Новая постиндустриальная волна на Западе
жүктеу/скачать 2.88 Mb.
|
| Именно период с начала 70-х до конца 80-х годов представляется теоретикам постиндустриализма тем историческим этапом, который обусловил становление нового общества. Значимость происходящих изменений тем очевиднее, что, несмотря на относительно прохладное отношение к «революционной» риторике, многие считают преодоление индустриальных тенденций глобальной революцией, не ограниченной технологическими нововведениями, а опос-редующей переход к качественно новому состоянию всего общественного целого84, и даже подчеркивают, что эта революция представляется самой значительной из всех, которые когда-либо переживало человечество85.
В завершение краткого обзора картины социального прогресса, представленной в рамках постиндустриальной теории, отметим основные методологические принципы выделения трех этапов общественной эволюции. Постиндустриалисты разграничивают эти периоды революционными переходами; подобная периодизация осуществляется ими на основании нескольких критериев, каждый из которых в достаточной степени логически и методологически строг. Постиндустриальное общество противопоставляется доиндустриаль-ному и индустриальному по следующим важнейшим направлениям: основному производственному ресурсу, которым выступает информация, тогда как в доиндустриальном и индустриальном обществе таковым являлись, соответственно, сырье и энергия; характеру производственной деятельности, который квалифицируется как обработка в противоположность добыче и изготовлению; и технологии, называемой наукоемкой, в то время как первые две стадии характеризовались трудоемкой и капиталоемкой технологиями. В результате возникает знаменитая формулировка о трех обществах, первое из которых представляет собой взаимодействие с природой, второе — взаимодействие с преобразованной человеком природой, а постиндустриальное общество выступает в таком случае как взаимодействие между людьми86. Подводя итог этой части вступительной статьи, мы хотели бы обратить внимание на проблему, которая может показаться весьма занимательной для российских исследователей, а именно на некоторые элементы методологического сходства постиндустриальной концепции с теорией общественного развития основоположников марксизма. Мы уже рассматривали этот вопрос в ряде более ранних публикаций87, но считаем полезным вернуться к нему, представляя читателям данную антологию. «Пересечение» марксовой концепции и теории постиндустриального общества произошло, на наш взгляд, на двух различных уровнях, что и привело к весьма глубокому проникновению относительно близких идей в обе концепции. С одной стороны, К. Маркс, творчески усвоивший многие элементы исторических концепций представителей европейского Просвещения конца XVIII века, перенял и целый ряд элементов позитивистского метода, особенно применительно к теории истории. Их сочетание с элементами скорее диалектического мироощущения, нежели диалектического анализа, позволило создать неоднократно исследовавшуюся нами кон- цепцию общественных формаций (Gesellschaftsformationen)88, которая может быть названа первьм в истории примером адекватного подхода к социальному прогрессу89. С другой стороны, марксистская концепция, даже в ее примитивизированном советскими теоретиками виде, имела в межвоенный и послевоенный период серьезное влияние на западных исследователей, которые формировали наиболее важные общефилософские доктрины в рамках диалога (пусть и не всегда достаточно комплексного и адекватного) с марксистскими взглядами. По целому ряду проблем, в частности по вопросам классовой структуры современного общества, роли технологических изменений в общественном прогрессе, различным аспектам функционирования политических институтов и так далее, важность этого диалога была настолько значительной, что позволила, например, Д.Беллу без всякого преувеличения или иронии говорить о самом себе и о некоторых своих коллегах как о «постмарксистах»90. Таким образом, в концепции постиндустриального общества содержится и не может не содержаться целый ряд положений, которые легко могут быть восприняты российскими марксистами и способствовать творческому усвоению ее положений отечественными обществоведами. Остановимся лишь на некоторых из них. Во-первых, и марксистская концепция, и теория постиндустриального общества основаны на признании того, что источником прогресса цивилизации и его измерителем выступает совершенствование форм и методов материального производства. Какие способы оценки того или иного общества в марксизме или постиндустриализме мы бы ни взяли, они так или иначе связаны с анализом совершенства материального (или нематериального, на соответствующей исторической стадии) производства. Превосходство одного из обществ над другим марксисты оценивают в том числе и по более высокой производительности труда, постиндустриалисты — по источникам энергии и формам производственного процесса; одно из известных марксовых членений исторического процесса — на периоды личной зависимости, вещной зависимости и свободной индивидуальности — хронологически весьма мало отличается от выделения доиндустриального, индустриального и постиндустриального обществ. Во-вторых, и это представляется наиболее существенным, оба теоретических направления выделяют в истории человечества три большие фазы, причем такое выделение построено на близких методологических принципах, и внутри него может быть прослежено сходство по нескольким направлениям. Так, основоположники марксизма отмечают соответственно архаическую91, экономическую92 и коммунистическую общественные формации (Gesellschaftsforma-tionen, formations de la societe)93, а сторонники постиндустриализма — аграрное, индустриальное и постиндустриальное общество94 или первую, вторую и третью «волны» в истории цивилизации95 на основе оценки форм и методов общественного производства в соответствующих социумах. И те, и другие признают каждое из предложенных делений относительно условным, и мысль К.