Gens Anglorum о gens Normannorum, или проблемы «внешней идентичности»

4.2. Gens Anglorum о gens Normannorum, или проблемы «внешней идентичности»

До 1066 г. в английских источниках практически не содержится информации о том, как англосаксы воспринимали gens Normannorum. Получив видимое признание во Франции в начале XI в., их стали изображать, скорее, как успешных в военном плане и праведных людей, нежели сборище бескультурных варваров (как это было в более ранние годы). В сравнении с другими этническими группами Франции нормандцы добились равноправия, к тому же их перестали рассматривать как угрозу: они уже не были возмутителями спокойствия, мирной жизни и рупором насилия, то есть ничем не отличались от любых других этносов Франции. Эта мысль находит свое подтверждение в ранних английских текстах, даже, несмотря на то, что, по меньшей мере, два из них («Панегирик королеве Эмме»² и «Житие короля Эдуарда»³) были написаны иностранными (фламандскими) авторами⁴. По замечанию Фрэнка Барлоу, «иностранец, пишущий в других условиях, находится в существенной зависимости от тех, кто его окружает. Он может многое неправильно понимать и что-то умалчивать; но он не может… оставить без внимания свои собственные предположения и приукрашивания»¹.

«Панегирик королеве Эмме» интересен, в первую очередь, с точки зрения использования в нем различных этнонимов. Автор источника стремился привести как нормандскую, так и английскую точки зрения, хотя, как известно, сама Эмма была нормандского происхождения, но символизировала «английскость» в Англии в период правления датской династии². Описание происхождения королевы весьма нелицеприятно. Она жила «в пределах Галлии, а если быть точным, то на территории Нормандии», а также происходила «от победоносных людей, которые присвоили для себя часть Галлии, против воли всех тех, кто был французского происхождения, и их правителя»³. Для англичан термин «Галлия» был таким же понятным, как «Франция», хотя некоторая значимость в этом различии могла быть потеряна. Возможно, кто-то мог ожидать, что англичане будут понимать «Галлию» в классическом смысле, то есть отличную от Франции (ссылаясь на земли к северу от Луары). С позиции Эммы, как заверяет автор «Панегирика», отличия подобного рода могли быть гораздо более важными. Нормандцы изображены как жители Галлии, а также как gens, отличные и отделенные как от французов, так и от жителей Галлии. Они «присвоили» часть Галлии «для себя», и пока Нормандия была “in confinitate Galliae”, она не была “in confinitate Franciae”⁴. Автор замечает: «Галлия торжествовала, земля англичан ликовала подобным же образом, когда такое внушительное украшение было переправлено через море. Галлия, я подчеркиваю, торжествовала оттого, что породила такую великую госпожу, и… страна англичан ликовала оттого, что получила такую единственную на свою землю»¹. В этом отрывке прослеживаются как пронормандская, так и проанглийская точки зрения.

В другом источнике, анонимном «Житии короля Эдуарда», вновь встречается сравнительно нейтральное отношение англичан к нормандцам. Более того, автор «Жития» отмечает, что о чудесах, которые творил Эдуард, ему сообщали Franci (термин, связывающий нормандцев с прочими жителями Франции). Фрэнк Барлоу предположил, что Franci «могли считать исцеление обычной характеристикой королевского правления»². Вообще, способности «творить чудеса» проявлялись у Роберта II Благочестивого (996-1031 гг.), Филиппа I (1060-1108 гг.) и Людовика VI (1108-1137 гг.). Примечательно, что подобные способности никогда не приписывались нормандским королям Англии³. А отношение англичан к таким вещам выражается в следующем утверждении: «это кажется нам новым и странным»⁴.

Тем не менее, со временем восприятие англичанами нормандцев изменилось радикально. После битвы при Гастингсе «местная» точка зрения на Normanitas становится в большей степени негативной, что может быть наиболее ярко проиллюстрировано текстом Англосаксонской хроники. Рукописи C, D и E, которые охватывают изучаемый период времени, дают глубокое понимание тех изменений в структуре идентичности, что произошли с нормандцами в Англии. В отношении конструкта «англичане» авторы Хроники часто занимают предвзятую позицию, и подобная экспрессия дает информацию, необходимую для изучения идентичности gens Normannorum.

