ГЛАВА III ДУАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ И ПРОБЛЕМА БЛИЗНЕЦОВ

Мифы о начале общества обычно построены по тому же типу, что и мифы о начале мира. Если, согласно последним, до нынешнего состояния мира царил Хаос, то, по первым, экзогамному устройству общества предшествовал промискуитет—хаос в половой и социальной сферах. Особенно ярко идея промискуитета выражается в представлениях туземцев небольшого острова Каравар из группы о-вов Герцога Йоркского о состоянии момбото, характеризующем некое антиобщество. Во время момбото люди выглядели и вели себя как животные они не брились и не стригли волос, глаза их были красные как у диких свиней. Они были каннибалами и пожирали даже своих ближайших родственников. Впрочем, системы родства тогда вообще не существовало, так как мужчины могли вступать в половую связь с женщинами, которые теперь приходятся им сестрами или племянницами. Иными словами, момбото как образ хаоса, беспорядка делает ясной природу порядка, социального устройства современного караварского общества. Момбото, по словам туземцев, пришло к концу через несколько дней после прибытия на остров методистского священника Джорджа Брауна (обосновавшегося на о. Герцога Йоркского в 1876 г.), который ввел в жизнь островитян ракушечные деньги дивара и дуальную организацию. Интересно, что караварцы понимают момбото не только как историческую стадию, но и как никогда не исчезающее состояние человеческой натуры, как некую изначальную энергию, которую нельзя подавить, но которая, будучи управляема деньгами дивара в контексте дуальной организации, может быть введена в социальные рамки брака и родства [241, 19—23].

Мифы о промискуитете, описывающие не вторую половину прошлого века, а события тысячелетней давности, тоже вряд ли могут служить непосредственным источником для реконструкции начальных этапов человеческой истории. В частности, мифы о начале дуальной организации (и соответствующие им научные гипотезы) могут представить больший интерес для изучения архаических представлений о целостности и расчлененности вообще (дуальная организация как результат разделения целого на две части или, наоборот, составления целого из двух частей), чем конкретных этапов человеческого общества.

Как и в приведенном караварском мифе, установление брачных норм в коллективе нередко считается результатом введения института дуальной организации. Это первое разделение общества, как показал А. М. Золотарев, часто связано с мифическими братьями-близнецами, родоначальниками половин-фратрий [42]. Прежде чем затронуть вопрос об истоках близнечного культа, рассмотрим некоторые стороны мифов о начале дуальной организации. По уже известному нам мифу о четырех периодах Альчера у аранда, еще во втором периоде предки, чьим тотемом был маленький ястреб, распределили свой народ по теперешним брачным классам Панунга, Бультара, Пурула и Кумара. Во время своего великого путешествия предки в определенном месте разделились на две части: Панунга и Бультара пошли в одном направлении, а Пурула и Кумара—в другом. Затем они остановились и обернулись в ту сторону, откуда начали свой путь, и в память об этом событии тут же выросли два холма¹. Партии снова смешались и превратили нескольких инапатуа, попавшихся им на пути, в полноценных людей, а потом разделили их поровну и заставили обе группы стать друг против друга [481, 397]. Таким образом, миф предлагает «перевернутую» картину не двукратное дихотомическое расщепление (сперва на две экзогамные половины, потом на четыре класса), которое, по-видимому, имело место в исторической реальности, а первоначальное деление на четыре независимых класса, которые затем группируются по два, образуя тем самым дуальную структуру, и наконец, введение экзогамных правил в конце мифической эры (в четвертом периоде). Иными словами, уже существующая социальная структура в неявном виде фигурирует в мифе, толкующем эту структуру².

В других случаях миф более явно содержит логический круг: люди, впервые вступающие в только что установленные социальные связи, уже живут по толкуемой модели [ср. 482, 438—40]. Иногда миф как бы «оговаривается», упоминая в побочном сюжете об уже существующих брачных правилах. Например, в кайтишском мифе есть эпизод с неправильным браком, хотя это событие происходит до введения Месяцем брачных правил. Интересно, что Месяц создает существующую систему чисто экспериментально—он последовательно берет себе в жены женщин из всех брачных классов (соответственно меняя свой класс) и таким образом получает возможность определить наиболее подходящую пару [482, 412—3].

Все примеры такого рода, число которых легко можно было бы умножить, свидетельствуют о том, что непосредственный сюжет мифа не отражает начальное разделение общества, а толкует уже существующую систему

