Никколо Макиавелли. Государь: сочинения ocr: Ихтик

540

Наконец Пьеро решил первым взяться за оружие и для этого воспользовался

сговором своих противников с маркизом Феррарским. Он сделал вид, что получил

от мессера Джованни Бентивольо, владетеля Болоньи, письмо о том, что маркиз

Феррарский со своим войском находится на берегу реки Альбо, открыто заявляя,

что идет на Флоренцию. Получив якобы это известие, Пьеро вооружился и,

окруженный огромной толпой тоже вооруженных людей, явился во Флоренцию.

Тотчас же взялись за оружие все его сторонники, а одновременно и противники.

Но у сторонников Пьеро, заранее готовившихся к выступлению, было больше

порядка, чем у врагов, еще отнюдь не готовых к проведению в жизнь своих

замыслов. Мессер Диотисальви, не считая себя в безопасности дома, поскольку

он был соседом Пьеро, то ходил во дворец, убеждая Синьорию заставить Пьеро

сложить оружие, то к мессеру Луке, чтобы тот не отошел от их партии. Но

наибольшую деятельность развил мессер Никколо Содерини, который тотчас же

вооружился и в сопровождении почти всего народа из своей картьеры явился в

дом мессера Луки и стал уговаривать того сесть на коня и выехать на площадь,

чтобы защитить Синьорию, которая на их стороне. Он доказывал, что победа

несомненно в их руках, и твердил, что не годится мессеру Луке, оставаясь

дома, либо постыдно потерпеть от вооруженных врагов, либо оказаться столь же

постыдно обманутым безоружными. Как бы ему не раскаяться, когда будет уже

поздно, в своем бездействии: если он хочет насильственного низвержения

Пьеро, сейчас это легко достижимо, если же он предпочитает мирный исход, то

лучше находиться в положении диктующего мирные условия, чем выслушивающего

их. Однако речи эти нисколько не поколебали мессера Луку, ибо он уже забыл

свои недружелюбные чувства к Пьеро, который подкупил его обещаниями новых

брачных союзов между их семьями и новых выгод. Одна племянница мессера Луки

уже была наречена невестой Джованни Торнабуони. Поэтому он стал убеждать

мессера Никколо сложить оружие и вернуться к себе домой: вполне достаточно

того, что город управляется магистратами, и так будет впредь, оружие должны

положить все, а Синьория, где наши в большинстве, пускай будет судьей в

гражданских раздорах. Никколо, так и не переубедив его, возвратился к себе,

но предварительно сказал: "В одиночестве я не могу спасти республику, но

могу предсказать ее злую судьбу. Решение, вами принятое, погубит свободу

отечества, у вас отнимет власть и имущество, у меня и у других родину".

541

XVI

Среди всей этой смуты Синьория заперлась во дворце и вместе со всеми

своими магистратами отошла в сторону, не выказывая предпочтения ни одной из

партий. Граждане, в особенности те, что последовали примеру Луки, видя, что

Пьеро вооружен, а его противники безоружны, стали подумывать уже не столько

о том, как повредить Пьеро, сколько о том, как бы с ним сдружиться. Наиболее

видные из граждан, главари городских партий, явились во дворец пред лицо

Синьории и долго обсуждали дела города и способы, которыми можно было бы

умиротворить страсти. Так как Пьеро все время болел и не в состоянии был

прибыть на это собрание, все единогласно решили отправиться к нему домой.

Единственным исключением оказался Никколо Содерини; предварительно поручив

заботу о детях и имуществе брату Томмазо, он удалился в свое поместье

дожидаться, какой оборот примут эти переговоры, от которых ожидал для себя

лично беды, а для отечества пагубы.

было выступить с речью, стал жаловаться на смуту в городе, заявив, что

главным виновником должен рассматриваться тот, кто первый взялся за оружие.

Граждане и правительство не знают, чего именно хочет Пьеро, а ведь он-то

первый и вооружился, и поэтому пришли узнать его волю, причем, если она

соответствует благу отечества, они готовы ее принять. На это Пьеро отвечал

так. Обвинять в беспорядках следует не того, кто первый взялся за оружие, а

тех, кто своим поведением до этого довел. И если хорошенько подумать над

тем, как они вели себя по отношению к нему, если принять во внимание все эти

ночные сборища, сбор подписей, интриги с целью отнять у него и родной город,

и жизнь, то легко увидеть, что из-за них-то он и взялся за оружие. Но ведь

оружие оставалось в пределах его дома, и это ясно доказывало его намерения:

только защищаться, никому не причиняя вреда и ущерба. Он ничего не хотел,

ничего

542

не домогался, кроме безопасности и спокойной жизни, и никогда не

высказывал никаких иных намерений, ибо когда истек срок балии, он и не

помыслил о том, чтобы вернуть себе особые полномочия каким-либо чрезвычайным

способом; его вполне устраивало, чтобы государством управляли обычные

магистраты - только бы они сами этим довольствовались. Пора бы вспомнить,

что Козимо и сыновья его умели жить во Флоренции, пользуясь почетом, и с

балией, и без балии, а в 1458 году не его дом постарался восстановить балию,

а сами граждане. И если теперь они не хотят балии, так ведь и ему она не

нужна. Но есть люди, которым этого мало, которые считают, что им не жить во

Флоренции, пока он в ней живет. Конечно, он никогда бы не поверил, ему даже

в голову не могло прийти, что друзья его и его отца сочтут, что им не жить

во Флоренции вместе с ним, человеком, который всегда был известен своей

любовью к покою и миру. Затем, обернувшись к мессеру Диотисальви и его

братьям, находившимся тут же, он сурово и негодующе попрекнул их

благодеяниями, полученными ими от Козимо, доверием, которое он им оказывал,

и их черной неблагодарностью. В речах его была такая сила, что многие из

присутствующих, глубоко тронутые ими, готовы были тут же на месте

расправиться с мессером Диотисальви и его братьями, если бы Пьеро их не

удержал. В конце концов Пьеро заявил, что он согласен на все, что постановят

явившиеся к нему граждане вместе с Синьорией, ибо просит лишь одного, -

чтобы ему обеспечили безопасность и покой. Затем речь зашла еще о многих

других вещах, но никаких решений принято не было, кроме общего пожелания

обновить государственное управление и установить новый его порядок.