О значении телесного стр. 4 О значении душевного стр. 5 О силах души стр. 9 О нравственных качествах стр. 11 Об одаренности стр. 12 Резюме ст

Поэтому у обычного человека исцеление его души Богом занимает много больше времени даже при искреннем намерении человека выправить душу; все его попытки больше напоминают барахтанье в воде учащегося плавать мальчонки, чем движения опытного пловца.

Да и причина длительности епитимий, налагаемых на грешника для его исправления была в заботе не только о его душе, но и в заботе о благосостоянии всего церковного люда, на который может пасть гнев Божий, если не отделить или не выправить грешников. Отчасти подобное значение для страны и народа имело пресечение властями всякой преступной деятельности.

Св. Иоанна Постника правило 6.

Борьба (со страстями) бывает достойна или награды или наказания.

По толкованию еп. Никодима, награды заслуживает победивший страсти, а наказание – побежденный ими. Пусть так. Но вряд ли допустимо упускать из виду, что, согласно учению св. отцев, долг человека – противостоять страстям, а победу над ними дарует Господь. В Евангелии по этому поводу прямо говориться, что «человеком это не возможно, Богу же все возможно».

Сами же страсти способны враждовать между собою и побеждать в этой войне или быть побежденными. Легко, например, представить чревоугодие, побеждаемое тщеславием, а скупость – расточительностью. Кроме того, победа человека над отдельно взятой страстью предполагает возможность победы и над страстями вообще или самостоятельное достижения бесстрастия, которое делает спасение человеческой души следствием человеческих заслуг, а не Божией милости.

Единственное, в чем страсти содействует одна другой, так это в погублении человеческих душ. И если какая-либо душа самоохотно обращается к определенному греху, то остальные волне могут и отступить.

А, в общем и целом, всякое зло побеждается либо добром, либо еще большим злом, поэтому вполне допустимо считать, что борьба со страстью ведущаяся силами другой, сильнейшей страсти, подлежит наказанию. Например, борьба с трусостью может быть вполне успешной с помощью самонадеянности. Борьба со страстью и победа над ней, совершаемая, в конечном счете, милостью Божией, тоже могут быть наказуемы и в том случае, в котором человек произволение на противостояние греху, потребные для этого силы и саму победу в самовозношении приписывает себе самому, а не обращается с благодарностью к даровавшему все это Богу. Ведь, по мнению св. отцов, неблагодарность – это и есть, по сути своей, гордость.

Некоторые правила, несмотря на всю их ясность, вызывают недоумение. Собственно говоря, недоумение вызывают не сами правила, а их применение. Например, в правиле 3 Св. Кирилла, архиепископа Александрийского говорится: « «…с церковными постановлениями несообразно, яко некие священнодействователи представляют рукописание отречения. Ибо аще достойны служити да пребывают в сем: аще же не достойны да удаляются от служения не отречением, но паче осуждением…». В толкованиях на правило 3 вселенского собора, касающегося этого же вопроса, Зонара говорит: «… кто, будучи призван управлять церковью, оставляет вверенную ему службу должен быть вне общения…». Он же говорит, что отрекшиеся от сана «после такого отречения уже не имели никакого епископского права и не назывались больше епископами». В связи со сказанным возникает вопрос: как и почему получилось, что ныне широко почитаемый и канонизированный святитель Феофан (Прокопович) именуется «епископом Феофаном-Затворником»? Он мог оставаться епископом Феофаном или стать Феофаном-Затворником, но не пребывать епископом-затворником. Речь в данном случае идет не о его духовности или святости, а только о том, как принято его именовать.

Может возникнуть ощущение, что св. Василий Великий непревзойденно строг в своем человеколюбии, хотя правила предшествовавших соборов не менее строги. Возникнуть это ощущение может только из-за того, что соборы излагали общее мнение, а св. Василий Великий высказывает основанные на соборных правилах личные суждения.

Но при чтении его правил создается впечатление, что многие из них носят не столько предписательно-безоговорочный, сколько описательно-рассудительный характер и принимают во внимание не только духовное значение греха или проступка, не только отношение ко греху самого грешника, но и современные применению правил светские законы, положение и интересы Церкви (не материальные), обычаи и многое другое.

