Новая постиндустриальная волна на Западе
жүктеу/скачать 2.88 Mb.
|
| Но к началу 50-х годов содержание понятия «руководитель» изменилось; оно стало означать: «человек, отвечающий за эффективность и результаты работы коллектива». Сегодня мы понимаем, что и это определение слишком узко, а адекватным следует считать следующее: «человек, отвечающий за применение и эффективность знания».
Это изменение отражает подход к знанию как важнейшему из ресурсов. Земля, рабочая сила и капитал являются сегодня, главным образом, сдерживающими, ограничивающими факторами. Без них даже знание не сможет приносить плодов, а управление не будет эффективным. Но если обеспечено эффективное управление, в смысле применения знания к знанию, другие ресурсы всегда можно изыскать. То обстоятельство, что знание стало главным, а не просто одним из видов ресурсов, и превратило наше общество в посткапиталистическое. Данное обстоятельство изменяет структуру общества, и при этом коренным образом. Оно создает новые движущие силы социального и экономического развития. Оно влечет за собой новые процессы и в политической сфере. В основе всех трех этапов повышения роли знаний — промышленной революции, революции в производительности труда и революции в управлении — лежит коренное изменение значения знания. Мы прошли путь от знания (в единственном числе) к знаниям (во множественном числе), т. е. к многочисленным отраслям знаний. В прежние времена знание носило общий характер. Сегодня знания в силу необходимости стали глубоко специализированными. Раньше не употребляли такое понятие, как «человек, обладающий знаниями». Говорили: «образованный, ученый человек». Образованные люди — это люди широкой эрудиции. Они обладали достаточными знаниями, чтобы вести разговор или писать на самые разнообразные темы, но они не могли заниматься практической деятельностью в какой-либо конкретной области. Есть такая старая присказка: с образованным человеком приятно общаться за обеденным столом, но не дай бог оказаться с ним вдвоем на необитаемом острове, — там нужен человек, обладающий практическими знаниями и навыками. Однако в современном университете «образованных людей» в традиционном понимании могут счесть лишь дилетантами. Герой повести Марка Твена «Янки при дворе короля Артура» (1889) не был образованным человеком. Он не учил ни латыни, ни древнегреческого, наверное, не читал Шекспира, да и Библию знал довольно слабо. Но он знал и умел делать все, что связано с техникой, в том числе получать электроэнергию и собирать телефонные аппараты. Сократ полагал, как было уже сказано выше, что цель знания заключается в самопознании и саморазвитии; при этом результаты служат самому человеку. Оппонент Сократа, Протагор, утверждал, что цель знания — уметь сказать что нужно и как нужно. На современном языке это называется «имидж». В течение более двух тысяч лет именно такая трактовка знания имела определяющее значение для западной системы образования и обучения, да и для самого понятия знания. Тривиум эпохи средневековья — система образования, по сей день служащая основой того.что мы называем широким образованием, — включал в себя грамматику, логику и риторику, т. е. умение определить, что сказать и как. Эти средства не годятся для того, чтобы решить, что делать и как. То же самое можно сказать и о дзен-буддистском и конфуцианском понимании знания, а эти две концепции определяли восточную систему образования и культуру Востока многие тысячелетия. Дзен-буддистское понимание было сосредоточено на самопознании, а конфуцианское, подобно тривиуму средневековья, — на китайских эквивалентах грамматики, логики и риторики. То, что мы теперь называем знанием, ежечасно доказывает свою значимость и проверяется на практике. Знание сегодня — это информация, имеющая практическую ценность, служащая для получения конкретных результатов. Причем результаты проявляются вне человека — в обществе, экономике или в развитии самого знания. Для получения сколько-нибудь значимых результатов в любой области требуются знания высокоспециализированные. Именно по этой причине традиция, берущая начало у древних, но сохраняющаяся и по сей день в той системе, которую мы