Маркса и Ф.Энгельса о том, что коммунизм представляет собой «движение, уничтожающее современное состояние», вполне гармонирует с идеей Д.Белла о постиндустриальном обществе как абстракции, созданной для упорядочения наших знаний о перспективах прогресса цивилизации96. Ни первые, ни вторые не считают возможным говорить о четких хронологических границах общественных формаций и индустриального общества; К.Маркс в письме В.Засулич прямо говорит о периоде смены formations de la societe как об отдельной исторической эпохе97; Р.Арон признает трудности обнаружения хронологических пределов того или иного общества98. Сторонники обеих теорий считают, что каждая новая общественная формация, равно как и каждая новая фаза истории в понимании постиндуст-риалистов не отрицает и не замещает предшествующей, а «покоится на ней как на своем базисе» (К.Маркс) или «добавляет к ней новое измерение»99. В-третьих, как основоположники марксизма, так и классики постиндустриальной теории отмечают, что переходы между общественными формациями и границы индустриального общества ознаменованы революционными изменениями. При этом и те, и другие признают, что переход от первичной общественной формации ко вторичной или от доиндустриального общества к индустриальному представлял собой длительный процесс, который революционен скорее по своей сущности, чем по характеру; переход же, опосре-дующий смену экономической общественной формации коммунистической и индустриальной цивилизации постиндустриальной представляется как основоположникам марксизма, так и сторонникам постиндустриальной теории революцией, способной радикально изменить ход истории и кардинально преобразовать человеческое сообщество. Согласно известному мнению Ф.Энгельса, революция пролетариата будет отлична от предшествующих революций как революция социальная от революций политических; переход к постиндустриальному обществу представляется сторонникам данной теории «наиболее значительной из социальных революций в истории человечества»100. В-четвертых, следует отметить значительное сходство в изображении того социума, который трактуется как коммунистическая общественная формация или как постиндустриальное общество. Этот аспект следует, разумеется, рассматривать, делая поправку на исторический период создания марксовой теории. В середине XIX века невозможно было предвидеть технологические прорывы конца XX столетия, однако и при этом основоположники марксизма не раз говорили о техническом прогрессе как основе преобразования общества. Теоретики постиндустриализма, создававшие свои тео- рии тогда, когда информационная революция стала реальностью, также определяют постиндустриальное общество как социум, основанный на высоких технологиях, причем делают это уже не в качестве прогноза, а констатируя имеющие место в реальной жизни изменения. С другой стороны, К.Маркс и Ф.Энгельс совершенно справедливо обозначали грядущее историческое состояние как общество свободной индивидуальности. Развитие способностей человека, экспансия субъект-субъектных взаимодействий, замещение трудовой деятельности проявлениями творческой активности — все это отмечают в качестве основной характерной черты нового состояния и исследователи постиндустриального общества. Общая направленность обеих теорий остается гуманистической, а рассматриваемые ими идеалы — достойными человека целями исторического прогресса. В-пятых, можно отметить весьма интересные терминологические сходства между марксистской и постиндустриальной доктринами. Они, конечно, могут быть и совершенно случайными, но скорее всего свидетельствуют о чем-то большем, нежели простое совпадение. И основоположники марксизма, и такие известные авторы теории постиндустриального общества, как Г.Кан101 и Д.Белл102, рассматривают третью большую фазу общественной эволюции как постэкономическую, Симптоматично и то, что ряд постиндустриалистов, в частности Й.Го-ровиц, говоря о современном хозяйстве, отмечают, что понятие факторов производства может быть заменено термином «модели общения»103; похожий термин — «форма общения» — активно использовался и К.