глава «Образ инонациональной речевой среды прошлого»

Во вступлении говорится о проблемах языка исторической прозы.

Рассмотрена дилогия писателя «Дикая кровь» и «Опальная земля». В сопоставлении использованы романы «Половодье» и «Ночь без сна».

В дилогии представлены образ национальной речевой среды, украинской и русской речевой среды прошлого.

В романах А.И. Чмыхало большое внимание уделяется образу национальной среды, что связано с темой и идеей произведений. Общее количество слов, рисующих этот образ, 145 (кроме развёрнутых перифрастических обращений). Это составляет около 30 % от всей маркированной лексики дилогии. Количество употреблений этих слов 330, т.е. в среднем 1 употребление на 2 страницы текста. Эта плотность выше, чем при создании образа иностранной речевой среды, но ниже, чем при изображении жизни народов России. Таким образом, мы видим, что эта лексика не занимает центрального места в лексической системе произведения. Однако степень её необычности привлекает внимание читателя и создаёт специфику языкового строя текста. Образ национальной речевой среды рассматривается в трёх параграфах: «Историческая основа дилогии А.И. Чмыхало», «Экзотизмы и варваризмы», «Нациолектизмы».

Создание образа украинской речевой среды связано с сюжетом «Опальной земли», но не вписывается в основной конфликт. Украинцы не противопоставлены русским и не противостоят автохтонам Сибири, лексически не проявляют себя как самостоятельная сила в основном конфликте произведения. Внелитературная лексика текстов передаёт слитное, нерасчленённое представление об Украине и запорожском казачестве; отмечается косвенное противостояние полякам, но сами поляки не являются персонажами анализируемого текста. Особенность составляет использование диалектной южнорусской лексики в функции экзотизмов. В тексте сохраняется стилистическая доминанта: из 41 слова около 60 % связаны с историей (литературные историзмы и лексика казачества).

Образ представлен в трёх параграфах: «Историческая основа “украинской” части произведения», «Лексико-фонетические и лексико-грамматические средства создания образа украинской речевой среды», «Лексические средства создания образа украинской речевой среды».

Русская речевая среда прошлого в дилогии А.И. Чмыхало представлена развёрнуто. Центральным русским образом в тексте является острог. Сибирь XVII века значительно отличалась от европейской части России, где в это время была разветвлённая сеть городов и деревень. В Сибири основными населёнными пунктами проживания русских являлись укреплённые остроги (ставшие впоследствии основой сибирских городов) и посады, а также примыкающие к ним временные сельскохозяйственные поселения – заимки и небольшое количество деревень. Острог в дилогии представлен в разных ракурсах: это и крепостное сооружение, и боевая крепость, и прообраз города, и тюрьма, и административный и хозяйственный центр. Всего историзмов в дилогии использовано 256, связано с острогом 112, т.е. 44 % . Из 256 лексем 73 отмечены в значениях как историзмы в составе литературного языка (в МАС). Значительная часть слов приводится в словаре без каких-либо замечаний, однако в сущности это устаревшая лексика: амбар, армяк, зипун, каланча, расспрос (‘способ ведения сыска’), плаха, рубище и др. Итак, в МАС отмечены 180 слов, т.е. 70 %. Эта особенность идиостиля автора соответствует нашим наблюдениям по созданию образа автохтонов Сибири. Русская речевая среда представлена в четырёх параграфах: «Историзмы», «Архаизмы», «Диалектизмы» и «Просторечие».

Отдельно описан ономастикон дилогии, выделяются два параграфа: «Антропонимы» и «Топонимы», которые поддерживают три речевые среды произведения: автохтонов края, русскую и украинскую, отмечены имена и топонимы, соответствующие историзмам, архаизмам и диалектизмам. Поэтический ономастикон романов А.И. Чмыхало дублирует лексическую систему. Но антропонимы связаны и с образами героев произведения. В пространстве текста они варьируются, усиливая выразительную силу лексико-семантической системы в целом.