называем «широкое образование», понизила статус таких знаний до уровня tech-пе ~ умения, ремесла. Такие знания невозможно было преподавать, их нельзя было выучить; в их основе отсутствовали какие-либо общие принципы. Эти знания были вполне конкретными и специализированными, они были связаны с практическим опытом, а не с учебой, с практической подготовкой, а не со школь- ным обучением. Сегодня мы уже не называем такие специализированные знания «ремеслами», мы называем их «дисциплинами». И это — одно из величайших преобразований в истории развития человеческой мысли. Научная дисциплина переводит «ремесло» в разряд методологии — таковы, например, производственные технологии, научная методология, количественный метод или дифференциальный диагноз (в медицине). Каждая такая методология преобразует частный опыт в систему, отдельные случаи и события — в информацию. В результате умения и навыки преобразуются в некую систему, которую можно преподавать и усваивать. Переход от общего знания к комплексу специализированных знаний превращает знание в силу, способную создать новое общество. Но следует иметь в виду, что такое общество должно быть основано на знании, организованном в виде специализированных дисциплин, и что членами его должны быть люди, обладающие специальными знаниями в различных областях. Именно в этом их сила и эффективность. Здесь, в свою очередь, встают фундаментальные вопросы: о ценностях, об общем видении будущих перспектив, об убеждениях, — обо всем том, что обеспечивает целостность общества как единой системы и делает нашу жизнь значимой и осмысленной. <...> * - Weizsaecker E., van, Lovins A.B., Lovins L.H. Factor Four. Doubling Wealth — Halving Resource Use. L., Earthscan Publications Ltd., 1997. Copyright — Weizsaecker E., von, Lovins А. В., Lovins L.H. 1997. Текст воспроизводится с согласия Э. фон Вайцзеккера. 1 - См.: Meadows D.H., Meadows D.L, Randers J. Behrens III, W.W. The Limits to Growth. N.Y., 1972. 2 - Мы называем так эту модель потому, что существовали также модели World 1 и World 2. World 1 была первоначальной версией, разработанной профессором Массачусетсского технологического института Дж.Форестером в рамках проводившегося Римским клубом исследования взаимозависимости между глобальными тенденциями и глобальными проблемами. World 2 является окончательной документированной моделью, представленной профессором Дж.Форестером в книге: Forester J. World Dynamics. N.Y., 1971. Модель World 3 была создана на базе World 2, в первую очередь как следствие изменения ее структуры и расширения количественной базы данных. Мы должны отметить, что профессор Дж.Форестер является безусловным вдохновителем данной модели и автором используемых в ней методов. 3 - См.: Meadows D.H., Meadows D.L., Renders J. Behrens III, W.W. The Limits to Growth. P. 24. 4 - Vargish Th. Why the Person Sitting Next to You Hates Limits to Growth // Technological Forecasting and Social Change. Vol. 16. 1980. P. 187-188. 7 - Buzan B.G. New Patterns of Global Security in the Twenty-First Century // International Affairs. No 67. July 1991. P. 448-449. 8 - Lewis В. The Roots of Muslim Rage: Why So Many Muslims Deeply Resent the West and Why Their Bitterness Will Not Be Easily Mollified // Atlantic Monthly. No 266. September 1990. P. 60. 9 - Mohamed Sid-Ahmed. Cybernetic Colonialism and the Moral Search // New Perspectives Quarterly. No. 11. Spring 1994. P. 19; [мнение индийского политического деятеля М.Дж.Акбара цитируется no) Time. 1992. June 15. Р. 24; [позиция тунисского правоведаАбдельвахаба Бёльваля представлена в] Time. 1992. June 15. Р. 26. 10 - McNeil W.H. Epilogue: Fundamentalism and the World of 1990's; Marty M.E., Scott Appleby R. (Eds.) Fundamentalisms and Society; Reclaiming the Sciences, the Family, and Education. Chicago, 1992. P. 569. 11 - Mernissi F. Islam and Democracy: Fear of the Modem World. Reading (MA), 1992. P. 3, 8, 9, 43-44, 146-147. 12 - Подборка подобных высказываний приведена в журнале «Economist». 1992. August 1. Р. 34-35. Оглавление
