Махно объявил своей
продовольственной базой, – действительно имело место,
сокровенная суть екатеринославского дела заключается
совсем не в этом.
Согласно наиболее распространенной версии, повторяе-
мой большинством историков вслед за Д. Лебедем – слова
которого звучат особенно убедительно в силу того, что он
сам был участником событий конца 1918 года, – Махно был
приглашен большевиками для взятия Екатеринослава по
решению областкома КП(б)У, который получил от ЦК «об-
щую директиву» на предмет взятия города и привлечения
Махно для этой цели (не зря ездил батька в Москву: за-
помнился!). Махно якобы долго колебался, боясь сильного
петлюровского гарнизона, стоящего в городе, но, получив
сведения, что часть петлюровцев готова переметнуться
на его сторону, решил поучаствовать в предприятии боль-
шевиков. Подпольщикам и махновцам удалось захватить
город, но из-за пьянства и грабежей батькин отряд быстро
потерял боеспособность и, когда к петлюровцам подошли
подкрепления, панически, позорно бежал, бросив больше-
виков и их дружины на произвол судьбы.
124
Двадцать девятого опять шли бои, петлюровцы почти
повсеместно были биты. Махновцы достигли Озерного
базара и начали грабить лавки и магазины – в основном
съестное и одежду. Думаю, что масштабы этого грабежа
все-таки преувеличены: наверняка основная масса бойцов
ничего существенного с этого разгрома не поимела или,
как часто бывает в таких ситуациях, ухватила что-нибудь
до нелепости ненужное, хотя, возможно, часть батькиных
любимцев и загрузила кое-какое барахлишко в поезд. В тот
же день большевики выпустили воззвание о низложении
Директории и восстановлении советской власти. Махно
по-своему отметил это событие, с анархистской непосред-
ственностью амнистировав – то есть попросту выпустив
на волю – арестантов местной тюрьмы. «Мы выпустили
арестованных, думая, что ребята наши, – пояснял он позд-
нее, – но через день пришлось самому трех расстрелять за
грабежи» (6, 213).
Тридцатого город был взят. Но торжество было явно
преждевременным. Утром тридцать первого к Екатерино-
славу подступил семитысячный корпус «сичевых стрел-
ков» петлюровского полковника Самокиша – и соединен-
ные силы дрогнули. Махно кинулся на фронт, пытаясь со-
брать своих и оттянуть к мосту, через который пролегала
дорога к отступлению. И тут случилось самое неожидан-
ное. «Все дружины, организованные Губревкомом, глав-
ным образом серпуховская, все время охранявшие город
от бандитизма, повернулись против нас, – вспоминал Мах-
но. – „Хотя бы состав с оружием захватить“, – подумал я и
послал Лютого на станцию. Но везде была измена: ревко-
мовские дружины стреляли по нас из домов в затылок, а
Самокиш напирал все сильнее. Я с частью своих отбросил
серпуховцев от моста и перешел его, а остальные – кто
куда… Я потерял шестьсот человек, спас четыреста. Наш
137

уже к вечеру город патрулировали «солидные рабочие дру-
жины». Распоряжался всем ревком. При этом Марченко,
введенный в ревком как представитель махновцев, от дел
был практически отстранен. Левых эсеров тоже «не при-
нимали». Они кинулись за помощью к Махно, чтобы он
повлиял на большевиков и заставил их сформировать но-
вый ревком на паритетных началах. Ночью состоялось за-
седание ревкома, которое позднее и Махно, и большевики
вспоминали, плюясь от отвращения. Махно предложил со-
ставить ревком из 15 человек: 5 большевиков, 5 махновцев
и 5 левых эсеров. Большевики, конечно, не согласились. Д.
Лебедь, бывший участником событий, презрительно ком-
ментирует: «Левые с.-р. заключают блок с Махно и каждое
место в ревкоме отстаивают с бешенством… Эсеры велича-
ют Махно „батьком“, все время заискивая его расположе-
ния… Разговоры о конструировании власти выливаются
в острые и гаденькие формы торговли. Коммунисты го-
товы отказаться, взывая к революционной совести с.-р. и
Махно» (44, 14).
Упрек левым эсерам в угодничестве мы должны принять
с одной оговоркой: в ту же ночь Махно был поименован
большевиками не то что «батьком», но комиссаром по во-
енным делам Екатеринославского района. Однако неудача
с выборами ревкома охолодила проснувшийся было по-
литический азарт Махно. Он не хотел служить партийной
монопольке. После заседания им овладевает какая-то уны-
лая брезгливость: «…Для нас Ревком собственно не был
нужен, мы бы ему никогда не подчинились, и поэтому я
особенно не настаивал. Я спешил погрузить отбитое ору-
жие и готовился оставить город, зная, что это неизбежно
в силу нашей малочисленности и начавшейся партийной
грызни за городскую власть» (6, 214). Большевики проиг-
рали и Махно, и Екатеринослав.
136
Все это выглядит правдоподобно, но правдой не явля-
ется. Во-первых, «приглашение» Махно поучаствовать во
взятии города вовсе не было, так сказать, актом доброй
воли и проявлением товарищеского доверия со стороны
большевиков: собственно говоря, не было никакого при-
глашения, а был обыкновенный сговор, в котором каждая
из сторон преследовала свои цели и относилась к интере-
сам партнера с достаточным наплевательством, чтобы все
предприятие, в конце концов, провалилось. Второе обсто-
ятельство еще ужаснее для партийной истории: в момент
подхода к городу свежего корпуса петлюровских стрелков,
перед которыми дрогнули большевики и махновцы, в тыл
последним ударили вооруженные большевиками же ра-
бочие дружины, уставшие от пятидневного путча. То, что
рабочие с оружием в руках бросились избивать большеви-
ков, для партийного разума вещь более ужасающая, чем
отцеубийство, поэтому буквально всеми советскими исто-
риками это обстоятельство невротически замалчивается и
затушевывается с помощью преувеличенных обвинений
махновцев в разгильдяйстве и предательстве. Ну конечно,
это они, махновцы, виноваты! Только из сносок, из при-
мечаний к рассказу Махно о екатеринославских событиях,
воспроизведенному в воспоминаниях Белаша (6, 214), мы
можем заключить, что истинное положение вещей офици-
альным историкам все-таки известно…
Боюсь, однако, что эти замечания для читателя ничего
пока не проясняют, а наоборот, только все запутывают: кто
с кем бился, в конце концов, и почему?
Итак, Украина, гетманщина. Губернский город Екатери-
нослав. Основанный в 1778 году Потемкиным и задуман-
ный как великолепный памятник Екатерине II – столицей
Новороссии с улицами шириною в 30 сажен, дворцами
и университетом, – город, однако, не стал развиваться
по плану. Уже через пять лет пришлось его переносить
125

