Нестор Махно

повесткой дня: «махновщина и ее ликвидация». Присут-
ствовали: X. Раковский, В. Антонов-Овсеенко, А. Бубнов,
А. Жарко, А. Иоффе, Н. Подвойский, П. Дыбенко. Поисти-
не невозможно вообразить себе, что заставило этих лю-
дей – в тот момент, когда над фронтом нависла смертель-
ная угроза и белая конница хлестала в прорыв, как вода в
пробоину, – принять резолюцию следующего содержания:
«Ликвидировать Махно в крайний срок, предложить ЦК
всех советских партий (коммунистов и украинских эсеров-
коммунистов) срочно принять политические меры к лик-
видации махновщины, предложить командованию УССР в
течение суток разработать военный план ликвидации Мах-
но, предложить ЦК прифронтовой полосы организовать
из своих отрядов полк, который должен быть немедлен-
но брошен…» (12, 100). Этот тяжкий, вязкий текст кажет-
ся бредом: какой «полк», если у Махно 35 тысяч человек
под ружьем? Зачем его «ликвидировать», если он держит
фронт, и простое чувство самосохранения должно было бы
подсказывать, что его надо поддержать? Что не выяснять
отношения надо, не интриговать – а защищаться, любыми
средствами, любыми силами?!
Но нет, даже чувство самосохранения отшибло. Почему?
Тут надо разобраться. Выстроенная хронология подскажет
нам, что 26 мая ВУЦИК утвердил положение о социалисти-
ческом землепользовании – сиречь об обобществлении
земли под совхозы. Все, у кого была голова на плечах, не
могли не понимать, что у крестьян этот декрет вызовет
взрыв недовольства. Вот почему заседание совета обороны
состоялось накануне, вот почему репрессивные меры тре-
бовалось разработать в течение суток: надо было срезать
крестьянскую верхушку, выжечь ересь «вольных советов»,
разгромить партизанские отряды – созданные крестьян-
ством вооруженные силы… Восстания боялись, ждали его,
и все-таки вопрос с землей решили так, как хотел центр
220
правленное Григорьеву. Махно расстрелял парламентеров,
а его штаб в тот же день за обедом, распивая самогонку,
решил расстрелять Григорьева» (40, 81). Повод был хорош.
Вечером того же дня, 27 июля, в селе Сентове состоялся
большой митинг – Аршинов вообще называет его «съездом
повстанцев Екатеринославщины, Херсонщины и Таврии»,
утверждая, явно преувеличенно, что присутствовало около
20 тысяч человек. Григорьев выступал первым и призвал
бороться с большевиками любыми средствами, в союзе с
кем угодно – имея в виду, очевидно, белых. Местные кре-
стьяне, однако, большого энтузиазма не проявили, да и
вообще бросалось в глаза их нежелание записываться в
Повстанческую армию – из-за того, что григорьевцы и мах-
новцы разбили крестьянский кооператив. Настал реши-
тельный момент. Чубенко выступил и назвал Григорьева
контрой и царским слугою, у которого в глазах «до сих пор
блестят его золотые погоны» (40, 81).
Григорьев вскинулся. Махно удержал его.
– Пусть говорит, – сказал он. – Мы с него спросим. После
выступления Чубенко направился в помещение сельско-
го Совета, за ним двинулись Григорьев с телохранителем,
Махно, Каретников, Троян, Лепетченко, Колесник. Неза-
метно Чубенко изготовил на боевой взвод свой револьвер
«библей».
Григорьев, видимо, ничего не подозревал. Он тоже был
вооружен: двумя револьверами системы «парабеллум»,
один из которых висел в кобуре у пояса, а другой, привя-
занный ремешком к поясу, был заткнут за голенище.
– Ну, сударь, дайте объяснение, на основании чего вы
говорили это крестьянам? – обратился он к Чубенко.
Тот с холодной беспощадностью изложил атаману все
его прегрешения: и бесплатные реквизиции сена у бед-
ных крестьян, и расстрелянного махновца, и нежелание
наступать на Плетеный Ташлык, где были шкуровцы. Ко-
249

ником снабжения армии – григорьевец, начальником опе-
ративной части – снова махновец.