Историзмы в романах даются наиболее полно в следующих тематических группах: острог – 112 лексических единиц, названия лиц по роду их занятий и социальному статусу – 55 слов и сочетаний; казаки и близкие им тематические группы (оружие и доспехи, лечение, лошади) – 57, все остальные, выраженные тематические группы (деньги и меры, названия одежды и обуви, ткани, посуда и напитки, музыкальные инструменты) – 57 лексических единиц. Таким образом, можно заключить, что историзмы и близкие к ним архаизмы составляют самостоятельную группу лексики, достаточно полно представляющую русскую сторону в дилогии и ярко выражающую основную идею произведения: русские казаки на окраине русского государства стоят на русском порубежье, при этом они изображены в основном в двух ракурсах: ратное дело и бражничество.

Интересно, что в количественном отношении модель в отдельных частях симметрична – 44 % (112) слов и сочетаний связаны с острогом, именование социальных групп и казаков в целом также составляют 112 лексических единиц и 44 % от общего количества историзмов, на остальные же темы приходится только 12 % (57) единиц. За пределом лексики, связанной с острогом, остальные группы в количественном отношении также даются симметрично: социальная представленность общества – 55 единиц, казаки и близкие к ним группы слов – 57 лексических единиц, все остальные группы – 57 единиц, т.е. они приблизительно равны. Но в целом, лексика, связанная с военным противостоянием составляет 88% от всех устаревших слов, а бытовая только 12 %. Таким образом, модель в целом асимметрична, она не носит иллюстративного характера, а непосредственно связана с темой и идеей произведения.

К идиостилю можно отнести и составные наименования (47 единиц): изба – курная, блудная, съезжая, приказная, аманатская, таможенная; люди – братские, воинские, государевы, думные, духовные, начальные, пашенные, посадские, ратные, служилые, улусные; людишки – подлые; жёнки – гулящие, разбойные, казачьи, посадские; девки – блудные, сенные, дворовые (фиксировано в МАС сенные девки); воеводская казённая память, воеводская наказная грамота и т.д. Большая часть этих сочетаний используется в исторической литературе, куда попадает из текстов старинных документов.

Часть вторая «Образ иноязычной речевой среды прошлого в романах Б. Акунина «Турецкий гамбит» и «Алмазная колесница»

Романы Б. Акунина «Турецкий гамбит» и «Алмазная колесница» могут быть отнесены к жанру исторической прозы. Образ инонациональной речевой среды в этих произведениях строится на сопоставлении с образом русской речевой среды того времени. В результате анализа можно заключить, что в тексте есть лексические выразительные средства, вписывающиеся в рамки жанра, литературного направления (постмодернизма) и характерные для идиостиля писателя.

Образ иностранной речевой среды представлен в романе во вступлении (три параграфа: «Историческая основа романов Б. Акунина “Турецкий гамбит” и “Алмазная колесница”, «Произведения Б. Акунина как явление русского постмодернизма», «Речевой фон романов Б. Акунина») и в трёх параграфах: «Экзотизмы и варваризмы как способ моделирования инонациональной речевой среды в “Турецком гамбите”», «Экзотизмы и варваризмы как способ
моделирования инонациональной речевой среды в “Алмазной колеснице”», «Нациолектизмы в романах Б. Акунина».

Русская речевая среда прошлого в романах Б. Акунина даётся в четырёх параграфах: «Историзмы», «Архаизмы», «Диалектизмы и просторечия», «Имена собственные».

Автор пользуется в целом наработанными в русской литературе приёмами изображения инонациональной речевой среды. В анализируемых произведениях внелитературная лексика представляет собой строгую систему выразительных средств текста совместно с лексикой периферии литературного языка.

Общее количество маркированной лексики, рисующей образ инонациональной речевой среды, 153 в «Турецком гамбите» и 174 в «Алмазной колеснице». Но состав её различен. Так, в «Турецком гамбите» последовательно представлены экзотизмы, историзмы и архаизмы – 41 %, 32 % и 27 %; в «Алмазной колеснице» – 80 %, 12 % и 8 %. В «Турецком гамбите» более ярко выражен образ России прошлого – 59%, в «Алмазной колеснице» – Японии 80 %.