на место старых казацких зимовищ, ибо первоначальное
его местоположение было болотистым, нездоровым. Па-
вел I проклял город, лишив его имени, – нарек Новорос-
сийском. Александр I имя вернул. Но по-настоящему го-
род жить начал с конца XIX века, оказавшись центром
огромной, богатейшей губернии. Как грибы росли ярмар-
ки, магазины, банки, заводы. Два завода были крупнейшие:
Александровский-Южнороссийский рельсопрокатный и
Брянский, правильнее сказать – механический завод акци-
онерного общества Брянских заводов. Еще, к сведению, в
городе имелись: больница на 200 мест, дом для умалишен-
ных на 550 человек, богадельня, собор, множество церквей,
12 синагог, реальное училище «с метеорологической при
нем станцией», две табачные фабрики, четыре пивова-
ренных завода, общественный сад на берегу Днепра, па-
мятник Екатерине II, общество попечительства о женском
образовании, общество взаимного вспомоществования
приказчиков и «замечательный железнодорожный мост
через р. Днепр». Населения было больше ста тысяч.
До поздней осени 1918 года город Екатеринослав, за-
нятый еще весною австрийцами, не знал никаких потря-
сений. Жизнь текла размеренно. Иноземная оккупация,
столь тягостная в деревнях, в городе почти не ощущалась.
«После советской голодовки поражала баснословная деше-
визна цен на съестные припасы и громадное изобилие их
на рынках. Екатеринослав был завален белыми булками,
молочными продуктами, колбасами, фруктами, – свиде-
тельствует бежавший из России на Украину профессор Г.
Игренев. – …Моего преподавательского оклада в универ-
ситете, 450 рублей в месяц, с избытком хватало на жизнь…
Спокойствие в городе нарушалось только слухами о проис-
ходящих в деревнях крестьянских восстаниях и о необы-
чайной жестокости, с которой австрийские оккупацион-
ные войска их подавляли» (26, 186). Немецкие газеты до
126
из столовой в половину квартиры, занятую отрядом. Всю
ночь отдельные солдаты дергали за двери в надежде
пограбить, но при окликах уходили, ничего не отвечая.
Во двор к нам был поставлен пулемет, который стучал
всю ночь; как оказалось, его чинили и пробовали. Мы
все, конечно, не спали и прислушивались. У махновцев
слышно было беспрерывное движение и шепот: только
впоследствии мы узнали, что в нашей квартире был избит
прикладами и чуть не расстрелян врач-сосед, который,
поверив, что пришедшие солдаты петлюровцы, стал
поносить махновцев. Его целую ночь продержали под
дулами ружей, ежеминутно угрожая убить, а он ползал на
коленях и молил о пощаде; наконец его избили и под утро
вытолкнули на улицу…
На рассвете приютившаяся у нас пулеметная команда
выстроилась в боевой готовности перед домом; на дру-
гом конце площади стояли еще петлюровцы. После ухода
махновцев мы нашли под кроватью целую кучу ручных
гранат. Шкаф был взломан, и все платье и белье из него
украдено. Мы поспешили позвать солдат, чтобы вернуть
им оставленные на память бомбы.
Припасы все были съедены, и жена решилась, пользуясь
затишьем, выйти на площадь поискать продовольствия.
Махновцы, стоявшие там, узнали ее и пустили пройти: „А,
ты из того дома будешь? Ну иди, иди; только скорей! А то
стрелять надо. Мы подождем, но немного“» (26, 192).
28 декабря бой продолжался: шрапнель рвалась над кры-
шами, загоняя обывателей в нижние этажи. Нижний город
был взят, петлюровцы отступили на холм, но ультиматум
с требованием о сдаче, переданный через «нейтральную»
городскую думу, категорически отвергли.
Махновцы тем временем сформировали состав и гру-
зили в него оружие. Большевики же через профсоюзы от-
крыли на заводах запись добровольцев, вооружили их, и
135

квартиры удалось убедить незваных гостей, что передних
двух комнат и прихожей будет вполне достаточно для их
целей» (26, 191).
Усадив махновцев за стол, обитатели квартиры смогли
немножко их разглядеть. Один, смуглый брюнет, хвастал
произведенными кровопролитиями. «Другой, бледный и
изможденный, в железной австрийской каске, сосредото-
ченно молчал, водя своими стеклянными глазами прирож-
денного убийцы. Внезапно он вытащил из-за голенища
гамаши, очевидно, только что снятые с убитой, и, обраща-
ясь к моей жене, сказал, ухмыляясь: „Возьми, барышня, на
память, кажется, женские чулки“. Жена стала уверять, что
ей не нужно этого подарка, что, видимо, задело страшного
кавалера. Положение спас наш хозяин, который взял гама-
ши для своей дочери. Совсем иного типа, чем остальные,
был другой махновец: по виду мирный сельский пахарь,
лет 45, одетый в обычное крестьянское платье, он поми-
нутно крестил свой рот, приговаривая после каждого про-
глоченного куска: „Спасибо хозяину и хозяйке“. Невольно
возникало недоумение, как затесался этот человек в буй-
ную разбойничью ватагу; по-видимому, это была жертва
насильственной махновской мобилизации.
В столовую вошел сам начальник отряда (как потом
оказалось, пулеметной команды), солдат с совершенно
неопределенным выражением лица; он пришел звать сво-
их товарищей на смену и, отказавшись от угощения, стал
нас просвещать: „Наш батька, – поведал нам он, – сам гене-
рал: он царской армии подпоручик. Он коммунист насто-
ящий, не то что петлюровцы, жидами купленные. Махно
каждому позволяет взять по одной паре всего, сколько
нужно, чтобы на себе носить. А кто больше возьмет, тех
всех расстреливает…“» (26, 191–192).
Махновцы, сидевшие в столовой, ушли на позицию.
«…Их начальник позволил нам запереть на крючок дверь
134
Екатеринослава не доходили, поэтому весть о революции в
Германии и предстоящей эвакуации немцев и австрийцев
пала как снег на голову. В конце ноября пришли первые
известия о восстании против гетмана Скоропадского гали-
цийских стрелков во главе с бывшим военным министром
Центральной рады Симоном Петлюрой: восстание было
поддержано крестьянством и вскоре охватило всю Право-
бережную Украину. Петлюровцы обложили Киев. Гетман
бежал. Немцы заявили о своем нейтралитете.
Население города вряд ли осознало смену режимов рань-
ше, чем в город вошли без единого, на этот раз, выстрела
первые петлюровские солдаты. «Разодетые в опереточные
зипуны, они распевали национальные песни, красиво гар-
цевали на своих лошадях, стреляли в воздух, проявляли
большую склонность к спиртным напиткам, однако никого
не трогали, – с холодной интеллигентской иронией пишет
Г. Игренев. – …В учреждениях, управляемых петлюров-
цами, господствовала полная бестолковщина. Одно учре-
ждение не подозревало о существовании другого; каждое
ведомство в отдельности непосредственно сносилось с Ки-
евом. Ежедневно публиковались приказы о мобилизации,
которые в тот же вечер отменялись. Так, по крайней мере,
раз пять объявлялась мобилизация студенчества и ни разу
не приводилась в исполнение. Из учреждений были из-
гнаны все служащие, не владевшие „украинской мовой“»
(26, 188–189). Петлюровцы, собственно говоря, поначалу
заняли только нижнюю часть города, расположенного на
склоне высокого холма, в верхней же сохранялось подобие
старого порядка, так как здесь расположились части 8-го
офицерского корпуса Добровольческой армии, которые
деникинцы начали формировать при гетмане. Примерно
неделю обе власти мирно сосуществовали, несмотря на
различие политических устремлений: белые готовились
к борьбе за единую-неделимую Россию, петлюровцы же –
127