Союз, однако, получился некрепким: махновцы сразу за-
метили «кулацкую ориентацию» Григорьева, что не нрави-
лось ни бойцам, ни командирам, ни анархистам из штаба:
избивает евреев, грабит русских, разоряет крестьянские
кооперативы, не гнушаясь поборами с бедняков, благово-
лит к кулакам, у которых если что и забирает, то только
за плату… Махновцы, возросшие и окрепшие на экспро-
приации кулачества, к такому не привыкли. В «вольном
районе» ничего подобного не водилось. Докладывали Мах-
но и о недоразумениях более серьезных: о том, как Гри-
горьев расстрелял махновца, который ругал попа и украл
у него с огорода пучок луку, о том, как Григорьев втихую
одному помещику отправил пулемет, два ящика патронов,
винтовки и обмундирование на несколько человек, о том,
как в районе Плетеного Ташлыка Григорьев в очередной
раз уклонился от боя со шкуровцами, мотивируя отсту-
пательный маневр слабостью сил… Махно выслушивал,
но до поры молчал. За месяц сотрудничества с Григорье-
вым он понял, что союз этот ему невыгоден. Политически
Григорьев был деградант и авантюрист, от этого страдала
репутация армии. Махно понимал, что поднять крестьян
могут только революционные – хотя и не большевистские
– лозунги. Григорьев начинал мешать ему. Однако, чтобы
убрать Григорьева, нужен был повод более значительный,
чем расстрел повстанца, укравшего лук у попа, и предпола-
гаемое сочувствие белым: устранение Григорьева должно
было быть понято его людьми – иначе дело могло обернуть-
ся междоусобицей. Но тут случай помог Махно: в конце
июля повстанцы захватили двух подозрительных людей,
которые, будучи представлены в штаб, хотели видеть само-
го Григорьева. «Махно назвался Григорьевым, и тогда один
из них вынул письмо от командования белой армии, от-
248
(Ленин потом, естественно, признал, что было допущено
«много ошибок»). В этом отношении большевики были
невменяемы.
27 мая заместитель наркомвоена Украины В. И. Межлаук
докладывал своему начальнику Н. И. Подвойскому, что
обстановка в районе Махно очень напряженная и «непри-
нятие своевременных мер обещает повторение григорьев-
ской авантюры, которая будет опасна ввиду огромной по-
пулярности Махно среди крестьянства и красноармейцев»
(12, 102). Отметим, что ничего еще не случилось. Войска
Махно сражаются. Красные комиссары в полках не аре-
стованы. Все как всегда. Тем не менее в Совете рабоче-
крестьянской обороны Украины не только ломали голову
над тем, где взять войска для ликвидации еще не вспых-
нувшего мятежа, но и – как пишет в своей книге историк
В. Волковинский, – «в жарких спорах обсуждали кандида-
туру командующего этими войсками» (12, 103). Причем
предложенная Реввоенсоветом республики кандидатура
П.Е.Дыбенко, который хорошо знал Махно и был с ним в
контакте, стараниями Ворошилова и Межлаука была от-
вергнута: Ворошилов хотел разгромить «мятежников» сам
и тоже, наконец, снискать себе победные лавры. Дело каза-
лось несложным: с тылу ударить на измочаленную в боях
бригаду и, арестовав командиров, разоружить и без того
плохо вооруженные полки. Ворошилову так хотелось ис-
полнить эту роль, что на Антонова-Овсеенко, который, по-
видимому, был яростным противником затеваемого дела,
он написал в Москву донос о том, что тот состоит в сго-
воре с Махно (12, 101). Ленин, окончательно запутанный
поступающим с Украины враньем (он все еще полагал, что
речь идет о наступлении на Донбасс за углем, в то время
как до разгрома оставались считаные дни), 28 мая прислал
Раковскому укоризненную телеграмму, в которой просто
пересказывал выдуманное в Харькове же вранье: «…Мах-
221

но откатывается на запад и обнажает фланг и тыл 13-й
армии, открывая свободный путь деникинцам…» (12, 101).
Думаю, что телеграмма вождя послужила дополнитель-
ным аргументом в скверной тыловой игре политиканов,
которой, впрочем, предрешен был скорый конец.
Читая эти строки, читатель ведь должен одновременно
слышать орудийный гул, треск пулеметов и лязг танко-
вых гусениц – ибо, пока продолжались тыловые игры, на
фронте шли непрекращающиеся бои. Махновцы дрались
героически, но, действительно, гибли сотнями, не имея
боевого опыта, сражаясь пешим строем против отборной
донской и кубанской кавалерии. На Махно валили теперь
всё – что он негоден как командир, потерял управление
частями, окончательно опустился… Пока шла эта пропа-
гандистская «накрутка», предназначенная в основном для
газет, командующий 2-й армии Скачко, ничего толком не
зная о тыловых интригах, допустил оплошность, стоившую
ему карьеры: 29 мая, когда Совет рабоче-крестьянской обо-
роны принял решение о мобилизации партийных сил и
рабочих для борьбы с махновщиной, он санкционировал
превращение разросшейся бригады Махно в дивизию, а са-
мого Махно утвердил в должности комдива, разумно пола-
гая, что лишь человек, знающий оперативную обстановку,
еще может спасти фронт от неминуемого краха. Немед-
ленно последовал окрик Реввоенсовета Южфронта: «Раз-
вертывать непокорную, недисциплинированную бригаду
в дивизию есть либо предательство, либо сумасшествие.
Во всяком случае, подготовка новой григорьевщины» (1, т.
4, 305). Опять эта навязчивая мысль об измене!