Очень часто св. Василий Великий говорит о том, что имеет место в реальности, а не о том, что должно было бы быть в идеале.

Все это следует иметь в виду не для умаления значения правил, а для должного отношения к ним и верного применения в современных условиях с учетом положения Церкви, реальной грамотности прихожан, мирских законов и тому подобного.

Правила неизменны сами по себе, но изменчиво их применение, а сокращение сроков епитимии практически всегда отдавалось на усмотрение человеколюбию и милосердию, но не попустительству, потаканию, безнаказанности и безответственности.

Кроме того, св. Василий Великий, излагая правила, всегда имел в виду, – и это очевидно, – пользу не только того, кто подпадает под их действие, но и третьих лиц, и Церкви, и государства.

Еще одна «причина», которая является причиной не нарушения правил, а защиты нарушившего от последствий нарушения – это избыток «любви» и «дисциплинированность». По поводу дисциплины все понятно: да разве может мирянин судить о священнике или даже епископе?! Конечно, не может. Но если епископ или пресвитер судимы правилами Церкви, то мирянин обязан со смирением принять этот суд, сообщаемый Церковью в правилах.

С «любовью» несколько сложнее. Когда заходит разговор о последствиях нарушения правил, особенно влекущих за собой извержение из священного сана, то приходилось слышать, что следует руководствоваться не строгостью правил, а «любовью». Но, получается, что «любители любви», сами того не осознавая, оказываются обладателями большей любви, чем вдохновляемые Духом Святым участники Соборов и, быть может, даже вдохновлявший их Святой Дух.

Поверить в это совершенно невозможно. Также не очень верится в то, что людям напрочь не приходит в голову просто посмотреть: а не оказываются ли их «благочестивые» высказывания плохо закамуфлированной хулой на Духа Святаго?

Предлогов, по которым люди ставят под сомнение действенность правил, как мы могли видеть, довольно много: здесь и изменения в мире, за которыми не успевают остающиеся неизменными правила, и их неоправданная и необоснованная строгость, и требующее улучшения несовершенство, и необходимость привести их в соответствие с достижениями современной богословской мысли…

Впрочем, иногда даже люди, сами не считающие возможным нарушать правила, но видящие их повсеместное нарушение церковью, к которой они принадлежат, утверждают, что ничего страшного в этом нет. Объяснить это можно только их желанием сохранить хотя бы иллюзию того, что церковь эта остается спасающей, а сами они – спасаемыми. Но иллюзия эта продлится не дольше, чем земная жизнь предпочитающих иллюзию реальности. К сожалению, в большинстве своем, это люди, которых, как правило, «внеземная» жизнь не очень-то и интересует.

Мнение одного из признанных Церковью толкователей правил, сербского еп. Никодима, которое гласит: «Истины веры и нравственности одни и те же, не могут никогда изменяться и всегда должны оставаться одними и теми же», разумеется, во внимание не принимается. Также не принимается к сведению его же толкование на правило 28 IV Вселенского Собора, в котором он говорит, что «каждый вселенский собор имеет одинаковые права в издании правил со всеми прочими соборами, причем один вселенский собор может, согласно потребностям церкви видоизменять правила другого, прежнего собора, которые не касаются веры и нравственности, а – дисциплины церковной».

Единственное достойное рассмотрения суждение то, согласно которому правила «не соответствуют духу времени». Да, они категорически не соответствуют духу апостасийному, языческому, сатанинскому, атеистическому, еретическому. В толковании еп. Никодим сообщает, что правилом 7 III Вселенский собор определил считать православными «только тех, которые исповедуют никео-константинопольский символ, и провозглашает неправославными, т.е. еретиками, всех тех, которые не признают его», а в его толковании на правило 3 говорится, что клирики должны «судить о православии своих епископов не по своему только разумению и воле, но по ясному учению и определениям вселенских отцов церкви».

