Олег Ермаков орихалк, металл луны архетип всех металлов Земли Легендарный металл Атлантиды
жүктеу/скачать 4.08 Mb.
|
Рисунок 3Око наше, безлунно-смотрящее,и око Гостя, что видит: Луна, г|лаз как цель|ный зрачок Вечность, в Луне cуща, и бренный мир как внелуние в сути есть Кантовы миры Свободы и Необходимости, разгражденные транс|цен|ден|т|ным порогом. Кан|т (имя его и являет собой грань, порог, окантовывающий Иное) мнит грань эту непроницаемой, зовя скрытый в Луне мир Свободы «вещью в себе» (ding an sich (нем.)) как Сутию канувшей. Пленник Ума, Розни, Кант и Мир, Сердце вещей, зрил разъятым; зрить верно его — Сердцем зрить как Одним: Миром — Мир. Мир (Вселенная, Вечность) — в Луне. Он есть Ка|мен|ь (греч. лит|ос): лик Бога, Его мон|у|м|ен|т; все дольмены, менгиры — суть он. Ли|т|ур|гия, служенье ему — месса (лат.): служба Месяцу, Месту его, с ним единому. Г|ра|нь Сего с Тем, Луны стенка — смертный порог: перейти его нам — кануть; Мир за ним, Глубь-Полнота — Рай, дом Ра, И|сто|к наш: Pa|Ra-die|s (Рай — англ.)) — «за кончиной»: у Бога в Луне (пара- (санскр. पर) — о|дол|еть, грань пронзить). Рай, Мир есть Огнь: Любовь, Лоно всех; Луна — корка ее: орих|алков|ый шар, Тьмы альков. Тьма, Любовь есть Сок Ра, В|ино-Истина (in vino veritas — молвь о нем), сведущ был в коем Сок|Ра|т7. На Силена похожий, — с Селеной был схож он и Миром, в ней сущим, pus’ат (pus — Пан (инд.-евр.), Всего, Мира бог — см. илл.), c Вакхом, иль Сином аккадским, един как Луною (мен|а|ды, служанки его — Мены хор). Миром, Истиной-Тьмою чрЕватый, его извлекал он как Плод по’viva’нием, кое майЕвтикой звал. 
Мистическое единство Пана с Луной, зримое в картине Михаила Врубеля «Пан» Бренный мир вне Луны, в себе взятый — безмирье: без Целого часть; в Луне Вечность — Мир, Целое; в Мире — Бог, Центр. Ведать Мир, в Луне скрытый — знать стенку Луны как я|вит|ель его, единящий То с Сим, Вечность с брением, явью глаз наших: смерть, грань эта — клей мировой. Мудрым грань посему — врата в Тайну. Сего не знал Кант, грань у коего — стена глухая. Столп русского космизма Н.Ф. Федоров, урожденный Гагарин, писал на сей счет в заметке «Иго Канта»: Освободится ли Запад от ига и гнета кантовой критики, на сословном суеверии и предрассудке основанной, на суеверии сословия, обреченного на бездействие и осужденного на одно мышление, на предрассудке, обрекающем род человеческий на вечное несовершеннолетие? И далее: Кант — представитель старости, переходящей в младенчество. Хотя он и восхищается небесным сводом, но доступ в него закрывает человеческому роду. Восхищается он и пустым, лишенным всякого содержания долгом; но он истинный враг простора и шири. Ему, философу безнадежности и отчаяния, всюду мерещатся грани и пределы, которые он и налагает на все области жизни, на мысль и на деятельность. Освободится ли Запад от ига «критики» Канта? Выход в То из Сего — невозможен по Канту. В действительности ж порог сей одолим: миры, разделенные им, им же и сплочены, представляя собой сообщающиеся сосуды. Однако очам, чуждым Вечности, грань эта — несокрушимая твердь. Взглянув на Луну, видим мы, что ударные воронки лунных кратеров не имеют обыденной оку конической формы: днища их всегда выпуклы, что обличает нам пребыванье под лунной поверхностью, точно дверú за холстом с нарисованным очагом в ко|мор|ке папы Карло, крепчайшего Мяча из орихалка, металла Вечности, Глуби глаз бренных, каким есть Луна (см. фото).  