за самостийную украинскую республику, правительство
которой, к тому же, тогда еще вдохновлялось довольно-
таки радикальными лозунгами. Председателем этого но-
вого правительства – Директории – был тогда крупнейший
украинский социал-демократ В. Винниченко, достаточно
левый для того, чтобы проповедовать мир и сотрудниче-
ство с большевистской Россией. Однако большевики, ле-
гализовавшись, проявили мало склонности к сотрудниче-
ству и начали готовиться к захвату власти. Махно тоже
скептически отнесся к провозглашению Украинской на-
родной республики: меньшевиков и эсеров он не любил,
совершенно по-большевистски называя их агентами бур-
жуазии, и правительство Директории мгновенно оценил
как «буржуазное». На митингах высказывался однозначно:
«Украинской директории мы признавать не будем» (54,
155).
Петлюровцы же, о Махно, да и вообще о повстанческом
движении на Левобережье зная мало, полагали, что он, по-
добно другим крестьянским «батькам», рано или поздно
присоединится к их войску. Тем не менее они действовали
дипломатично: атаман Екатеринославского коша войск
Директории Горобец дважды телеграфировал в Гуляй-Поле
предложения о совместной борьбе за Украинскую респуб-
лику и, очевидно, звонил туда лично с целью добиться от
повстанцев разрешения проводить мобилизацию в под-
контрольных им районах, предлагая взамен оружие.
Оружие махновцев очень интересовало: в Екатерино-
слав немедленно выехала делегация в составе Чубенко и
Миргородского. Петлюровцы обещали провиант и обмун-
дирование, дали вагон патронов и полвагона винтовок.
«Кроме того, – вспоминал Чубенко, – нам удалось за хо-
рошую взятку… получить из артсклада бомбы и взрывча-
тое» (6, 211). Однако этим дело не ограничилось: послан-
цы очень быстро поняли, что в рядах новых хозяев города
128
Дело в том, что на вокзальной площади махновцы сра-
зу захватили два орудия, командир которых не думал со-
противляться, а напротив, предложил свои услуги. Мах-
но впервые получил вожделенные пушки и на радостях
сам стрелял, изумляясь мощи огня и разрушений. Первые
атаки махновцев и большевиков были отбиты, но с на-
ступлением темноты они вновь пошли на приступ и стали
занимать улицу за улицей. Настала ночь, ужасом наполнив
души обывателей: город замер под властью разбойников…
Нам не избегнуть длинных цитирований. Чтобы не до-
мысливать, что испытывали люди в эти часы, придется
вновь обратиться к запискам Игренева, в которых так под-
купает точность деталей и непосредственность суждений:
«…Все жители дома собрались в казавшейся сравнитель-
но более безопасной передней первого этажа. Думали о
смерти и молчали. Стреляли так сильно, что уже нельзя
было различить ударов. К 7 ч. вечера стрельба внезапно
затихла. Соседи отправились наверх. Вдруг постучали в
дверь. На мой вопрос кто там, раздался грубый голос: „А
ну-ка, открой!“ Я открыл и невольно отшатнулся: на меня
направлены были дула нескольких ружей. В квартиру во-
рвалось гурьбой человек 10 с ног до головы вооруженных
молодцов, обвешанных со всех сторон ручными граната-
ми; одеты они были в самые разнообразные костюмы:
одни – в обычные солдатские шинели, другие в роскош-
ные енотовые шубы, очевидно, только что снятые с чужих
плеч, третьи, наконец, в простые крестьянские зипуны.
На испуганный вопрос подоспевших хозяев квартиры (я
снимал у них только комнаты): кто вы? раздался ответ:
„петлюровцы!“ и послышался дружный хохот: „Небось об-
радовались, а мы ваших любимчиков в порошок истерли
и в Днепр сбросили. Поиграли – и будет. Мы – махновцы и
шуток не любим“. „Нам квартира эта нужна; выбирайся от-
сюда поскорей“, – прибавил предводитель отряда. Хозяйке
133

олицетворял собою примирение интересов и согласие сто-
рон, взаимная подозрительность все же присутствовала,
что не могло не сказаться на успехе всего дела.
В четыре часа утра 27 декабря махновцы и большевики,
загрузившись в Нижнеднепровске в рабочий поезд, под
видом деловитых пролетариев преодолели «замечатель-
ный железнодорожный мост» через Днепр, окруженный
сонной охраной, и, высадившись на городском вокзале, за-
хватили его, разметая себе дорогу бомбами и пулеметами.
Вслед за рабочим поездом сразу прибыло еще несколько
составов с большевистско-махновскими войсками, кото-
рые тут же начали растекаться по городу.
Профессор Игренев, до поры до времени воспринимав-
ший события иронично и отстраненно, как русский интел-
лигент, ставший свидетелем краха державы и культуры,
так описывает это утро: «Когда ранним утром следующего
дня мы с женой отправились на ближайший рынок, чтобы
запастись припасами… петлюровские солдаты настойчиво
предлагали публике разойтись, предупреждая, что сейчас
будет открыта пальба по железнодорожному мосту, уже
занятому махновцами. Действительно, на рыночной пло-
щади были расставлены тяжелые орудия. Не успели мы
несколько отойти от площади, как грянули первые оглу-
шительные удары.
Пятеро суток с этого момента, без передышки, шла оже-
сточенная артиллерийская пальба. Что пришлось пере-
жить за эти безумные дни, не поддается описанию. Мах-
новцы, заняв при первой же атаке вокзал, буквально за-
сыпали город артиллерийскими снарядами. В первый же
день здание духовной семинарии, в которой помещались
гуманитарные факультеты университета, получило 18 про-
боин, из них 8 навылет… В воздухе стоял невыносимый
гул от пальбы…» (26, 190).
132
нету строю, часть офицеров во главе с атаманом Руден-
ко не согласна с действиями кошевого, нервничает из-за
присутствия немцев и формирующихся белогвардейских
частей, да и вообще готова, в случае чего, проявить себя на
поприще более радикальных преобразований. «Демокра-
тическое офицерство» устроило в честь Миргородского и
Чубенко банкет: те разразились речами, выслушав кото-
рые, часть присутствовавших офицеров вынуждена была
уйти, а оставшиеся грянули славу батьке Махно и восстав-
шим трудовым массам. Все это, без сомнения, вселило в
сердца делегатов самые смелые надежды.
На обратном пути, когда поезд остановился в Нижнед-
непровске, к махновцам в вагон явились большевики из
Губревкома и стали их расспрашивать о цели их визита
к петлюровцам. «Мы объяснили им наши искренние на-
мерения, но отнеслись недоверчиво», – замечает Чубенко
(6, 211). Большевики предложили совместными усилиями
захватить город. Махновцы, по-видимому, недолго коле-
бались. Для координации действий решено было прислать
в ревком одного представителя от штаба повстанчества.
С такими вестями вернулись Чубенко и Миргородский в
Гуляй-Поле. Выслушав их, Махно решительно высказался
за взятие города. Его, как мираж, манили арсенал и орудия.
Я нарочно фиксирую на этом внимание, потому что на-
шими историками в этот момент обычно производится
подмена: начинают утверждать, что у большевиков и у
махновцев цель была общая – Екатеринослав, – и потому
выходит, что махновцы, бросив город, изменили общему
делу. Но махновцам в то время Екатеринослав был совсем
не нужен. Махно, собственно говоря, и не скрывал, что вся
эта затея ему представлялась только набегом, чисто во-
енной, тактической операцией по раздобыванию оружия.
Удерживать город он не собирался. И я более чем уверен,
что большевики об этом прекрасно знали и что это их
129