Затрачивая меньше слов, можно сказать, что Правила Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви ни в чем и не должны согласовываться со все быстрее и полнее охватывающим весь мир духом антихристианским; с духом религии, ожидающей прихода Антихриста в качестве своего Мессии. Дух Антихриста уже не соблазняет людей мирскими, земными ценностями, а приобрел такую власть над ними, что они, без всякого принуждения, готовы чуть ли не буквально драться за блага царства земного. Правила же ведут к Царствию Небесному, в которое ни по какому пути, кроме указанного Христом и хранимого Его Церковью, войти невозможно. Правила и ограждают этот путь, одним давая возможность не сбиться с него, а другим, напротив, не давая делать вид, будто они идут по этому пути. Поэтому их значение и пытаются упразднить, умалить или исказить те, кто не имеет Царствие Небесное целью своей земной жизни.

Молитва, как считалось всегда, это способ и средство обрести единение с Богом, склонив к себе Его милость. Бог является для всех не только источником всяческих благ, к которым, без сомнения, относятся здоровье душевное и телесное, но и самой жизни. Поэтому единение с Ним и дает человеку возможность получить любое мыслимое благо, тем самым делая человека благополучным.

Молитва была не принудительно-утомительным делом, а пусть трудным, но нужным. Поэтому и понуждали себя к ней как без внутреннего протеста, так и без возношения. И главное было не в том, чтобы вычитать вполне достаточное, с точки зрения молящегося, количество молитв, а в том, чтобы они были услышаны, а будучи услышаны – приняты. И услышанная молитва угодна Богу, поскольку иначе она и не была бы услышана, а принятая – приятна, иначе не было бы ее приятия Богом и она осталась бы не принятой Им. Угодной же молитва становилась тогда, когда она совершалась для угождения Богу, а принималась тогда, когда не содержала чего-либо, что против Его воли, противно Ей; следовательно, молитва принималась, когда люди молились не по своей, а по Его воле и о том, что не противоречило Его воле. По этим же, кстати, причинам и любое дело может оказаться угодным Богу и принятым Им.

Благочестие предшествовавших поколений оставило нам такое количество молитвословий, предваряющих любую потребность человека, что не только их запоминание, но даже просто перечисление представляется практически невозможным по непосильности для человека такого труда.

Но, при всем их многообразии и множестве, все молитвы, в самых общих чертах, делятся на молитвы, выражающие славословие, благодарение и прошение. Правда, провести четкую границу между славословием и благодарением весьма затруднительно: всякая благодарность склоняет к славословию, а славословие, в свою очередь, может выражать благодарность славящего Прославляемому. В любом случае эти молитвы достигают своей цели. А вот молитвы, в которых человек обращается с прошениями, исполняются далеко не все и не всегда таким путем, какой представлял себе человек. Не исполняются прошения в тех случаях, когда человек просит, сам того не подозревая, о том, что может оказаться вредоносным как для него самого, так и для окружающих; в первую очередь, разумеется, имеется ввиду вред душевный.

Не очень одобрительное отношение сложилось в христианстве также к тем молитвам, в которых человек обращается к Богу с прошением о земных благах. Основание для этого находится в словах Спасителя, говорившего, что искать нужно, прежде всего, Царствия Небесного, а остальное все приложится, поскольку знает Отец Небесный о потребностях человека прежде его прошения об их исполнении и «дождит на праведные и неправедные», равно подавая и тем, и другим необходимое для поддержания их жизни. Кстати сказать, Апостол Павел, говоря о спасении души, учит, что все люди, без изъятия, грешны и, следовательно, виновны перед Богом, будучи перед Ним практически в неоплатном долгу. Если же эти слова безусловно справедливы тогда, когда речь идет о спасении души, то их верность неизмеримо возрастает в тех случаях, в которых речь идет о временном и ограниченном. Да и сами люди тем, что, будучи в нужде или испытывая потребность в чем-нибудь, прибегают к молитве, невольно обнаруживают осознание или ощущение того, что получить потребное они могут не благодаря собственным заслугам и трудам, – в том числе молитвенным, – не по справедливости, дающей право на получение искомого, а лишь по милости к ним.

Впрочем, святые отцы всегда говорили, что Господь дает просимое не по молитве, а по собственной милости, но слушает того, кто слушается, а говорит тому, кто слушает.

Иными словами – самой молитвой люди подтверждают отсутствие у них права на получение просимого. Подобное наблюдается и человеческих отношениях: обычно просят, даже у человека, то, на что не имеют права и силы взять самостоятельно. Приблизительно то же происходит и тогда, когда человек просит прощения у другого человека: этой просьбой он не оправдывается и не исправляет причиненный вред, а, прежде всего, признает свою вину.