Марксом в тот период творчества, когда его концепция еще не была тотально подчинена целям обоснования необходимости революционного изменения общества. Все изложенное свидетельствует, на наш взгляд, о том, что теория постиндустриального общества представляет собой весьма серьезную и глубокую социологическую доктрину, которая имеет продолжительную историю, весьма глубокие и разветвленные корни, разработанную методологическую и терминологическую осно- ву и способна служить действенным средством социального прогнозирования на пороге XXI века. Данная концепция в значительной мере построена на том же фундаменте, на котором была создана и марксистская теория, и сформировалась в противостоянии с нею, результатом чего, однако, стали скорее элементы взаимного сходства, нежели принципиальные и резкие отличия. Все это должно поддерживать значительный интерес российских обществоведов к постиндустриализму, чему мы и стремимся способствовать выпуском этой антологии. Рассмотрим теперь эволюцию постиндустриальной доктрины на протяжении последних полутора десятилетий и очертим круг проблем, затронутых в этом сборнике, а также основные принципы его компоновки и построения. В начале 80-х годов внимание к проблемам изучения постиндустриального общества явно притупилось. На наш взгляд, этому есть две причины. С одной стороны, взлет теории в начале и середине 70-х годов ознаменовал завершение продолжительного периода накопления и интерпретации фактов, позволивших создать эту методологически стройную доктрину. Достаточно очевидно, что после того, как были осуществлены эти глобальные обобщения, следовало ожидать либо нового поиска фактов и, по крайней мере, применения полученных теоретических выводов к прикладным социологическим исследованиям, либо некоторой переориентации на иные теоретические построения. В общем и целом можно утверждать, что каждый из этих моментов имел место в действительности: потенциал дальнейших обобщений был в значительной мере исчерпан, конкретные исследования приобрели массовый характер, а внимание многих социологов оказалось переключено на концепции информационного общества и теорию постмодернизма. С другой стороны, ряд событий конца 70-х годов поселил в общественное сознание на Западе серьезные сомнения в адекватности постиндустриальной концепции. Одним из наиболее серьезных событий такого рода был сырьевой кризис, вполне продемонстрировавший зависимость западного мира не только от индустриальных, но даже и от сырьевых отраслей хозяйства. Трудные экономические проблемы второй половины 70-х также способствовали переориентации на более традиционные экономические и социологические теории, которые, как казалось, могли подсказать выход из сложившейся ситуации. Наконец, не следует забывать, что быстрый хозяйственный рост в других регионах мира, особенно в Азии, давал почву для предположений, будто потенциал индустриального мира далеко не исчерпан и что высокоразвитые индустриальные державы могут составить серьезную конкуренцию западному постиндустриальному миру. В этих условиях особое внимание исследователей привлекали две теории, противоположные по своим основным методологическим подходам, но являвшиеся в значительной мере порождением тех же тенденций в социологии, которые привели и к становлению постиндустриальной концепции. Тот акцент, что теоретики постиндустриализма делали на технологическом профессе и кодификации теоретических знаний как центральных моментах формирующегося постиндустриального общества, не мог не привести к становлению других теорий, также учитывающих эти моменты в качестве основных. Мы уже отмечали, что параллельно с развитием идеи постиндустриализма формировалась и ее специфическая ветвь, делавшая упор на технические и информационные стороны организации современного общества. Концепция информационного общества была подготовлена фактически всем ходом дискуссии о производительном и непроизводительном труде и различными попытками членения обшественного производства на сектора. Как известно, концепция производительного труда в западной литературе развивалась, в направлении признания производительным все более широкого круга видов деятельности. Различные авторы — от Т.Р.Мальтуса и Дж.Ст.Милля104 — способствова- ли формированию теории, которая, выраженная позже Ж-Гарнье105, У.Джевонсом106 и А. Маршаллом107, признавала непроизводительной только активность, воплощенную в благах, не обладающих актуальной полезностью. Отказавшись, таким образом, от деления народного хозяйства на отрасли материального производства и непроизводственную сферу, западные социологи перешли к выделению трех секторов общественного производства — первичного, охватывающего сельское хозяйство и добывающие отрасли, вторичного, к которому относилась прежде всего обрабатывающая промышленность, и третичного, представленного сферой услуг. Именно развитие третичного сектора и его доминирование в структуре производства и занятости и рассматривалось многими постин-дустриалистами в качестве важного признака постиндустриального общества. Однако 80-е годы нарушили это представление. Уже во второй половине 70-х стало очевидно, что тот технологический прогресс, который так внимательно исследовали постиндустриалисты, все более явным образом воплощается в самостоятельном существовании информации и знаний, которые приобретают исключительно важную роль в производственном процессе. К концу 60-х годов доля тех отраслей, которые были непосредственно связаны с производством и использованием знаний (они получили быстро распространившееся название «knowledge industries»), в валовом национальном продукта США оценивалась в пределах от 29108 до 34,5109 процента. Их бурная экспансия, начавшаяся в середине 70-х годов и продолжающаяся по сей день, радикально изменила структуру общественного производства. Информация и знания, понимаемые не как субстанция, воплощенная в производственных процессах или средствах производства, а уже как непосредственная производительная сила110, становятся важнейшим фактором современного хозяйства. Отрасли, производящие знания и информационные продукты, относимые традици- онно к «четвертичному» или «пятеричному» секторам экономики, ныне становятся первичным («primary», пользуясь терминологией М.