Дуальные половины часто противопоставляются по признаку «правый—левый», причем такое деление значимо не только для локального расселения фратрий (люди Востока—люди Запада, правая и левая части селения и т. п.), но и для характеристики самих представителей половин—например, на Новой Ирландии считают, что люди фратрии Малаба в противоположность людям другой фратрии при ходьбе ставят крепче левую ногу [122 (№ 2), 73; ср. 42, 106; 275, 53 и сл.]. Мифические парные герои также могут быть соответственно правыми и левыми, как например, Возлюбленные Близнецы в мифологии зуньи [42, 164—5; 58, 276]. Противопоставление по признаку «правый— левый» является одним из простейших способов дихотомического деления³ и поэтому часто фигурирует в мифах о начале того или иного явления. Например, в мифе аборигенов Квинсленда о начале беременности и родов Гром и созданный им герой Анье-а лепят детей из болотной тины и помещают их в утробу женщин, но Гром создает левшей, а Анье-а—правшей [464, 23]. Анье-а, будучи порождением Грома, по-видимому, сам левша, т. е. оба демиурга создают людей, различающихся от них самих по признаку «правый—левый». Этот сюжет, прямо не относящийся к дуальной организации, интересен тем, что в нем неявно применен зеркальный принцип порождения—у нашего отражения в зеркале тоже инвертированы правое и левое. К тому же это один из наиболее показательных сюжетов (известный и у других племен), в котором культурный герой-демиург максимально следует за природными явлениями, т. е. «культура» вводится через «природу». В мифе мункан изобретатель беременности лишь в одной детали изменяет природе: будущий ребенок вводится вперед головой, а переворачивается в утробе матери он уже самостоятельно, чтобы принять естественное положение при родах [387, 133—5].

В другом мифе (у кайтиш) уже непосредственно использовано зеркальное порождение, но ничего не говорится о правизне и левизне. Некогда у небольшого источника появился на свет мужчина из брачного подразделения Пурула. При заходе солнца он спал, но когда на следующее утро солнце взошло над гори-зонтом, он разделился на двух людей, один из которых был Кумара, а другой Пурула. С заходом солнца эти двое снова стали одним и ушли в источник. Но наутро мужчина вышел наружу и снова раздвоился, и эти двое впредь остались разделенными [482, 418].

Нетрудно видеть, что миф обыгрывает мотив отражения в водной поверхности—раздвоение происходит только при свете, с заходом же солнца отражение исчезает. Этот миф также не связан с началом дуальной организации, но принцип дихотомического деления применен здесь к одной из половин, в которую входят Пурула и Кумара. Более того, это деление зеркальным образом разносит людей последовательных поколений [ср. 482, 158], так как сын Пурула попадает в класс Кумара, и наоборот [482, 77]—ср. аналогичное распределение правшей и левшей в предыдущем мифе.

Если Пурула и Кумара не являются антагонистами, хотя и соотнесены (по своему происхождению) зеркальным способом, то другие зеркальные порождения нередко резко противопоставляются по своей роли в культурной истории общества. Например, согласно финскому мифу, «прежде чем появилась земля, стоял Бог на золотом столбе посреди моря. Когда он увидел в воде свое отражение, сказал он: «Вставай». Это был черт» [82, 171]. Зеркальность дьявола (как и других представителей нечистой силы) обусловила, по-видимому, и такое его свойство, как отсутствие спины [30, 321; 106, 296]. «Хоть мы и принимаем человеческий вид, но спин у нас нет»,—так объяснял один немецкий бес свою манеру удаляться пятясь задом [114, 96]. Дьявол-отражение во всем подражает Богу, но это — дурное подражание, дьявол все делает наоборот, в средневековье за ним даже утвердилось имя «обезьяны Бога» (simia dei). Поэтому служители дьявола строят черную мессу по зеркальному принципу—например, крестное знамение творится не правой рукой в воздухе, как обычно, а левой ногой на земле. Интересно, что здесь черный маг осуществляет одновременно несколько зеркальных перестроек—меняются местами правое и левое, верхняя и нижняя половины тела, небо и земля. Зеркально строятся и черные заговоры—стоит только заменить слово «раб» в выражении «раб божий» его перевертнем «пар» (с учетом оглушения конечного звонкого), чтобы «пар божий» стало дьявольской формулой [78, 155].

Этот мотив находит свое выражение и в дуалистическом мифе. Братья-близнецы могут зеркально соотносится не только внешне—по признаку право- и леворукости⁴, но гораздо чаще по своим действиям. Один из братьев, обычно носитель злого начала, часто неудачно подражает своему благодетельному брату. Таковы меланезийские То Кабинана и То Карвуву [42; 121—3; 86], алтайские Ульгень и Эрлик [42, 264— 6] и другие мифические братья, творцы мира и общества, в том числе древнегреческие Прометей и Эпи-метей⁵. Таким образом, зеркальный способ порождения парных образов является универсальным, и не только в первобытной мифологии. Зеркально соотносятся и относительно нейтральные члены дихотомического деления (например, в мифе о происхождении Пурула и Кумара), и резко антагонистические воплощения Добра и Зла, и наконец, мифические братья-близнецы, родоначальники половин коллектива.

Близнецы, как верно отметил А. М. Золотарев, «идеальным образом отражают двуединство разделенного на две экзогамные половины племени и поэтому становятся объектом культа» [41, 600]. К тому же мифические близнецы обладают всем набором признаков, которые характерны для дуально организованного коллектива—от различий во внешности до вражды и конкуренции [41, 600; ср. 43, 148]⁶.

Парный образ мифических близнецов тесно связан с другой универсальной парой—человеком и его двойником. Образ двойника является одним из универсальных и исключительных по своей значимости образов в истории культуры. Идея удвоения, т. е. некоего «второго аспекта», часто лежит в основе как древнего религиозного обряда и мифа, так и древней комедии и литературы вообще [139], и не только древней. Всякий парный образ, как двойников, так и братьев-близнецов, строится по одному из двух принципов соотнесения: члены пары могут отождествляться между собой или, наоборот, противопоставляться.