Слова для стилизации в «Турецком гамбите» тщательно отобраны. Писатель в романе стремится использовать лексику, известную читателю, представляющую стилистические ресурсы русского литературного языка. Так, среди 64 экзотизмов «Турецкого гамбита» 38 фиксированы в МАС с соответствующими запретительными и ограничительными пометами (ист., устар., прост.) или с соответствующими оговорками в формулировке значения слова («на Востоке», «в Турции» и т.п.) – почти 60 %. Новую лексику в «Турецкий гамбит» автор вводит дозировано. Объяснение значения слов не акцентировано, даётся в диалоге, через контекст, варваризмы представлены в сносках. Часть внелитературных слов, реплик на иностранных языках не объяснена, но это не делает текст непонятным.

Всего в тексте «Турецкого гамбита» 47 историзмов, только 3 из них не отмечены в МАС. Архаизмов в тексте – 42. Из них 22 литературных архаизма и 20 – внелитературных. Таким образом, на «Турецкий гамбит» из 153 маркированных лексических единиц приходится 105 единиц, фиксированных в толковых словарях литературного языка, это около 70 %, т.е. образ Турции в тексте несколько тривиален. Очевидно, что часть внелитературных экзотизмов имеет традицию употребления в русском языке (паненка, шевалье, ханум и др.), некоторые же носят индивидуально-авторский характер, или они являются результатом словесного творчества писателя (медхен-гредхен, вурдст да зельц), или, вероятно, вводятся им впервые в русский язык (гедикль, икбал, кучук-кадинэ и др.). Достоверность части таких экзотизмов проверить затруднительно.

Среди 138 экзотизмов «Алмазной колесницы» отмечены в толковых словарях литературного языка только 7 слов, почти все они связаны с образом Японии (95 %). Они приводятся в тексте потоком, иногда без установки на расчленённое понимание. Всего в «Алмазной колеснице» 21 историзм, только 7 из них – внелитературные. Их 15 архаизмов в «Алмазной колеснице 7 литературных архаизмов и 8 внелитературных. Таким образом, из 174 маркированных единиц «Алмазной колесницы» фиксированных в толковых словарях только 29, т.е. чуть более 17 %. Таким образом, мы можем заключить, что образ Японии в произведении своеобразен.

Из 153 единиц маркированной лексики в «Турецком гамбите» 64 – экзотизмы, а 89 (47 и 42) – историзмы и архаизмы, связанные с образом России прошлого. Итак, превалирует образ русской речевой среды, экзотизмы от общего числа маркированной лексики составляют чуть больше 41 %. В «Алмазной колеснице» при общем количестве маркированных слов 174 на экзотизмы приходится 138. Образ русской речевой среды прошлого представлен 36 единицами (21 историзм и 15 архаизмов). Итак, значительно перевешивает образ инонациональной речевой среды, почти 80 %.

Ведущим лексическим средством создания инонациональной речевой среды являются экзотизмы. В тексте «Турецкого гамбита» Б. Акунина используется 64 экзотизма, всего употреблений 194. На 220 страниц – около 0, 9 на страницу. Это не низкая плотность для исторической прозы.

Плотность экзотизмов в «Алмазной колеснице» мы можем только предположить (сплошной выборки не делалось). В романе использовано 138 экзотизмов, все во второй части, т.е. на 539 страниц. Если в среднем каждый экзотизм использован 2 раза, то это составит 267 употреблений, т.е. предполагаемая плотность – около 2 экзотизмов на страницу, что в два раза выше, чем в «Турецком гамбите». Для сравнения:

1) плотность экзотизмов в произведениях С. Шелдона – один на 4,2 страницы;

2) плотность экзотизмов в текстах И. Хмелевской – один на 2,4 страницы;

3) плотность экзотизмов в повести М. Ошарова «Звено могил» – более 5 на страницу;

4) плотность экзотизмов в дилогии А. Чмыхало – в среднем 1 употребление на 2 страницы текста.