вполне устраивало: где еще отыщешь союзника, который
не претендует на власть? Большевикам же именно власть
была нужна: они рассчитывали с помощью политически
недалеких партизан захватить город и продержаться до
прихода подкреплений из красной России. О том, что это
явная авантюра, они, по-видимому, не думали. Осторож-
ничанье и «колебания» Махно казались им слюнтяйством
и трусостью. Махно же, понюхавший живого порохового
огня и уже к тому времени раз или два раненный, хладно-
кровно выжидал. Посланный в Екатеринославский губрев-
ком Марченко обо всем его информировал.
Петлюровцы тем временем усердно рыли себе могилу.
Сначала они сразились с частями формирующегося бе-
логвардейского корпуса, пытаясь заставить их убраться
из города. Бой шел целый день, перекатываясь по городу
дождем пуль, и был остановлен только вмешательством
австрийского командования, которое пригрозило, в слу-
чае непрекращения безобразий, обстрелять город из тяже-
лых орудий. «Дерущиеся вняли этому аргументу, – пишет
проффессор Г. Игренев, – и 8-й корпус на следующий день
мирно ушел. Впрочем, часть его солдат осталась и перешла
к петлюровцам… Стало весело, шумно и пьяно. Гайдамаки
пели, плясали, но главным образом стреляли не в людей, а
просто так себе, в воздух. Днем еще было сносно, но ночью
становилось жутко. Нельзя было пройти несколько шагов
по улице, чтобы перед ухом не просвистела пуля. Бывали
и жертвы, особенно дети» (26, 188).
Вскоре, осмелев, петлюровцы предъявили ультиматум
австрийским частям, собиравшимся оставить город: сдать
оружие. Австрийцы, недавно еще внушавшие страх и без-
условное почтение, подчиняться гайдамашне, ряженной
под запорожских казаков, не захотели. Опять вспыхнул
бой, который также продолжался весь день и закончился
все же разоружением австрийцев: они устали и не видели
130
более смысла воевать, а тем более гибнуть на чужой земле.
«Сильное впечатление производило зрелище, как гайда-
маки срывали погоны у австрийских офицеров. Гордые
оккупаторы, союзники державы, едва не победившей всю
Европу, склонялись перед толпой полупьяных украинских
стрелков, представлявших совершенный нуль в военном
отношении. Так повернулась к ним судьба… Тихо и неза-
метно вышли из города австрийские части, после своего
позора не показывавшиеся больше на улицах» (26, 189).
22 декабря петлюровцы разогнали городской Совет ра-
бочих депутатов, 26-го – разоружили кайдакский военно-
революционный штаб, которым заправляли большевики,
и оказались, таким образом, полновластными хозяевами
положения. Однако после ухода австрийцев судьба города
была предрешена – утром 27-го на Екатеринослав напал
Махно.
Как пишет М. Кубанин, Екатеринославский губревком
в своем распоряжении имел 1500 человек, но почти все
они были выведены на линию Чаплино—Синельниково,
где держали фронт против белых, которые стали просачи-
ваться на Украину буквально по следам уходящих немцев.
После разгона Совета и петлюровского налета на штаб у
большевиков оставалось еще человек 500 боевиков. Мах-
но тоже привел человек 500–600, из них сто конных, так
что сила делилась прямо пополам; союзники были повя-
заны, ибо в одиночку никто из них не мог рассчитывать
взять город. Позже, захватив Екатеринослав, каждая из
сторон пыталась изменить соотношение сил в свою поль-
зу – махновцы за счет левых эсеров, партийная дружина
которых из 200 человек примкнула к ним в ночь на 28
декабря, а большевики – за счет вооружения рабочих на
заводах. И хотя Махно, мгновенно вписанный в больше-
вистскую иерархию и назначенный главнокомандующим
всеми силами, наступавшими на Екатеринослав, как бы
131

власти за рабочими и крестьянами, начинает постепен-
но выявляться неизбежная рознь между этими неслива-
ющимися социальными элементами… мелкобуржуазное
крестьянство целиком враждебно новым принципам на-
родного хозяйства, вытекающим из коммунистического
учения…» (28, 1 июня 1919 г.). Но если «целиком враждеб-
но», то не следует ли его поголовно истребить, так же как и
казачество? О том, что мысли такого рода, мысли, так ска-
зать, обобщающие являлись в партийные головы, свиде-
тельствует текст объявления одного из уездных военкомов,
который всех трудящихся подразделил на особо благона-
дежных и менее благонадежных в политическом отноше-
нии: к последним, естественно, «относятся крестьяне и
прочий распыленный элемент» (28, 12 февраля 1919 г.).
Эти слова кажутся цитатой из Салтыкова-Щедрина или
Андрея Платонова, однако за всем этим стояла, увы, не
литература, а реальность.
Ленин, в целом, не склонен был к поиску серьезных ком-
промиссов. Менять земельную политику, структуру власти
он не собирался. Диктатура пролетариата казалась ему
достаточно цельной и ценной политической доктриной,
чтобы пожертвовать ей несколько десятков или даже сотен
тысяч человек. Однако он готов был пойти на демонстра-
цию, на видимость компромисса, чтобы, обманув этой
демонстрацией партнеров, заставить их самих работать
на утихомиривание политической ситуации. Решено было
вновь поиграть с эсерами в двухпартийное правительство.
В шифрованной телеграмме Раковскому 18 апреля 1919
года Ленин поделился соображениями о количестве отво-
димых им в правительстве мест: «Насчет эсеров советую
никак не давать им больше трех и хорошенечко окружить
этих трех надзором большевиков, а если не согласятся – им
же хуже, мы будем в выигрыше». Через шесть дней Ильич
шлет Раковскому еще одну недвусмысленную указульку:
208
О нравах красноармейцев можно было бы особо и не
говорить, достаточно вспомнить «Конармию» Бабеля, но,
убедительности ради, приведу все ж отрывок из «Очерков
русской смуты» А. И.Деникина, где он описывает развле-
чения самого что ни на есть ядра кадровых красных сил:
моряков и красноармейцев Дыбенко.
«…Забравшись в храм (в Спасовом скиту) под предво-
дительством Дыбенки, красноармейцы вместе с приехав-
шими с ними любовницами ходили по храму в шапках,
курили, ругали скверно-матерно Иисуса Христа и Матерь
Божию, похитили антиминс, занавес от Царских врат, разо-
рвав его на части, церковные одежды, подризники, платки
для утирания губ причащающихся, опрокинули Престол,
пронзили штыком икону Спасителя. После ухода бесчин-
ствовавшего отряда в одном из притворов храма были
обнаружены экскременты» (17, 126).
О, особое сладострастие разрушителя – нагадить в хра-
ме, искорябать росписи и фрески скверными матерны-
ми словами! Поражает именно единодушие, с которым
революционный народ отвернулся от своих учителей и
стал сжигать проповедников в топках, а храмы превра-
щать в отхожее место. И для того, чтобы уяснить почему,
недостаточно ироничной усмешки Бориса Савинкова, экс-
террориста и народолюбца: «народ-богоносец надул…»
Тут трагедия: когда рухнуло царство, народ не заплакал, а
принялся драться и пировать на его обломках. И кто ска-
жет, чья в той беде вина?
Несмотря на родственность в отношении к «старому ми-
ру», между махновцами и большевиками довольно скоро
обнаружились и явные противоречия. Во-первых, в заня-
том ими районе махновцы не давали забирать хлеб, гоняя
продагентов со своей территории, а во-вторых, они нача-
ли строить какую-то свою советскую власть, именно тем
особенно для большевиков неприятную, что власть бы-
157