Оправдываясь, Скачко отправил Южфронту телеграмму,
читая которую, невольно поражаешься глубине цинизма, с
которым относились к повстанческим частям даже самые
доброжелательные люди из большевистского руководства:
«Столкновение между махновщиной и коммунизмом ра-
222
ние по объединению сил. «Махно задал вопрос: „Кого мы
будем бить? Коммунистов?“ Григорьев отвечал: „Будем
Петлюру бить“. Махно говорил, „что будем Деникина бить“,
но Григорьев вдруг уперся, заявив, что Петлюру и коммуни-
стов он знает, а Деникина не знает и ничего против него не
имеет» (40, 79). Если рассказанное правда, то это поистине
забавно: каждый атаман выражал готовность биться толь-
ко с тем противником, которого «знал лично». Несколько
раз то григорьевцы, то махновцы выходили посовещаться.
Поначалу 7 из 11 махновцев были за то, чтобы с Григорье-
вым не соединяться, а немедленно его расстрелять. Махно,
однако, настаивал на объединении, говоря, что григорьев-
ские повстанцы – жертвы обмана, а Григорьева расстре-
лять всегда успеется. В результате 9 из 11 проголосовали
за объединение. Когда Аршинов, склонный изображать
Махно революционным рыцарем без страха и упрека, пи-
шет, что Махно с самого начала хотел убить Григорьева и
все эти переговоры затеял только как камуфляж для этого
убийства, он, в данном случае, исторической правды не
выдерживает. Григорьев был нужен Махно. Убить Григо-
рьева – значило обратить против себя его людей, а у Махно
было слишком мало сил, чтоб отбиваться. Он явно хитрил.
Батька решился на этот новый альянс, чтобы посмотреть,
что получится. Зачем был Махно Григорьеву? Вероятно, он
нужен был Григорьеву для того, чтобы своею физиономи-
ей как-то обозначить политическое лицо движения, лично
у Григорьева совершенно стершееся во время мятежа, и
придать партизанской борьбе идейный смысл, которого,
как Григорьев сам понимал, явно недоставало.
Был образован совместный штаб. Григорьев был назна-
чен командующим всеми вооруженными силами, а Махно
– председателем Реввоенсовета, которому командующий
подчинялся. Начштаба стал брат Махно Григорий, началь-
247

ном. Встреча произошла в конце июня возле села Петрово,
километрах в шестидесяти от линии фронта. О подробно-
стях ее мы знаем из показаний Алексея Чубенко, которые
тот дал ГПУ в 1920 году. Проверить их невозможно, срав-
нить не с чем. Поэтому вопрос – доверять ли целиком или
принять как некую условную, приемлемую для ГПУ вер-
сию событий – остается проблемой для каждого читателя.
Раздражают постоянные – нужные ГПУ и большевистской
пропаганде – упоминания Чубенко о пьянстве Махно и
членов его штаба. Он явно подчеркивает – это заметит
внимательный читатель – эту особенность фронтового бы-
та, явно выпячивает ее, хотя пили и в красных, и в белых
штабах, и не только пили: в ход шел и кокаин, огромные
партии которого ходили по России в это время. Согласно
Чубенко, Григорьев приехал к Махно с тремя приближен-
ными. Войдя в штаб Махно, первым делом спросил:
– А у вас тут жидов нет? Ему кто-то ответил, что есть.
– Так будем бить, – усмехнувшись, сказал Григорьев. «В
это время подошел Махно и разговор Григорьева был пре-
рван» (40, 79). Могла ли состояться подобная интерлюдия?
В принципе, могла. Григорьев политических пристрастий
четких не имел: он был военный, выскочка, выдвиженец
войны, он, как Махно, не сидел шесть лет в кандалах за
политику. Ища опоры и понимания в народе, он эксплуати-
ровал самые темные его инстинкты – ненависть к евреям,
которая была делом давним, а теперь вот подогревалась
еще причастностью евреев к делам новой власти, к больше-
викам. Вот если бы эти слова были вложены в уста Махно,
это была бы стопроцентная ложь. Послушаем, однако, что
далее показывает Чубенко.
Махно и Григорьев поговорили об «Универсале» – обра-
щении Григорьева к народу. Махно сказал, что кое с чем не
согласен, но в целом хотя бы видимость взаимопонимания
была достигнута, поскольку тут же было созвано совеща-
246
но или поздно неизбежно… Но Реввоенсовет 2-й армии
убежден, что до тех пор… пока добровольческо-казачьи
войска не будут оттеснены на Кубань, вожди махновщины
не будут иметь возможности идти против советской вла-
сти с оружием в руках… Вся 2-я Украинская армия только
и состоит сейчас из бригады Махно. Украинские части из
других армий, все сплошь вышедшие из повстанческих
отрядов, не пойдут против Махно. Для ликвидации Махно
необходимо иметь не менее двух хорошо вооруженных
полночисленных дивизий…» (1, т. 4, 306).
Скачко, быть может, был циничен, но зато честен: его
совету можно было бы и внять. Но взвинченные Троцким
большевистские военачальники, похоже, действительно
потеряли чувство реальности. Южфронт требовал немед-
ленно сместить Махно с поста комдива и заменить его, как
раньше было задумано, товарищем Чикванайя. То, что сме-
щение командира, с которым отряды партизан воевали с
самой зимы и которому верили больше, чем всем больше-
викам, вместе взятым, неминуемо вызовет возмущение,
никого, по-видимому, не смущало. Хотя не нужно было
иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что означала для
крестьян-повстанцев фигура батьки.