Мы рассмотрим сначала те механизмы, посредством которых осуществляется отождествление. Отметим, что у «примитивного» человека уже само различение вещей может отличаться от нашего. Иногда члены архаических коллективов не делают различий между теми вещами, которые для нас явно неравнозначны, и наоборот, различают неразличимые с нашей точки зрения вещи. И, видимо, дело не в том, что они неспособны на привычные для нас оценки, а в том, что в силу тех или иных причин у них установилась другая система оценок. Например, чукчи могут свободно различать оттенки в цветовом спектре—они безошибочно указывают русское название того или иного оттенка,—хотя в их языке имеется лишь один термин для всего спектра⁷, т. е. чукча раньше не делал различий там, где это делаем мы. Обратный пример: тробрианец ни за что не признает сходства между очень похожими на наш взгляд братьями, хотя он и не отрицает сходства каждого из них с их отцом⁸. Заметим, что если в случае с чукчей сказываются, возможно, особенности его суровой жизни, то во втором случае решающую роль играет социальный фактор— конкуренция материнского и отцовского права⁹. Этот мощный фактор приводит даже к психологическому эффекту различения объективно неразличимых вещей. О возможности такого явления говорит и то, что при душевном расстройстве один из близнецов способен потерять чувство своего тождества с братом [506, 52]. Таким образом, чукча мог бы различать, но не делает этого, а тробрианец в некоторых случаях даже и не может проводить объективного сравнения.

Удобно проследить подобное явление на примере близнецов, так как известно, что однояйцевые близнецы, в противоположность» разнояйцевым, практически неотличимы друг от друга. Однако «примитивный» человек, оказывается, не принимает этого во внимание, он сравнивает близнецов по другому признаку—по признаку их однополости или разнополости [356, 154]. Характерно, что не всегда такая система оценок является следствием недостаточной осведомленности о физиологических особенностях рождения близнецов того или другого типа—например, зулусам известно, что однояйцевые близнецы имеют одну плаценту и пуповину, однако это никак не влияет на упомянутую классификацию по признаку пола [18, 373; 356, 151—2].

Итак, близнецы одного пола считаются идентичными независимо от того, гомозиготны они или нет. Обычно стараются даже одевать их одинаково, в наше же время такую «привилегию» имеют только однояйцевые близнецы [356, 154]. Это лишний раз показывает, что механизмы отождествления у первобытного и современного человека не всегда совпадают. Часто на близнецов, как, например, в стране Бихе (Ангола), «смотрели, как на одного человека: кормили вместе, били вместе, выдавали замуж за одного мужа или женили на одной жене и умирать предоставляли также вместе» [18, 374; см. также 45, 225].

Такое отождествление, разумеется, связано с системой взглядов всего коллектива, но не самих близнецов. Однако интересно, что современные исследования обнаружили сходную картину и в психологии близнецов¹⁰—ср. описанную П. Лякомбом навязчивую потребность однояйцевого близнеца-невротика воссоздать свою утраченную целостность [335, 8—9]. Опрос и наблюдения выявили, что у однояйцевых близнецов чаще возникает желание носить одинаковую одежду, чем у разнояйцевых [66, 254]. Однако это желание не всегда совпадает с желанием меняться одеждой со своим близнецом [66, 254; 261, 903]. В связи с последним можно вспомнить, что у всех народов близнецам дают особые, несовпадающие имена [356, 167]. Отождествление близнецов далеко не полно, и в этой неполноте совпадения скрыт тот остов, на котором собирается сложная, но четко работающая машина—весь дуалистический миф и ритуал. Причем если наделение близнецов разными именами выражает их нетождественность (неслиянность) с точки зрения коллектива, т. е. с внешней точки зрения, то нежелание надевать одежду своего близнеца связано с их «внутренней» нетождественностью. Возможно, что указанное функциональное соответствие имени и одежды не совсем случайно. Укажем хотя бы на широко распространенные народные способы обмана злых сил посредством подмены как имени, так и одежды новорожденного [см., например, 153 (20), 183]. Пока что нас больше интересует внешняя точка зрения, так как ниже речь пойдет об оценке двух вещей извне, и наблюдатель не будет являться одновременно и оцениваемой стороной. В других же случаях, например, при оценке своего двойника или же при изучении системы взаимных обязанностей в дуально-экзогамном коллективе, необходим взгляд как «извне», так и «изнутри».

То, что близнецам даются несовпадающие имена, строго говоря, еще не означает их нетождественности. Более того, формально это и есть условие их тождественности: две вещи тождественны, если они совпадают во всем, кроме своих мест; именно тогда мы можем говорить о двух тождественных вещах, а не об одной. И поэтому наделение близнецов несовпадающими именами соответствует указанному требованию несовпадения их мест¹¹. Отметим, что связь имени и места не просто формальна. Нередко процесс творения сводится к называнию творимых вещей—в некоторых религиях Бог-творец даже самого себя создает, произнося свое имя [502, 182—3]. Соотнесение имени и места можно видеть, например, и в том, что после Октябрьской революции многие люди пожелали изменить свое имя [112]: перемещение в социальной структуре повлекло за собой соответствующее изменение имени. На ту же глубокую связь этих двух понятий указывает и отмеченное О. М. Фрейденберг тождество между именем героя мифологического и фольклорного сюжета и его действиями [138, 249], которые и определяют его место в структуре сюжета.