Новая постиндустриальная волна на Западе Оглавление Энтони Гидденс Последствия модернити Энтони Гидденс— наиболее известный сегодня в мире британский социолог — родился 18 января 1938 года. Он получил высшее образование на социологическом факультете Гулльского университета, который окончил в 1965 году, затем учился в Лондонской школе экономики, где в 1974 году стал доктором социологии. Большая часть научной деятельности Э.Гидденса связана с Кембриджским университетом (Великобритания), где он работал с 1969 года, получш должность профессора социологии в 1985 году и занимал ее до 1995 года. В 1996 году профессор Гидденс был назначен директором Лондонской высшей школы экономических и политических наук, кем является и поныне. Широкую известность Э.Гидденсу принесли его работы в области социальной теории, теории мотивации и рефлексии. Его концепция основывается на признании современного общества посттрадиционным, решительно порывающим с принципами индустриализма и возводящим человека на новую ступень личной свободы. Профессор Гидденс написал более двадцати книг, среди них такие, как «Новые законы социологических исследований» [1976], «Современная критика исторического материализма» [1981], «Устройство общества. Очерк теории структурирования» [1984]', «Национальное государство и насшие» [1985], «Центральные проблемы социальной теории» [1986] «Социальная теория и современная социология» [1981], «Социология» 11989], «Последствия модернити» [1990], «Модернити и тождественность самому сеое» [1991], «Человеческие общности» (I992J, «Трансформация интимности» [1992]. Кроме того, он является соавтором шести и ре- доктором восьми коллективных монографий. Он состоит почетным профессором одиннадцати европейских и пяти американских университетов. Книга «Последствия модернити» написана в виде развернутого изложения лекций, которые автор прочитал в 1988 году на социологическом отделении Стенфордского университета (штат Калифорния, США), Она представляет собой большой очерк, в концентрированной форме излагающий основные элементы тех представлений о модерни-ти и постмодернити, что содержались в целом ряде более ранних работ автора. Выбирая для нашего сборника именно эту книгу, мы исходили из того, что в ней наиболее полно раскрыты методологические основания концепции Э.Гидденса. В книге доминирует идея о том, что модернити, под которой автор понимает социальную систему, возникшую вместе с национальным государством и систематическим капиталистическим производством (то есть систему, в значительной мере определяемую понятием индустриального общества), не сменяется сегодня какой-то новой стадией, которую многие социологи стремятся обозначить в качестве «постмодернити», а скорее переживает бурное развитие, некую «радикали-зацию». Автор называет два источника этой радикализации. С одной стороны, это растущая социологизация жизни, повышение значения рефлексии и саморефлексии, изменение системы ценностей человека, их переориентация с внешних на внутренние, с материальных на нематериальные. Эти явления подрывают устои традиционного капиталистического хозяйства. С другой стороны, это глобализация, устранение прежних границ национальных государств и становление мировой сети производственных и информационных структур. Оба эти источника не рассматриваются им как чуждые идеям модернити; напротив, полагая, что модернити сама по себе глубоко социологична и что в ней заложено противопоставление традиции, стремление к безграничной экспансии, он утверждает, что сегодня правильнее вести речь не о новом обществе, сменяющем модернити, а о периоде новой, ради-кализованной, модернити. С этих позиций автор подходит к анализу современной хозяйственной и социальной глобализации. Утвердительно отвечая на вопрос о том, порождена ли модернити западным типом развития, профессор Гидденс отмечает, что современные новые индустриальные страны, входя в орбиту развитых государств, не несут вызова модели модер- нити, не отрицают ее, а скорее придают ей дополнительные комплексность и динамизм. Порывая с абсолютным доминированием западных стран, современная система не отрицает западных ценностей, и это, по мнению автора, также доказывает, что определение современного мира как постмодернити вряд ли своевременно и продуктивно. Подбирая фрагменты из этой книги Э.