Норберт винер

Здесь уместно вспомнить историю о рыбаке и Джинне из “Тысячи и одной ночи”.

Рыбак, забросив сеть вблизи берегов Палестины, выловил закупоренный глиняный кувшин с печатью царя Соломона. Он взламывает печать, и из кувшина вырывается столб дыма, принимающий форму гигантского Джинна. Джинн говорит рыбаку, что некогда он, Джинн, был одним из мятежников, которого великий царь Соломон замкнул в [c.66] кувшин. Вначале Джинн намеревался вознаградить своего освободителя властью и богатством. Но проходили века, и тогда он решил умертвить первого же смертного, которого он встретит, и прежде всего своего освободителя.

На свое счастье, рыбак оказался находчивым малым, искусно владевшим оружием лести. Играя на тщеславии Джинна, он убеждает его показать, как такое огромное Существо может втиснуться в столь маленький сосуд. Джинн, доказывая это, снова влезает в кувшин. Рыбак тут же запечатывает его, бросает злосчастный кувшин в море и поздравляет себя со спасением. С тех пор он живет, не зная горя.

В других легендах герой, сталкиваясь с магией уже не столь случайно, либо оказывается на грани катастрофы, либо терпит полный крах. В стихотворении Гете “Ученик чародея” изображен юный слуга, который чистит одежду своего хозяина – волшебника, подметает пол и носит воду. Однажды, получив приказ наполнить бочку водой, слуга остался один. Подверженный той лени, что является истинной матерью изобретений (от такой же лени другой мальчишка, работавший у машины Ньюкомена, прицепил как-то веревку от крана, впускающего пар, к балансиру, создав тем самым первый автоматический клапан)^*, гетевский ученик чародея [c.67] запомнил отрывки подслушанных им заклинаний хозяина, произнес их и заставил метлу качать воду в бочку. Эту часть задачи метла исполняет быстро и энергично. Когда же вода начала переливаться через край бочки, мальчик вдруг обнаружил, что он забыл заклинания, которыми чародей останавливал метлу. Мальчик захлебывается и почти тонет в воде, но тут чародей, к счастью, возвращается, произносит несколько властных слов, усмиряющих бунт вещей, а затем задает своему ученику изрядную взбучку.

Даже в этом случае катастрофу удается отвратить лишь с помощью deus ex machina^**. Джэкобс, английский писатель начала XX века, довел этот принцип до своего логического конца в повести “Обезьянья лапа”, которая представляет собой один из классических образцов “литературы ужасов”.

В повести описывается английская рабочая семья, собравшаяся к обеду на кухне. Сын вскоре уходит на фабрику, а старики родители слушают рассказы своего гостя, старшего сержанта, возвратившегося из Индии. Гость рассказывает об индийской магии и показывает талисман – высушенную обезьянью лапу. По его словам, индийский святой наделил этот талисман магическим свойством исполнять по три желания любого из трех своих последовательных владельцев. Гость [c.68] говорит, что это подходящий случай испытать судьбу. Он не знает первых двух желаний предыдущего владельца талисмана, но ему известно, что последним желанием его предшественника была смерть. Сам он был вторым владельцем, но то, что он испытал, слишком страшно пересказывать. Гость уже намерен бросить волшебную лапу в камин, но хозяин выхватывает ее и, невзирая на предостережения, просит у нее двести фунтов стерлингов.

Через некоторое время раздается стук в дверь. Входит очень важный господин, служащий той фирмы, в которой работает сын хозяина. Со всей мягкостью, на которую он способен, господин сообщает, что в результате несчастного случая на фабрике сын хозяина погиб. Не считая себя ни в коей мере ответственной за случившееся, фирма выражает семье погибшего свое соболезнование и просит принять пособие в размере двухсот фунтов стерлингов.

Обезумевшие от горя родители умоляют – и это их второе желание, – чтобы талисман вернул им сына... Внезапно все погружается в зловещую ночную тьму, поднимается буря. Снова стук в дверь. Родители каким-то образом узнают, что это их сын, но, увы, он бесплотен, как призрак. История кончается тем, что родители выражают свое третье и последнее желание: они просят, чтобы призрак сына удалился.