Командующий Южфронтом Владимир Михайлович Гит-
тис, воспитанник юнкерского училища, в царской армии
– полковник, этого понимать не желал. Его, как человека
аккуратного, привыкшего к дисциплине и порядку старой
армии, «психологические моменты» партизанской войны
трогали не более, чем слезы нервной женщины. Он ви-
дел одно: на правом, нелюбимом фланге его фронта стоит
доставшаяся ему в наследство от Антонова-Овсеенко, за-
раженная анархистским духом бригада, подозрительная
ему. И он действовал так, как, наверное, действовал бы
любой военачальник в условиях обычной войны: смещал
подозрительного ему командира и ставил своего.
223

Война, однако ж, шла Гражданская. Поэтому, в ответ на
повторные требования штаба Южного фронта сместить
Махно, из штаба махновской дивизии 29 мая пришла вдруг
совершенно неожиданная по дерзости телеграмма, адре-
сованная, помимо В. М. Гиттиса, Раковскому, Ленину, Ка-
меневу и Антонову-Овсеенко:
«…Все одиннадцать полков повстанцев, входящие в 1-ю
повстанческую Украинскую дивизию, считают т. Махно
своим наиболее близким и естественным вождем… Абсо-
лютно достоверно, что с уходом т. Махно со своего поста
целые бригады не примут ничьего другого командования.
Несомненно, это отзовется губительным образом на фрон-
те и тыле революции. Поэтому штаб 1-й повстанческой
Украинской дивизии войск имени батько Махно постано-
вил: 1) настоятельно предложил т. Махно остаться при сво-
их обязанностях и полномочиях, которые т. Махно пытал-
ся было сложить с себя; 2) все одиннадцать вооруженных
полков пехоты, два полка конницы, две ударные группы,
артиллерийская бригада и другие технические вспомога-
тельные части преобразовать в самостоятельную повстан-
ческую армию, поручив руководство этой армией т. Махно.
Армия является в оперативном отношении подчиненной
Южфронту, поскольку оперативные приказы последнего
будут исходить из живых потребностей революционного
фронта. Все оперативные распоряжения повстанческой
армии будут неукоснительно сообщаться всему командо-
ванию…» Штаб напомнил, что подозрительное отношение
к партизанам недопустимо, и выразил надежду, что все
недоразумения «могут и должны быть устранены товари-
щеским путем» (1, т. 4, 307–308).
«Товарищеский путь» немедленно сыскался. От Скачко
потребовали арестовать Махно и предать суду трибунала,
поскольку решение, принятое повстанческим штабом, ква-
лифицировалось как оставление фронта. При этом Ревво-
224
Однако последовательно. Пройдя, после заочного об-
мена любезностями с Ворошиловым, с отрядом своих по-
встанцев через Александровск и не обращая внимания на
настойчивые мольбы предгубисполкома товарища Гоппе
защитить город от белых, Махно перешел на правый берег
Днепра и углубился в пустоватое пространство красно-
го тыла, совсем еще недавно выжженного григорьевским
восстанием, – в пространство, где по деревням еще шата-
лись атаманские недобитки, а в городах стояли красные
гарнизоны, прочие же части после подавления мятежа бы-
ли двинуты против Деникина. Этот урок – передышки в
сравнительно глубоком красном или белом тылу, когда
воюющие стороны скованы напряженной борьбой и не
могут позволить себе роскошь отвлекаться на рейдирую-
щий позади фронта партизанский отряд, – Махно усвоил
прекрасно. Впрочем, он все же напомнил большевикам о
себе, совершив внезапный налет на Елисаветград – с це-
лью освобождения из местной тюрьмы заключенных там
махновцев и анархистов, но налет закончился неудачей,
гарнизон города мужественно защищался, и махновцы от-
скочили сильно потрепанными. Это был первый открытый
выпад против недавних союзников.
Вообще же в это время – хоть счет шел буквально на
часы и отряд находился в постоянном движении, шли на
тачанках, останавливаясь на отдых на три-четыре ночных
часа, – Махно проявляет некоторую нерешительность. Раз-
рыв с большевиками его, пожалуй, травмировал. К тому
же, перейдя с левого берега Днепра на правый, он оказался
оторванным от своего района и вступал на территорию,
контролируемую Григорьевым, который, несмотря на раз-
гром и обещанную за его голову награду в полмиллио-
на рублей, все еще не был пойман и продолжал трепать
красных уцелевшими небольшими отрядами. Теперь уже
Махно нельзя было избежать встречи с мятежным атама-
245

Покончив с молоком, Куриленко достал маузер:
– Если не поедешь докладывать, стреляю.
Казак сорвался прочь, а Куриленко с комиссаром хоро-
шей рысцой поскакал в другую сторону. Комиссар ему по-
нравился.