Пората111") сектором, «снабжающим хозяйство наиболее существенным и важным ресурсом производства»112. Говоря о важности этого ресурса, мы имеем в виду не сугубо качественную характеристику; речь идет не столько о том, что не избыток или недостаток сырьевых ресурсов, труда или капитала, а «концепции, которые люди держат в своих головах, и качество доступной им информации определяют успех или неудачу предприятия»113, сколько о том, что информационные издержки, как ранее затраты труда или капитала, становятся основными и в чисто количественном аспекте. В 1991 году в США впервые расходы на приобретение информации и информационных технологий, составившие 112 млрд. долл., стали больше затрат на приобретение производственных технологий и основных фондов, не превысивших 107 млрд. долл.114 Рост значения информации настолько стремителен, что к началу 1995 года в американской экономике «при помощи информации производилось около трех четвертей добавленной стоимости, создаваемой в промышленности»115. Именно развитие информационных технологий стало в значительной степени определять экономический потенциал государства в современных условиях и существенным образом влиять на его положение в мировом разделении труда и международной торговле. К 1994 году все виды услуг обеспечили около 22 процентов внешнеторгового оборота стран, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития116, причем 42,2 процента этого товарооборота составили информационные услуги117. Объем рынка коммуникационных услуг в 1995 году составил 395 млрд. долл. (из которых на долю Соединенных Штатов приходится 41 процент118), а рынка услуг по обработке данных — 95 млрд. долл.119 (контролируется США на 75 процентов120). В таких условиях перспектива формирования концепции «информационного общества» становилась вполне закономерной. Как мы отметили выше, этот термин, введенный в научный оборот в начале 60-х годов фактически одновременно в США и Японии Ф.Махлупом и Т.Умесао, положил начало теории, развитой такими известными авторами, как М.Порат, Й.Масуда, Т.Стоуньер, Р.Катц и др. Концепция «информационного общества», казалось, предоставила ее сторонникам возможность позитивного определения наступающего общественного состояния и таким образом позволила сделать шаг вперед по сравнению с теорией постиндустриализма. Между тем подобное утверждение вряд ли можно считать очевидным. Действительно, эта доктрина обогатила наши знания о современном обществе, отметила целый ряд фундаментальных явлений, ранее не получавших должного осмысления. В ее рамках были разработаны многие оригинальные положения, тесно связанные с концепцией стоимости, рассмотрено возрастание и самовозрастание информационной стоимости, проанализированы свойства информации как общественного блага, заложены основы оценки широкого круга информационных благ и целых социальных институтов. Однако идея информационного общества в силу ее излишней зацикленное™ на технологических проблемах развития общественного производства вряд ли могла претендовать на характер целостной социальной теории, каковой представляется нам теория постиндустриализма; более того, значительно развивая некоторые элементы постиндустриальной концепции, она ни в одном из существенных пунктов не противоречила ей и фактически могла рассматриваться как одно из направлений постиндустриализма. Но в этот же период постиндустриальная теория подверглась критике и с другой стороны, с позиций концепции, претендовавшей даже на более широкие и глобальные теоретические обобще- ния; то была теория, изображавшая современный исторический этап в качестве постмодернити, и на данном направлении следует остановиться подробнее, тем более что эти проблемы затрагиваются в работах, отрывки из которых составили настоящую антологию. Постмодернизм, основанный на безусловно впечатляющем культурологическом базисе, возник как ответ не на экономические или социальные, а скорее на политические и культурологические проблемы, но, ставя перед собой задачи весьма глобальные, создатели этой теории придали ей форму комплексной социологической доктрины. Характерно, что как заметное общественное явление постмодернизм возник тогда, когда сфера культуры, из которой он объективно вышел, заявила о своих претензиях не только на особое, но и на доминирующее положение среди остальных социальных сфер. Отметим, что обозначение современного периода как modemus возникло тогда, когда осуществилось жесткое противопоставление христианского мира языческим обществам Средиземноморья121 как anticuus122, подчеркивавшее, что именно христианство может и должно быть отождествлено с реальным прогрессом человечества. Характерно, что распространение этого понятия, особенно активное с V века123, шло параллельно с принятием христианской теории прогресса в той