Лейтмотив всех этих историй – опасность, связанная с природой магического. По-видимому, [c.69] корни этой опасности кроются в том, что магическое исполнение заданного осуществляется в высшей степени буквально и что если магия вообще способна даровать что-либо, то она дарует именно то, что вы попросили, а не то, что вы подразумевали, но не сумели точно сформулировать. Если вы просите двести фунтов стерлингов и не оговариваете при этом, что не желаете их получить ценою жизни вашего сына, вы получите свои двести фунтов независимо от того, останется ли ваш сын в живых или умрет!

Не исключено, что магия автоматизации и, в частности, логические свойства самообучающихся автоматов будут проявляться столь же буквально.

Когда вы ведете игру, соблюдая все правила, и настраиваете машину так, чтобы она играла на выигрыш, вы получите его – если получите что-либо вообще, – но при этом машина не обратит ни малейшего внимания на любые соображения, за исключением тех, которые, согласно установленным правилам, приводят ее к выигрышу. Если вы ведете военную игру с некоторой условной интерпретацией победы, то победа будет достигнута любой ценой, даже ценой уничтожения вашей собственной стороны, если только сохранение ее жизнеспособности не будет совершенно четко запрограммировано в числе условий победы.

Это нечто большее, чем невинный парадокс. Мне определенно нечем опровергнуть предположение о том, что США и Россия [c.70] вынашивают идеи использования машин, и в частности обучающихся машин, для того чтобы определить момент нажатия кнопки атомной войны – этого современного ultima ratio^*.

Испокон веков армии вели войны, которые всегда отставали от технических возможностей своего времени. Говорят, что в каждой войне хорошие генералы воюют так, как воевали в последней войне, а плохие генералы как в предпоследней. Действительно, методы ведения боевых действий в “военной игре” никогда не поспевают за изменениями реальной обстановки. Это было верно всегда, хотя в периоды, изобиловавшие войнами, порой находилось достаточно воинов, считавших, что война, в которой они участвовали, протекала в сравнительно медленно изменявшихся условиях. Именно эти испытанные воины и являются военными экспертами в истинном смысле слова. В настоящее же время экспертов ведения атомной войны не существует. Это значит, что нет таких людей, которые обладали бы каким-либо опытом в военном конфликте, где обе стороны располагают атомным оружием и применяют его. Разрушение городов в атомной войне, деморализация людей, голод, болезни и косвенные губительные последствия войны (которые могут вызвать значительно большее число жертв, чем взрывы и прямое выпадение радиоактивных [c.71] осадков) – все это известно лишь предположительно.

Вероятно, поэтому и рядятся в патриотические одежды те, кто преуменьшает потери человечества и преувеличивает вероятность выживания народов в условиях мировой катастрофы нового типа. Но если атомная война приводит к полному самоуничтожению, а обычные военные действия теряют всякий смысл, то, очевидно, содержание сухопутных войск и военно-морского флота окажется в значительной мере бесцельным, а бедные, преданные службе генералы и адмиралы останутся без работы. Фирмы по производству ракет не будут больше иметь того идеального рынка сбыта, где все изделия предназначаются для однократного использования и поэтому не вступают в конкуренцию с продукцией, которую еще предстоит изготовить. Духовенство будет лишено возможности проявить свою восторженность и экзальтацию, всегда сопутствующие крестовым походам. Говоря короче, если начнется “военная игра” с подобной программой, то найдется много лиц, которые, упуская из поля зрения возможные последствия, потребуют свои двести фунтов стерлингов, забыв упомянуть, что сын должен остаться в живых.

Поскольку наше действительное желание всегда может быть выражено неточно, последствия этого могут стать чрезвычайно серьезными тогда, когда процесс исполнения наших желаний осуществляется не прямым путем, а степень их реализации не ясна до самого [c.72] конца. Обычно мы осуществляем наши желания, если вообще мы способны в самом деле осуществить их, с помощью процесса обратной связи, которая позволяет сравнивать степень достижения промежуточных целей с нашим восприятием. При таком процессе обратная связь проходит через нас и мы можем – пока еще не слишком поздно – повернуть назад. Если же механизм обратной связи встроен в машину, действие которой не может быть проконтролировано до тех пор, пока не достигнута конечная цель, вероятность катастрофы чрезвычайно возрастает. Мне, например, было бы в высшей степени неприятно участвовать в первом испытании автомобиля, управляемого при помощи фотоэлектрических устройств обратной связи, если бы в нем не было рукоятки, которая позволяет взять управление на себя в тот момент, когда замечаешь, что автомобиль несется на дерево.