Рассказанная Степаном Дыбецом и записанная Алексан-
дром Беком история поистине романтична, полна особого
очарования того беспощадного времени. Проникнувшись
им, читатель захочет, может быть, узнать продолжение,
захочет узнать, что стало с этим бравым человеком, как
кончил он свой путь – стал славным красным команди-
ром или злая казацкая пуля сразила его во цвете лет и
силы? Нет. Слушай, читатель, то, чего недосказал Алек-
сандр Бек: Василий Куриленко был зарублен в кровавом
бою с красными в ночь на 8 июля 1921 года, после того как
махновцы, уходя от преследования, прошли «изгородь»
из пяти бронепоездов на линии Константиноград—Лозо-
вая, вырвались из полного окружения возле деревни Кон-
стантиновка и, разделившись на части, пытались уйти от
погони. На хуторе Марьевка часть махновцев была истре-
ботрядом «настигнута и изрублена», и среди них погиб
«известный атаман» Василий Куриленко, в прошлом крас-
ный командир. Воистину – во время Гражданской войны
неисповедимы пути Господа Бога нашего…
Кто бы, к примеру, мог предположить, что Махно уничто-
жит атамана Григорьева? Положительно, никто. Встречи
двух атаманов боялись как огня, полагая, что она закончит-
ся невиданным сговором против советской власти. Но то-
гда, когда ее ждали, она не произошла, а когда произошла
– вытанцевалось все иначе, чем представлялось и крас-
ным, и Григорьеву, видевшему в Махно нерешительного
союзника, которого должно было несколько взбодрить объ-
явление вне закона.
244
енсовет Южфронта настоятельно предписывал принять
все возможные меры «для предупреждения возможности
Махно избежать соответствующей кары» (1, т. 4, 308).
Конечно, с точки зрения формальной военной логики,
декларация штаба махновской дивизии была недопусти-
мым, мятежным вызовом. Но формальная логика не спо-
собна объяснить коллизии Гражданской войны. Деклара-
ция была ответом повстанцев на многомесячное униже-
ние недоверием и подозрениями, мелочными придирка-
ми, закулисными играми. Сражавшиеся на фронте люди
рассчитывали на человеческое к себе отношение. Они тре-
бовали уважения.
Пожалуй, из всех красных военачальников один толь-
ко Антонов-Овсеенко сумел бы уладить этот конфликт.
Но теперь соглашения с повстанцами уже никто не искал.
Напротив, изыскивался повод для давления, подчинения
их силой – именно поэтому любое колебание настроений
в махновском штабе расценивалось как предательство.
Дни самого Антонова-Овсеенко на посту командующего
Украинским фронтом были сочтены. Для Троцкого он был
слишком мягок, слишком интеллигентен, слишком много
рассуждающ. Военные неудачи еще понизили его акции.
Москва требовала от него немедленно, быстро и решитель-
но закрыть прорыв во фронте – а закрывать было нечем: с
трудом наскребли и бросили к Волновахе бригаду пехоты с
артиллерией и бронепоезд «Ворошилов», но они были еще
в пути. В конце концов Антонова-Овсеенко задергали так,
что 31 мая он, не выдержав, отбил в Москву телеграмму:
«Выполнить ваши приказания не могу. Делаю все, что могу,
в понуканиях не нуждаюсь. Или доверие, или отставка» (1,
т. 4, 311).
Конечно, и этот, по духу совершенно махновский, вопль
был квалифицирован как дерзость. Язык взаимопонима-
ния и доверия был утрачен: Украинскому фронту оста-
225

валось существовать две недели, 2-я армия была преоб-
разована в 14-ю, Скачко смещен, вместо него поставлен
командармом Ворошилов, который, дорвавшись до власти,
на ином языке, кроме языка угроз и силы, с повстанцами
разговаривать не хотел и не умел.
Близилась развязка. Троцкий, чье молчаливое присут-
ствие, несомненно, повлияло на охвативший украинские
верхи приступ ревностного классового служения – ибо в
скользком мелкобуржуазном классе виделось ему гноище
всех зол и болезней революции, – конечно, не представлял
себе, какие силы сосредоточил к этому времени на фронте
Деникин. Кажется поистине удивительным, что в обста-
новке надвигающейся катастрофы (а потеря всей Украины,
безусловно, была поражением катастрофическим) народ-
ный комиссар по военным делам не придумал себе лучше-
го дела, чем изничтожение некоего командира дивизии,
войска которого, оплеванные и оболганные с головы до
ног, с яростью отчаяния продолжали драться с противни-
ком. Собственно говоря, это была уже не дивизия: после
недельного сражения возле Большого Токмака от нее оста-
лись какие-то кровавые ошметья, в которых, однако, еще
продолжали путаться копыта казацких скакунов Кавказ-
ской дивизии Шкуро.
2 июня в своей поездной газетке «В пути» Троцкий опуб-
ликовал статью «Махновщина», через два дня перепечатан-
ную харьковскими «Известиями». Написанная признан-
ным мастером партийной пропаганды статья, состоящая,
по сути дела, из одних пустых фраз, не могла роковым
образом не сказаться на отношениях между союзниками.