Гидденса, мы остановились на наиболее принципиальных методологических элементах его работы, вюгючыв в публикацию отрывки из части I (параграфы «Рефлексивность модернити» и «Модернити или пост-модернити?»), части V (параграф «Постмодернити») и части VI (параграф «Является ли модернити западным проектом?») (эти фрагменты соответствуют стр. 36-39, 40, 41-47, 48-53, 163, 164-165,168-169, 170-173, 174-178 в издании Polity Press). ПОСЛЕДСТВИЯ МОДЕРНИТИ* РЕФЛЕКСИВНОСТЬ МОДЕРНИТИ В идее модернити содержится противопоставление традиции. В конкретных социальных условиях можно обнаружить множество комбинаций современного и традиционного. Некоторые авторы пытаются доказать, что эти элементы настолько тесно переплетены, что любое их обобщенное сопоставление становится бесполезным. Но дело обстоит вовсе не так, в чем можно убедиться, исследуя отношения модернити и рефлексивности. В определенном смысле рефлексивность является определяющей характеристикой любой человеческой деятельности. Люди «имеют в виду» мотивы того, что они делают, в качестве неотъемлемого элемента своих поступков. <...> Человеческое действие включает в себя не цепи совокупных взаимодействий и причин, но постоянный — и никогда не ослабевающий — контроль за поведением и его контекстами. Однако это не исчерпывает смысла рефлексивности, которая специфически связана с модернити, хотя и является ее необходимой основой. Традиционным культурам свойственно почитание прошлого, и символы ценятся потому, что содержат и увековечивают опыт поколений. Традиция — способ интеграции рефлексивного контроля действия и пространственно-временной организации сообщества, средство взаимодействия с пространством и временем, обеспечивающее преемственность прошлого, настоящего и будущего любой деятельности или опыта... <...> Она не является целиком застывшей, поскольку переоткрывается заново каждым новым поколением, принимающим культурное наследие от тех, кто ему предшествует. Традиция не столько противится изменению, сколько образует контекст специфических временных и пространственных признаков, по отношению к которым изменение приобретает значимую форму. В культурах, основанных на устном предании, традиция как таковая неизвестна, хотя эти культуры — наиболее традиционные. Чтобы осознать традицию как нечто отличное от других форм организации действия и опыта, нужно внедриться в пространство-время способами, которые становятся возможными лишь после изобретения письменности. Последняя расширяет границы пространственно-временного дистанцирования и создает перспективу прошлого, настоящего и будущего, в которой рефлексивное постижение новоприобретенного знания может быть отделено от сложившейся традиции. Тем не менее, в цивилизациях, существовавших до эпохи модернити, рефлексивность в значительной мере ограничена перетолкованием и прояснением традиции, так что на весах времени чаша «прошлого» существенно перевешивает чашу «будущего». Более того, поскольку грамотность является монополией немногих, стандартизация повседневной жизни определяется традицией в ее привычном смысле. С наступлением эпохи модернити рефлексивность принимает иной характер. Она включается в саму основу воспроизводства системы, так что мысль и действие постоянно преломляются друг в друге. Стандартизация повседневной жизни вообще не имеет внут- ренних связей с прошлым, разве лишь в той мере, в какой «сделанное прежде» оказывается случайно совпадающим с тем, что можно принципиально защитить в свете нового знания. Обоснование практики ее традиционностью теряет силу, и традиция может быть оправданна лишь в свете знания, которое само по себе ею не определяется. Между тем в силу инерции обычаев даже в наиболее модернизированных сообществах традиция продолжает играть определенную роль, которая, как правило, гораздо менее значима, чем это предполагается авторами, фокусирующими внимание на интеграции традиции и модернити в современном мире. Ибо то, что по праву зовется традицией, — это традиция в фальшивом одеянии, обретающая идентичность лишь в рефлексивности нового. Рефлексивность современной общественной жизни обусловлена тем, что социальная практика постоянно проверяется и преобразуется в свете поступающей информации и таким образом существенно меняет свой характер. Мы должны ясно осознавать природу этого феномена. Все формы общественной жизни частично конституируются самим знанием о них действующих лиц. <...