Люди с психологией машинопоклонников часто питают иллюзию, будто в высокоавтоматизированном мире потребуется меньше изобретательности, чем в наше время; они надеются, что мир автоматов возьмет на себя наиболее трудную часть нашей умственной деятельности – как тот греческий философ, который в качестве римского раба был принужден думать за своего господина. Это явное заблуждение.

Целенаправленный механизм вовсе не обязательно будет искать путей достижения наших целей, если только мы не рассчитаем [c.73] его специально для решения этой задачи. Причем в ходе проектирования такого механизма мы должны предвидеть все ступени процесса, для управления которым он создается, а не применять приближенные методы прогнозирования, эффективные лишь до определенного пункта, дальше которого расчеты ведутся при возникновении новых затруднений. Расплата за ошибки в прогнозировании и в наше время достаточно велика, но она еще больше возрастет, когда автоматизация достигнет полного размаха.

В наше время стала очень модной идея предотвращения некоторых опасностей и в особенности угроз, связанных с атомной войной, при помощи автоматических устройств типа “fail-safe”^*. Идея эта основана на предположении, что действие устройства, вышедшего из заданного режима работы, можно обезвредить. Например, если обнаружено, что режим насоса ведет к аварии, то, пожалуй, гораздо лучше, чтобы она произошла от откачки воды, нежели от взрыва при избыточном давлении. Если мы имеем дело с хорошо понятой опасностью, техника автоматической защиты типа “fail-safe” правомерна и полезна. Однако она немногого стоит перед лицом еще не понятой опасности. Например, когда отдаленная, но неизбежная опасность угрожает [c.74] человечеству уничтожением, то лишь тщательное изучение общественных явлений позволит своевременно выявить эту роковую угрозу. Однако потенциальные угрозы такого рода лишены опознавательных ярлыков. Поэтому, хотя методы “fail-safe”, предназначаемые для блокировки опасных режимов работы автоматизированных систем, и могут стать необходимыми для предотвращения мировой катастрофы, их ни в коем случае нельзя считать достаточными.

Поскольку техника все в большей мере приобретает способность осуществлять человеческие намерения, их математическая формулировка должна стать все более и более обычным делом.

В прошлом неполная и ошибочная оценка человеческих намерений была относительно безвредной только потому, что ей сопутствовали технические ограничения, затруднявшие точную количественную оценку этих намерений. Это только один из многих примеров того, как бессилие человека ограждало нас до сих пор от разрушительного натиска человеческого безрассудства.

Иными словами, хотя человечество в прошлом и сталкивалось со многими опасностями, с ними было значительно легче справляться благодаря тому, что во многих случаях угроза проявлялась односторонне. В век, когда голод становится большой угрозой, можно искать спасения в увеличении производства пищи, и оказывается, что угроза уже не столь велика. При высокой смертности (в особенности [c.75] детской) и при очень слабом развитии медицины жизнь каждого человека была большой ценностью, и поэтому людям справедливо предписывалось плодиться и размножаться. Угроза голода оказывала на нас давление, подобное давлению силы тяжести, к которой всегда приспособлены наши мышцы, кости и сухожилия.

Перемены в напряженности современной жизни, вызванные появлением новых устремлений и исчезновением старых, можно сравнить с новыми проблемами космических полетов. Состояние невесомости в космическом корабле освобождает нас от постоянной, направленной в одну сторону силы тяжести, к которой мы привыкли в нашей повседневной жизни. Путешественнику в космическом корабле нужны рукоятки, чтобы держаться; нужны тубы, чтобы выжимать из них пищу и питье; нужны различные приборы, чтобы определять свое положение, и, хотя все эти приспособления помогают тому, чтобы физиологическое состояние путешественника не слишком нарушалось, все же он не может чувствовать себя так удобно, как ему хотелось бы. Сила земного притяжения столь же дружественна нам, сколь и враждебна. Точно так же, когда люди не страдают от голода, серьезными проблемами могут стать перепроизводство продуктов питания, бесцельность существования и расточительство. Развитие медицины – один из факторов, способствующих перенаселению, этой весьма серьезной угрозе, перед лицом которой стоит [c.76] сейчас человечество. К старым принципам житейской мудрости, таким, например, как “копейка рубль бережет”, – принципам, так долго служившим людям в прошлом, больше нельзя относиться как к бесспорным.