Самая ранняя из рассматриваемых нами версий Англосаксонской хроники, рукопись C⁵, заканчивается 1066 г. и сохраняет нейтралитет, который, как было показано выше, в целом характерен для «донормандских источников»¹. Приведем одно известное упоминание о нормандцах накануне Завоевания: хронист повествует о Гарольде, которому сообщили о том, что Вильгельм из Нормандии, «намеревается прийти сюда и покорить страну»². Эта фраза характеризует нормандцев, скорее даже с положительной стороны, в отличие от рукописи D, где уже в первых строках говорится: «Вильгельм незаконнорожденный», то есть, видим совсем другой эмоциональный оттенок с явно выраженной негативной окраской. В целом, версия D Хроники пронизана антинормандскими настроениями, в отличие от более ранних источников, а ее автор, для которого главным врагом является сам Вильгельм Завоеватель, отождествляет нормандцев с французами.

Первое упоминание о нормандцах, точнее, о герцоге Вильгельме, относится к его визиту в Англию за несколько лет до 1066 г.: «Герцог Вильгельм пришел из-за моря с большим войском французов, и король принял его, а также большую часть его сторонников, что были с ним, и вновь позволил ему прийти»³. Бросается в глаза определенное пренебрежение по отношению к нормандцам: реакция короля («и вновь позволил ему прийти») довольно прохладна, по крайней мере, так нас пытается убедить хронист. Нормандцы вновь называются французами и, похоже, автор Хроники не обращает на этот факт никакого внимания.

Описание битвы при Гастингсе выдержано в подобном тоне: нормандцы «неожиданно напали на Гарольда до того, как его войско было приведено в боевую готовность… много больших потерь было с обеих сторон. Там был убит король Гарольд, а также его братья эрл Леофвин и эрл Гирт, и много добрых людей, а французы стали хозяевами земель»⁴. Как видно, запись выдержана в духе традиционных «местных» традиций историописания – восхваление павших английских воинов и отсутствие такового в отношении нормандцев. С другой стороны, дабы особо подчеркнуть героизм и мужество сопротивления англичан, хронист отмечает огромные потери, которые понесли обе стороны.

В завершении этого пассажа, что особо важно, автор выражает свое отношение к описываемым событиям: «Господь даровал ее [победу] им из-за грехов людей»¹. Нормандцы вновь изображаются как бич Божий, наказание Господа за грехи упрямых и неблагочестивых людей. Напоминающий ранние французские источники с их отсылками к Normanni, эта реляция довольно четко показывает, что хронист не понимает, почему победили нормандцы, а наказание – оправдание за такие колоссальные потери. Однако совсем не очевидна его убежденность в безбожности нормандцев, как раз наоборот, исходя из фразы «Господь даровал ее им», становится понятно: в битве Господь принял их сторону, а факт того, что это было наказанием для англосаксов за их грехи, уже не вызывает сомнений. Автор Хроники заключает: «Епископ Одо и эрл Вильгельм остались и повсюду в стране построили замки, замучили несчастный народ, и неизменно после этого стало намного хуже»².

Традиция негативного изображения нормандцев и их предводителя Вильгельма является лейтмотивом всей рукописи D – эта нить пронизывает ее до самого конца. Когда Эдгар Этелинг подошел к Йорку с войском нортумбрийцев, «король Вильгельм внезапно обрушился на них с юга с огромной армией и разбил их, а также убил тех, кому не удалось спастись, а таких было сотни, и разрушил город, и сделал собор святого Петра объектом насмешек, оскорбив и унизив всех остальных»³. Даже когда даны соединились с Эдгаром, чтобы вновь захватить Йорк, «до того, как шкиперы пришли сюда, французы сожгли город, а также опустошили до основания и сожгли святой собор Петра». Реакция Вильгельма на атаку была едва ли допустимой: «он ушел на север со своей армией, которую он смог собрать, и существенно разрушил и погубил то графство»⁴. Единственный момент, когда хронист рад поражению французов, это штурм Йорка: войска данов и Эдгара разрушили замок, убили сотни французов, а оставшихся захватили в качестве пленников. В одном из эпизодов битвы «король Вильгельм убежал, оставив здесь и людей, и лошадей, и несметные богатства»¹. Позже, когда Вильгельм предпримет завоевание Мена, особенно рьяно в атаке французов проявит себя та часть его войска, которую составляли англичане: «они разрушили виноградники и дотла сожгли города, сильно опустошили страну, подчинив ее целиком и полностью королю. После чего они отправились домой в Англию»².