> Во всех культурах социальная практика регулярно изменяется в свете постоянно внедряющихся в нее открытий. Но только с наступлением эры модернити пересмотр правил настолько радикализуется, что применяется (в принципе) ко всем аспектам человеческой жизни, включая технологическое вмешательство в материальный мир. Часто говорится, что модернити отмечена жаждой нового, но, по-видимому, это не вполне точно. Основная черта этой эпохи состоит не в том, чтобы принимать новое ради него самого, но в презумпции всеохватывающей рефлексивности — которая, разумеется, включает и рефлексию о природе самой рефлексии. Возможно, что лишь сейчас, в конце двадцатого века, мы начинаем в полной мере сознавать, сколь тревожна эта тенденция. Когда требования разума заменили диктат традиции, стало казаться, что он дает больше уверенности, чем прежние догмы. Однако представление выглядело убедительным лишь до тех пор, пока мы не увидели, что рефлексивность модернити в действительности подрывает позиции разума, во всяком случае там, где он понимается как достижение определенного знания. Модернити обусловлена рефлексивно применяемым знанием, но уравнивание знания и уверенности является недоразумением. Мы живем в мире, который целиком конституирован через рефлексивно примененное знание, и мы никогда не можем быть уверены, что любой его элемент не будет пересмотрен. Никакое знание в условиях модернити не есть знание в «старом» смысле, где «знать» — значит быть уверенным. Это применимо в равной мере к естественным и общественным наукам, хотя в последнем случае можно привести некоторые дополнительные соображения. В общественных науках к неустоявшемуся характеру знания, основанного на опыте, мы должны добавить «ниспровержение», проистекающее из возвращения социального научного дискурса в контекст, этим же дискурсом анализируемый. Та рефлексия, формальной разновидностью которой являются общественные науки (особый жанр экспертного знания), совершенно необходима для рефлексивности модернити в целом. Поскольку основным содержанием эпохи Просвещения была защита требований разума, естественные науки обычно рассматривались как важнейшая попытка отделить современную точку зрения от ей предшествовавших. Даже те, кто предпочитал социологию интерпретационистскую социологии натуралистической, естественно считали общественную науку бедной родственницей естественных наук, особенно принимая во внимание уровень технологического развития, являющийся результатом научных открытий. Но общественные науки в действительности гораздо более причас-тны модернити, чем естественные, поскольку постоянный пересмотр социальной практики в свете знания о ней есть само существо современных институтов. Все общественные науки соучаствуют в этих рефлексивных связях, хотя социология занимает в них особое место. Ведущая позиция социологии в рефлексивности модернити проистекает из ее роли наиболее обобщенного типа рефлексии о современной общественной жизни. Рассмотрим пример из натуралистической социологии. Официальные статистические сведения относительно, к примеру, численности народонаселения, количества браков и разводов, преступлений и правонарушений и т.д., по-видимому, дают средства для точного изучения общественной жизни. С точки зрения пионеров натуралистической социологии, таких, как Дюрк-гейм, они представляют собой четкие данные, на языке которых соответствующие аспекты современных сообществ могут быть про- анализированы более точно, чем там, где такие цифры отсутствуют. И все же официальные статистические сведения не являются лишь аналитическими характеристиками общественной активности; они вновь становятся сущностным элементом социального универсума, из которого берутся и подсчитываются. <...> Составление официальной статистики есть само по себе рефлексивное мероприятие, отражающее те же открытия общественных наук, которые ими пользуются. <...