ла советская, но не партийная. За зиму и весну 1919-го в
«вольном районе» прошло три съезда Советов, решениями
которых и определялась здесь вся жизнь. Первый съезд
был экстренно созван в январе, во время наступления бе-
лых и петлюровцев. Поскольку красных еще в районе не
было, да и вопросы обсуждались сугубо практические –
как армию кормить, вооружать и во что одевать, – он у
большевиков беспокойства не вызвал. Но второй, случив-
шийся 12 февраля, заставил насторожиться. Дело не в том,
конечно, что была объявлена «добровольная мобилиза-
ция» в Повстанческую армию, а в том, что собрание реб-
ром поставило ряд политических вопросов – например,
выразило недоверие правительству советской Украины,
которое крестьяне «не избирали», и высказалось за пол-
ную самостоятельность Советов на местах. Получалось,
что, признавая советскую власть, крестьяне 350 махнов-
ских волостей отказывались признавать над собою власть
харьковского правительства, но зато признавали какой-то
Военно-революционный совет, который тут же и избрали.
При этом гуляйпольский съезд был обставлен со всей
серьезностью, как и «настоящий» большевистский съезд
Советов: знамена, Марсельеза, гости от большевиков и от
товарищей-матросов, более двухсот делегатов. Махно при-
сутствовал на съезде, но, ввиду сложной обстановки на
фронте, председательствовать отказался. Его назначили
почетным председателем, а руководить стал Борис Вере-
тельников, путиловский рабочий родом с Левобережья,
который сразу же в докладе о текущем моменте поведал,
как ездил в Россию, надеясь найти там свободу и духов-
ный простор, но нашел лишь «полный разгул угнетения,
тяжелой зависимости рабочих и крестьян от начальства
свыше» (65, 12).
Антибольшевистская линия на съезде просматрива-
лась совершенно отчетливо. Избранный председателем
158
22 мая екатеринославская большевистская газета «Звез-
да» поместила умную и беспощадную статью И. Санови-
ча против ЧК, «всеобъемлющая компетенция» которых
возмущает автора: почему права чрезвычаек ничем не
ограничены? Для чего существуют военные и граждан-
ские трибуналы, если ЧК имеют право внесудебной рас-
правы? Кому они подчиняются? Он требует и изменения
аграрной политики: «руководящим положением в данном
случае должна быть линия наименьшего сопротивления и
наибольшей близости к живым нуждам крестьянства…».
Представляю, какое возмущение вызвали у товарищей по
партии эти слова!
В 1933 году, когда выходили «Записки о Гражданской
войне», Антонову-Овсеенко пришлось оправдываться за
свои выводы 1919 года, называя их «поддакиванием ку-
лаческим устремлениям» и «недопустимым обобщением
фактов»,– по-видимому, без этого самобичевания его чест-
ная книга, драгоценная для всех историков Гражданской
войны, вообще не увидела бы свет. Что же касается И. Са-
новича, то ему уже в том самом 1919 году, без сомнения,
пришлось выслушать упреки в соглашательстве и мелко-
буржуазности. Умным советам умных людей, которые мог-
ли бы предотвратить реки человеческой крови, ни прави-
тельство, ни власти на местах не склонны были внимать.
Преобладающая линия была другая: силой, не считаясь с
жертвами, подчинить влиянию государства и партии, его
возглавляющей, все закоулочки прежнего хозяйства. Окон-
чательным и неколебимым сторонником жесткой линии
по отношению к крестьянству, этому «несознательному»,
последнему буржуазному классу, своего рода материалу,
необходимому пролетариату для выполнения своей исто-
рической миссии, был Троцкий. Но Троцкий был не одинок.
Романтическая большевичка Александра Коллонтай пи-
сала в то время: «На Украине сейчас, после закрепления
207

полка Боженко, именем которого названы улицы, послал
Щорсу телеграмму следующего содержания: «Жена моя
социалистка 23 лет. Убила ее ЧЕКА г. Киева. Срочно теле-
графируйте расследовать о ее смерти, дайте ответ через
три дня, выступим для расправы с ЧЕКОЙ, дайте ответ, ина-
че не переживу. Арестовано 44 буржуя, уничтожена будет
ЧЕКА» (1, т. 4, 163). Кто погубил любимую жену Боженко,
неясно. Но факт, что только уговоры Затонского удержали
полк от похода на Киев…
Антонов-Овсеенко понимал, что для изменения ситуа-
ции необходимо принимать решения политического ха-
рактера. После провала мобилизации в апреле 1919 года
в записке Ленину он перечислил ряд мер, необходимых
для того, чтобы удержать советскую власть на Украине.
В их числе были: введение в правительство представите-
лей демократических партий, связанных с крестьянством;
изменение земельной политики; сокращение на 2/3 всех
советских учреждений; отказ от продовольственной дик-
татуры (1, т. 4, 148).
Буквально накануне григорьевского мятежа в докладе
«о борьбе с тыловыми восстаниями» он вновь предлагает:
назначить новый съезд Советов Украины, «внести разъяс-
нение по земельному вопросу», упразднить центральную
украинскую ЧК, подчинить местные ЧК исполкомам Со-
ветов, упразднить продотряды, запретить работникам на
местах третировать население именем Москвы… (1, т. 4,
154). Не у одного Антонова-Овсеенко была ясная голова.
Член правительственной комиссии по продовольствию
Ефимов сообщал в центр: «карательными отрядами укра-
инских крестьян успокоить никак нельзя будет» – и умо-
лял для начала изменить название партии большевиков-
коммунистов хотя бы на «большевиков-общественников»,
потому что крестьяне так ненавидят слово «коммуна», что
не могут его слышать (1, т. 4, 258).
206
Военно-революционного совета сельский учитель Черно-
книжный высказался со всей резкостью: «Теперь, когда
после жестокой, упорной борьбы… неприятель разбит и
трудовой народ Украины может вздохнуть свободно, – к
нам появляется какое-то большевистское Правительство
и навязывает свою партийную диктатуру» (65, 6). Товарищ
Черняк, анархист из «Набата», прояснил ситуацию: «Мы
знаем, что среди большевиков есть много честных револю-
ционеров… Но мы уверены, что эти люди не отдавали бы
свои жизни, если бы они знали, что известная кучка людей
захватит в свои руки власть и будет угнетать целый народ»
(65, 17). И даже выступавшие от имени большевиков
Херсонский и Карпенко признали узурпацию власти
одной партией позорной и недопустимой. Брошюра с ре-
золюциями съезда, изданная в Гуляй-Поле, заканчивается
лозунгами: «Долой комиссародержавие и назначенцев!»,
«Долой чрезвычайки – современные охранки!», «Да
здравствуют свободноизбранные Рабоче-Крестьянские
Советы!» (65, 25).
В деревне и на фронте махновцы оставались хозяевами
положения, но сопротивляться утверждению новой боль-
шевистской власти у себя в тылу, в городах, они не могли.
Происходило то же, что и с Григорьевым: вслед за партиза-
нами шли партработники, устанавливая свои порядки. В
захваченном махновцами Бердянске установилось факти-
ческое двоевластие. С одной стороны, в городе был воен-
ный комендант – посланный к Махно комиссаром Озеров,
то ли большевик, то ли левый эсер, человек крутого нрава, с
военным прошлым и раздробленной правой конечностью,
в которой, однако ж, он умудрялся крепко держать нагайку,
при помощи которой наводил порядок среди своих солдат,
срывающихся с фронта «на отдых», чтобы вволю попить
благоухающего дорогого вина, которым полны были по-
греба города. С другой стороны, власть в Бердянске держал
159