Видя вопрос в плане чисто теоретическом, Лев Давыдович
тем не менее уверенно пропечатывал: «„Армия“ Махно –
это худший вид партизанщины… Продовольствие, обмун-
дирование, боевые припасы захватываются где попало,
расходуются как попало. Сражается эта „армия“ тоже по
226
Лучше всего характеризует Куриленко блистательно рас-
сказанный Дыбецом эпизод проверки им присланного в
полк комиссара. Куриленко интересовало: доверяют ли
красные ему, что за птицу прислали – соглядатая или по-
мощника, бойца или труса. Вместе с новым комиссаром
Куриленко объехал эскадроны. Потом поинтересовался:
«Может быть, у тебя, комиссар, есть замечания?
– Нет, обойдусь без замечаний. Ты же опытный полко-
вой командир. Поработаю, позабочусь о бойцах, чтоб они
бодро жили.
– Правильные слова. Теперь еще одно к тебе дело.
Прикинь-ка, какое тут расстояние до следующего села?
– Черт его знает. Пожалуй, верст пять-шесть.
– И это правильно. Глаз у тебя хороший. В бинокль на
село хочешь посмотреть?
– Давай.
– Казачий разъезд видишь?
– Вижу.
– И я видел. А теперь едем туда молоко пить» (5, 115).
Куриленко стегнул свою лошадь. Комиссару ничего не оста-
валось, как ехать за ним. Они подъехали к ближайшей хате
– а казачий разъезд был в другом конце села, – попросили
у бабы молока. Внезапно подскакал казак:
– Откуда вы? Какой части?
– А ты какой части? Вижу, что донец. – Разговаривая,
Куриленко попивает молоко. – Много вас тут? Сотня где
стоит?
– Там-то.
– А кто командир сотни?
– Такой-то.
– Ara, я так и думал. Поворачивай и доложи своему ко-
мандиру, что приезжал в гости молоко пить красный пол-
ковой командир Куриленко. Понял, что я тебе говорю? (5,
116).
243

фамилию бывшего махновца и, вспомнив его дерзость,
повторил вызов.
Дыбец не хотел терять Куриленко. Решено было на время
спрятать его в штабе боевого участка. Куриленко вызвали
в штаб. Он приехал, сопровождаемый эскадроном: иначе
полк не отпускал.
Куриленко сказал, что еще пригодится Красной армии.
Сказал, что выполнит любой приказ, но к Дыбенко не
поедет, ибо не хочет умирать униженно и зря.
Дыбец вышел к эскадрону и объявил о своем решении
оставить пока Куриленко при штабе. Как комиссар, он дол-
жен был военную демонстрацию полка пресечь и осудить,
и он сделал это: «Забирайте свой эскадрон, чтоб этой де-
монстрацией и не пахло. Понятно? И не вздумайте еще
когда-нибудь нас припугнуть. Так легко вам это не сой-
дет…»
Люди выслушали комиссара. Люди сказали:
– Ты понимаешь, Дыбец, угроза тут неуместна, мы люди
военные, но если что-нибудь с ним случится, с тебя будем
спрашивать. Ты не обижайся. Но только таких, как Кури-
ленко, у нас мало. Имей в виду, что твои приказы будут
выполнены. Но не дай Бог выйдет какой случай с Курилен-
ко. Не дай Бог нам его потерять… (5, 98).
Оказавшись в безопасности при штабе (из списка ко-
мандиров полков Куриленко выбыл, а списками штабных
Дыбенко не располагал), Куриленко, однако, стал томить-
ся такою лютой тоской, что просил его либо расстрелять,
либо дать ему хоть какое-нибудь дело. Ему поручили сфор-
мировать кавалерийский полк: ни людей, ни лошадей, ни
оружия не дав при этом. Через неделю он привел полк в
пятьсот человек, в конном строю, с мешками вместо седел,
с пиками вместо сабель. Просил дать ему боевой участок,
чтобы можно было отбить у белых лошадей и оружие.
242
вдохновению. Никаких приказов она не выполняет. От-
дельные группы наступают, когда могут, т. е. когда нет
серьезного сопротивления. А при первом крепком толчке
неприятеля бросаются врассыпную, отдавая многочислен-
ному врагу станции, города и военное имущество…»
Троцкому еще предстояло убедиться в обратном – вот
единственное, что утешает, когда читаешь эту разнуздан-
ную ложь. Но что должны были чувствовать повстанцы,
если писали про них: «Поскреби махновца – найдешь гри-
горьевца. А чаще всего и скоблить-то не нужно: оголте-
лый, лающий на коммунистов кулак или мелкий спеку-
лянт откровенно торчит наружу…» Это в окопах – мелкие
спекулянты? Что должен был чувствовать Махно, если о
нем сообщалось в открытую: «Если он не восстал вместе
с Григорьевым, то только потому, что побоялся, понимая,
очевидно, всю безнадежность открытого мятежа»? В ка-
ком, наконец, смысле должно было воспринимать вопрос,
сформулированный председателем Реввоенсовета респуб-
лики в конце статьи: «Мыслимо ли допустить на террито-
рии Советской республики существование вооруженных
банд, которые объединяются вокруг атаманов и батек, не
признают воли рабочего класса, захватывают, что хотят,
и воюют, как хотят?» Такая постановка вопроса подразу-
мевала только один ответ – отрицательный. И Троцкий,
словно бы набрав полную грудь воздуху, выкрикивал его:
«Нет, с этим анархо-кулацким развратом пора кончить,
кончить твердо, раз навсегда, чтоб никому больше повад-
но не было!»