В результате сравнения мы можем заключить, что историческая проза Б. Акунина значительно отличается от текстов А. Чмыхало, плотность экзотизмов в которых близка переводам со славянских языков. По интенсивности использования экзотизмов она стоит между способом создания образа славянской речевой среды в переводных текстах и образом национальной речевой среды, причём значительные отличия отмечаются между двумя проанализированными текстами: «Турецкий гамбит» и «Алмазная колесница».

В «Турецком гамбите» в экзотизмах представлены Польша, Германия, Англия, Франция, Болгария. Все пять стран показаны в 24 словах и 40 употреблениях. Турция представлена в тексте 40 словами и 154 употреблениями (более 60 % и 80 % от общего количества). Ведущее место в произведении занимает инонациональный речевой образ Турции – врага России, что соответствует теме и идее художественного текста: самое главное на войне – война.

Экзотика Турции подаётся через темы «Государственное устройство и представители правящего сословия» (19 слов и 91 употребление»), «Многожёнство» (11 слов и 27 употреблений). На этой войне главное – экзотика (мир журналистов-международников и восприятие Варвары Андреевны Суворовой). Большая часть экзотизмов в «Турецком гамбите» имеет единичное использование в тексте (около 56 %). Частотны (имеют 10 и более употреблений) 10 слов: башибузук (21), титулярный советник (20), государь (19), паша (18), султан (18), волонтер (17), жандарм (11), величество (10), жандармский (10), падишах (10), Все эти слова устаревшие, половина при этом относится к устаревшим экзотизмам. Таким образом, значима как стилистическая доминанта текста, так и образ инонациональной речевой среды.

Экзотизмов, фрагментов текста, нациолектизмов и японских поэтических онимов в «Алмазной колеснице» много. На экзотизмы в основном падает логическое ударение, что выражено в тексте курсивом; и прежде всего на них сосредоточивается внимание читателя, таким образом, «чужое» выразительнее «своего». В этом выражена идея произведения, объяснение грядущего поражения. Сила зла акуниных (а зла ли?) показана ярко, выразительно.

В романе «Алмазная колесница» использованы три основных сюжетных линии: детективная – поиски злодея, познавательная – знакомство с авторской, «акунинской» Японией, любовная, связанная с О-Юми. В соответствии с этим в тексте используются три ключевых слова: акунин, конгодзё – Алмазная Колесница, хокку. Три экзотизма положены в основу образа инонациональной речевой среды текста, они несут текстообразующую и концептуальную функции произведения. Большое значение имеет и экзотизм с символическим значением в тексте – омурасаки (‘бабочка’). Большое значение для понимания Японии имеют два пословных перевода с японского устойчивых сочетаний: искренний человек и умереть красиво. Фандорин ищет точного соответствия в русском, пытается его найти через английский: Нет, «sincere man» — это по-нашему «человек чес­ти», догадался титулярный советник (с. 392 – 393). Но вряд ли это точное соответствие ментальному японскому понятию.

Сюжетные линии пересекаются, но всё в соответствии с законами постмодернизма очень зыбко и неопределённо, найти акунина невозможно, познать эту страну невозможно. Всё переходит в свою противоположность, что обозначается соответствующими экзотизмами: О-Юми то конкунбина (супруга по контракту), то итиноку (девушка-ниндзя), Сирота то письмоводитель, то предатель-ренегат и т.д.

Тематически экзотизмы в анализируемых текстах свёрнуты. Но тема «Ниндзя» представлена в «Алмазной колеснице» широко, что говорит о её лексическом превосходстве в связи с основной темой и идеей произведения. Большое внимание уделяется в тексте «Алмазной колесницы» социальным слоям, представляющим мафиозные структуры страны, которые не противопоставлены официальной власти, а занимают по отношению к ней сложную позицию. Всего эта группа членится на 6 тем, связанных с боевыми искусствами. Поданы они как ментальные структуры – это стремление к совершенству. Желание «напугать» читателя, показать почти безграничные возможности этих сил строится так же, как показ сицилийской мафии в романах С. Шелдона. Количество экзотизмов этой группы велико, что соответствует понятию «фокуса культуры» (Ю.А. Найда) в сознании Фандорина. Слова передают иерархическую структуру асоциальных сил, что свидетельствует об их мощи, организованности и некотором соответствии государственным структурам (что особенно настораживает русского читателя). Речь идёт о времени, предшествующем поражению России в русско-японской войне. На войне как на войне.

В целом структкра экзотизмов в «Турецком гамбите» симметричная (приблизительно равное количество слов в разных тематических группах, что предполагает некоторую иллюстративность), в «Алмазной колеснице» – асимметричная (одна тематическая группа явно превалирует, имеет внутреннее тематическое дробление. Это свидетельствует о том, что она выражает основное идейное содержание текста, представляет концептуальную функцию).

В двух романах Б. Акунина используется разная стратегия привлечения экзотизмов. В первом романе они не играют существенной роли: создают определённые национальные мифологемы, служат как бы для развлечения скучающей журналистской братии. Образ инонациональной речевой среды близок к переводным текстам. Русские ненавязчиво и легко сопоставлены с турками.

Во втором же романе экзотизмов, представляющих Японию, много, их использование связано вначале с компактным употреблением в одном ряду в качестве ключевых слов фрейма (их представлено два). При этом используются в основном слова, фиксированные в словарях литературного языка, или, по позиции автора, известные в интеллигентных кругах того времени. С таким представлением о Японии Эраст Фандорин прибывает в страну. Затем на протяжении всего текста это представление противопоставляется развёрнутой картине в сознании главного героя. Представление экзотизмов идёт традиционным путём – через тематические группы. Тематические группы экзотизмов при этом разнообразны. Среди них есть традиционные «туристические», рисующие поверхностную картину, а также приводятся экзотизмы, отражающие глубинные пласты ментального характера. Стремление к познанию сущности народа (возможно, иллюзорное) роднит данный текст с русской литературой о народах России (см.: М. Ошаров, Ж. Трошев и др.), создаётся образ речевой среды, близкий национальному (см. о «концептах как ментальном образовании» и об «импорте концептов» у В.И. Карасика).

Автор использует оригинальные приёмы передачи нациолектизмов. Разнообразны эти приёмы в «Турецком гамбите».

Образ инонациональной речевой среды представлен в трёх разновидностях, имеющих стилистическое своеобразие.

Так, иностранная речевая среда выделяется относительно небольшим количеством специальных лексических средств, которые связаны с темой, идеей, пафосом, концептуальностью и отдельными мотивами в произведении. Ранее Л.А. Булаховским, очевидно, эта черта определялась как couleur locale – «точками».

Для таких текстов характерны асимметричные модели (большое количество слов некоторых тематических групп). Такая лексика выступает в произведении как акцентированное лексическое выразительное средство (романы С. Шелдона).

Особо конструируется образ славянской речевой среды. В переводах с польского языка не употребляется в варваризмах латиница, она обозначает только слова и фрагменты текста латинского языка. Экзотизмы обычно имеют иллюстративное значение, употребляются в симметричных моделях. Используются слова на грани двух славянских языков (семантические кальки, семантические, словообразовательные варианты кодифицированной лексики: глины; мразь, микрофон, сырник; тонь, рассказка, брушка и др.; слова, лексическое значение которых для русского читателя связано с лексической мотивированностью: бывальцы ипподрома, куколь и т.д.), что создаёт впечатление лёгкого акцента. Такая форма передачи польской и чешской речевой среды отмечена и в текстах русских авторов.

Из корпуса литературных экзотизмов в таких произведениях особой частотностью выделяются специфические обращения и вежливые упоминания.

Национальная речевая среда отличается большим количеством маркированной лексики, её значительной плотностью и представленностью разных тематических групп (11–12). Основная цель автора – передать своеобразие народа, специфику его менталитета. Модель использования экзотизмов – симметричная. В литературе ранее это отмечалось как этнографичность (Н.Г. Михайловская). Наиболее многочисленные тематические группы связаны с понятием «фокуса культуры» (Ю. Найда). Соотношение между русской лексикой и национальной в художественных текстах достаточно сложно. Часть слов литературного русского языка, отражающую «чужие» понятия, МАС рассматривает как сложившиеся в русском языке: чум – ‘принятое у русских название переносного жилища некоторых народов Сибири и северо-востока европейской части СССР’ (ср.: сакля – ‘русское название жилища кавказских горцев’) и др. Некоторые из таких слов имеют русский (славянский) корень: мольбище, становище, станок, стойбище и др. Некоторые слова являются русскими диалектизмами (употребляющимися в национальном языке?): сипун – ‘зипун’, борчича – ‘борчатка’ и др. Отдельные слова принадлежат в текстах в равной мере к двум системам – иноязычной и русской: ясак, ясачный, объясачить, покрута, покрученник, покручаться и др. Часть слов, воспринимаемая русскими как экзотизмы из национальных языков, эвенками трактуется как русские эквиваленты национальных слов (на основе словарей эвенкийского языка – важенка, камус, кухта, сарана, торсук и др.). Небольшая часть слов, очевидно, создана М. Ошаровым на русской основе, но в эти слова вложено специфически национальное значение: позев, вскормленник, передовщик, проступь и др. Есть слова, известные в народных русских говорах, но с другим значением. В тексте они принимают значение, связанное с эвенкийской культурой: вожатый, копаница, лабаз (могильный лабаз), лабазить, залабазить и др. Диалектизмы представлены и при передаче русской речи эвенков: варнак, омман, спортить и др.

Историческая проза отличается тем, что инонациональной речевой среде противопоставлен образ русской речевой среды прошлого. На соотношении образа русской и инонациональной среды строится выразительность текста. Так, например, в дилогии А.И. Чмыхало показаны (названы) многочисленные народы Сибири, которые противопоставлены небольшой кучке русских казаков. Но автохтоны края разбросаны по территории и существенно разобщены. Это выражено через экзотизмы: ясак –‘дань русским’ / албан – ‘дань джунгарам’, нукер – ‘воин-киргиз’ / цирик – ‘воин-монгол’ и т.д. Образ же русских строится на примере острога (острог как крепость, как хозяйственный центр, как административный центр и т.д.). Всё сконцентрировано в одном (нескольких) местах, велика сила, объединяющая казаков, – сила государства, что выражено в историзмах, архаизмах и диалектизмах. Текст построен так, что мы видим – будущее за ними. В «Турецком гамбите» Б. Акунина образ и русской речевой среды, и инонациональной строится через восприятие Варвары Андреевны Суворовой. Это достаточно серьёзный образ (она находится в ставке Главнокомандующего), война воспринимается не как противостояние двух армий, а как противостояние двух религий (наиболее полно представлена тема «Иноверец»), в Турции она (как и господа журналисты) больше интересуется восточной экзотикой. В «Алмазной колеснице» ироничный образ русской речевой среды прошлого никак не может противостоять серьёзности, основательности речевого образа Японии. Россия находится накануне поражения в русско-японской войне. Исторические романы Б. Акунина строятся на разной стратегии использования маркированной лексики. В «Турецком гамбите» образ близок переводным текстам, в «Алмазной колеснице» – национальным. Автор пытается донести до читателя ментальное своеобразие народа Японии так, как он его видит.

Основные лексические средства создания образа инонациональной речевой среды делятся на связанные преимущественно с изображением художественного места действия – экзотизмы, варваризмы, нациолектизмы, диалектизмы – и связанные с обозначением художественного времени – историзмы, архаизмы (хронотоп М.М. Бахтина). Поскольку они располагаются на разных ординатах, то могут свободно пересекаться. Так, в анализируемых текстах у А. Чмыхало мы видим экзотизмы-историзмы: юрукта, ертаул и т.д., устаревшие диалектизмы: балаган, батог, вершник, ноне, пошто и т.д.

В целом, литературные особенности художественного текста и язык художественной литературы не тождественные явления. Но, опираясь на теорию параллельных рядов В.Ф. Переверзева, мы можем заключить, что они тесно связаны. Эволюция литературного процесса как движение от периферии к центру, от маргинального к ядерному – так движутся темы, образы, сюжеты (Ю.Н. Тынянов) – несомненно, характерна и для языка художественной литературы. Таким образом, внелитературная лексика, лежащая в основе образа инонациональной речевой среды, соответствует этой тенденции.

Выделяются особенности инонациональной среды в текстах на уровне жанра, литературного направления, идиостиля.

Стилистическая доминанта очень важна в анализируемых текстах, она трансформирует некоторые значения слов. В результате анализа было установлено, что образ инонациональной речевой среды в произведениях строится и при помощи диалектизмов и историзмов, которые употребляются в функции экзотизмов. Так, используется промысловая терминология в романе М. Ошарова: белковать, лабаз, острога, соболевать, соболятник и др. (фиксированные в МАС), кабарга, копалуха, кукша, кулёма, пасть, плашка и др. (известные только в говорах); историзмы при описании вооружения и высшего эшелона власти народов Сибири у А.И. Чмыхало: меч (кривой меч), сабля, стрела, лучник, колчан, панцирь, наручи; князь, начальный князь, княгиня, княжич; царедворец, придворный, свита и др. В исторической же прозе как характеристика устаревшей речи воспринимаются диалектизмы и экзотизмы: чо, почо, горесь, завтре, ватаман; батор, хамча, джут, джюсан, бачка, апсах (А.И. Чмыхало). Слова, фиксированные в толковых словарях литературного языка как вообще восточные понятия, в тексте Б. Акунина воспринимаются как собственно турецкие (басурман, башибузук, бей, бек, бешмет, гарем, гяур и др.) и т.д. Эти черты анализируемых текстов можно отнести к их жанровым особенностям.

Специфика литературного направления – постмодернизма – ярко выражена в романах Б. Акунина. Проявляется она в речевом фоне (В.В. Виноградов) или «упаковочном материале» (Л.В. Щерба) прежде всего романа «Турецкий гамбит», максимально приближенном к речевому опыту нашего современника. В своеобразной речевой игре: «оттянутые» пояснения слов, использование реальной аллюзии (как и в романах С. Шелдона), размытость образов за счёт их характеристики через противоположные по значению экзотизмы: конкунбина (‘супруга по контракту’) / итиноку (‘девушка-ниндзя’) и др., замена устойчивых в русской культуре обозначений знаковых явлений Японии (сакура – сливовый дождь, харакири – сэппука и т.д.). Также для произведений Б. Акунина характерно использование фреймовой структуры: или в небольшом отрезке текста слов, характерных для определённой речевой среды, или их использование в одном ряду: извозчик, ванька, половые, седок; пагоды, чайные домики, джонки, кимоно.

К идиостилевым чертам можно отнести у С. Шелдона – наличие в романе ключевого слова (экзотизма или варваризма), характеризующего сущность главного героя и через неё связанного с концепцией произведения (polymechanos, consiglire, дивелопер, galante и др.); поскольку это обычно романы о призвании – широкое употребление профессиональной экзотической лексики (res judicata, res judicata; pro veritate habetur, Большое жюри, «глубокая глотка» и др.; мусор, питчер, кетчер, опцион, сексизм и др.); представление «зла» в форме развёрнутой системы обозначений итальянской (сицилийской) мафии (capo, capo di capi, capo di tutti capi, capo-regimi, borgata; крёстный отец, семья, солдат и т.д.). С. Шелдон широко использует т.н. «туристические» экзотизмы. Это названия национальных блюд, видов традиционной одежды, ветров (сhatcaubriand, dolmades, mousaka, pommes saufflees, meltemi; кил) и т.д.

У И. Хмелевской – широко использованы национальные польские обращения (шановная пани, проше шановной пани, проше бардзо и др.), что подчёркивает значение статусного общения; комический эффект создаётся привлечением на этом фоне бранной и псевдобранной лексики (холера ясна, псякрев и пся крев, паршивец и др.), сакральных формул в функции междометий (Езус Мария и Езус-Мария, Езус коханый и др.).

У М. Ошарова – использование экзотизмов строго в соответствии с эстетической задачей текста, отсутствие нарочитой этнографичности, показ действительности глазами героев-эвенков. В экзотизмах при этом сохраняется положительная или отрицательная коннотация: улгуки – ‘доверчивый бурундук’, эталон скверного, неприятного – ободранная шкурка белки – куренга и т.д.

В сопоставлении с текстом Ж. Трошева встаёт вопрос о вариативности внелитературных экзотизмов (в том числе и внутритекстовой): суглан – мунняк, люча – лючаль, бэйе – бэйё, эчэ – ачин и др., также об условном характере их достоверности, о художественной основе этого понятия.

Романы А.И. Чмыхало представляют традицию в русской исторической прозе. Автор создаёт образ речевой среды прошлого преимущественно через лексику, фиксированную в литературном языке. Им представлено три речевых среды: автохтонов Сибири, русских казаков и украинцев. Но построение текста таково, что украинизмы не противопоставлены русской речевой среде, они как бы составляют её часть (и те и другие – казаки). Автор сосредоточен на тех тематических группах, которые характерны для образа мужской, воинской среды.

Романы Б. Акунина показывают своеобразный способ представления русской речевой среды прошлого. Она не строится по традиции на архаизмах-старославянизмах и диалектизмах, она представлена через 1) устаревшие заимствования, заменённые в современном языке другими заимствованиями (искейпист, латрины и т.д.); 2) использование утраченных в современном языке варваризмов (визави – vis-a-vi); 3) через возвращение к формам, не освоенным грамматически русским языком (пенсион, компрометаж, вульгар и т.д.);
4) через устаревшую заимствованную лексику (фаланстер, бельвю, парвеню и т.д.); 5) через использование слов со славянскими корнями, в дальнейшем заменёнными заимствованиями (разъездные – ‘командировочные’, дорожный смотритель – ‘регулировщик’ и т.д.). Таким образом, создаётся образ речевой среды прошлого, связанный с образованным обществом. К идиостилю автора можно отнести использование «орфографических» архаизмов (коттэдж; спортсмэн, проэкт), почти полное отсутствие диалектизмов и т.д.

Речевой образ, как и любой, создаётся через отбор (слов в соответствии с идеей и пафосом произведения) и типизацию. Например, у М. Ошарова и Ж. Трошева нет таких широко известных на Севере слов, как каюр, макса, нарты, пурга (фиксированных в словарях литературного языка), субой, пальма и др.

Основная функция экзотизмов, варваризмов и нациолектизмов в текстах – создание образа инонациональной речевой среды. в целом, они многофункциональны: используются для достижения достоверности текста, выполняют развлекательную, познавательную функции, моделируют средства межкультурной коммуникации; маркируют место и время действия, выступают в характерологической и комической функции, метаязыковой и т.д. Фоновую функцию выполняют т.н. «туристические» экзотизмы, часто экзотизмы используются в качестве художественной детали, иногда обозначая единичный предмет (редингот в «Турецком гамбите» – только пальто Маклафина и т.д.).

Некоторые слова и группы слов могут по ходу повествования менять доминирующие функции, например, характерологическая может перейти в сюжетообразующую. Так, в «Турецком гамбите» грассирование в русской речи французского журналиста исчезает после его разоблачения как турецкого шпиона, туристические экзотизмы и варваризмы также вписываются в сюжет, поскольку свидетельствуют о том, что герои С. Шелдона путешествуют с удовольствием и т.д.; характерологическая функция становится концептуальной: глубинная сущность героев в романах С. Шелдона является главной в конфликте произведения, она может символизировать, например, идею важности следования профессиональному призванию и пагубности отступления от него даже во имя любви: Лара – дивелопер, а Келлер – питчер и т.д.

В принципе по законам создания образа инонациональной речевой среды создаётся и образ региональной речевой среды, и конфессиональной речевой среды и т.п., а также речевая среда в фантастике.

В результате проделанной работы мы можем заключить, что образ инонациональной речевой среды значим в русской литературе и имеет определённые традиции представления; экзотизмы, варваризмы, нациолектизмы являются ярким лексическим выразительным средством языка художественных текстов.