Основные этапы истории россии и украины 1917 наст вр. Тема I. 1917 год: От Февраля к Октябрю

Список литературы

Битва под Москвой: Хроника. Факты. Люди: В 2 кн. М.: ОЛМА-пресс, 2002.

Великая Отечественная война (историография). Сб. обзоров. – М.: Институт научной информации по общественным наукам, 1995.

Великая Отечественная война. 1941 – 1945. Военно-исторические очерки. В четырех книгах. – М.: Наука, 1998. – Книга первая. Суровые испытания. – Книга вторая. Перелом. – 1999. – Книга третья. – Освобождение. – Книга четвертая. Народ и война.

Война 1939 – 1945: два подхода. – М.: РГГУ, 1995.

Война и общество. 1941 – 1945: в 2 кн. / отв. ред. Г. Н. Севостьянов. — М.: Наука, 2004.

Воскобойников, Г. Л. Казачество и кавалерия в годы Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг. / Г. Л. Воскобойников. – М.: Изд-во Российской киновидеокомпании, 1995.

Всероссийская книга Памяти. 1941 – 1945. Обзорный том / ред. Е. М. Чехарин и др. М.: Воениздат, 1995.

Вторая мировая война: актуальные проблемы. – М.: Наука, 1995.

Гаврилов, В. Операция «Рамзай»: Триумф и трагедия Рихарда Зорге / В. Гаврилов, Е. Горбунов. – М.: ОЛМА-Пресс, Красный пролета­рий, 2004.

Гареев, М. А. Полководцы победы и их военное наследие: (Очерки о военном ис­кусстве полководцев, завершивших Великую Отечественную войну) / М. А. Гареев. 2-е изд., испр. и доп. – М.: ИНСАН, 2003.

Гогун, А. Между Гитлером и Сталиным: Украинские повстанцы / А. Гогун. – СПб.: Нева, 2004.

Горинов, М. М. Будни осажденной столицы: жизнь и настроения москвичей (1941 – 1942 гг.) / М. М. Горинов // Отечественная исто­рия. – 1996. – № 3.

Горьков, Ю. А. Кремль. Ставка. Генштаб / Ю. А. Горьков. – Тверь: Ред.-изд. фирма «Риф», 1995.

Горьков, Ю. А. Государственный Комитет Обороны постановляет (1941 – 1945): Цифры, документы / Ю. А. Горьков. – М., 2002.

Гракина, Э. И. Ученые России в годы Великой Отечественной войны. 1941 – 1945 гг. / Э. И. Гракина. – М.: Институт российской истории РАН, 2000.

Гриф секретности снят. Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: статистическое исследование. – М.: Воениздат, 1993.

Другая война: 1939 – 1945. – М.: РГГУ, 1996.

Людские потери СССР в период второй мировой войны. – Сб. ст. СПб.: ИРИ РАН, Изд-во «Русско-Балтийский информ. центр БЛИЦ», 1995.

Мировые войны XX века: в 4 кн. / ред. В. А. Золотарев и др. – М.: Наука, 2002. – Кн.3: Вторая мировая война. Исторический очерк / науч. рук. М. Ю. Мягков.

Народы России: проблемы депортации и реабилитации. Сб. ст. – Майкоп: Меоты, 1997.

Население России в ХХ веке: Исторические очерки. В 3-х тт. М.: РОССПЭН, 2001. – Т.2. 1940 – 1959.

Невежин, В. А. Великая Отечественная война в новейших исследованиях и документальных публикациях / В. А. Невежин // Преподавание истории в школе. – 2000. – № 4.

Окороков, А. В. Фашизм и русская эмиграция (1920 – 1945 гг.) / А. В. Окороков. – М.: Русаки, 2002.

Окороков, А. В. Особый фронт: немецкая пропаганда на Восточной фронта в годы Второй мировой войны / А. В. Окороков. – М.: Русский путь, 2007.

Операция «Багратион». Освобождение Белоруссии. – М.: ОЛМА-Пресс, 2004.