интерпретации, которая была изложена св. Августином и предполагала, что земной путь человечества не будет вечным124; в этой и только в этой ситуации обозначение данного отрезка истории как modemus было вполне обоснованным и логичным и могло стать инструментом социологического анализа. Между тем в XVII—XVIII веках, в ходе формирования позитивистской теории, возобладали идеи бесконечности прогресса, а под модернити стали понимать общества, в которых воплотились идеалы эпохи Просвещения. В результате оказалось, что эпоха модернити охватывает все развитие западных обществ начиная с середины XVIII125 (иногда утверждается, что с конца XVII126 и даже с последней четверти XV127) века; именно подобное представление и оставалось доминирующим до середины нашего столетия, и в значительной мере исходя из него постмодернисты создавали элементы своей теоретической конструкции. Таким образом, термин, первоначально являвшийся, если можно так сказать, предельно глобализированным, начинает применяться все более и более часто к весьма конкретному общественному состоянию и фактически обозначает буржуазный строй XVIII—XIX веков в его европейском исполнении. В сложившейся ситуации нельзя было не видеть двух недостатков концепции. С одной стороны, отождествляя понятие модернити фактически с эпохой господства буржуазного способа производства, теория постмодернизма не предлагала тем самым никакого нового подхода к периодизации истории. С другой стороны, используя весьма условную терминологию, она постепенно оказывалась в плену другого и главного своего недостатка — исключительного релятивизма, который позднее привел ее к многочисленным и глубоким противоречиям. Мы видели, что первоначально эпоха модернити была определена христианскими теоретиками как период, который вполне можно обозначить в качестве постантичного, если бы тогда были распространены сегодняшние терминологические шаблоны. В XIX и XX веках, когда были радикально изменены прежде всего ценностные ориентации самих исследователей, к anticuus были de facto причислены и средневековые общества; чтобы замаскировать этот прием, модернити стало противопоставляться не античному обществу, а той эпохе, которую стали называть «традиционной» и обозначать как post-traditional order128. Все эти методологические ухищрения использовались и используются только для одной цели, которая, впрочем, вполне очевидна: под модернити весьма привычно понимать любой исторический период, кажущийся исследователям вполне развитым и зрелым. Идея модернити подтвердила тем самым свое никем не оспаривавшееся сходство с идеей современности; она продемонстрировала тот факт, что современную эпоху вполне можно и даже должно называть современной эпохой, однако в то же время она показала свою недостаточную эффективность в конкретном социальном анализе. Такое понимание модернити не может не иметь следствием утверждения, что выход за пределы модернити невозможен, идея постмодернити оказывается, таким образом, настолько внутренне противоречивой, что немедленно отрицает самое себя, как только начинает выходить за пределы предмета общения узкого круга интеллектуалов-культурологов и претендовать на определение самостоятельного научного направления. Именно подобные претензии и повлекли за собой глубокий внутренний кризис постмодернистской теории. Характерно, что появление понятия «постмодернизм» в культурологических трактатах не намного опередило первые случаи его применения в социологии, да и то это «опережение» можно считать весьма условным. В 1934 году, когда Федерико де Ониз впервые использовал термин «post-modemismo» для характеристики испанской и латиноамериканской поэзии начала XX века, стремившейся порвать с канонами прошлого129, историки и социологи были вполне готовы к тому, чтобы воспринять всю современную эпоху как post-modem период. Всего через пять лет, в 1939 году, А.Тойнби обозначил таким образом этап, открытый окончанием Первой мировой войны, а в 1946 году отодвинул его границы далее, в XIX век, назвав переломным моментом середину 70-х годов прошлого столетия130. В послевоенные годы изучение постмодернистских традиций в литературе и искусстве также шло параллельно с расширявшимся использованием этого понятия философами и социологами; наиболее известные культурологические статьи Л.Фидлера и Л.Мейера131, где, как считают, был определен интересующий нас термин132», работы И.Хассана и Ч.Дженкса133, посвященные развитию постмодернистских тенденций в искусстве и архитектуре, не говоря уже о трудах Ж.-Ф.Лиотара и Ж.Бодрийяра134, заложивших основы постмодернистской психологии, теории языка и других символов, появились на свет даже несколько позже, чем А.Тойнби стал активно использовать понятие постмодернити в своих исторических исследованиях, а К.Райт Миллс и П.Дракер определили формирующийся порядок как post-modem135. Спор о приоритетах и источниках данной концепции кажется нам поэтому неплодотворным; можно утверждать, что постмодернизм стал естественной реакцией представителей разных направлений общественных наук и различных сфер искусства на возросшую комплексность социума, выделение в котором неких узких форм человеческой деятельности более не казалось целесообразным. жүктеу/скачать 2.88 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|