> Ее рефлексивность не ограничивается сферой государства. Любой житель западной страны, кто сегодня, к примеру, вступает в брак, знает, что показатель разводов высок (и может также, пусть неточно или частично, знать гораздо больше о демографии брака и семьи). Знакомство со статистикой разводов может повлиять на само желание вступить в брак, равно как и на решения, касающиеся попутных проблем — имущественных соглашений и т.д. Кроме того, осведомленность об уровне разводов — это обычно нечто большее, чем знание конкретных фактов. Разводы становятся предметом теоретизирования непрофессионалов, пользующихся социологическими категориями. Тем самым в реальности каждый, намеревающийся вступить в брак, имеет определенное представление о том, как изменялись институты семьи, соотносительное общественное положение и власть мужчин и женщин, сексуальные нравы и т.п. — все эти представления включаются в процесс дальнейшего изменения, о котором они рефлексивно информируют. Брак и семья не были бы тем, чем они являются сегодня, если бы они не были полностью «социологизирова-ны» и «психологизированы». Диалог социологии и концепции, теории и открытий других общественных наук в отношении своего предмета имеет постоянный характер. Подобным образом они рефлексивно реструктуриру-ют свой предмет, который, в свою очередь, научается мыслить социологически. Сама модернити глубоко и по существу социологич-на; проблематичность же позиции профессионального социолога как поставщика экспертного знания об общественной жизни проистекает из того факта, что он самое большее на один шаг опережает просвещенного непрофессионала. Вот почему тезис о том, что большее знание об общественной жизни (даже если таковое в высшей степени подкреплено опытом) равносильно большему контролю над нашей судьбой, является ложным. Он (хотя и спорно) справедлив относительно физических явле- ний, но не универсума общественных событий. Расширение нашего понимания социального мира могло бы привести ко все более ясному постижению человеческих институтов и, следовательно, к возрастающему технологическому контролю над ними, если бы общественная жизнь была либо полностью отделена от человеческого знания о ней, либо это знание постоянно проникало бы в мотивы социального действия, производя шаг за шагом рост «рациональности» поведения в отношении специфических потребностей. Оба условия применимы к многообразным обстоятельствам и контекстам социальной активности, но ни одно из них не поднимается до того всеобъемлющего воздействия, которое провозглашалось в качестве цели наследниками идей Просвещения. Так происходит вследствие влияния нескольких факторов. Первый <...> заключается в дифференцированности власти. Присвоение знания осуществляется не единообразно, зачастую оно в разной степени доступно для тех структур, которые способны поставить его на службу групповым интересам. Второй затрагивает роль ценностей. Изменения в этой сфере зависят от нововведений в познавательной ориентации, создаваемых изменяющимися взглядами на социальный мир. Если бы новое знание могло быть достигнуто на трансцендентальном рациональном базисе ценностей, то такая ситуация была бы невозможна. Но подобного базиса не существует, и перемены мировоззрения, происходящие от привносимых знаний, динамически связаны с изменениями в ценностных ориентациях. Третий фактор — влияние непредумышленных последствий. Никакой объем накопленных знаний об общественной жизни не может охватить всех обстоятельств их применения, даже если такое знание было бы совершенно отличным от среды, к которой оно относится. Если наши знания о социальном мире постоянно улучшаются, то область непредусмотренных последствий может становиться все более узкой, а нежелательные последствия — более редкими. Тем не менее, рефлексивность современной общественной жизни блокирует такую возможность. <...> Хотя ее редко обсуждают в связи с проблемой ограниченности познания, основанного на принципах Просвещения, она, тем не менее, очень важна. Дело не в том, что для разума нет стабильного социального мира, а в том, что само познание этого мира вносит вклад в его нестабильный и изменчивый характер. <...> жүктеу/скачать 2.88 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|