Очерки истории российской внешней разведки: в 6 т. – М.: Международные отношения, 1999. – Т.4: 1941 – 1945 гг. / гл. ред. В. И. Труб­ников.

Памяти павших: Великая Отечественная война, 1941 – 1945. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1995.

Память о блокаде. Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества. Материалы и исследования / под ред. М. В. Лоскутовой. – М.: Новое издательство, 2006.

Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. – М.: Новое литературное обозрение, 2005.

Партизанское движение (По опыту Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.). – Жуковский; М.: Кучково поле, 2001.

Под оккупацией в 1941 – 1944 гг.: статьи и воспоминания. – М.: Посев, 2004.

Россия в XX веке: Война 1941 – 1945 годов: Современные подхо­ды / отв. ред. А. Н. Сахаров. – М.: Наука, 2005.

Сталинградская битва: Хроника, факты, люди: В 2 кн. – М.: ОЛМА-пресс, 2002.

Тоталитаризм. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М.: Памятники исторической мысли, 1996.

Определенную роль в этом сыграло смещение исследовательского интереса к проблемам внутрипартийной борьбы, укрепления сталинского единовластия, политическим процессам и репрессиям 1930-х гг. Но дело не только в этом. Еще в 1988 г. Д.А. Волкогонов, будучи одним из первых, кто получил доступ к ранее секретным документам, при работе над подробной политической биографией И.В. Сталина обратил внимание на отсутствие в архиве ЦК КПСС его личных бумаг. Р.А. и Ж.А. Медведевы в книге «Неизвестный Сталин» предположили, что часть личного архива Сталина могла быть уничтожена в первые дни после его смерти Л.П. Берия, Г.М. Маленковым и Н.С. Хрущевым, которым официально был поручен разбор его документов и бумаг. Исходя из той роли, которую каждый из них играл в жизни партии и страны со второй половины 1930-х гг., они стремились ликвидировать документы, которые так или иначе могли скомпрометировать их. Именно поэтому, по мнению Р.А. и Ж.А. Медведевых, материалы 1920-х – начала 1930-х гг. сохранились в архивах более полно, чем послевоенные.

Рассекреченные документы КПСС в целом подтверждают это предположение. Они позволяют говорить об уничтожении сталинских и других важных документов, касающихся ближайших преемников вождя, не только в первые дни после смерти Сталина, но и в последующие годы. Например, когда весной 1956 г. был арестован бывший помощник Г.М. Маленкова Д.Н. Суханов, у него, как это водится, потребовали дать показания на своего бывшего начальника. 21 мая Суханов написал объяснение об уничтожении архивных документов о Маленкове, среди которых «были бумаги, полученные в разное время от И.В. Сталина и некоторые другие документы». Большую пачку документов он принес лично Маленкову, добавив при этом, что «материалов кроме этих есть еще много». Среди переданных Маленкову бумаг были и написанные против него показания бывшего наркома внутренних дел Н.И. Ежова. На вопрос Маленкова, что с ними делать, Суханов высказал предположение, что, возможно, этот материал подлежит уничтожению, «как и те документы, в отношении которых в августе 1954 года было принято решение об уничтожении». О каких документах идет речь не установлено, как не обнаружено и решений об уничтожении каких-либо документов. Вероятнее всего, Суханов имел ввиду какое-то устное распоряжение о чистке архивов и ликвидации компрометирующих партийную верхушку документов, хорошо известное Н.С. Хрущеву, а, возможно, и некоторым другим членам Президиума ЦК.

Позднее эта история получила продолжение. В июне 1958 г., когда Маленков был уже окончательно повержен, председатель Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Н.М. Шверник направил на имя Хрущева докладную записку, где сообщал, что в ходе проверки «антипартийной» деятельности Маленкова установлено, что «он в 1953 г. после ареста Берия скрыл от ЦК КПСС и уничтожил документы, изобличающие в преступлениях, совершенных им против многих партийных и советских работников». А в 1956 г. «похитил» и уничтожил документы из сейфа Суханова, которые также изобличают его «как преступника и заговорщика против партии».