Мяч под маской песка Сковородкообразный типаж лунных кратеров как ударных воронок без главного последствия удара, проникновения вглубь, обличающий под поверхностью Луны напряженный изнутри крепчайший экран — Божий Мир, Пустотой полный Мяч 8. Игра в мяч посему — Материнская: Матч, Лона ш|тур|м, коим есть Мир в Луне. Мяч-то сей ищем мы: части — Целое, Суть их. Мяч сéй нам не ведать в незнании Истины, Смысла прямого. Подмена его, свершенная Аристотелем, переносным смыслом, метафорой в нашем понятии, который есть перенос Истины в несуществование, Всего в ничто, нуль, — украла у нас знанье Истины, Клада за дверью глаз бренных, о коем печется дитя, глас Луны, зря в речах взрослых ложь как раскол их, недружность рекущих с собой. О том сказано: …период языкового развития, когда дети начинают примиряться с метафоричностью наших «взрослых» речей (…), насколько мне удалось заметить, у нормальных детей начинается на шестом году жизни (Шесть — число в|ремен|и, брения — Авт.) и заканчивается на восьмом или девятом. А у трехлетних и четырехлетних детей такой привычки нет и в зародыше. Логика этих рационалистов всегда беспощадна. Их правила не знают исключений. Всякая словесная вольность кажется им своеволием. Скажешь, например, в разговоре: — Я этому дó смерти рад. И услышишь укоризненный вопрос: — Почему же ты не умираешь? (…………….)
— А дождь так и жарит с утра. Внучка, четырехлетняя Таня, тотчас же стала внушать ей учительным голосом: — Дождь не жарит, а просто падает с неба. А ты жаришь котлету мне. Дети вообще буквалисты. Каждое слово имеет для них лишь один-единственный, прямой и отчетливый смысл — и не только слово, но порою целая фраза, и, когда, например, отец говорит угрожающе: «Покричи у меня еще!» — сын принимает эту угрозу за просьбу и добросовестно усиливает крик. — Черт знает что творится у нас в магазине, — сказала продавщица, вернувшись с работы. — Что же там творится? — спросил я.
— Вам же сказали, что черт знает, а мама разве черт? Она не знает. (…………….)
— С тобой голову потеряешь, ей-богу! — говорит, например, сердитая мать. — Со мною не потеряешь: найду — подниму.
— А где у тебя твои куры? Для взрослых всякая такая реализация метафоры является, конечно, сюрпризом. Тот, кто сказал про старуху, будто она «собаку съела», даже не заметил, что упомянул о собаке. Тот, кто сказал о сварливых супругах, будто они «живут на ножах», не заметил в своей речи ножей. Тот, кто говорил про богатого доктора, будто куры не клюют его денег, ни на минуту не подумал о курах. В том и заключается огромная экономия наших умственных сил, что, оперируя готовыми штампами речи, мы почти никогда не вникаем в их изначальный смысл. Но там, где для нас — привычные комбинации примелькавшихся слов, стертых от многолетнего вращения в мозгу и потому уже не ощущаемых нами, для ребенка — первозданная речь, где каждое слово еще ощутимо. Корней Чуковский. От двух до пяти Смысл прямой — Мир единый: То-Это как Всё; переносный — расколотый Мир: без Того Это, следствие без Причины своей. О прямом-то, едином как Истина смысле рек Воланд, что свежесть сия — лишь одна: первая и последняя, Альфа и Омега. Прямóй смысл — суть Целое, Мир; переносный — часть в незнаньи смысла сего. Возврат части в смысл сей как в Ист|ок — ев|хар|ист|ии суть: причащение Миру, древ Древу, и Господу, Корню его. Евхаристия — это «таинственное жертвоприношение», по выражению патриарха Германа (VIII век). Это — благодарственная (отсюда и название «евхаристия», что значит благодарение») жертва Богу. Священник во время богослужения «мысленно созерцает небесную службу», а «мы,— указывает патриарх Герман,— уже не на земле, а на Небе предстоим царскому престолу Бога». Земная литургия в Евхаристии перерастает в небесную и совершается одновременно «как горе, так и долу». http://ru.wikipedia.org/wiki/Евхаристия Мир — Камнь, Лит|ос (греч.), в Бога Тур. Причащенье ему — ли|т|ур|гия («служение», «общее дело» — греч., буквально — камне|творение). Мир, литургия — То в Сем, в бреньи Вечность как в Двойке Одно. Говорится: Сам храм, где происходит богослужение, его архитектура и убранство являются образом трансцендентного и имманентного мира. По учению Иоанна Геометра (X век), храм есть «подражание вселенной» (PG,106,943A), то есть он является литургическим образом мира, близким к миметическому подобию. В храме сконцентрированы «все красоты вселенной». Земля, море, воздух, планеты и звезды явлены в пространстве храма, в его архитектуре, облицовке и росписях. Здесь потустороннее является в посюстороннем, трансцендентное становится имманентным, смысл сходит во всякий предмет, здесь снимается противоречие между духовным и материальным, небо спускается на землю, Бог становится человеком, воплощается в мире. «Если существует некоторое слияние противоположностей всего мира, дольнего и горнего — оно здесь» (Иоанн Геометр, PG, 106, 944B). По учению патриарха Германа, церковь является земным небом, вообще все внутреннее пространство храма — увеличение степени значимости с запада на восток и снизу вверх,— весь внутренний его интерьер мистически являет, в структуре т. н. «топографического символизма», реальности высшего духовного порядка. Так, по учению отцов Церкви, конха является Вифлеемской пещерой и, одновременно, по Герману, местом погребения Христа (по Софронию Иерусалимскому — гробом Господним); жертвенник является яслями Христа, Его гробом и, одновременно, небесным жертвенником. Своды алтаря и потолок храма — образы двух уровней неба; лампады и свечи — образы вечного Света; стихарь — образ плоти Христовой; архиерей — образ Господа, иереи — духовные чины, диаконы — ангелы, и т. д. // Изображения храма также включаются в литургическое действо, мистически являя единение неба и земли. Так, по Симеону Солунскому, «священные изображения» Спасителя, Богоматери, святых и апостолов на алтарной преграде (иконостасе) означают «и пребывание Христа на небе со своими святыми, и присутствие его здесь, среди нас» (345 CD). Таким образом, по учению св. отцов, вся Церковь, земная и небесная, участвует в Литургии. При этом и сами участники Литургии изображают небесные силы в их «великом и страшном» служении, о чём поется в Херувимской песне: «Мы, херувимов тайно изображающие…». // Все эти «изображения», литургические образы, не являясь по сущности архетипом, по своей антиномической природе обладают его силой. Литургическим образом является и сама словесная часть Литургии, которая не случайно облечена в напевно-мелодическую форму. «Мне кажется,— писал св. Григорий Нисский,— что философия, проявляющая себя в мелодии, есть более глубокая тайна, чем об этом думает толпа». Ту же мысль высказывает и св. Иоанн Златоуст: «Ничто так не возвышает душу, ничто так не окрыляет ее, не удаляет от земли, не освобождает от телесных уз, не наставляет в философии и не помогает достигать полного презрения к житейским предметам, как согласная мелодия и управляемое ритмом божественное песнопение». http://ru.wikipedia.org/wiki/Литургия Причаститься Творцу в литургии — есть вспомнить Себя нам, забывшим, как Целое, Мир. Там же сказано: Литургическая символика тесно связана с пониманием богослужения как «воспоминания» (анамнесиса). Св. Дионисий Ареопагит, поясняя литургическое священнодействие, говорит, что оно совершается «в Его воспоминание». Но это особое, вневременное воспоминание, не подчиняющееся логике бытия. В нём вспоминают и прошлое, и настоящее, и будущее, как уже бывшее и вечно длящееся, то есть это воспоминание, выходящее за пределы антиномии «литургического времени», преодолевающее и этим снимающее её. Так анамнесис (часть евхаристической молитвы) литургии, приписываемой св. апостолу Иакову, брату Господню, «вспоминают» «второе и славное и страшное Его пришествие, когда Он придет со славою судить живых и мертвых и воздать каждому по делам его». Так же и в Литургии св. Иоанна Златоуста, в евхаристической молитве, «вспоминают» «вся еже о нас бывшая: крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса восхождение, одесную седение, второе и славное паки пришествие.». Не только