Осмысление собственного поражения, которое настигло англосаксов, наложило значительный отпечаток на их идентичность, произошел мировоззренческий кризис. По мнению Н. Уэббера, «битва при Гастингсе и ее последствия стали поворотным пунктом для английской идентичности и незамедлительно существенным образом изменили отношение англичан к нормандцам – этнический конфликт вызвал переопределение английской идентичности»³. Оценить причину таких резких трансформаций довольно сложно. Х. Томас, детально изучив английскую идентичность до Нормандского завоевания, пришел к выводу, что «она [идентичность] в действительности была очень мощной». Американский историк замечает, что «gens Anglorum никогда не отделяли себя от своего отечества, в то время как gens Normannorum делали это часто», сначала отправившись в Англию и на юг Италии, затем путем «отрыва» Нормандии от Англии в период правления Вильгельма II Рыжего и Генриха I. Кроме того, английская идентичность по сравнению с нормандской имела более глубокие традиции, она «прошла» более длительный путь своего становления⁴. Возникает вопрос: почему более «мощная»⁵, имеющая традиции английская идентичность «проиграла» более слабой, возникшей практически накануне Завоевания, нормандской идентичности? Очевидно, на него еще только предстоит дать ответ.

Таким образом, свою дальнейшую судьбу англосаксы доверяют Господу в надежде на его справедливый суд и, как следствие, «хороший конец». Утрата англосаксами собственного «Я» наряду с восприятием нормандцев как победителей оказала существенное влияние и на самовоспритие нормандской знати в Англии, новой для них, иноэтнической среде.

Возвращаясь к анализу восприятия англосаксами нормандцев, зафиксированном в тексте Англосаксонской хроники, следует отметить, что рукопись D в значительной степени отличается от рукописи E: в последней нормандцы и их действия в Англии репрезентуются не настолько разрушительными и угрожающими, как в версии D. Так, под 1091 г. (E) встречаем запись: «Когда Вильгельма не было в Англии, король Шотландии Малькольм пришел сюда, в Англию, и опустошил большую ее часть, до тех пор пока лучшие люди (курсив мой – С.Х.), которые несли ответственность за эту землю, не выслали навстречу ему [Малькольму] войско и отправили его назад»¹. Неясно, кого именно хронист называет «лучшими людьми», но именно эти «лучшие люди» проинформировали Вильгельма Рыжего о случившемся нападении, и король тут же вернулся из Нормандии в Англию. Степень доверия, оказанная королем своему доверенному лицу во время его отсутствия в Англии, а также принцип, которым он руководствовался при назначении на политические и церковные должности (назначение на эти посты нормандцев по происхождению – традиция, заложенная еще Вильгельмом Завоевателем), позволяют сделать вывод о том, что «лучшие люди» все же были нормандцами.

Однако рукопись E содержит гораздо больше описаний деструктивных действий нормандцев. Например, в 1068 г. в ответ на подход к Йорку Эдгара Этелинга с огромным числом нортумбрийцев «король Вильгельм пришел с юга со всем своим войском, и разрушил город, и убил многие сотни людей»². Также хронист отмечает, что в 1069 г. в ответ на угрозу нападения датчан «король Вильгельм вторгся в графство и разрушил его полностью»³. Самые серьезные обвинения и неодобрительные реляции в адрес нормандцев в рукописи E встречаются в погодной записи 1083 г. и касаются событий, произошедших в Гластонбери: «Французы ворвались в хор и с силой бросились к алтарю, где находились монахи, некоторые молодые французы поднялись на верхний этаж и начали выпускать стрелы в святую святых таким образом, что многие стрелы остались в кресте, что стоял над алтарем. Несчастные монахи лежали вокруг алтаря, некоторые ползали под ним и настоятельно молились Господу, умоляя его о милосердии, понимая, что они могут не получить какой-либо милости от этих людей. Что мы можем сказать, кроме того, как они стреляли неистово, другие разломали двери и вошли внутрь, и лишили некоторых монахов жизни, а также ранили многих из них так, что кровь стекала с алтаря по ступеням, а со ступеней на пол. Трое были убиты, а восемнадцать ранены»¹. По мнению Н. Уэббера, описанные шокирующие деяния не должны ассоциироваться непосредственно с королем: в контексте рукописи E эти события являются скорее исключением, нежели правилом, тогда как в рукописи D «подобные факты будут вполне ожидаемыми»².

Вильгельм Завоеватель на удивление благопристойно репрезентуется в рукописи E: «Король Вильгельм, о котором мы говорим, был очень мудрым человеком, и чрезвычайно могущественным, более величественный и непоколебимый, чем кто бы то ни было из его предшественников. Он был благосклонен к тем, кто любил Господа, но, в то же время был в меру жесток по отношению к тем, кто возражал его воле»³. Хронист справедлив: он славословит Вильгельма за обеспечение порядка и безопасности в стране, а также введение суровых наказаний за воровство и изнасилование; за проведение земельной переписи; за завоевание Уэльса, Шотландии и Ирландии. Но, с другой стороны, обвиняет его в жадности и издании суровых «лесных» законов. Несмотря на это, из текста Хроники следует, что автор описывает Вильгельма Завоевателя как правителя своей нации, а не как завоевателя. Это весьма существенное допущение, поскольку мы видим, как происходит процесс «размывания» структуры этнической идентичности путем нивелирования противопоставления «мы» – «они» и имплицитного сближения английской и нормандской идентичностей.

Особенно ярко разделение между французами и англичанами прослеживается во время правления Вильгельма Рыжего (1087-1100 гг.). Наиболее наглядные примеры связаны с другими этническими группами, населявшими Британские острова, и имевшими отношения с англичанами, а именно шотландцами и валлийцами. К примеру, когда Вильгельм II предоставил Дункану II войска с тем, чтобы тот мог отвоевать себе королевский престол, автор Хроники замечает: шотландцы «пришли к соглашению, что он [Дункан] впредь никогда не приведет ни англичанина, ни француза в страну»¹. В то же время в тексте Хроники нашли свое отражение и события 1094 г. в Уэльсе (массовое восстание валлийцев против нормандской власти): «В этот год валлийцы собрались вместе и начали сражаться с французами, которые находились в Уэльсе или соседних территориях, лишили их земли, а также взяли штурмом многие крепости и замки, и убили людей»².

Рассмотрим отношение автора Англосаксонской хроники к Вильгельму Рыжему. Если Вильгельму Завоевателю хронист не отказывает в уважении и приписывает ряд положительных черт, то его сыну дает не самую лицеприятную характеристику: «Он был крайне жесток и безжалостен по отношению к своим подданным, своим землям, и всем его соседям, также он был очень жуток, но злые люди (курсив мой – С.Х.) всегда были признательны ему, несмотря на его алчность. Он был вечно раздражен этим народом, вместе со своей армией и несправедливыми поборами <…>. Он угнетал церкви, а все епархии и аббатства, чьи настоятели погибли в его времена, он либо продавал за деньги, либо оставлял в личное пользование или отдавал в аренду <…>. Он был ненавистен абсолютно всем его подданным <…>. Он покинул этот мир без покаяния и какого-либо искупления»³.

Таким образом, к концу XI в. сохранялось довольно четкое разделение между французами и англичанами в Англии, по крайней мере, с точки зрения «местных» англичан. В целом, нормандские короли олицетворяли худшие черты завоевателей: Вильгельм II репрезентуется как тиран и деспот, хотя, будем справедливы, некоторые обладали и положительными качествами (Вильгельм I). Следуя тексту Англосаксонской хроники, отметим, что важную роль в разграничении двух этнических групп сыграл фактор чужого: к примеру, как было показано выше в случае с шотландцами, французы и англичане описываются по отдельности. Примечательно, но, учитывая наличие в Англии прочих этнических групп (нормандцы, бретонцы и т.д.), не было никаких различий внутри содержания самого конструкта французы, более того, после 1066 г. французы, по всей видимости, стали синонимом концепта «Другой».

Как правило, реконструкция идентичности строится на примерах правящей элиты и их приближенных. Безусловно, можно предположить, что, исходя из природы английского общества, фигура политического лидера была для англичан менее значимой, чем для нормандцев. Однако, по мнению Д. Дугласа, во второй половине XI в. национальное чувство просто-напросто отсутствовало (доказывая это примером битвы при Стамфорд-Бридже (1066 г.) и Эксетере (1068 г.), где друг против друга сражались представители одной нации – англичане), и, по всей вероятности, идентичность gens Anglorum обладала тем, в чем испытывали недостаток gens Normannorum¹.

В итоге, феномен противостояния английской и нормандской идентичностей заключается в том, что сильные проиграли слабым.