Как-то я присутствовал на обеде в кругу врачей. Непринужденно беседуя между собой и не боясь высказывать вещи необычные, они стали обсуждать возможности решительного наступления на болезнь, называемую дегенерацией человеческого организма, или попросту старостью. Они не рассматривали этот вопрос вне конкретных возможностей и средств, необходимых для такого наступления, но основное внимание спорящих сосредоточилось на его конечных результатах. Собеседники стремились заглянуть вперед, в тот, быть может, не такой уже далекий завтрашний день, когда момент неизбежной смерти можно будет отдалять, вероятно, в необозримое будущее, а сама смерть станет столь же случайной, как это бывает у гигантских секвой и, кажется, у некоторых рыб.

Я не утверждаю, что они были правы в своих предположениях (и я совершенно уверен, что они и не претендовали на что-либо большее, чем предположения), но имена ученых, поддерживающих эту гипотезу, были настолько авторитетны – среди них был даже нобелевский лауреат, – что я не мог себе позволить отнестись к их высказываниям пренебрежительно. И хотя гипотеза будущего сверхдолголетия человека на первый взгляд могла показаться чрезвычайно утешительной, [c.77] ее осуществление было бы страшным несчастьем, и прежде всего для врачей. Ибо сразу становится ясным одно – человечество не смогло бы долго вынести бесконечного продления всех жизней, которые рождаются на Земле.

И дело не только в том, что часть населения, не способная поддерживать собственное существование, намного превзойдет числом ту часть населения, от которой ее существование зависит; беда и в том, что, пребывая в вечном неоплатном долгу перед пришельцами из прошлого, мы окажемся совершенно неподготовленными к решению тех проблем, которые поставит перед нами будущее.

Ситуация, при которой жизнь всех граждан может продолжаться сколь угодно долго, немыслима. Если же, однако, возможность бесконечного продления жизни осуществится, то решение положить предел чьей-либо жизни или хотя бы отказаться от продления ее станет делом врачебной морали.

Но как же тогда быть с престижем врачей, в которых мы привыкли видеть священнослужителей, борющихся со смертью, беззаветных слуг милосердия?

Я допускаю, что даже в наше время встречаются случаи, когда врачи считают своим долгом не принимать меры для продления жизни бесполезной, невыносимо мучительной. Не лучше ли отказаться от перевязывания пуповины новорожденному уроду и облегчить смерть старику, страдающему от неоперируемого рака и гибнущему от [c.78] гипостатической пневмонии, этого “друга стариков”, вместо того чтобы ценой нечеловеческих страданий еще немного продлить его жизнь. Чаще всего такие вещи делаются без шума и с должным соблюдением приличий, и только когда какой-нибудь невоздержанный на язык дурак выбалтывает врачебную тайну, она становится достоянием газет и судов, поднимающих шум о “насильственном умерщвлении”.

Но что будет, если подобные решения станут не редким и непредвидимым исключением, а должны будут приниматься почти в каждом случае, связанном со смертельным исходом? Что будет, если каждый больной начнет относиться к врачу не только как к спасителю, но и как к своему возможному палачу? Сможет ли врач нести бремя доверенных ему сил добра и зла? Сможет ли человечество само выносить этот новый порядок вещей?

Относительно легко отстаивать добро и сокрушать зло, когда они четко отделены друг от друга разграничительными линиями и когда те, кто находится по ту сторону, – наши явные враги, а те, кто по эту сторону, – наши верные союзники. Но как быть, если в каждом случае мы должны спрашивать, где друг и где враг? Как же нам быть, если, помимо этого, мы еще передали решение важнейших вопросов в руки неумолимого чародея или, если угодно, неумолимой кибернетической машины, которой мы должны задавать вопросы правильно и, так сказать, [c.79] наперед, еще не разобравшись полностью в существе того процесса, который вырабатывает ответы? Можно ли в этих условиях доверять обезьяньей лапе, у которой мы попросили двести фунтов стерлингов?

Нет, будущее оставляет мало надежд для тех, кто ожидает, что наши новые механические рабы создадут для нас мир, в котором мы будем освобождены от необходимости мыслить. Помочь они нам могут, но при условии, что наши честь и разум будут удовлетворять требованиям самой высокой морали.