отдельные молитвы и части Литургии, но и внутреннее устройство храма имеет «напоминательное» значение. Так, по патриарху Герману, «алтарь указывает на второе пришествие Его, когда Он придет со славою судить живых и мертвых» (PG, 98, 389D). Право|сла́в|ие (калька с греч. ὀρθοδοξία — букв. «правильное суждение», «правильное учение» или «правильное сла́вление») — единое, или прямое, суждение, смысл прямой; пре|сущ|ествление — есть превращенье, по смыслу сему, хлеба и вина в Тело и Кровь Иисуса: подобия — в Суть. С смыслом ложным борясь, Константинопольский собор 1157 года так анафемствует всех толкующих слова евхаристии, при|часть|я Миру-Луне, «сие творите в Моё воспоминание» как образное (метафоричное) принесение Жертвы, а не само принесенье ее: Слышащим Спасителя о преданном Им священнодействии Божественных Таин, говорящего: «сие творите в Мое воспоминание», но не понимающим правильно слова «воспоминание» и дерзающим говорить, что оно (т.е. воспоминание) обновляет мечтательно и образно жертву Его Тела и Крови, принесенную на честном Кресте Спасителем нашим в общее избавление и очищение, и что оно обновляет и ежедневную жертву, приносимую священнодействующими Божественные Тайны, как предал Спаситель наш и Владыка всех, и поэтому вводящим, что это иная жертва, чем совершенная изначала Спасителем и возносимая к той мечтательно и образно, как уничижающим неизменность жертвы и таинство страшного и Божественного священнодействия, которым мы принимаем обручение будущей жизни, как это изъясняет Божественный отец наш Иоанн Златоуст во многих толкованиях посланий великого Павла, анафема трижды. Таинство евхаристьи, свершенное на Луне — Господу, Сердцу привет как надежда Войти. Сообщается: Вскоре после посадки Олдрин, пользуясь правами старейшины пресвитерианской церкви, провел краткую частную службу с причастием. Армстронг, будучи неверующим, причащаться не стал. Хотя изначально планировалось транслировать это событие, в последний момент НАСА отказалось от этой идеи, главным образом, из-за судебного процесса, возбужденного ранее атеистами против НАСА из-за публичного чтения экипажем Аполлона-8 в Рождество на лунной орбите главы Быт.1. По этой причине всё прошло во время перерыва в связи. Олдрин имел с собой маленькую пластиковую коробочку с походным набором из миниатюрного потира, гостии и вина, которые он взял заблаговременно в церкви в Хьюстоне. Им был прочитан стих Ин.15:5. Впоследствии, Олдрин вспоминал: «Я принял святые дары и принёс благодарность за разум и дух, которые доставили двух молодых пилотов в Море Спокойствия. Интересно, подумал я, ведь самый первый напиток и самая первая пища, поданные на Луне — это вино и хлеб причастия». http://ru.wikipedia.org/wiki/Аполлон-11 Истину, за дверью Клад (о котором речет сказка нам, смысл прямой, чей ге|рой Бу|р|а|т|ино — Бур в Ра, Тьму-Ино|е) украл Ares’тотель у нас, с тем — и знанье того, что дверь эта, Луна, — настояща и Богом дана разделять и спрягать Это с Тем: от|ра|жать (и’sol’ировать) и проводить. Оба качества эти — металла черты, что по сути своей — Щит-и-Меч. Как вещество, именно мет|а|лл обладает наилучшими отражательными свойствами. Таково сер|еб|ро, применяемое людьми для изготовления зер|кал. Зеркало-сверхвещественность (бренным очам — нуль, ничто) — Пустота: в сути — Дух, Цель (метá — укр.) всех сущих, Алл|ах: П|рост|ота, Камнь С|еб|я. Пустота и металл — пара «Цель–Путь»: мета|лл — от «мета|ть», в цель б|рос|а|ть; близость — Путь, Даль — Цель. Цел|ь — Путь цел|úт, единит его. Феба, стрелкá, звал Го|мер «сребролуким»: сребро есть метанья металл. Такова г|луб|ь Луны очам зрячим: металл с Пустотою под ним, в лоне Лоно как Истина в лжи, во тьме Ть|ма, Ма|ть. Антропы тонких миров, в Луне сущих в своей сопричастности Вечности, как гонцы Свободы в сем мире Необходимости странствуют в нем в аппаратах, зовущихся НЛО, кои есть pus’ырьки или капли Луны, Кора|бля кораблей (коя есть, повторю, Кора Господа), выдутые из нее разумной волей и так же, как и она, состоящие из орихалка-ми’FREE’ла — чудесного, на бренный взгляд, матерьяла, очам предстающего и плотным телом, и чистым огнем (печать лунности НЛО — имя ви|ма́н|а (санскр. vimāna) сего аппарата, творить каковой — есть вы|ман|ивать из Луны, Man: из Воды — каплю, из Огня — искру его). Глубь, Дух — есть Небо: Высь, Тайна Луны. Поэтому «орихалк», металл Выси, по-гречески — «горная медь»: горный — горний, Гор-Феб, в Луну наш поводырь. Посему же фамилия Гарин, печать человека, в романе Толстого добывшего мифрил, ясно родственна птичьей фамилии Га|гарин землянина, Полетом стяжавшего Глубь, Небеса. Миф|рил — в Мúф рыл: Миф — Глубь, посол чéй сей к|рыл|атый металл: Глубь есть Высь. Металл этот Толстой (неспроста — автор сказки про Дверь за холстом) зовет М: в ЗеМле сущий как Матери, Лон|е: земна, лун|на ль — Глубь есть одна, В|ино душ и Богатство, часть чья о’rich’алк. Небо, Svar (санскр.), часть чья металл этот — П’rich’ал, где svar’туемся мы. Тьма — Ноль, Рот, oris (лат.); orich’алк — явь его, Прорвы прорв, из Луны, дыры в То. Сфетраэдр, структурный оплот орихалка, являет нам бренным, часть ту, коей недостает нам до Мира: очам нашим — чтоб зрить его. Мир, Тьма-Свет, Сердце-Ум, как Ноль-и-Единица числом своим имеет Десять, Полность сущего, коей венчаем пифагорейский Тетраксис. Мир, довлеющий себе, есть Сто, Десять по Десяти. Сто — единство числ тел Простоты, кои знает мир наш. Из них Шар, сущих форм цар|ь, Мир-Десять, и с ним Додекаэдр, Двенадцать как Очи, согласные Миру (по сумме сих числ — 22, Мир-и-Очи) — есть Тó очам бренным; тетраэдр-огонь, октаэдр-воздух, икосаэдр-вода и куб-земля — Это: стихии вселенски; а телом седьмым за шестью сими, слитым из двух по закону единства различия, есть Десять-по-Четырем иль Четырежды Десять — те|траэдр, пи|р|а|м|ид|а (др.-греч.), полный Сфе|ры (надутый), сфе|траэдр: Мир, бренным согласный очам, синтез Нумен-феномен, Тьма в тьме как открытое ей. Тело это, спрягая Бессмертье и тлен, То и Это, незримый Огнь-Мир с огнем зримым как Целое с частью, — как тело седьмое в чреде полной тел, а в стихий ряду — пятое как огнь-эфир (зримый огнь, слитый с тайным, эфиром: Явь Тайны), числом буквы М, Сорок, Матерью-Тьмою дает полноту, иль единство (Причина — Це|л|ит|ель), чреде простых тел, сумма коих с ним вместе: 10 + 12 + 40 + 4 + 8 + 20 + 6 — есть Сотня, как дóлжно тому. В Сорокá тьма-мат|ерья, Тетрада едина с Нолем-Тьмой: Глубь, Тьма-Мать — Второе. С тем, С|о|р|ок для бренных есть Рок|а число: смерть, Тьма им — Неизбежность; поющим Бессмертье — Свобода оно: Тьма, Мед тел, в коем тают они, Сердце-Mad, что творит (made — англ.) в сущем всё. Тело-Мир, тело-Очи в единстве с телами огня, воздуха, воды и земли — суть шесть доказательств бытья Бога, кои не есть полнотой без седьмого, Сфетраэдра, ряду венца: Семь есть Жизнь, Полность. Знак сему — Семь Мудрых (rsi): Мудрость — Жизнь; лишь семь правильных тел во единстве есть лик Г|еб|до|м|áд|ы сей. Тело седьмое, единства сего ключ, не зримый теперь (зримый — Древними, огнь коим был Шар-тетраэдр, То-Это: Мир, Огнь) — Жизнь и к|лю|ч к ней, седьмое ее доказательство: Жизнь — в очах вечных, смерть — в бренных очах, коим дóлжно ожить, умерев (смертью так оживлен Берлиоз князем Тьмы). Ведь Жизнь — Бог, Клей меж Этим и Тем, Грань их; грань та же — смерть, ОО7: Жизнь, Сон бренных, агент с полным правом убить: убыть в Сем — в Том прибыть, кое Тьма-Жизнь одна (Сон — Шон Con’нери; Пир|с Бро|сна|н — то ж; спи|н — в|ра|щение, Жизнь: жить желаешь — вер|тись, в Ра ра|сти!). Умереть, узрив Бога впрямую — вот главный, седьмой аргумент, что éсть Он (так Фому убедил встречей с ним Иисус); шесть иных, кои сущи — ничто без него, с ним же — всё. Смерть — миров грань; грань та ж, тело ее — лик Истины: в смерти встречаемся с Ней. Смерть и Бог, смерть и Истина, купны, влекут и страшат, как страшит очи Розни Одно; тело Истины-смерти, седьмое, — прекрасно-ужасно собой посему. Таков Петр, муж разящий, в «Пол|тав|е» — на грани, пол-Тау: в одном смерть и Бог, Жизнь всего. жүктеу/скачать 4.08 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|