большевистский ревком, едва ли не половину забот ко-
торого составляло договориться с анархистами, которые
прибились к Махно и не гнушались проводить время в
питии и веселии.
Функцию переговоров взял на себя Степан Дыбец, в
тридцатые годы начальник советского главка автомобиль-
ной и тракторной промышленности, но тогда, в 1919-м, –
неофит большевизма, недавно только перекрасившийся в
коммунисты из анархо-синдикалистов. Как человек, при-
частный к анархизму, он и вел переговоры с Махно и его
окружением.
Писатель Александр Бек записал беседу с Дыбецом, ко-
гда тот уже был одним из воротил советской тяжелой ин-
дустрии, и здесь интересно мнение хозяйственника о по-
литическом лице Махно: «…Толкуя о будущем, он обна-
руживал полное невежество, особенно в таких вопросах,
как экономика, промышленность. Знал лишь, что завод
– это такая вещь, которая должна выпускать изделия, а
во всем остальном – откуда брать сырье, каким образом
осуществлять хозяйственные связи, хозяйственный план
– оставался совершенно темным. Повторял свое: „Комму-
на“» (5, 46).
Дыбец, конечно, Махно окарикатурил: у идейных анар-
хистов были свои представления о том, как в безвластном
обществе должна развиваться промышленность – сейчас
бы это описывалось формулой хозрасчета. Но он прав в
другом: ни о какой хозяйственной политике тогда и речи
не было, город грабили и махновцы, и большевики, и во-
прос был только в том, кто больше ухватит и куда отвезут
награбленное – в Гуляй-Поле или в Москву.
Когда, например, ревкому потребовались деньги для
скупки хлеба у крестьян, на буржуазию наложили контри-
буцию. Дыбец собрал биржевиков и сказал:
160
легко. Труднее пришлось с восстанием, вспыхнувшим в
бедняцких – именно бедняцких, а не кулацких, – районах
Литинского и Летичевского уездов: здесь повстанцы
принципиально стояли за «подлинную» советскую власть,
обвинять их в контрреволюционности было трудно,
ибо даже их политические декларации не выходили
за рамки жалоб, написанных «наверх» для выяснения
нелепых, надоевших недоразумений. Атаман восставших
обращался к властям:
«Все крестьянское население Литинского уезда в тече-
ние двух месяцев было узурпировано диктатурой кучки
проходимцев, большей частью евреев, не избранных ими,
почему крестьянство, сорганизовавшись, стало под крас-
ный флаг и сбросило навязанное ему правление евреев,
называющее себя крестьянским. Город Литин и его уезд
заняты красноармейскими крестьянскими войсками… По-
рядок в городе образцовый, что засвидетельствует посыла-
емая для вручений сего делегация от всех групп трудового
населения. Прошу не присылать во избежание братского
кровопролития войск. Если есть хорошие агитаторы (не
коммунисты) христиане, прошу прислать. Всем советским
учреждениям мною приказано возобновить работы…» (1,
т. 4, 252).
То, что кровопролитие – не метод справиться с крестьян-
скими восстаниями, – понимали прежде всего военные,
на которых были возложены карательные функции: ужас
заключался в том, что и войска, состоящие из тех же кре-
стьян, трясло, и вот-вот могло начаться что-то неописуе-
мое. Мобилизации в Красную армию были полностью про-
валены. Армия ненавидела ЧК. Разгром и даже поголовное
истребление тыловых чрезвычаек при отступлении крас-
ноармейских частей были довольно типичным явлением.
Озлобление дошло до того, что даже такой надежный то-
варищ и проверенный герой, как командир Таращанского
205

за свободную Украину, за независимые от большевиков
Советы, против насильственной коммуны. Действия тоже:
погромы, уничтожение коммунистов, безумные, отчаян-
ные бои с усмирителями.
29 марта был отдан приказ об истреблении Зеленого
и объявлении его вне закона. Это не помогло: восстание
ширилось, «банды» крестьян подходили к Киеву. Разведка
доносила: «Некоторые села присоединились поголовно к
бандитам; дома остались лишь старики и дети. 5 апреля
бандами занята Тараща, 22-й полк здесь разбит и потерял
4 орудия… Общая численность банд до 6000, из них воору-
женных винтовками несколько сотен, остальные вооруже-
ны косами, топорами, вилами… К северу от Попельни у
бандитов 4 орудия. Бандиты мобилизуют население для
перекапывания желдорпутей…» (1, т. 3, 344).
10 апреля отряды Зеленого ворвались в Киев, разбив ком-
мунистический полк, и только личным вмешательством
членов правительства, возглавивших партийные дружины,
удалось восстановить порядок в городе. Ликвидировать
восстание удалось лишь к началу мая, отряды Зеленого
были рассеяны регулярными войсками, но на самом деле
конфликт был просто загнан вглубь и ситуация продол-
жала оставаться взрывоопасной. Достаточно пролистать
«Записки о Гражданской войне» Антонова-Овсеенко, что-
бы получить представление о масштабах явления, столь
неудачно поименованного бандитизмом, – это была са-
мая настоящая крестьянская война против правительства,
которое бросило на подавление мятежей более двадцати
тысяч войск (лишь вполовину меньше, чем на «внешнем»
фронте), при артиллерии и бронепоездах – что, впрочем,
не обеспечило успеха.
Гомельский мятеж, возглавленный левыми эсерами-
активистами – сторонниками активной вооруженной
борьбы с большевиками, был подавлен сравнительно
204
«Городу нужны деньги. Необходимо в город подвозить
хлеб. У нас нет денег. Если сбором контрибуции займется
Махно, то несколько человек будут расстреляны совершен-
но зря. В наши планы не входит расстреливать людей…
Мне трудно знать, насколько состоятелен тот или иной
гражданин, а вы, биржевики, всех знаете. Составьте мне
списочек, с кого сколько можно взять. Я полагаюсь на ваше
благоразумие. Если вы этой работы не проделаете, мы ее
сделаем сами, но, конечно, с ошибками. А если передадим
Махно, то вам совсем плохо придется…» (5, 59).
Отношения махновцев с большевиками строились по
принципу, кто кого переиграет. К примеру, Махно в пол-
ном составе отправил на фронт осточертевшую ему бер-
дянскую ЧК. Ревком тут же стал запугивать обывателя мах-
новской контрразведкой, о которой ходили самые ужас-
ные слухи. Махновские части повадились «отдыхать» в
город – ревком приказал вылить в море тридцать тысяч
ведер прекрасного вина, чтобы отвадить их от этого. Озе-
ров просил начавшееся наступление подкрепить ударным
батальоном ревкома – ревком не дал. Озеров просил ком-
мунистов на фронт – ревком не дал ни одного человека,
ссылаясь на то, что в махновских частях коммунистов яко-
бы убивают.
И, уж конечно, ничто так не характеризует полюбовные
отношения партнеров, как история с кожей. Как о боль-
шом достижении С. Дыбец рассказывал А. Беку о том, как
ревком отыграл у махновцев несколько вагонов кожи, кон-
фискованной у спекулянтов Бердянска. Махновцы, отспо-
рив себе двенадцать вагонов из двадцати, потребовали
отправить кожу в Гуляй-Поле, но Дыбец, дав загрузить
вагоны, договорился, что на узловой станции Пологи ваго-
ны с кожей будут прицеплены к любому поезду, идущему
в Москву. Махновцы не догадались послать с грузом со-
провождающих, и кожа от них ускользнула. После этого
161