Разумеется, личный архив Сталина не исчерпывал всей совокупности документов по периоду 1945–1953 гг. Но несомненно, что в нем должны были содержаться многие ключевые документы по внутри- и внешнеполитическим проблемам, утрата которых, по крайней мере, на какое-то время будет означать невозможность всестороннего исследования многих вопросов. К этому нужно добавить, что некоторые фонды, содержащие документы периода 1945–1953 гг. до настоящего времени остаются засекреченными и недоступными исследователям, к части из них доступ ограничен.

Вместе с тем большой объем документальных источников из различных архивов все же был предоставлен в распоряжение историков, у них появилась возможность приступить к глубокому и даже детальному изучению и осмыслению послевоенных лет, когда во главе Советского государства оставался И.В. Сталин.

Вторая Мировая война коренным образом изменила соотношение сил на международной арене, выдвинув СССР в число ведущих мировых держав. Содержание международных отношений в первые послевоенные годы определялось нарастанием противоречий между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции и возникновением холодной войны. Неудовлетворенность состоянием исследований в этой области, а также новые возможности для научных поисков, открывшиеся в 1990-х гг., привели российских историков к поставке вопроса о создании «новой истории» холодной войны. Ее истокам и причинам было уделено особое внимание. Дискуссионные вопросы сталинского периода послевоенной конфронтации стали предметом специального обсуждения на конференциях и семинарах «Сталин и холодная война», организованных Институтом всеобщей истории РАН. В 1995 г. в ИВИ РАН была создана группа по изучению холодной войны (А.О. Чубарьян, М.М. Наринский, Н.И. Егорова, A.M. Филитов, В.Л. Мальков, И.В. Гайдук, М.Л. Коробочкин, В.В. Поздняков), преобразованная спустя несколько лет в Центр изучения истории холодной войны (руководитель Н.И. Егорова). Основным направлением в деятельности Центра является конкретно-историческое и теоретическое исследование феномена холодной войны на основе выявления и анализа нового документального материала в российских и зарубежных архивах, а также международное сотрудничество в данной области. Реальной площадкой для его расширения должно послужить решение ХIX Международного конгресса исторических наук (Осло, 2000) о создании специальной международной комиссии по истории холодной войны. Помимо монографических исследований, сотрудниками Центра были изданы несколько сборников статей: «Сталин и холодная война» (1998), «Сталинское десятилетие холодной войны» (1999), «Холодная война. 1945–1963 гг. Историческая ретроспектива» (2003) и др.

Одним из центральных вопросов начального периода холодной войны является эволюция взаимоотношений СССР и США от союза к конфронтации на завершающем этапе Второй Мировой войны и первые послевоенные годы. Одна из первых попыток переосмыслить эти проблемы принадлежала В.И. Батюку и Д.Г. Евстафьеву. Сравнительный анализ политики СССР и США, работа дипломатии, разведки, военного планирования, советской и американской пропаганды, общественное мнение двух стран, сотрудничество и противоборство И.В. Сталина, Ф.Д. Рузвельта, Г. Трумэна предприняты в монографиях В.О. Печатнова «От союза – к холодной войне. Советско-американские отношения в 1945–1947 гг.» и «Сталин, Рузвельт, Трумэн. СССР и США в 1940-х гг.». На широком документальном материале автор показывает, что в распаде коалиции СССР, США и Великобритании при всей объективности этого процесса не было автоматизма, что этот процесс потребовал многих целенаправленных усилий и действий (или бездействия) и стал общим делом всех участников «большой тройки». Этот вывод позволяет преодолеть взгляд об односторонней ответственности той или другой стороны за развязывание холодной войны. Впрочем, такая постановка вопроса уже давно признана историками не актуальной. По мнению И.В. Гайдука, насущной задачей становится необходимость ответить на вопрос «Что виновато в развязывании холодной войны?», вместо «Кто виноват?». Другими словами, необходимо выяснить, какие долгосрочные и конкретно-временные факторы привели к обострению отношений между вчерашними союзниками.