Пока настроение и политическая терминология этой
наркомовской истерики овладевали умами и сердцами
военных и партийных работников, Лев Давыдович, как
человек душевно гибкий, решил еще раз испытать Махно.
3 июня он позвонил в штаб Революционно-повстанческой
армии и потребовал, чтобы она заняла дополнительно сто-
227

километровый участок фронта от Славянска до Гришино.
Махно опус Троцкого прочесть не успел, а потому не по зло-
бе, а по-честному, по-военному сказал, что сделать этого
не сможет. Если быть объективным, то придется признать,
что говорил он сущую правду, ибо не может одна дивизия
держать двести километров фронта.
Троцкий, быть может, не столько был взбешен этим отка-
зом, сколько известием о том, что на 15 июня в Гуляй-Поле
назначен очередной съезд махновских «вольных советов».
Махно созывал его, чтобы объявить мобилизацию перед
лицом деникинского нашествия – он чувствовал, что его
бросили, хотя и не знал еще, что предали. Большевики же
не сомневались, что на съезде повстанцы вновь поднимут
земельный вопрос – а это было уже слишком…
С этого момента начинается череда событий, не всегда
ложащихся в один ряд, как поступки душевнобольного,
которым руководят разные, часто противоречащие друг
другу порывы. Так оно и было на самом деле, ибо, если по-
началу большевиками владело лишь навязчивое желание
расправиться с Махно, то потом к нему все в большей мере
стал примешиваться страх, ужас от чудовищного военного
поражения. Объявленные Н. И. Подвойским мобилизации
не удались, а те немногочисленные отряды, которые уда-
лось собрать, вмиг были уничтожены белыми. По сути,
кроме махновцев, белое наступление никто не сдерживал.
Немногочисленные и только еще формирующиеся отряды
14-й армии были у них в тылу. Поэтому, когда выяснилось,
что опасность отнюдь не в махновщине, что никакого мя-
тежа нет, а есть провал фронта, за который придется отве-
чать лично и по всей строгости военного времени, Махно
сначала захотели заставить сражаться, а потом просто ста-
ли валить на него, что ни попадя – чтоб виноватым вышел
«чужой».
228
совским (по названию деревни) полком, намекал ему, что,
зная бердянский ревком как солидных людей, он бы охот-
нее работал с ними, чем с Махно. Когда же Махно оставил
командование дивизией, руки у Куриленко оказались раз-
вязаны, и он, ничуть не артачась, подчинился красному
командованию и справно занялся обороной отведенного
ему боевого участка. Испортил отношения с Куриленко
опять же Дыбенко, продолжавший числиться командую-
щим фактически более не существующей Крымской армии
и потерявший пост наркомвоенмора Крымской советской
социалистической республики, поскольку таковая была
упразднена белыми. Неудачи военной и политической ка-
рьеры, неотступно преследовавшие Дыбенко со времени
разгрома под Нарвой в 1918 году, досадовали его необык-
новенно, и он ездил по фронту в чрезвычайном раздраже-
нии. Приехав вместе с Дыбецом в Новоспасовский полк, он,
зная о причастности полка к махновщине, по ничтожному
поводу устроил командиру Куриленко дикую выволочку
перед строем бойцов (вспомним вскользь, что Дыбенко,
хоть и бородатому, было тогда всего только тридцать год-
ков, а он уже был шишка, номенклатура; Куриленко же
было порядка двадцати восьми, но он был так себе, парти-
занский командир, которого можно было не только уни-
жать безнаказанно, но и в порошок стереть в два счета).
Куриленко все же не сдержался и отвечал партийному «ге-
нералу» довольно резко. Дыбенко приказал: отстранить
Куриленко от командования полком и направить к нему
в штаб в Никополь. Практически это был смертный при-
говор. Все понимали это. Знавшие Куриленко командиры
Красной армии решили его не уступать и оставить коман-
довать полком, надеясь, что дело забудется. Не тут-то бы-
ло! Однажды, просматривая перечень полков, занимавших
линию обороны по Днепру, Дыбенко вновь наткнулся на
241

что именно они спасли фронт от полного развала, как де-
лают апологеты Махно, конечно, глупо; но то, что дрались
не за страх, а за совесть, то, что спасали, – не подлежит
никакому сомнению. Об отношении к себе деникинцев
бывшие партизаны никаких иллюзий не питали – те их
считали скотом, взбунтовавшимся быдлом, достойным са-
мого жестокого наказания. И как бы ни были мягки, как
бы ни были проникнуты отвращением к большевистско-
му произволу и насилию «Очерки русской смуты» А. И.