Что же касается молитв о всём мире, ставших ныне весьма популярными, в смысле «за всех в мире», то они делаются возможны, только если человек ставит себя выше Христа, сказавшего, обращаясь к Отцу: «Я о них молю: не о всех в мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне» (Ин 17: 9). В тоже время молиться за всех тех, кого избрал Христос, но кто, по разным причинам, сам лишен возможности молиться, может каждый христианин, посильно восполняя общую скудость молитв; за всех тех, о которых можно молиться, но кто сам почему-либо не молится.

Все сказанное, при всей его краткости, имеет отношение ко всякой молитве, а все, что будет сказано в дальнейшем, преимущественно, но не исключительно, более соотносится с молитвой Иисусовой.

Молитва Иисусова – одно из самых кратких и в то же время всеобъемлющих молитвословий: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя (меня) грешного. По святоотеческому суждению она может восполнять и даже равночестно замещать собою все другие молитвы: если человек, в силу независящих от него обстоятельств, лишен возможности вычитывать молитвенные правила, он может прибегнуть к Иисусовой молитве; если богослужение в храме ведется на незнакомом для человека языке или чтение и пение невнятное, он также может молиться Иисусовой молитвой; даже не имея по какой-либо причине возможности посетить храм Иисусовой молитвой можно заместить весь суточный круг богослужения. В последнем случае вместо каждого богослужения можно вычитать определенное Церковью количество Иисусовых молитв с установленным Церковью же количеством поклонов.

Будучи весьма краткой, эта молитва облегчает сосредоточение и удержание внимания в молитве на время произнесения одного молитвословия. По той же причине она делает возможным обращение к ней практически в любой обстановке и во всякое время: в любое время суток, дома или в пути…

Те, кто искал непрестанной молитвы, считали верным обращаться именно к ней.

Предоставляя человеку возможность непрестанно обращаться к Богу, она, тем самым, непрерывно отвращает человека от любого согрешения и выправляет расположение ко греху.

Иисусовой эта молитва, скорее всего, именуется потому, что начинается взыванием ко Спасителю, которое, по своей протяженности, оказывается большей частью всей молитвы. Впрочем, с не меньшим основанием можно считать, что Иисусовой она может называться не только потому, что содержит призывание Иисуса Христа, но и потому, что образ ее совершения дан Спасителем, смиренно сказавшим: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит глас Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр 3: 20).

Поэтому изменение последних слов молитвы не лишает ее право именоваться «Иисусовой» и дает людям возможность прибегать к ней при любой нужде или потребности. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, слава Тебе – это, очевидно, молитва Иисусова, которой человек славословит или благодарит Господа. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, даруй мне здравие душевное и телесное – та же молитва, но об оздоровлении души, за которым обычно следует здоровье телесное. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, да будет со мной по воле Твоей – одновременно моление о спасении души, и о даровании сил на безмятежное (терпеливое) перенесение всего происходящего с человеком и вне его, поскольку ничего в мире не происходит вопреки или помимо Божией воли. Если же человек молит о благословении дел своих, то, в первую очередь, он молит о том, чтобы его дела по недосмотру или неразумию не оказались душевредными для него самого и для участвующих в них людей, а уж затем – об успешности собственно дел. Слова: «просвети тьму мою», «даруй мне смирение», «защити раба твоего», «даруй мне прежде конца покаяние» и им подобные настолько непринужденно и естественно «вписываются» в молитву, что трудно даже представить, чтобы они вызывали рассудочный протест, эмоциональное отторжение или воспринимались как чужеродные молитве.

Целью Иисусовой молитвы может быть не только испрашивание помилования, заступления, вразумления; не только благодарение и величание; не только предание себя в Его волю, если человек сам Божию волю творить не может (да будет по воле Твоей); не только исповедание и покаяние. В молитве и молитвой могут быть отданы Христу все телесные и душевные силы человека для использования на благо того же человека, но уже по Его, а не по человеческому, пусть самому благочестивому и благословному, усмотрению. А раньше некоторые обращались к молитве просто из-за того, что она дает возможность пребывания со Христом, не преследуя при этом никаких иных целей.