Таким образом, формально близнецы тождественны, но уже то, что что-то у них не совпадает, что их двое, способно породить ситуацию, в которой они могут стать даже абсолютно противоположными. Именно это мы имели в виду, говоря о неполном отождествлении близнецов. Однако близнецы не всегда занимают разные места, иногда они связаны с одним общим местом—например, когда-то они оба разделяли материнское лоно¹². Это общее место не всегда мыслится как одно—даже в материнской утробе близнецам иногда отводятся строго регламентированные места [см., например, 274, 105]¹³. И вообще всякое явление воспринимается то как нечто одно, то как совокупность составляющих его элементов. Можно думать, что это чередование взглядов на мир, лежащее в основе любого обобщения, управляет и механизмами отождествления. Объекты, оказавшиеся тождественными (и занимающие два разных места), могут в дальнейшем претендовать на одно и то же место в другом плане— скажем, на одно место в жизни. Поэтому если имеются совершенно неотличимые вещи, то одна из них обязательно хуже—так, в китайской традиции двойник жены оказывается лисой-оборотнем [142, 356—7]. Аналогичное явление зафиксировано нами в сюжете сна одной пятилетней девочки: из двух мам одна всегда была ведьмой¹⁴.

По-видимому, здесь действует некий универсальный закон типа «Каждая вещь должна иметь свое (единственное) место», отраженный в целом ряде пословиц¹⁵. Не исключена возможность того, что широко распространенный обычай убийства одного из близнецов восходит к этой неравнозначности идентичных вещей. Интересно, что одного из близнецов убивают иногда даже в тех случаях, когда их рождение связывается с предками-божествами [201, 640], т. е. отрицательное отношение к двойне не обязательно восходит к идее двойного отцовства, одного из близнецов убивают не обязательно потому, что он был зачат злым духом [ср. 146, 172]. По мнению Вяч. Вс. Иванова, истоки подобных близнечных ритуалов могут восходить к некоторым сходным явлениям в обезьяньих сообществах [48, 169; 50, 31—2; 51, 84], причем, по-видимому, древнее обычай убийства одного из близнецов [45, 217—8].

Попробуем выразить процессы отождествления в символической форме (рис. 2).

Рис. 2

Рис. 3.

(),

()

Таким образом, все вредоносные действия каджка по отношению к роженице сводятся к жестокой конкуренции ребенка и его двойника-брата за место в жизни. Но ребенку, конечно, отдается предпочтение, и каджк навсегда остается нежитью. Что вредоносные существа являются потенциальными конкурентами и двойниками новорожденного, можно видеть и в том, что иногда они подменяют собой человеческого ребенка, отчего и бывают некрасивые и непослушные дети [153(20), 182].

Интересно, что будучи антропоморфными, каджки большей частью являются в виде женщин, но иногда встречаются также каджки-мужчины и даже дети [154, 299]. Учитывая, что признак «женский» обычно попадает в тот же классификационный ряд, что и «вредоносный» [59, 178], можно соотнести каджков женского пола с крайними соотношениями нашей схемы (рис. 3, ), а их менее обычные разновидности—со средним ().

Другим примером, показывающим работу процесса 1 (рис. 3), может служить обычай, не разрешающий одновременно присутствовать двум новорожденным в одной комнате—в противном случае младенцы вступят в смертельную конкуренцию и оба могут заболеть и погибнуть [153(20), 177]. Здесь А и В это пара новорожденных, С—комната, посредством которой младенцы отождествляются, a D— снова место в жизни, за которое борются новорожденные, став друг другу врагами.

Следует отметить, что все эти процессы, конечно, происходят не на сознательном уровне.

Если даже в такой далекой от близнечной символики фигуре, как каджк, появляются черты, так или иначе связанные с идеей двойничества, то все образы мифических близнецов уже непосредственно связаны с этой идеей. Мы рассмотрим лишь одну мифическую пару: братьев Санасара и Багдасара из армянского эпоса, положивших начало великим героям Сасуна. Уже зачатие братьев было неравноценным—Цовинар выпила из чудесного ключа, горсточку и еще полгорсточки [33, 12—3], в одном из вариантов эпоса вода во второй порции была к тому же немного мутной [156 (К), 876],—в результате чего младший брат Багдасар слабее, нерешительнее и сумасброднее старшего. Мы уже говорили о том, как в мифологии разных народов один из двух братьев соотносится с добрым началом, а другой со злым, но здесь нас будет интересовать, как в рамках одной близнечной пары осуществляется различение или неразличение братьев.

С самого рождения братья различались внешне [33, 14], а временами их неэквивалентность доводится до гротеска—например, Санасар, искупавшись в чудесном роднике на дне моря и напившись оттуда, вырастает в семь раз, и когда, приобретя чудесные доспехи и коня Джалали, он возвращается к брату, не решившемуся броситься с ним в море, тот не узнает его и плачет от страха, увидев, как «гора, на гору взгромоздясь, на него идет» [33, 46—8]. Но обычно такой большой разницы в размерах и силе братьев нет, соотношение двух порций воды, решившее судьбу близнецов, диктует и другие качества героев. Так, Санасар одолевает сорок богатырей из шестидесяти, Багдасар же справляется с двадцатью—соотношение «два к одному», хотя в указанном эпизоде Санасару приписывается сила в семь раз большая, чем его брату [33, 90]. Во всяком случае братья от рождения неэквивалентны, однако это не мешает им иногда становиться абсолютно тождественными. Например, в одном из вариантов эпоса братья, с разных концов начав крушить вражеское войско, наконец вступают в смертельный бой, и только не сумев одолеть один другого, каждый из них признает в своем окровавленном могучем противнике собственного брата [156(), 154]. В другом эпизоде оба спящих брата были до того хороши собой, что посланцы дочери царя каджей так и не смогли опознать Санасара и ошибочно опустили письмо царевны на постель Багдасара [33, 67—8]. Однако порой неэквивалентность братьев доходит до такой степени, что они становятся чужими друг другу. Характерен в этом плане эпизод, описывающий ссору братьев и их смертельный бой, за которым с волнением, плача и причитая, следит мать близнецов. Когда Санасар заносит меч над поверженным Багдасаром, мать с обнаженной грудью бросается к ним и мешает братоубийству. «Мать, ради твоих грудей не убью я его!»—говорит Санасар, близнецы мирятся и становятся «прежними братьями» [156 (), 882—4]. Интересно, что мать примиряет своих близнецов тем самым способом, каким в разных частях света кладут конец кровной вражде [95, 544; 97(1), 181, 499—500; 97(11), 403; 291, 57 прим. 16], символически превращая кровников в братьев, вскормленных одним молоком. Санасар и Багдасар как бы превращаются в чужих друг для друга людей, но затем вновь становятся братьями, и происходит это через материнское лоно (вспомним среднюю часть нашей схемы, где каджк и человек также отождествлялись ввиду их связи с одним лоном).

Может иметь место и обратная картина, частично напоминающая процессы 2 нашей схемы, когда тождественные вещи наделяются отличиями. Например, Возлюбленные Близнецы в мифологии зуньи, вместе совершающие героические действия, все же противопоставляются по признакам младший—старший, правый—левый [42, 164—5; 58, 276], однако любопытно, что прообразы Возлюбленных Близнецов, перешедшие к зуньи из мифологии керес, по-видимому, некогда оба были «левыми»—признак левизны соотносился с мужским полом и силой в знак своей причастности к близнецам—богам войны [397, 646—7].

Рассмотренные нами пары близнецов не являются антагонистическими. Любопытно, что в одном из вариантов эпоса у Синам Керима (соответствует Санасару других вариантов) рождаются близнецы Давид и Вего (Верго), уже являющиеся традиционными братьями-антиподами [156(), 225—46]—резкое противопоставление близнецов здесь осуществляется только в следующем поколении. Можно думать, что в этом случае мы имеем дело с вырожденным вариантом—Вего обычно приходится Давиду дядей, и кроме того, здесь отсутствует целый ряд героев эпоса; но важно то, что идея двойничества особенно ясно видна именно в простых, не загроможденных действующими лицами сюжетах. Причем показательно, что именно Санасар, имеющий еще неярко выраженного антипода-двойника, рождает антагонистических близнецов. В других же случаях рождения близнецов от близнецов в их зачатии участвуют оба близнеца, например, герои «Махаб-хараты» Накула и Сахадева были рождены младшей женой Панду от двух Ашвинов. Интересно, что согласий эпосу, род Багдасара угасает после его смерти— двойник как бы исчезает, герой же раздваивается в новую, уже резко антагонистическую пару. Таким образом, двойник не может просто исчезнуть, он вечно возрождается, чтобы всегда составлять с героем неразлучную пару.

Ввиду того, что двойник обычно наделяется зеркальными чертами и во многом связан с отражением в зеркале, можно говорить даже о некоем универсальном законе, требующем одновременного присутствия человека и его отражения. Не вызывает сомнений то, что этот закон является результатом повседневной практики человека, привыкшего к своему отражению, какие бы свойства ему ни приписывались. Если двойник «плохой», закон может выражаться, например, в виде пословицы «Около святых черти водятся» [34, 178], в других случаях он порождает целый класс пожеланий—можно назвать их пожеланиями при двойнике,—например: «Если [кто-либо] увидит себя [отраженным] в воде, то пусть произнесет: «[Да будут] у меня свет, сила, слава, богатство, доброе дело» [19, 151]. К этому классу относятся, по-видимому, и пожелания на китайских бронзовых зеркалах тан-сунского периода [115, 62]. Тот же закон требует, чтобы в зеркале отражались не праздные картинки, а реальные вещи, причем иногда допускается нарушение условия единства места и времени для человека и его двойника. Именно по такому принципу построено волшебное зеркало, которое отражает вещи, происходящие в другом месте, а во время девичьих гаданий в зеркале отражается то, что будет.

Требование соответствия отражения отражаемому особенно наглядно видно в свадебной обрядности. Так, во многих концах земного шара жених и невеста смотрятся в одно зеркало¹⁶ (состояние неразлучности создается и у двойников смотрящихся), и только в этом случае неразлучность будущих супругов оказывается реальной и полноценной¹⁷. В Китае в танское время эта неразлучность подчеркивалась тем, что на обратной стороне свадебных зеркал обычно изображалась пара птиц [79, 19—21]. Часто в зеркало смотрится только невеста—например, у лакцев невесту встречают родители жениха, которые подносят к ее лицу зеркало [97 (I), 497]. Возможно, здесь сказываются свойства зеркала, позволяющие ему показывать суть вещей, что делает зеркало оберегом¹⁸. Не исключено, что в данном случае одно и то же свойство зеркала—показывать внутреннее—служит двум противоположным оценкам невесты: она и чужая, вредоносная, которую проверяют на зеркало, но в то же время она источник продолжения рода, и зеркало способствует ее плодородию; ср. обычай кашкайцев ставить зеркало и сосуд с водой против места, предназначенного для новобрачных [98, 282].

Неразрывность пары «человек и его двойник» видна и в другом классе поверий, связывающих гибель двойника со смертью другого члена пары. Например, разбитое зеркало предвещает смерть в доме—т. е. «смерть» двойника в зеркале влечет за собой смерть отражаемого, причем не обязательно виновника поломки, а любого потенциального хозяина отражения; и наоборот, в могилу покойнику кладут преднамеренно разбитое зеркало (о чем свидетельствуют некоторые археологические находки [77, гл. VIII, В]). Сюда же, видимо, восходят корни страха детей перед фотографированием: «Если дядя сделает мое фото, то я умру»,—объяснил мне трехлетний ребенок причину своего отказа фотографироваться, имея в виду, скорее всего, неподвижность фотоснимка. Черная магия по той же формуле уже сознательно готовит убийство жертвы—ср. практику вольтов или сходные вредоносные действия над изображением жертвы. И наконец, в близнечных мифах смерть одного из близнецов автоматически влечет за собой смерть другого [330, 84—5; ср. 468, 126]. Но если в случае с близнецами безразлично, который из них умрет первым, то для пары «человек и его двойник», по-видимому, имеется существенная неоднозначность в приоритете гибели. Укажем, например, известный многим народам обычай завешивания зеркал в доме, где есть покойник. На этот раз первым умирает человек, но двойник не погибает вместе с ним, а может еще долго жить в зеркале, поэтому его искусственно ликвидируют, завешивая зеркало¹⁹. Двойник в зеркале, вообще говоря, так и не умирает: после смерти человека он часто продолжает существовать в виде его души [11, 111, 116; 118, 268].

Возможно, что с рассматриваемым классом явлений смыкается другой интересный мифологический образ: иногда злые существа выступают также спаренно или даже в многократно повторенном виде. Но любопытно, что убить их можно, лишь убив всех членов комплекса. Таковы бохолдой, мифические злые существа Западной Бурятии, которые водятся скопом и которых можно уничтожить, только убив сразу всех членов группы одним выстрелом²⁰. Возможно, что широко распространенный образ двуглавого²¹ или многоглавого чудовища, которому культурный герой отсекает все его головы, связан с тем же условием—одновременно поразить все части комплекса, только на этот раз множественность представителей нечистой силы воплотилась в многоглавости чудовища. Можно предположить, что рассматриваемый способ борьбы с такими парными или множественными отрицательными образами в первобытной мифологии восходит к указанному свойству неразрывности человека и его двойника. Иногда это единственно возможный способ борьбы с любым парным образом. Только одновременно уничтожив Винггингаргу и его половой член, постоянно превращавшийся после смерти Винггингаргу в его двойника, одна из легендарных прародительниц избавила мир от проделок неугомонного австралийского инцестуозного предка [393 (№ 2), 131—6].

Тот же закон неразлучности человека и его двойника действует и для пары «человек и его тень». «От своей тени не уйдешь»—гласит пословица [34, 274], а басуто даже верят, что когда человек ходит по берегу реки, крокодил может схватить тень в воде и втянуть его в воду [118, 267]. Как и в случае с двойником-отражением, гибель или потеря тени влечет за собой смерть человека [118, 267]; у индейцев алгонкинов все представления о природе болезни основаны на идее неразлучности человека и его тени—болезнь вызывается тем, что тень больного отделена от его тела, и выздоравливающий должен соблюдать известную осторожность до тех пор пока тень прочно в нем не утвердится [118, 270]. Согласно русскому поверью, «Если у одного из сидящих за кутьей нет тени, то он скоро умрет» [34, 928]²², а мертвец или другой представитель потустороннего мира вовсе не отбрасывает тени²³. Для рассматриваемой пары также характерна асимметричность в приоритете гибели. Тень-двойник тоже обладает большей самостоятельностью и живучестью — после смерти человека его тень удаляется в царство мертвых [118, 267—8; 357, 13, 39].

Вообще отражение и тень часто мыслятся вместе. Например, фиджийцы различают «темную душу» человека, или тень, и его «светлую душу», или отражение в воде и зеркале [118, 268], а в эвенкийском языке названия души и тени, а равно и отражения являются синонимами [11, 110, 116]. Объединение свойств тени и отражения может порождать гибридные образы—ср., например, удивительное качество древнего зеркала из танского рассказа отбрасывать тень, на которой отчетливо проступают изображения и знаки, начертанные на обратной стороне [24, 15—26]²⁴. Это же отождествление отражения и тени можно заметить в детском творчестве, где иногда тень решается в цвете, наподобие отражения.

Итак, мы увидели, что человек и его двойник действительно неразлучны. Но любопытно, что обычно стараются избежать всего, что напоминало бы зеркальность. Например, поставленный перед выбором того или иного типа симметрии человек редко отдает предпочтение зеркальной симметрии. Это можно заметить как в случаях, когда по принципам симметрии расчленяется отдельный человек, так и в случаях, когда это проделывается над целым коллективом. Первый вариант можно проиллюстрировать, например, армянским народным способом лечения ушных болей: женщина, недавно родившая девочку, сцеживает немного молока из правой груди в левое ухо больного, молоко же левой груди предназначается для правого уха [152(16), 42; 153(20), 179]. Сходным образом в сказках герою отрубают правую руку и левую ногу (или наоборот) [92 (I), № 173; 92(11), № 215]. Ср. также, описание богини-покровительницы города Мадуры: «В левой руке она держала распустившийся золотой лотос, правой рукой сжимала прекрасный сверкавший кривой меч. На левой ноге звенело кольцо отважного воина, на правой—дивные браслеты» [103, 138—9]. Таким образом, в человеческом теле усматривается система перекрестных соответствий, как если бы человек представлял собой центральносимметричное тело. Любопытно, что такая схема неожиданно находит типологические параллели в функциональной связи правого и левого полушарий мозга соответственно с левой и правой половинами тела. Такая же склонность к перекрестным связям обнаруживается и в системах, включающих двух людей или две группы. Заметим, что это обычный способ ориентации стоящих друг против друга людей; рукопожатие может служить наглядным примером такой «перекрещенной» структуры. Более того, возможно, что именно отсутствие этого свойства и замена его зеркальностью у нашего двойника-отражения способствовали тому, что двойник приобрел некоторые недобрые качества.

Или другой пример: женщины, совершив соответствующие обряды для прибавления молока, начинают кормить детей исцеленной грудью, но каждая мать кормит чужого ребенка [153(20), 179; 153 (25), 35], как бы осуществляя перекрестную связь между каждой парой групп «мать-ребенок». В народных приметах и поверьях типа «Сын на мать походит, дочь на отца—к счастью, и наоборот», «Счастливая дочь—в отца, а сын—в мать» [34, 939, 384] та же связь осуществляется в пределах одной семьи. Сходным образом, по поверью дан (Зап. Африка), близнецы посягают на жизнь своих родителей противоположного пола: сын на мать, дочь на отца [45, 218]. У мундугуморов (Н. Гвинея) подобная связь реализуется уже в социальной структуре—сын принадлежит к той же родственной группе, что и мать, а дочь—к группе отца [391, 176].

Мужчины и женщины также могут соотноситься перекрестно. Например, в Армении заклинатели шелкопряда обязательно должны были получить этот свой дар от специалиста противоположного пола, иначе заклинание теряло силу [152(17), 114], так же передаются и некоторые другие магические знания, например, способ излечивания от испуга («снятие», или «измерение», испуга)²⁵, т. е. истинным признается лишь состояние, приобретенное ценой непрерывающихся последовательных перекрестных связей. В других случаях достаточно осуществлять такую связь в каждый отдельный момент, как, например, в Центральной Австралии, где во время церемониального обмена пищей мужчины получают растительную пищу, собранную женщинами, а женщины—мясную пищу, добытую мужчинами (см. разд. 6).

Отражение того же принципа в больших группах можно видеть в известном обычае аборигенов Австралии заботиться о размножении своего тотема, но не есть его, а преподносить противоположной половине. Наконец, кросс-кузенные браки—еще один пример такой перекрестной связи: лицом к лицу здесь стоят уже две половины коллектива.

4. КУЛЬТ БЛИЗНЕЦОВ И РЕАЛЬНЫЕ ДВОЙНИ

Проблема близнечества, помимо соответствия парности близнецов общей схеме деления коллектива и мира на две части, интересна и по другим причинам. Отметим в первую очередь, что мифические близнецы имеют своих «земных» представителей—реальные двойни, отношение к которым далеко не одинаково у различных народов. Мы найдем и почитание близнецов, и изгнание их из коллектива, и безжалостное убийство обоих или одного из них²⁶. Существует много попыток объяснения этого разнообразия. Обычно рождение двойни считается сверхъестественным событием, приводящим как к почитанию близнецов, так и к преследованию их. Так, Л. Я. Штернберг считает, что рождение двойни, где бы оно ни имело место, до того исключительное явление, что тут же порождает культ близнецов: «каждый случай рождения близнецов — повод к созданию нового культа» [146, 148]. Той же «противоестественностью» обычно объясняются обычаи, расценивающие близнецов как вредоносных (см., например, [18, 373—5]). Мы не будем рассматривать здесь случаев рождения разнополых близнецов, обвиняемых в большинстве случаев в пренатальном инцесте — о них см. [356, 168—71]. Кстати, Э. Лёб не без оснований считает приписываемую разнополым близнецам вредоносность более поздним явлением, производным от вредоносности любой двойни.

Интересные соображения относительно культа близнецов были высказаны В. Тернером, считающим вслед за Шаперой [468, 135—6], что однополые близнецы в отличие от разнополых являются в ряде африканских традиций менее предпочтительными, так как оба брата (или обе сестры) занимают одно и то же положение в политической структуре и в системе родства; всюду, где система родства всецело определяет социальное положение и всевозможные связи между членами коллектива, рождение близнецов служит источником классификационной путаницы [516, 41—2, 55—6; ср. 403, 443].

Несомненна связь разного отношения к близнецам у различных народов с экономическими особенностями жизни в первобытном обществе. Согласно наблюдению Э. Лёба, примитивные охотники и рыболовы вынуждены убивать одного или обоих близнецов, в то время как ранние земледельцы, высокопродуктивные рыболовы северо-западного побережья Северной Америки, а также большинство скотоводов связывают рождение двойни с идеей плодородия и оказывают близнецам всяческие почести [356, 173]. Однако интересно, что многоплодие у человека и многоплодие у животных не всегда отождествляются. Так, асаба ибо (Нигерия) выбрасывают своих близнецов, полагая, что только животным свойственно рожать двойни [18, 374; 429, 317; ср. 146, 151, прим. 1; 516, 77; 45, 218], т. е. в данном случае судьбу близнецов решает противопоставление «люди—животные».

С изменением условий жизни отношение к близнецам может соответственно измениться. Так, у бавенда (Африка) видны следы былого почитания близнецов, связанного, по-видимому, с развитым у них в прошлом скотоводством, хотя в настоящее время бавенда умерщвляют своих близнецов [356, 167; 490, 91—3; 45, 228— 9, прим. 42]. По-видимому, с социально-экономическими и экологическими особенностями жизни коллектива можно связать и такие (необъяснимые в рамках предложенной Лёбом схемы) явления более сложного порядка, как различные типы организации близнечного культа. По мнению В. Тернера, ндембу (Африка) смотрят на своих близнецов и вообще на всякое проявление дуальности не как на пару подобных вещей, а как на пару противоположностей, что с одной стороны отражает конкуренцию материнского счета родства с вирилокальностью поселения, а с другой — особенности хозяйственной жизни ндембу [516, 69; ср. 517].

В близнечном культе имеется ряд черт, в основе которых лежат универсальные схемы психологического характера, наряду с социальными и экологическими факторами вносящие свой вклад в сложную картину дуалистических представлений. Например, неравнозначность роли братьев в мифической истории общества вряд ли можно достаточно четко объяснить, считая это лишь эффектом наложения двух оценок, даваемых двойне в последовательные стадии. Также не всегда и не все объясняют простые рациональные схемы типа идеи Харриса—Штернберга о двойном отцовстве близнецов [287; 146; ср. 523, 4, 12—4]. По верному замечанию А. М. Золотарева, эта идея не объясняет, почему культ распространяется на обоих близнецов, если только один из них — сын духа [41, 594].

Как уже отмечалось, в мифологической паре братьев-близнецов часто имеется существенная асимметричность. Некоторая асимметричность, по-видимому, присутствует в любой паре противопоставлений [53]. Даже когда братья и не различаются резко по своей роли в культурной истории общества, а наоборот, вместе совершают героические действия, как Возлюбленные Близнецы в мифологии зуньи, все равно они наделяются, мы видели, какими-то, пусть менее неравнозначными, противопоставляемыми чертами. Можно предположить, что эта асимметричность мифических близнецов²⁷ в какой-то мере (несмотря на указанные выше особенности «примитивных» классификаций) отражает реальные различия, усматриваемые в обычной близнечной паре, тем более что между двуяйцевыми близнецами в самом деле встречается довольно большое несходство-

Однако нередко у исследователя возникает искушение приписать нашему далекому предку довольно глубокие знания в той или иной области. Делается это по большей части перед лицом порой действительно поразительных фактов, но, как правило, в стороне остается символическая или психологическая стороны вопроса. Например, у первобытных людей предполагают незаурядные знания в области медицинской генетики, у древних египтян — совершенные эмбриологические познания [499], а безвестным создателям Вед даже, оказывается, были известны такие данные о возникновении жизни на нашей планете, которые лишь приблизительно начинают вырисовываться в свете новейших научных открытий [430]. Так и здесь исследователь, обремененный грузом современных знаний о близнецах, поддается соблазну приписать их непосредственному участнику близнечного культа. Это не значит, конечно, что мы вовсе не должны учитывать удивительной способности «примитивного» человека к чрезвычайно тонким наблюдениям, — речь идет лишь об известной осторожности толкователя. Например, рассматривая широко распространенное поверье, что рождение двойни связано с двойным отцовством, думается, было бы неверным привлекать биологические свидетельства двойного оплодотворения в пользу рациональных истоков этого поверья. Скорее здесь действуют другие механизмы, типа «два требуют двух» — в индоевропейской традиции это идея двойного зачатия [523, 4, 12—4], а у аранда в утробу матери проникают духи двух предков [481, 52].

Остановимся на еще одном круге явлений, вносящих, по-видимому, свой вклад в дуалистический миф и ритуал. Речь пойдет об образе зеркального двойника человека, о его «другом я», который, возможно, имеет связь с близнечным культом.