«пропавшая кожа», как символ неорганизованности и без-
алаберности махновцев, стала прекрасным аргументом в
устах большевиков. Чуть что, ввертывалось:
«– А кожа?
…Когда у нас опять пытались отобрать какие-нибудь
запасы, мы неизменно отвечали:
– Ну, это опять – кожа. Лучше мы сами вас снабдим» (5,
58).
К несчастью, все эти мерзости взаимного надуватель-
ства не одной только кожи касались. «Союзнички» словно
забыли, что в нескольких десятках километров от них про-
ходит фронт, который держали ни в какой высокой поли-
тике не замешанные крестьяне, «добровольно мобилизо-
ванные», чтобы защищать свои очаги. Мы еще увидим, как
дорого заплатят они за амбиции партийных «верхов». А
амбиции, безусловно, были. Прежде всего – власть. Следуя
за партизанами, большевики практически даром получали
власть в свои руки.
А на украинских фронтах до середины 1919 года больше-
вики могли рассчитывать только на крестьян-повстанцев.
Ставка Антонова-Овсеенко на партизанские отряды в
Москве, конечно, казалась сомнительной, но на Украине
она приносила зримые плоды. Отбитые Григорьевым
крупнейшие черноморские порты и красавица-Одесса
говорили сами за себя. Бригада Махно тоже не стояла
на месте: 15 марта был взят Бердянск, 17-го– Волноваха,
27-го – Мариуполь. Под ударами махновцев стал рушиться
весь левый фланг добровольцев-деникинцев, а главное,
было перерезано снабжение Добрармии вооружением.
Ситуация на фронте решительным образом обернулась
в пользу красных. За взятие Мариуполя комбриг Махно,
который не имел той сомнительной славы честолюбца и
авантюриста, которая волочилась за Григорьевым, был,
в свою очередь, награжден орденом Красного Знамени.
162
м, и в 1920 годах. Тактика таких признаний и украшает,
собственно говоря, фасад тоталитарного режима своеоб-
разным бюрократическим флером: товарищи, господа,
смотрите – были ошибки, но мы их открыто признали,
исправили. Вот решения, постановления, резолюции…
Одно из наиболее впечатляющих оправданий принадле-
жит Дзержинскому, который после крымской резни 1920
года, учиненной Землячкой, Пятаковым и Белой Куном,
сокрушенно говорил В. Вересаеву: «Видите ли, тут была
сделана очень крупная ошибка. Крым был основным гнез-
дом белогвардейщины. И чтобы разорить это гнездо, мы
послали туда товарищей с совершенно исключительными
полномочиями. Но мы никак не могли думать, что они так
используют эти полномочия…» (10, 30). Мы еще дойдем
до Крыма и до того, что там произошло. Сейчас нам важно
продраться сквозь бесчисленные «признания ошибок» и
увидеть реальность, замутненную, а то и начерно замаран-
ную самооправданиями и партийными бумажонками.
А реально весной 1919 года на Украине непрекраща-
ющейся чередой пошли крестьянские мятежи. Первым
крупным был мятеж атамана Зеленого, командира сфор-
мированной эсерами против гетмана «днепровской ди-
визии», которая во время встречи с красными войсками
держалась дружелюбно и даже, как ожидалось, могла при-
мкнуть к ним. С Зеленым – тридцатитрехлетним задум-
чивым человеком, явным украинофилом, – разговаривал
Антонов-Овсеенко. Атаман осторожно выразил готовность
служить советской власти, но одновременно намекал на
необходимость ее расширения: господство большевиков
в правительстве не нравилось ему… Договорились вроде
бы до того, что части Зеленого отойдут в тыл для пере-
формирования по принципу регулярных. Вместо этого,
вернувшись к войскам, Зеленый отдал приказ о наступ-
лении на Киев. Лозунги восставших были традиционны:
203

с этим произошла как бы «обратная реставрация» поме-
щичьего землевладения: в бывших имениях и экономиях
решено было создавать совхозы, замышляемые в условиях
разгромленного рынка как высокопродуктивные государ-
ственные фабрики хлеба, сахарной свеклы, племенного
скота. При всей внешней привлекательности этой вызрев-
шей в Кремле идеи не учитывалась одна только малость:
чтобы воплотить ее в жизнь, требовалось вновь отобрать
у крестьян захваченные ими у помещиков землю, скот,
инвентарь. Уравнительный передел земли отвечал убогим
экономическим интересам тогдашнего крестьянства, но
сколь бы ни были они убоги, это были все же не отвлечен-
ности, а интересы, поднявшие в свое время крестьянство
Украины на повсеместное восстание против немцев. Те-
перь ситуация повторялась – землю вновь хотели отнять.
Причем чем беднее был уезд, тем больнее били правитель-
ственные меры по крестьянам, которые все еще мечтали,
все еще надеялись стать хозяевами. Поэтому уже в феврале
1919 года в деревнях повсеместно начались возмущения,
все усиливающиеся по мере того, как крестьяне знакоми-
лись с проводниками правительственной земельной поли-
тики – уполномоченными Наркомзема и Наркомпрода, че-
кистами, продотрядчиками. Все это были непонимающие,
ненужные люди, абсолютно чуждые им. Когда же весной
1919-го, несмотря на полное фиаско политики комбедов,
хорошо зарекомендовавшей себя в России (Украина была
богаче, бедняков в деревне было меньше, а те, что были, не
сразу прельстились возможностью безнаказанно грабить
односельчан в пользу власти), начались принудительные
хлебозаготовки, деревня ответила угрюмым сопротивле-
нием, и скоро дело дошло до вооруженных схваток.
Задним числом конечно же партия признает потом оши-
бочность избранной земельной политики. Подходящие
слова найдутся и у Ленина, и у Троцкого. Причем и в 1919-
202
Это была, повторим, высшая награда того времени,
поскольку в обычных случаях героев-красноармейцев
из-за отсутствия официальных революционных медалей
и орденов награждали золотыми часами, портсигарами и
даже «золотыми перстнями с каменьями и обручальными
кольцами, реквизированными у буржуазии». Так что
«Красное Знамя» вручалось только знаковым фигурам,
«внесшим исключительный вклад в дело борьбы с контр-
революцией и белогвардейцами» (33, 2). Сегодня все
специалисты по русской и советской наградной сим-
волике сходятся во мнении, что Махно достался орден
под № 4. Правда, по официальным данным, этот орден
получил председатель РВК Псковского уезда, видный
большевик Ян Фабрициус. Однако в таком разночтении
нет ничего удивительного. Официальный список первых
кавалеров ордена Красного Знамени РСФСР с 1918 года
неоднократно «корректировался», отдельные имена из
него навсегда вымарывались, причем среди «забытых»
кавалеров ордена оказался не только анархист Махно, но
и маршал В. К. Блюхер, попавший в мясорубку сталин-
ских репрессий, которому принадлежал орден Красного
Знамени № 1, и расстрелянный в 1921 году командарм
Второй конной армии Ф. К. Миронов, кавалер ордена № 3,
который в «официальном» списке приписан И. В. Сталину
за оборону Царицына.
В. А. Антонов-Овсеенко в своих «Записках о гражданской
войне» ни слова не пишет о награждении Махно орденом.
Но оно и понятно – третий том, посвященный событиям,
которые имеют непосредственное отношение к этому де-
лу, вышел в 1933 году, когда всей официальной историей
получение «бандитом» Махно ордена категорически отри-
цалось. Да и мог ли бывший командующий Украинским
фронтом, подозреваемый в «троцкизме» и, в конце концов,
за «троцкизм» и расстрелянный, в 1933 году хотя бы фигу-
163