Деникина, доблестные войска его, занимая пораженные
«краснотой» районы, творили те же произвол и насилие,
третируя фабричное население и прочий мелкотравчатый
элемент, возомнивший себя хозяином земли, и уж совсем
не сдерживались в таких проклятых перед Богом, Царем
и Отечеством местах, как Гуляй-Поле. Здесь был учинен
жесточайший погром: жгли дома махновцев и евреев, из-
девались, расстреливали; более 800 гуляйпольских евреек,
вполне в духе петлюровцев, были изнасилованы казака-
ми Шкуро. Жену батькиного брата Саввы Федору, преж-
де чем расстрелять, господа офицеры долго и вдумчиво
пытали: били, кололи штыками, отрезали ей грудь. Сель-
хозкоммуны были разгромлены; земля и инвентарь опять
возвращены прежним владельцам.
Несмотря на это, красные бывших махновцев все равно
подозревали: если не в намерении изменить, то, так или
иначе, в чем-то нехорошем. В этом отношении наиболее
показательна судьба Василия Куриленко – одного из самых
смелых и талантливых махновских командиров, которого
не только некоторые дальновидные большевики старались
залучить к себе, но который и сам, в общем-то, чем дальше,
тем больше, склонялся – если можно так сказать – не к
партизанчеству, а к красноармейчеству.
Степан Дыбец утверждает, что еще в период боев на по-
встанческом фронте Куриленко, командовавший Новоспа-
240
3 июня, поговорив с Махно и сделав для себя оконча-
тельные выводы, Троцкий направил Раковскому подроб-
ные рекомендации по борьбе с махновщиной: «Махновцы
созывают съезд нескольких уездов Гуляй-Поля с целью
борьбы против коммунистической советской власти. Ясно,
что в данных условиях съезд является открытой подго-
товкой мятежа в полосе фронта. Помимо мер военного
характера, относительно коих уже сделаны соответствую-
щие распоряжения, необходимы были бы меры полити-
ческого характера…» (12, 105). Когда-то советская власть
замышлялась теоретиками большевизма как самое ши-
рокое самоуправление народа. Ленину в «Государстве и
Революции» и в голову не приходит назвать ее «комму-
нистической». Но прошло чуть больше года революции и
Гражданской войны – и в России было повсеместно про-
ведено «обольшевичивание» Советов. Так партии проще
было управлять народом. Троцкий экспортировал россий-
ский политический опыт на Украину – и, разумеется, ересь
«вольных советов», где, может быть, большевиков вообще
не было, терпеть не желал.
4 июня был упразднен Украинский фронт. Относитель-
но Махно Троцкий издает знаменитый приказ № 1824,
запрещавший махновский съезд, который «целиком на-
правлен против Советской власти и против организации
Южного фронта… Результатом съезда может быть толь-
ко новый безобразный мятеж в духе григорьевского и от-
крытие фронта белогвардейцам, перед которыми бригада
Махно отступает в силу неспособности, преступности и
предательства своих командиров». Делегатов и распро-
странителей воззваний съезда вменялось арестовывать и
судить трибуналом 14-й армии.
Новоиспеченный командарм—14 Ворошилов в поддерж-
ку Троцкого написал свой приказ № 1, которым тоже за-
прещал проведение каких-либо съездов в районе дислока-
229

ции вверенных ему войск, а также под угрозой расстрела –
переход бойцов своей армии в дивизию Махно.
Текст приказов в штаб Махно не поступал; о них узна-
ли дня через три, по-видимому, из тех же «Известий», где
они были опубликованы. Но за эти три дня для Махно все
изменилось. Он еще ничего не знал, но он уже был пре-
ступником, объявленным вне закона. Он не мог знать о
заседании Всеукраинского ЦИКа Советов и Совета рабоче-
крестьянской обороны, которые вновь и вновь объявля-
ли незаконным гуляйпольский съезд. Но в конце концов
и приказы, и лихая передовая харьковских «Известий» с
призывом употребить «каленое железо» (5 июня 1919 г.),
и, наконец, последовавший 6 июня призыв председателя
Совнаркома Украины Раковского обрушить на руководи-
телей кулацкой контрреволюции меч красного террора
должны были стать известными ему.
Того же 6 июня белоказаки прорвались в район Гуляй-
Поля и под Святодуховкой начисто вырубили крестьян-
ский полк, выступивший им навстречу во главе с путилов-
цем Борисом Веретельниковым, погибшим в этом бою. В
тот же день на станции Цареконстантиновка Махно про-
вел совещание командиров. Узнав о предательстве боль-
шевиков, часть – левые эсеры и анархисты – предложила
открыто выступить против них. Старые повстанцы из кре-
стьян воспротивились, зная, что несет им деникинское
нашествие. Что делать, было не ясно. Вскоре после засе-
дания штаба группа «набатовцев» во главе с Аршиновым
покинула Повстанческую армию, пообещав, что всеми до-
ступными средствами пропаганды будет распространять
правду о махновском движении. Под такое дело батька дал
им в дорогу денег. Вскоре от армии откололась и группа бо-
евиков из контрразведки Черняка, которые предполагали,

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: