Оглавление: Алимова Р. Р. / R. Alimova

Литература:

М., 1982

2. Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991

4. Э. Сепир. Язык. Введение в изучение речи. М., 1934

5. Фирсова Н.М. Языковая вариотивность и национально-культурная специфика речевого общения в испанском языке. М., РУДН, 2000.

Оболенская Ю.Л. (Россия)
Мифология островных территорий Испании как сплав мифологических, культурных и языковых традиций
Y. Obolenskaya (Rusia)
Mitología de los territorios insulares de España como fusión de tradiciones mitológicas, culturales y lingüísticas
Mitología es la memoria de la nación, es una parte indispensable de la cultura nacional y de la conciencia nacional; mitología es el espejo del carácter nacional, de las costumbres y tradiciones, de temores y supersticiones de las naciones. En Rusia la mitología española está poco investigada, especialmente la de los territorios insulares que ha enriquecido mucho el sistema mitológico europeo.
Мифология - это память нации, неотъемлемая часть национальной культуры и национального сознания; потому что мифология в равной степени отражает национальный характер, обычаи, привычки, традиции, страхи и суеверия народов. Мир легенд народов Испании, конечно, не может быть представлен с исчерпывающей полнотой в небольшом докладе. И все же попытаемся разобраться, что отличает этот, пока еще неизвестный в России, мир от других национальных мифологий, сосредоточив внимание на наименее изученной его части - островной мифологии, проанализируем, как и из каких элементов он создавался.

Испанские легенды не создают единого мифологического пространства: каждый из народов, населяющих это многонациональное и полиэтническое государство обладает своей собственной мифологией, а легенды и поверья Кастилии, Астурии, Каталонии, Страны Басков, Андалусии, Арагона, Канарских или Балеарских островов поражают своим многообразием и неповторимостью, отличаясь не только сюжетами, описанными в них пейзажами или персонажами. В этих легендах вполне органично сочетаются древнейшие языческие представления с христианской моралью; потому что вся иберийская мифология - это причудливый сплав нескольких мифологических систем, языческих верований, многовековых суеверий народов.

Самобытные мифологии двух архипелагов, входящих в состав Испании - Канарского и Балеарского, значительно умножают количество мифологических традиций, отраженных в легендах народов, населяющих Испанию, дополняя европейскую мифологию афроазиатской, а также мифологией народов Нового Света.

Древнейшие мифы, как правило, лишены какой-либо фактической основы и вневременны, потому что мифологическое время абстрактно - это не просто время предшествующее настоящему и объясняющее его, это эпоха первотворения, первоначала. Об этом повествует космогонические легенды канарцев, повествующих о сотворении мира и человека.

Мифы неотделимы от обрядов, культов и верований определенного этноса, поэтому во многом предопределяют особенности национального менталитета. И хотя большая часть древнейших мифов не сохранились в виде литературных памятников, но мы находим их отражение в обрядах, ритуалах, культовых предметах и - самое главное - более поздних и сложных мифах - например, в сюжетах которых переплетаются сразу несколько тотемических и мифологических систем.

Особый интерес в этом смысле (равно как и в языковом отношении) представляют Канарские и Балеарские легенды. Одна из канарских легенд - о боге гуанчей - отражает особенности мифологии аборигенов островов, сложившейся задолго до их колонизации испанцами, а вторая легенда - «Проклятие Лауринаги» сочетает древнюю канарскую традицию с новой морализаторской сутью (в духе христианской и рыцарской морали одновременно). Балеарская легенда «Дон Хайме и череп» чрезвычайно интересна сходством с итальянскими новеллами эпохи Возрождения.

Bajó, pues, hasta la orilla del mar, recogió barro de los arenales y, haciendo una suerte de pasta moldeable*, imitó y mejoró las formas de los animales ya existientes, fabricando un cierto número de hombres y mujeres. Luego, uniéndolos por parejas, les apartó todo el ganado que pastaba libremente por las islas y, entregándoselo, lo paso a su cuidado para que se sirvieran de todo cuando podía proporcionarles*: carne y leche para su alimento, piel para su vestido cuando sintieran frío, huesos para fabricar utensillos, cuernos para hacer recipientes y pelo para tejer lanas.

Al mismo tiempo, habitó un tiempo entre aquellas nuevas criaturas para enseñarles el mundo en el que las había colocado y hacerles saber que siempre le tendrían cerca cuando nececitaran de él*. Y hasta les hizo aprender los nombres por los que podían llamarlo según les hiciera falta por distintas razones y por las distintas apariencias que podría tomar ante ellos según en que pudiera ayudarles. Así lo conocieron como Achaxucanac, el Sublime; Achicanac, el Excelso; Achxuraxán, el gran Señor, o Achachurahán, el Grande, y hasta con otros nombres acordes con sus distintas funciones.

Pero tanto se entusiasmó en su afán creador, y tanto se gozó en la obra que había emprendido, que llegó a haber muchos más hombres y mujeres que lo que el número de cabezas de ganado daba de sí*. Y así, las últimas criaturas se quedaron sin poseer bestias para su uso, por lo que tuvieron que servir a los primeros y estos, a cambio de sus servicios, se encargaron de atender a sus necesidades.

Сама же легенда была, очевидно, записана испанским миссионером, и поэтому в ее стилистике и образах заметна христианская традиция, однако описанное в легенде сотворение людей и животных, и, главное, наивное объяснение возникновения причин социального неравенства отличаются от библейского толкования и по-видимому принадлежат к дохристианской эпохе.

apartar - зд.: отогнать

pelo para tejer lanas - шерсть для прядения.

apariencia -облик, подобие

Sublime - Высочайший

Excelso - Всевышний

acorde - в соответствии
Notas:

...creando los cuatro elementos, dio el ser y la vida a todo lo existiente - создав четыре стихии (имеется в виду: земля, вода, огонь и воздух), он дать суть и жизнь всему существующему

Окунева Л.С. (Россия)
Проблема государства: взгляд латиноамериканской политологии

L. Okuneva (Rusia)
El problema del Estado visto por la ciencia politica latinoamericana
Проблема государства – одна из наиболее актуальных тем, находящихся в центре теоретических дебатов, которые разворачиваются в политической мысли латиноамериканских стран. Одновременно это не только теоретическая и идеологическая проблема, но и вопрос практической политики государств континента. Место государства в политической системе, его взаимоотношения с гражданским обществом, его роль в экономке (в этом плане весьма репрезентативны концепции «государство – ночной сторож» и «государство – Левиафан») и социальной сфере – таковы наиболее актуальные проблемы, составляющие сердцевину теоретических концепций латиноамериканской политической науки.
El período de transición democratica vivido por muchos paises de América Latina ha planteado muchos problemas teóricos que salen al centro de los debates políticos e ideológicos y determinan en gran medida la situacion concreta en los paises del continente. Uno de tales problemas que se presenta a veces como el primordial es el de Estado y de su lugar en el sistema político, de sus relaciones con la sociedad civil, de su papel en la esfera social. La reforma del Estado se pone al orden del día como un elemento inseparable de la modernización del sistema político y como un factor de consolidación y estabilización de los procesos de la renovación democrática.

Hace falta mencionar que el problema del Estado y de su influencia a los procesos modernizadores siempre despierta discusiones en la ciencia política latinoamericana. El dilema de como determinar sus funciones suena así: 1.el Estado es una “guardia nocturna” con las funciones muy limitadas o 2.el Estado se presenta como un “Leviafano” que absorbe toda la vida económica y política y la domina absolutamente. Tienen lugar las discusiones agudas: en que medida el Estado está abierto para ser reformado, en que medida está listo para buscar nuevos modelos de la cooperación con la sociedad civil y con sus institutos.

En el transcurso de las discuciones se planteó la tesis importante según la cual los recursos y el potencial mismo del Estado en una sociedad en transición no están completamente agotados: el Estado juega un papel importante en la regulacion de la economía, en la distribución, en los programas sociales. Otra cosa es el problema del tipo del Estado. Si el Estado tiene como el objetivo principal la creación de las condiciones que ayudan a incorporar las masas a los procesos políticos y económicos, a la gestión - entonces las transformaciones tendrán el carácter democrático. Pero si el proceso espontáneo de la democratización (parecido al caos) lo inunda todo incluso las bases institucionales del régimen nuevo - en este caso los acontecimientos se desarrollarán en el marco de los ciclos políticos tradicionales y ese nuevo ciclo se terminará al aparecer una “mano fuerte”.

En la década de los 90 en la ciencia política latinoamericana surgieron las nuevas ideas: el Estado y la sociedad deben repartir entre sí las esferas de la actividad. El Estado debe intervenir menos en la economía y concentrarse más en la mobilización de los recursos necesarios para los objetivos prioritarios, ser capaz de regular los flujos de las inversiones dirigiéndolas a las ramas claves de la economía, contribuyendo a la privatización sólo de tales empresas que se manejen mejor por el sector privado. Lo principal en la reforma del Estado consiste en lo siguiente: al salir de la economía el Estado debe concentrarse en sus funciones sociales, realizando las reformas orientadas a la disminución de la pobreza y de la miseria, prestando más atención al desarrollo de la educación, de la salud pública y de la infraestructura. De tal manera la reforma del Estado no debe debilitarlo sino al contrario - modificar y multiplicar sus funciones y al mismo tiempo liberar la economía de la tutela estatal.

Según muchos sociólogos y politólogos latinoamericanos el Estado debe asegurar el “derecho a la democracia” declarado en varios documentos de los paises – miembros del sistema interamericano. El Estado debe ayudar a establecer el sistema de los derechos y posibilidades iguales para todos los ciudadanos. El Estado debe también defender el nuevo concepto de la “seguridad humana”.
Осипова М.П. (Россия)
Концепты ментальной деятельности в средние века и в современности: contemplar, contemplación, teoría
M. Osipova (Rusia)
Conceptos de la mentalidad en la Edad Media y en nuestros tiempos: contemplar, contemplación, teoría
En la ponencia tratamos de examinar algunos de los conceptos básicos de la mentalidad, tales como contemplar, contemplación, teoría y la evolución de los contenidos de estos términos en el desarrollo de la conciencia desde la Edad Media hasta hoy día.
Испанскому глаголу contemplar (от лат. contemplari) можно подыскать в русском языке достаточно точный эквивалент – созерцать. Его точность обеспечивается не только совпадением основного значения («внимательно рассматривать какой-либо предмет»), но и наличием у каждого из концептов богатой культурной истории: оба слова наследуют ключевому понятию христианской и неоплатонической философии - theoria.

Латинские contemplari и contemplatio, а со временем, и испанские contemplar и contemplación обозначают в Вульгате и в трудах христианских авторов тот же род деятельности, что и греческое слово theoria – интеллектуальное и интуитивное (причем чаще всего мистическое, экстатическое) созерцание божественной реальности. Любопытно, что в средневековой литературе на латыни и romance бытовали также и слова, непосредственно наследующие греческому, - theoricus / theórico («муж, посвятивший себя созерцанию») и theoria / theórica («боговидение», «созерцание», «молитва»).

Средневековое понятие theoria разительно отличалось от того, что мы сейчас понимаем под теорией (или, соответственно, teoría): «conjunto organizado de ideas referentes a cierta cosa o que tratan de explicar un fenómeno” (Diccionario de María Moliner), что зачастую приводит к возникновению курьезов в переводческой и издательской практике. Жан Леклерк отмечает, что когда Петр Достопочтенный пишет о клюнийском приоре Матфее Альбанском: «Non relinquebat partem aliquam theoriae intactam», это следовало переводить вовсе не как «И он не пропустил ни одного теоретического момента», а как «Он беспрестанно упражнялся в аскезе и молитве». А когда Бернар Клервосский называет «Песнь Песней» theoricus sermo, он не имеет в виду «теоретическое наставление», а говорит о тексте, чтение которого возводит дух к созерцанию.

Таким образом, испанские термины teoría и contemplacóуn являются своеобразными «этимологическими дублетами». Со временем их значения изменяются и расходятся: в современном испанском contemplación и contemplar еще сохраняют связь с религиозным дискурсом, в то время как слово teoría ее уже совершенно утеряло. Расхождение в значениях этих важнейших концептов ментальной деятельности заметно уже в самых ранних памятниках испанской литературы: к примеру, уже в изданном в 1514 году переводе трактата Гуго Бальмского «Солнце созерцателей» говорится, что la carrera theórica pertenece a la ciencia, причем carrera theorica противопоставляется carrera platica (т.е. práctica). Подобное противопоставление совершенно не отражает изначального разделения значений между концептами praxis и theoria, аскезы-самосовершенствования и созерцания-молитвы, зато очень близко по значению современной дихотомии «теория» - «практика». Тем не менее, даже в переводе «Солнца» ни carrera theorica, ни ciencia в полной мере не соответствуют современным значениям этих испанских концептов, зато отчасти соответствуют одному из важнейших значений термина contemplatio в Средние века.

Перипетии изменения смыслов этих слов отражают как важнейшие изменения культурных и духовных парадигм (в частности, движение от средневековой религиозности к «классической мистике» 16-17 веков), так и глобальные различия менталитетов (так, в частности, Запад не принял греческую дихотомию praxis / theoria, преобразовав ее в совершенно отличные по смыслу contemplatio / activitas и scientia / experientia).
Островская Т.Б. (Россия)
Гипотетическое будущее (Futuro Hipotético): сложности его

употребления и перевода
T. Ostrovskaya (Rusia)
Futuro Hipotético: dificultades de su uso y traducción para los estudiantes

extranjeros
Futuro Hipotético forma parte de la gramática estilística española. Su uso y traducción representa una serie de dificultades para los estudiantes extranjeros. Resulta difícil para ellos elegir la única forma correcta de las cuatro formas del Futuro Hipotético que existen en el idioma moderno y encontrar los medios adecuados para realizar la traducción. En el artículo se analiza la metodología de enseñar en clase este complicado fenómeno de la gramática española.
Функционирование Futuro hipotético относится к сфере стилистической грамматики, однако его употребление в современном языке, в частности разговорной речи, растет. Поэтому мы считаем необходимым изучать в нашем университете эту грамматическую форму, уделяя ей особое внимание. Мы начинаем изучение Futuro hipotético со П курса, подробно разбираем это явление на Ш курсе и продолжаем обращать на него внимание на 1У курсе.

Необходимо отметить, что существует целый ряд трудностей, которые вызывает употребление и перевод этого явления у русскоговорящих студентов. В испанском языке функционируют 4 формы будущего времени: простое будущее (hablaré); будущее совершенное, сложное время (habré hablado); будущее в прошедшем (hablaría) и будущее в прошедшем совершенное (habría hablado). Все названные глагoльные формы употребляются в языке не только во временном, но и в стилистическом значении для обозначения предполагаемого гипотетического действия в настоящем и прошлом, а именно для обозначения модальности предположения, т.е. Futuro hipotético. При этом соблюдается следующая эквивалентность форм во временном плане:

1. 
   hablaré (futuro simple) соответствует hablo (presente)
   
2. 
   habré hablado (futuro perfecto) – he hablado (pretérito perfecto)
   
3. 
   hablaría (potencial simple) – hablaba (imperfecto)
   
4. 
   habría hablado (potencial compuesto) – había hablado (pluscuamperfecto)
   

Следует отметить, что в современном испанском языке Futuro perfecto намного чаще употребляется именно в модальном значении, чем в собственно временном.

Очень часто Futuro hipotético употребляется с дополнительным эмоциональным оттенком, передающим отношение говорящего к сообщаемой информации:

Tú lo sabrás. - Ты ведь это знаешь.

¿Quién lo habrá hecho? - Кто же мог это сделать?

Вопросительные предложения, содержащие Futuro hipotético, типа ¿Será Lucas? или ¿Si será Lucas? переводятся на русский язык следующим образом: «Уж не Луис ли это?»; «Неужели это Лукас?» «А вдруг это Лукас?»

Надо отметить, что употребление форм будущего времени в значении гипотетического настоящего не чуждо и русскому языку и часто встречается в разговорной речи: «Кто ты такой будешь? в смысле «Кто ты есть? А такие фразы как !Qué habladora serás! - Ну и болтушка же ты!, содержащие, как правило, оценочные существительные, выражают иногда сильные эмоции. В подобном значении могут встречаться и сложные формы Futuro hipotético, например, !Cuántas cosas habrás escuchado allí! – Сколько же всего ты там наслушался!
Полякова А.А. (Россия)

Аксиологический подход к изучению испанской культуры

Аксиологическая позиция рассматривает систему ценностных норм, накопленных в ходе развития общества, их передачу в образовательном процессе. Так, например, ценности испанской культуры в образовательном процессе вуза выступают в роли доминанты развития аксиологического потенциала личности, который не может состояться вне аксиосферы культуры. Освоение ценностей – напряжённо-рефлексивный процесс, обеспечивающийся законом возвышения потребностей личности от витальных к духовным, и от потребностей к ценностям на основе всеобщего закона возвышения потребностей. Наиболее продуктивным процесс освоения ценностей испанской культуры становится в диалоге родной (российской) и иноязычной (испанской) культур, поскольку ценности являются стимулами развития познания, формируют проблемное поле наук, определяют его целевую направленность и смысловые акценты в ту или иную эпоху.

Франсиско Умбраль - один из самых блестящих из ныне живущих испанских журналистов и писателей. Его произведения могут составить хронику испанской жизни на протяжении почти всего 20 века. Личность автора так же противоречива и неоднозначна, как жизнь и история современной ему страны. Спорам и обсуждениям его творчества суждена долгая жизнь. Но несомненно, что произведения этого мастера уже заняли видное место в истории испанской литературы, о чём свидетельствуют многочисленные премии, среди которых премия Надаль, премия критики, премия принца Астурийского и премия Сервантеса. Помимо художественных достоинств его романов, нельзя не отметить и то, что в них ярко отразились тенденции развития испанского языка, многие из которых получают свое продолжение и на страницах периодической печати, с которой он постоянно сотрудничал, в частности, публикуя свои работы в газете «Эль Мундо» и других.

С полным основанием можно утверждать, что Франсиско Умбраль – один из создателей лучших образцов современного стиля испанской прессы. Тексты этого автора воспринимаются как необычайно яркие, персонажи предстают как живые, читатель ощущает себя причастным к описываемым ситуациям, и в то же время восхищается открытой литературностью, «обработанностью» этих текстов, местами написанными ритмической прозой, так что они звучат почти как поэма.

Что же общего может быть между столь высокохудожественными произведениями и периодической печатью?

Исследователи современной политической риторики отмечают, что со времён древнегреческих ораторов и до наших дней наилучших результатов в воздействии на адресат достигают авторы культивированных, «украшенных» письменных и устных текстов (1, 58). Обычные газетные тексты, насыщенные всевозможными избитыми клише и штампами, воспринимаются не просто как написанные «плохо», но как тексты-манипуляторы, связанные в сознании адресата с пропагандой довольно низкого уровня. «Сверхзадача» такого текста «околдовать» сознание массового читателя, навести на него идеологическое силовое поле, которое дробит и уничтожает волю, превращая мыслящих индивидуумов в аморфное множество…»(1,59). Поэтому более-менее подготовленные читатели психологически «закрываются», стремясь оградить своё «я» от такого насилия. Текст же «украшенный», наоборот, повышает самооценку адресата, поднимает его в собственных глазах, заставляя почувствовать себя самостоятельной ценной личностью, ради которой автор постарался выполнить непростую литературную задачу.

Культивированные тексты, безусловно, также влияют на читателя, причём гораздо более эффективно, хотя и на каждого по-разному, в зависимости от индивидуальной способности восприятия. Тщательно отобранные и продуманные стилистические приёмы создают впечатление новизны, аристотелевского «очуждения», пробуждают интерес и обостряют внимание. Яркие эмоции адресата, являясь гарантией его психологической открытости, позволяют автору глубоко проникнуть в его восприятие и обеспечивают его текстам долговременную память (2, 188-197).

Франсиско Умбраль – великий мастер создания культивированного текста, виртуозно владеющий всей палитрой языковых художественных приемов, составляющих его авторский стиль, среди характернейших черт которого отмечается и необычайная ёмкость адъективных сочетаний. Большинство из этих приёмов чётко прослеживаются и в его известнейшем романе «Leyenda del César Visionario», получившем в 1992 году премию критики.

Действие романа разворачивается в стане франкистов во время гражданской войны, и персонажи условно делятся на убеждённых франкистов и примкнувших к режиму, но втайне либерально настроенных интеллигентов, пытающихся противодействовать крайностям диктатора и его окружения. Кроме того, в романе присутствует сам автор, мастерские характеристики которого в нескольких словах представляют читателю законченный образ не только действующих лиц, но и эпохи.

Прежде чем анализировать смысловое, лексическое содержание определений, представляется необходимым отметить их количественную сторону, поскольку они, в своём численном выражении, задают ритм фрагмента текста, его интонационный рисунок, расставляют акценты, то есть, выполняют роль некоей супрасегментной фонемы, способной не только подчёркивать смысл высказывания, но и вносить в него новые краски, а иногда и менять его на противоположный.

Так, при характеристике персонажей через их собственную речь, речь других персонажей и авторские определения, Франсиско Умбраль чётко придерживается принципа: искренним сторонникам франкизма даются чётные определения (обычно два, а в особо торжественных случаях две пары, и даже четыре), а представителям скрытой, даже самой слабой оппозиции – нечётные (как правило, три). При характеристике точки зрения автора, настроенного, безусловно, антифранкистски, также фигурируют три определения. Таким образом читатель, подсознательно, делит мир романа на два пространства - двухмерное и трёхмерное.

Так, например, сам Каудильо впервые предстаёт перед читателем в своём собственном кабинете con las manos blancas y pequeñas, ojivales y casi armoniosas. Его верный сподвижник и брат Николас - uniformado y con galones, grande y blando. Журналист Эухенио Монтес шлёт из находящегося под властью Муссолини Рима unas crónicas imperiales, fascistas, cínicas y muy bien escritas, а внешность его описывается как ya es un cuerpo de viejo precoz o de gordo venidero. Среди франкистов фигурируют un vasco alto y ducal и многие другие персонажи, политическая ориентация которых безошибочно вычисляется путём подсчёта относящихся к ним, всегда парных, определений. Впрочем, бинарные структуры характерны и для существительных, глаголов,- для всего, что образует чёрно-белый мир, где все делятся на своих и чужих, rojos y nacionales, и третьего не дано. В этом мире полуденное солнце сияет como el prestigio brillante de las armas, los aceros, los sables, los fusiles, помощник Франко работает над бумагами como corrigiendo…el exámen de la vida y la muerte, que unos pasan y otros no, где сам Каудильо любит almorzar abundante y tranquilo, где царит la insolencia muda y africana de un moro, que confunde su olor a camello muerto con el perfume festival e ingenuo de las muchachas.

Совсем иным, трёхмерным, предстаёт мир либеральной интеллигенции: так, скрытый оппозиционер Ридруэхо es breve, bizarro y lúcido, его сотоварищ Лаин Энтральго tiene el rostro cejijunto, noble y zaragozano, Педро Саинс Родригес es joven, bajo y misacantano, a “французик» Марсель - un niño rubio, alto y como afrancesado. «Теневой» республиканец Хименес Кабальеро, воспевая «Черные эскадроны» tiene una noche inspirada, combativa e insoportable, а его единомышленник Серрано, даже будучи родственником диктатора, рассказывает своим друзьям об увиденном им в Германии, как о чём-то grandioso, impresionante, cesáreo.

Те же оппозиционные персонажи (или автор от их имени) используют «бинарные структуры» в целях камуфляжа: Y la sonrisa fina y culpable vuelve a pasar, como el ala ligera de un ángel irónico. Ридруэхо, стремясь спасти от казни анархиста Далмау, характеризует его диктатору четырьмя эпитетами: как luchador íntegro, anarquista utópico, hombre honesto y valiente, как бы вписывая его в двухмерное пространство режима.

Когда автор хочет дать свою собственную характеристику Франко- фигуре, безусловно, неоднозначной, он как бы переносит его из созданного им мира в обычный, где его оценивают по законам трёхмерного пространства, и на лице диктатора мы видим вigote recortado, epocal y negro, а его почерк es tendida, notarial y segura.

Этот стилистический приём восходит к основам европейской культуры, заложенным ещё Пифагором и его последователями. Пифагорейская математика приписывала чётным числам следующие символические имена: зло, мрак, неравенство, нестабильность, невежество. Дуада, однако, есть символ матери мудрости, потому что невежество по своей собственной природе неизменно ведёт к рождению мудрости.

Нечётная триада называется мудростью, потому что люди триады организуют настоящее, предвидят будущее и используют опыт прошлого. Ключевыми словами к триаде являются «дружба», «мир», «справедливость», «благоразумие», «умеренность», «добродетель» (3, 494-495).

В таких адъективных сочетаниях особое место принадлежит прилагательным с суффиксом –al, обычно выражающим признак принадлежности кому или чему-либо. Данный суффикс, в отличие от других суффиксов прилагательных, обычно лишён каких-либо оценочных и иных коннотаций (ср. operación policial – medidas policiacas, guardia papal – tropas papistas). Это его свойство считается испанскими лингвистами основной причиной резкого роста его продуктивности в языке СМИ в последние десятилетия, связанной с растущей интернационализацией жизни и влиянием английского языка (4, 89).

Франсиско Умбраль виртуозно использует эту деривационную модель, и, апеллируя к экстралингвистическим знаниям и воображению читателя, наполняет ее ярким оценочным смыслом (5.130-146). Так, прилагательное epocal (bigote recortado , epocal y negro) вызывает в сознании читателя не только портрет, висевший повсюду в ту эпоху, но и всю эпоху, которую можно сравнивать с другими. Почерк Каудильо (tendida, notarial y segura), похожий на почерк нотариуса, будит память об эпохе, а вместе с ней всплывают документы, законы, весь бюрократический аппарат франкизма, которые сравниваются со старым архивом, имеющим лишь исторический интерес.