Правда, святые отцы не рекомендовали часто менять молитвословия из-за того, что в этом случае они хуже «приживаются» в сердце подобно деревцу, которое, будучи часто пересаживаемо, может и вовсе «не прижиться». Но вряд ли это имеет отношение к Иисусовой молитве, поскольку изменение последних ее слов ни в малой степени не затрагивает ее «корня»: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…

О способах молитвы

Можно было бы говорить о видах или формах молитвы, но она не обладает ни тем, ни другим. «Способ молитвы», возможно, далеко не самое подходящее выражение, но оно приводит к мысли о том, что способствует молитве и какими своими способностями и дарованиями пользуется молящийся человек.

Итак, молитвы могут различаться по способу их произнесения, способам удержания молитвы вниманием, а также направлением и пребыванием в определенном месте содержащего молитву внимания.

Общепринятым является мнение, согласно которому молитва может быть устной, умной и сердечной (умно-сердечной).

Устную молитву человек произносит вслух. Громкость молитвы может быть весьма различной: от громкости звучания повседневной бытовой речи до едва различимого самим молящимся шепота. Внимание человека обращено к молитве через слух и артикуляцию при вслушивании и, в меньшей степени, «всматривании» в нее. Душевные способности (дар слова или «словесность» и внимание) взаимодействуют с телесными органами чувств (слух): слышимое привычно привлекает внимание, внимание произволением побуждает к произнесению слов, а слова воспринимаются слухом.

Очевидно, что этот способ молитвы весьма уязвим, поскольку в нем участвуют и телесные и душевные способности, связь между которыми нарушается легче, чем связь между взаимодействующими только телесными органами чувств или при взаимодействии только душевных свойств и способностей.

Можно сказать, что внимание к молитве подвергается нападкам с двух сторон: со стороны материального мира, отвлекающего внимание от молитвы воздействием как на слух, так и на другие телесные органы чувств и со стороны мира духовного, отвлекающего внимание от молитвы мыслями или настроениями, не совместимыми с молитвой.

Кстати, поговорка «в ногах правды нет», может быть, и возникла в связи с тем, что телесному пребыванию в храме совершенно не обязательно сопутствует душевное участие в богослужении; и ногами, и всем телом человек пребывает в храме, а мыслями и всей душой в это же самое время может быть очень далеко от церкви.

Умная молитва менее уязвима, поскольку совершается в уме мыслительной и желательной (или вожделевательной) силами человеческой души. Внимание при ней концентрируется в сфере мышления, в голове человека, не отвлекаясь невольно и не направляясь произвольно ни на что, находящееся вне сферы мышления. Успешно, – если это слово уместно, – отвлекаться вниманием от молитвы мыслями можно только с помощью склонных ко греху душевных сил и настроений человеческой души или привносимыми в нее извне помыслами, которые, по мнению святых отцов, обычно всеваются в нее противниками обращения человека к Богу - демонами. Может быть именно поэтому некто из святых отцов уподобил умную молитву борьбе человека, у которого завязаны глаза, сразу с несколькими противниками.

Попытки отвлечения внимания от молитвы с помощью телесных ощущений, которые при этом способе молитвы обычно бывают достаточно грубыми, легко отслеживаемыми и пресекаемыми, оказываются малоэффективными.

Умная молитва мыслится человеком, а процесс мышления, как правило, локализуется в мозгу, в котором легко возникают мысли, настолько отвлекающие от молитвы, что молящийся даже перестает (мысленно) слышать молитву. Но, как уже говорилось, по мнению св. Иоанна Златоустого, Бог никогда не услышит ту молитву, которую не слышит сам молящийся.

Таким образом, и умной молитве, хотя в меньшей степени, чем устной, могут создавать помехи и наносить ущерб как собственные грехи человека, так и всевающие их демоны.
О «сердечной» молитве

При сердечной молитве человек также содержит слова молитвы вниманием, но само внимание выводит из сферы мышления, чем делает его практически не восприимчивым к каким-либо, пусть самым благочестивым, мыслям, кроме молитвы. Из (мысленного) поля зрения человека его же произволением устраняются все зрительные образы, какой бы характер они ни носили. Делатели сердечной молитвы говорили, что, поскольку Бог безвиден, при обращении к Нему должно изгонять из сознания все видимое и при молитве с закрытыми глазами рекомендовали как бы помещать перед мысленным взором черный экран, за пределы которого легко изгоняются все и всяческие мысленные образы. Подобным же образом и по сходным причинам из внимания изгоняются все телесные ощущения человека: внутренние и воспринимаемые из внешнего.