Мир будущего потребует еще более суровой борьбы против ограниченности нашего разума, он не позволит нам возлежать на ложе, ожидая появления наших роботов-рабов. [c.80]

VI

Одна из великих проблем, с которой мы неизбежно столкнемся в будущем, – это проблема взаимоотношения человека и машины, проблема правильного распределения функций между ними. На первый взгляд может показаться, что машина обладает рядом очевидных преимуществ. В самом деле, она работает быстрее и с большим единообразием или по крайней мере может обладать этими свойствами, если ее правильно построить. Цифровая вычислительная машина за один день может выполнить такой объем работы, с которым целой команде вычислителей не справиться и за год, притом работа будет выполнена с наименьшим количеством ошибок.

Главное из этих преимуществ – по-видимому, способность мозга оперировать с нечетко очерченными понятиями. В таких случаях вычислительные машины, по крайней мере в настоящее время, почти не способны к самопрограммированию. Между тем наш мозг свободно воспринимает стихи, романы, картины, содержание которых любая вычислительная машина должна была бы отбросить, как нечто аморфное.

Отдайте же человеку – человеческое, а [c.82] вычислительной машине – машинное. В этом и должна, по-видимому, заключаться разумная линия поведения при организации совместных действий людей и машин. Линия эта в равной мере далека и от устремлений машинопоклонников, и от воззрений тех, кто во всяком использовании механических помощников в умственной деятельности усматривает кощунство и принижение человека. В наше время мы остро нуждаемся в объективном изучении систем, включающих и биологические, и механические элементы. К оценке возможностей этих систем нельзя подходить предвзято, то есть с позиции механистического или антимеханистического толка Я думаю, что такие исследования уже начались и что они позволят лучше понять проблемы автоматизации.

Одна из областей, в которых мы можем использовать и используем такие смешанные системы, – это создание протезов, устройств, которые заменяют конечности или поврежденные органы чувств. Деревянная нога – это просто механическая замена утраченной ноги из плоти и крови, а человек с деревянной ногой представляет собой систему, состоящую из механических и биологических элементов.

Пожалуй, классическая деревяшка вместо ноги не столь интересна, поскольку она заменяет утраченную конечность самым примитивным способом; ненамного больший интерес представляет и деревянный протез, имеющий форму ноги. Впрочем, немалая работа [c.83] над созданием искусственных конечностей ведется в России, США и в других странах группой ученых, к которой принадлежу и я. Эта работа по своим принципам намного интересней, так как она действительно использует кибернетические идеи.

Представим себе, что человек лишился кисти руки. Он лишился некоторых мышц, которые позволяли ему в основном сжимать и разжимать пальцы, однако большая часть мышц, обычно двигающих рукой и пальцами, сохранилась в культе локтевой части руки. При соответствующем воздействии эти мышцы, хотя они и не могут привести в движение кисть или пальцы, которых нет, вызывают определенные электрические эффекты, называемые потенциалами действия. Эти потенциалы могут восприниматься соответствующими электродами, а затем усиливаться и комбинироваться транзисторными схемами. Такие потенциалы можно использовать для управления движениями искусственной руки при помощи миниатюрных электромоторов, которые питаются от батарей или аккумуляторов, а сигналы управления получают от транзисторных усилителей. Источником управляющих сигналов служит обычно центральная часть неповрежденной нервной сети, которая и должна быть использована в таких случаях.

Подобные искусственные руки уже были изготовлены в России, и они даже позволили некоторым инвалидам вернуться к продуктивному труду. Это стало возможно благодаря [c.84] тому, что некоторые нервные сигналы, которые вызывали эффективную мышечную реакцию до ампутации, остаются эффективными и при управлении искусственной рукой при помощи миниатюрного электромотора. Поэтому изучение возможностей использования таких искусственных рук стало гораздо более легким и естественным делом.

Однако искусственная рука в подобном виде не может осязать предметы, тогда как естественная рука служит в такой же мере органом осязания, как и движения. Но позвольте, почему же искусственная рука не может осязать? Не представляет труда вмонтировать датчик давления в пальцы искусственной руки так, чтобы электрические импульсы передавались от них в соответствующую цепь. Последняя в свою очередь заставляет работать устройство, воздействующее на живую ткань, например на кожу культи. Такими устройствами могут быть, например, вибраторы. Этим методом мы можем вызвать искусственное осязательное ощущение и научиться заменять им аналогичные естественные восприятия. Более того, в поврежденных мышцах имеются чувствительные (сенсорные) кинестатические элементы, которые могут быть также использованы для подобных целей.