рально «отобрать» орден у верноподданного Фабрициуса и
«вернуть» его Махно? Разумеется нет. Сохранилась, правда,
победная телеграмма П. Е. Дыбенко, в дивизию которого
входила бригада Махно: «Заднепровская бригада взяла
город Мариуполь, сломив сопротивление белогвардейцев
и французской эскадры, при этом стойкость и мужество
полков было несказанными. Захвачено более 4 млн. пудов
угля и много воинского снаряжения. Комбриг Н. Махно
и комполка В. Куриленко одними из первых в РСФСР на-
граждены орденами Красного Знамени» (33,4). Представ-
ление к ордену Василия Куриленко вероятно, но вряд ли
он его получил, не будучи все-таки «знаковой фигурой»
революции. Подтверждала награждение Махно «Красным
Знаменем» и его жена Галина Андреевна: «Нестор был дей-
ствительно награжден орденом Красного Знамени, когда
это случилось, я не помню, но орден помню очень хорошо,
он был на длинном винте, его полагалось носить, проколов
верхнюю одежду, но Нестор не надевал его никогда…» (33,
4). Впрочем, сохранилась известная фотография комбрига
Махно с орденом на груди. Так что вопрос не в том, наде-
вал Махно орден или не надевал. Загадкой остается, кто
и когда осуществлял процедуру награждения. Мариуполь,
как мы помним, был взят 27 марта. Вручить орден Махно
мог бы сам комдив Дыбенко, но к тому времени, когда
орден должен был быть доставлен из Москвы, он прочно
застрял в Крыму. 29 апреля 1919 года Гуляй-Поле посетил
командующий Украинским фронтом Антонов-Овсеенко,
в целом благожелательно настроенный к Махно. Не тогда
ли и получил батька свой орден?
7 мая 1919-го в Гуляй-Поле побывал уполномоченный
Совета обороны, член большевистского ЦК Л. Б. Каменев.
На встречу с ним Махно прибыл с фронта, причем как раз
из Мариуполя. Здесь как будто таится вторая возможность
награждения. Однако Каменев относился к Махно насто-
164
тив, вписать бунт григорьевской дивизии в контекст всего
происходящего на Украине, то нам откроется абсолютная
предрешенность, предопределенность этого мятежа, так
давно партийными чинушами предчувствуемого и в раз-
ных местах подозреваемого. А «авантюристическая» роль
самого Григорьева, упорно ему приписываемая, осмыс-
лится как полностью фаталистическая. Он не врал, прися-
гая Антонову-Овсеенко на верность и клянясь наступать
на румын. Он тоже хотел, чтобы все кончилось для него
честью и славой, его самого тошнило от дурных предчув-
ствий неизбежности предательства. Он ведь чувствовал,
как в «историческом бессознательном» – в душах десят-
ков и сотен тысяч людей, ничего не знающих о законах,
которые влекут их в коммунистическое завтра, – накапли-
ваются злоба и возмущение против новой власти. Векторы
единичных воль и раздражений соединялись, сливались в
мощный, клокочущий поток; поток подхватил его, он стал
голосом возмущения и злобы, полководцем ненависти;
он не был вождем, он был лишь необходимым органом –
командиром – того организма разрушения, которым ста-
ла его дивизия и который вовсю подпитывался извне. Он
хотел справиться, совладать со своим гигантским телом
ненависти, но не смог; управлять мятежом он не смог,
оттого «григорьевщина» и осталась в памяти потомков
какой-то кровавой блевотиной. Но и выбирать – быть или
не быть восстанию – зависело не от него. Тысячи солдат
его дивизии, тысячи родичей их в деревнях выбрали за
него.
Дело заключалось, собственно, в том, что на Украине – в
отличие от России, где большевики в 1917–1918 годах из
тактических соображений воспользовались эсеровской зе-
мельной программой («земля крестьянам!»), чтобы потом
протащить в деревне свою линию, – решено было не лука-
вить и сократить путь к коммунизму до минимума. В связи
201

– Прощайте, ушел, – обрубил Антонов.
– Всего хорошего, – ответил Григорьев» (1, т. 4, 203–208).
На огромной территории Украины начались бои, ко-
торые продолжались более двух недель. Елисаветград
несколько раз переходил из рук в руки; жестокие бои
шли за Екатеринослав и Черкассы. Сил у большевиков
было крайне мало. До подхода частей с фронта Екатери-
нослав защищали отряды коммунистической молодежи,
мальчики 13–16 лет, и рабочие дружины. В Николаеве, в
Черкассах, в Помощной к Григорьеву перешли красные
гарнизоны. Лишь после переброски фронтовых частей в
район восстания удалось переломить ситуацию: 27 мая
Дыбенко отбил у григорьевцев Николаев, 29-го – Херсон.
В ночь с 21 на 22 мая красный бронепоезд «Руднев»
совершил неожиданный по своей дерзкой смелости
налет на Александрию, где находились штаб Григорьева
и стянутые для решительного боя резервы: ураганным
артиллерийским и пулеметным огнем григорьевцы были
рассеяны, потеряв до трех тысяч человек убитыми. С этого
начался спад восстания. Подавлялось оно с исключитель-
ной жестокостью. Во всяком случае, под Кременчугом
Ворошиловым и Беленкевичем применялись знаменитые
«децимации» (изобретение Троцкого) – расстрел каждого
десятого пленного, которые почти неизменно использо-
вались при подавлении массовых выступлений народа
против правительства.
Выхваченный из исторического контекста (что неизмен-
но проделывается нашими историками) григорьевский
мятеж предстает вспышкой нелепой, злокозненной, слу-
чайной, а сам Григорьев – просто каким-то украинским
Иудой, человеком исключительного вероломства, спро-
воцировавшим бунт против родной, в сущности, власти
тысяч крестьян, не забывших, что они крестьяне, несмот-
ря на годы солдатчины. Но если быть честными и, напро-
200
роженно и тон его бесед с Махно очень подозрителен. Вряд
ли после таких разговоров Лев Борисович вдруг пожаловал
бы батьку орденом. А распространенная версия, что орден
Нестору Ивановичу вручил в бронепоезде Клим Вороши-
лов 4 июня 1919 года, попросту не выдерживает никакой
критики. 4 июня Махно уже был объявлен Троцким вне
закона, и Ворошилов на бронепоезде был послан, чтобы
захватить его. Причем Махно, сдается, сразу догадался об
этом. Впрочем, да простит меня читатель, тут мы забе-
жали непозволительно далеко вперед. До драматических
событий лета 1919-го было еще далеко. Весной их ровным
счетом ничего еще не предвещало.
165

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: