Глава 4. Gens Normannorum в трудах хронистов второй половины XI – XII вв

Глава 4. Gens Normannorum в трудах хронистов второй половины XI – XII вв.

4.1. Общие замечания

В последнее время в социогуманитарных науках, по замечанию М.Н. Губогло, наблюдается процесс «размывания» структуры этнической идентичности путем противопоставления «мы» – этнического «мы» – внеэтническому, из содержания понятия «нация» («национальность») исключается «этническое ядро» (это чревато потерей этническими элитами этнической идентичности), а также происходит сближение «между двумя ключевыми видами идентичности – этнической и гражданской – путем их синонимизации» и поглощения последней первой¹. Однако исследователи установили, что данная концепция может быть применена к средневековому английскому обществу XI в. лишь косвенно. По мнению ряда отечественных медиевистов, как в англосаксонском, так и в нормандском (а позднее – в английском) обществах носителями этнического самосознания были представители этнических элит². После Нормандского завоевания 1066 г. англосаксонская знать «перестала существовать и была полностью замещена нормандской аристократией с вкраплением бретонских и фламандских элементов»³, однако не все аристократические роды были смещены: некоторые из них поднимали восстания и мятежи против нормандцев⁴. Важно учитывать тот факт, что взаимодействие победителей (нормандцев) с побежденными (англосаксами) происходило двояким образом: на уровне элит – это было этническое взаимовлияние, на уровне простых людей, крестьянства и т.д. – социальное. В упомянутой работе «Феодальные элиты и процесс этнической консолидации в средневековой Англии» Л.П. Репина высказывает мысль о том, что в результате Завоевания произошло размывание граней между этническим и социальным компонентами как в сознании англосаксов, так и нормандцев в сторону укрепления последнего (то есть социального «водораздела в обществе»)¹. Во взаимоотношениях нормандской знати с английскими крестьянами этнический компонент был сведен к минимуму, поскольку «там, где не было особого произвола, а местный лорд обеспечивал своих людей надежной защитой»², им было неважно какая национальность у их нового господина. Другое дело – представители элиты: осознание этнического превосходства со стороны завоевателей тесно переплеталось с социальными катаклизмами: изъятием земель, лишением собственности и т.д. Вывод, к которому приходит Л.П. Репина состоит в том, что с течением времени роль этнического момента теряет всякую силу и смысл, со второй половины XII в. уместно говорить не об этносоциальном противостоянии, а о социально-политическом³.

Основы англо-нормандского взаимовосприятия следует искать в сфере социокультурного противостояния англосаксов и нормандцев, которое нарративно представлено этнонимическими концептами “Angli” и “Normanni” (“Franci”). Этим проблемам посвящены параграфы 4.2 и 4.3 настоящего исследования.

Отметим, что к середине XI в. нормандцы были народностью, сравнительно недавно появившейся на территории Франции (после битвы при Шартре в 911 г.⁴ потомки норманнов (скандинавов) стали нормандцами, и основали герцогство Нормандия на северо-западе Франции), соответственно, их право именоваться gens historica поначалу казалось условным. Нормандцы, добившись определенной этнической устойчивости, в глазах остальных Franci перестали быть «некультурными варварами, какими их считали ранее»¹, поскольку военные успехи наряду с благочестивыми намерениями и религиозностью со временем начали вызывать уважение у прочих этнических групп, населявших территорию Франции, которые также уже не видели угрозы со стороны своих северных соседей². Таким образом, подобная корреляция – образ нормандца в пределах Франции перестал восприниматься как «образ Другого» – свидетельствует о нормандском признании и появлении права последних на historia (историчность).

Определенные аспекты англо-нормандского взаимовосприятия прослеживаются и на лингвистическом уровне. После 1066 г. началась бинарная ассимиляция, континентальный нормандский (французский) компонент не поглотил бытовавший в Англии древнеанглийский язык. Завоеватели были слишком немногочисленны, чтобы навязать новой стране свой язык в неизмененном виде. На это справедливо обратила внимание М. Чибнэлл. По ее мнению, «сравнительно небольшая группа нормандцев и их союзников вступила в контакт с гораздо более древним королевством с его собственными традициями и институтами». К тому же Англия была слишком необъятной для «нормандского Пифона». Как «господствующее меньшинство нормандцы могли ассимилировать англичан и их культуру, лишь изменив свою собственную». Так, нарративно этнонимический разрыв идет еще глубже: нормандская историческая традиция и современники изучаемых событий не всегда имели в виду одно и то же, говоря о «нормандцах» и «нормандских людях». Подобным же образом семантика концепта «англичане» изменилась в их текстах в течение нескольких лет после 1066 г³. Добавим, что в области государственного управления древнеанглийский язык сменила латынь, а сфера применения находящегося на этапе своего становления английского языка (смешанного англо-нормандского диалекта) была ограничена «устной речью низших классов»¹.

По справедливому замечанию М.Н. Губогло, человек, «попав в иноэтническую среду, мгновенно обнаруживает различия в языке в том случае, если он не владеет никаким другим языком, кроме языка своей национальности. Определенный дискомфорт и неловкость создают и менее значимые этнические определители, или маркеры, например одежда, пища, манеры общения»². Нормандская знать – как светская, так и церковная – владела, по меньшей мере, двумя языками: родным нормандским и латынью. Последний нашел свое выражение в обширной нормандской документации, тогда как на старофранцузском языке говорили представители более низших социальных слоев нормандского населения. Англосаксонский язык оказался незнакомым для ‘novus Anglus’, что наложило существенный отпечаток и на этнолингвистическое противостояние “Angli” и “Normanni”.

Перейдем к краткому анализу хроник второй половины XI – XII вв. Многие авторы рукописей были бенедиктинскими монахами, стремящимися сохранить память о прошлом и передать это знание потомкам. В первую очередь, в их интересах было представить историю англичан и их королей как временной континуум, который не пострадал от вторжений чужестранцев. Этим фактором обусловлены их замечания по поводу этнической принадлежности новой английской аристократии. К примеру, монах и регент хора кафедрального приората Кентербери, близкий друг и биограф архиепископа Ансельма Эадмер (вторая половина XI – начало XII вв.) в своей «Истории нового времени в Англии» отношениям между Вильгельмом Завоевателем и англичанами уделил немного места, сосредоточив свое основное внимание на жизни Ансельма³. Вильгельм Мальмсберийский, имевший смешанное англо-нормандское происхождение (его покровителем была супруга Генриха I Матильда), напротив, писал историю королей англичан. Он считал нормандцев и англичан абсолютно разными людьми. В известном пассаже, посвященном Завоеванию, он отмечал, что англичане – люди, наказанные за свои грехи, а нормандцы – оплот морального и религиозного возрождения¹.

В хрониках Иоанна Вустерского и Симеона Даремского также содержится немного информации о том, как воспринимали себя нормандцы в Англии после 1066 г. Иоанн описывает разорение нормандцами северных графств в 1069 г., а также жестокость, с которой был убит нортумбрийский тен Лиулф, спасавшийся в Дареме в 1080 г.² Симеон Даремский вторит Иоанну, описывая, как на церковном соборе в Винчестере король взял на себя ответственность и отрешил многих англичан от должности, отобрал бенефиции и поставил на их место своих соотечественников³.

Точка зрения Ордерика Виталия существенно отличается от мнения приведенных хронистов, хотя он и родился в Англии от смешанного брака, но провел большую часть своей жизни в нормандском аббатстве Сент-Эвруль, и решил написать не историю англичан, но церковную историю⁴. Его трактовка Завоевания (сочинение создано, по всей вероятности, в 20-х гг. XII в.) проливает свет на споры вокруг морали деяний герцога Вильгельма. Как и другие авторы, Ордерик называет новую элиту нормандцами. К тому моменту, как он начинает рассказывать о политических событиях начала XII в., нормандцы, несомненно, были народностью, которая населяла Нормандию, а аристократию в Англии с большой натяжкой можно назвать группой⁵. Единственный случай, когда он позволяет себе это – описание того, как после смерти Генриха I «нормандцы», собравшиеся в Нефбурге, просили архиепископа Кентерберийского Теобальда (1138-1161 гг.) править ими, но когда они услышали, что «англичане» признали Стефана, они решили служить одному господину⁶. «Церковная история» Ордерика Виталия не лишена неточностей, она даже «менее качественная, нежели переписанный и отредактированный им текст» Вильгельма Жюмьежского¹. На страницах своего труда Ордерик противопоставляет нормандцев и французов, при этом «цель норманнов благородна – отстоять свое отечество, цель франков-французов корыстна и зла – разрушить это отечество силой меча»².

Современник Нормандского завоевания, бенедиктинский монах второй половины XI в., проживавший на юге Италии, Амат из Монте-Кассино в своей «Истории норманнов» на примере герцога Вильгельма и короля Гарольда довольно четко выстраивает дихотомию «мы» – «они». «Один из самых храбрых воинов» Вильгельм противостоял «проклятому» Гарольду, который занял английский трон после смерти законного короля Эдуарда. Поэтому смерть правителя Англии не вызывает у Амата сочувствия, напротив, автор «Истории норманнов» считает справедливыми претензии Вильгельма на корону, правда, для ее получения пришлось «убить большое число англичан»³.

Наконец, в т.н. «Хронике из Гайды», написанной, скорее всего, в Нормандии в первой трети XII в., появляется любопытный термин «англо-нормандцы» (Normananglorum) ⁴, который мы не встретим у других хронистов. По мнению Джудит Грин, это выражение следует понимать как специализированный этноним, описывающий этническую ситуацию в объединенном Англо-Нормандском королевстве сразу после 1066 г.⁵, с чем, в целом, можно согласиться.

Важную роль играли смешанные браки. Ничтожно малому числу англичан (англосаксонского происхождения) было позволено жениться на нормандских женщинах. Гораздо проще было для автохтонов сохранить свои земли, социальный статус и положение на Севере, куда нормандцы пришли позже и относительно небольшим числом. Некоторые даже процветали, подобно Иво, сыну Форна, или Свейну, сыну Аилрика⁶. Браки между нормандцами и англичанами на уровне знати были чрезвычайно редким явлением. В кругу аристократии французский оставался языком общения, чтения и письма, и тех, кто им не владел, откровенно презирали. Как отмечает М.М. Горелов, «многочисленный слой» «малоимущих участников нормандского завоевания… был куда более склонен к смешанным бракам, нежели нормандская феодальная верхушка, более замкнутая и предпочитавшая внутренние брачные союзы»¹.

Итак, мы кратко очертили основные проблемы, касающиеся вопросов, связанных с идентичностью нормандцев, которые затрагивали хронисты второй половины XI – XII вв. в своих трудах. Далее мы переходим к анализу основных английских нарративных источников по изучаемому периоду времени, чтобы показать, как жители Англии отзывались о нормандцах до 1066 г. и после.