Направляется внимание, содержащее молитву, к тому месту, которое издавна именовалось «входом в сердце» или «в сердечное место». По пути к этому месту ведет умно-сердечная Иисусова молитва, сама же и являющаяся этим путем, который, возможно, оказывается единственным, доступным человеку. Обращает на себя внимание то, что устная и умная молитвы легко позволяют вниманию человека отвлечься от слов молитвы: при устной – ум может беспрепятственно парить в каких угодно помыслах, а при умной молитве помыслы вторгаются в молитву, что достаточно легко заметить. А при умно-сердечной молитве помыслы могут овладеть вниманием человека, только если внимание от «входа в сердце» поднимется во вместилище не ума, а мышления – в голову человека или отвлечется, минуя голову, на внешнее.

Ко «входу в сердце» вниманием и желанием могут проноситься слова, обращенные к людям и даже дела во внешнем мире, если они совершаются ради Бога, по Его воле или с Богом. В этом случае человеку, помимо внимания и желания, потребны вера и надежда.

Но молитва направляется не в сердце как анатомический орган. Древние святые отцы прекрасно знали, где находится сердце человека, обеспечивающее кровоснабжение всего тела, но под словом «сердце» они имели в виду нечто другое, легче и вернее могущее быть обозначено, как «сердцевина»; как нечто сокровенное внутри человека и не поддающееся четкой пространственной локализации или привязке к анатомии человека. На конкретный вопрос о нахождении «сердечного места», один из святых отцов (св. Никита Стифат) ответил, что не может точно указать его нахождение, но определенно знает, что оно находится внутри грудной клетки.

Даже и в бытовой ситуации, говоря о том, что у него «сердце щемит», «тяжесть на сердце», «неспокойно на сердце» или «сердцем чувствую», человек при этом, не задумываясь, указывает на область грудины по ее средней линии, но никак не на область проекции сердца на поверхность грудной клетки.

Поэтому святые отцы и советовали не искать путь к тому, что они называли «сердечным местом», а неотлучно стоять у «входа в сердце», с надеждой и верой ожидая, когда Бог откроет этот путь человеку, который сам не знает ни куда направляться, ни как идти. Мы не имеем возможности установить направление этого пути в физическом пространстве, пытаясь установить жесткую связь между ним и любыми пространственными ориентирами или анатомическими субстратами. В значительной степени такое положение обусловлено тем, что перемещение души по пути к «сердечному месту» определяется не ее поступательным движением в том пространстве, которое можно назвать «сердечным», а изменением этого внепространственного пространства. Поэтому обращенная к Богу сердечная или умносердечная молитва дойдет до Него и приведет с собой молящегося; не грешник своей молитвой очищает себя от греха и допускается до предстояния перед Богом, а молитва обращает и ведет грешного человека, которого очищает и освобождает от греха Бог, по мере неизмеряемого приближения человека к Нему.

Ибо Сам Спаситель сказал: «Я есмь Путь и Истина и Жизнь…» (Ин 14: 6) и «Кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет» (Ин 10: 9). А кто войдет в иную жизнь как угодно, но не Христом, тот, стало быть, и не спасется.

Может быть, это объясняется тем, что святые отцы опасались, как бы люди, не обладающие достаточным духовным опытом и не имеющие наставника в вопросах молитвы, но подгоняемые смелостью, мечтательностью или самомнением, не решились сами войти в сердце, не дожидаясь того времени, в которое этот вход будет открыт им, а не ими. В этом случае можно нанести своей душе существенный вред не только не замечая этого, а искренне считая себя получающим душевную пользу и даже духовно преуспевающим.

А может быть, святые отцы не могли или не считали полезным говорить людям то, что открывается, воспринимается и познается разумом не с помощью слов, а посредством веры и опыта; не считали возможным говорить, что через «вход в сердце» человек попадает в пространство, выходящее далеко за пределы человеческого тела – в пространство духовного мира.