Данная проблема вызвала оживленную дискуссию о соотношении идеологии и национальных интересов в политике соперничающих государств и, в частности, СССР. О.А. Чубарьян подчеркнул, что вопрос о взаимосвязи идеологии и «Realpolitik» в действиях советского руководства стоит очень остро и ответ на него зависит не столько от поисков новых архивных документов, сколько от осмысления уже известных фактов.

Д.Ф. Наджафов отмечает, что участие СССР в коалиции со странами демократического Запада практически не повлияло на видение перспектив мирового развития И.В. Сталиным и его соратниками, и итоги войны были восприняты ими как еще одно подтверждение марксистско-ленинской теории о неизбежности перехода человечества к социализму и коммунизму через империалистические войны и пролетарские революции. Вторая Мировая война, как порождение «общего кризиса капитализма» изменила соотношение сил между социализмом и капитализмом в пользу социализма. Поскольку борьба двух систем должна была завершиться победой социализма, постольку послевоенная внешнеполитическая стратегия Сталина неизбежно оказалась направленной на разрыв союзнических отношений с Западом. Антикапиталистические цели советского руководства, по мнению Наджафова, отнюдь не совпадали с национально-государственными интересами страны. В целом же обе идеологии – и коммунистическая, и либерально-демократическая – выступали как наднациональные, обращенные главным образом во внешний мир, и стали подосновой «структурных противоречий» холодной войны. Таким образом, действия советского руководства следовали в русле марксистско-ленинского анализа, согласно которому союзнические отношения СССР и Запада не могли не быть временными, а их последующее противостояние было неизбежным «по самой природе классово разделенного мира». Что касается прагматизма Сталина, то, как подчеркивает Наджафов, это был марксистский «прагматизм», ограниченный системой классовых принципов и убеждений, с прицелом на как можно больший ущерб мировому капитализму. «Это определяло достаточно узкие рамки историко-политического сознания Сталина, классовость категорий его мышления, однозначную направленность мыслей. Следовательно, и действий», – делал вывод Наджафов.

Другие исследователи, например А.М. Филитов, Т.А. Покивайлова и др., полагают приоритетными в советской политике соображения, вытекающие из национальных и геополитических интересов СССР. Т.А. Покивайлова иллюстрирует это на примере одного из наиболее дискутируемых вопросов международных отношений после войны – эволюции политики СССР в отношении стран Восточной Европы, где, как считают некоторые исследователи, вопрос о создании коммунистических режимов поначалу не стоял, а речь шла лишь о создании «пояса безопасности» из дружественных, но не обязательно коммунистических государств. О.А. Ржешевский считает, что в настоящее время в распоряжении исследователей достаточно документов, чтобы выяснить, как понимались и реализовывались национальные интересы в СССР. Историк относит к ним, во-первых, возвращение в состав Советского Союза территорий, отторгнутых от России в 1918–1920 гг. и, во-вторых, создание «пояса безопасности» на западных границах Союза. Ржешевский отмечает что «прокоминтерновская» внешняя политика СССР всегда находилась на второстепенном месте по сравнению с «наркоминдельской», которая строго отражала национальные интересы и которой всегда отводилось главное место.

Наконец, третья группа историков не склонна отделять идеологические представления от прагматических. Американский историк В.М. Зубок, выступая в Москве на семинаре «Сталин и холодная война» в марте 1998 г., назвал ложным противопоставление «идеологии» и «национального интереса» в советской внешней политике, так как последний также был идеологическим конструктом. Для понимания истории холодной войны важнее анализ того, как влиял на политику исторический опыт в преломлении личного восприятия различных поколений политических лидеров. «Квазидилеммой» считает постановку вопроса о приоритетах доктринально-идеологических или прагматических соображений безопасности СССР и Л.Я. Гибианский, считающий, что Сталин отождествлял интересы СССР в вероятном столкновении с западными странами с интересами «социализма» в борьбе против «капитализма». Таким образом, обе названные цели «оказывались неотделимы одна от другой, сливаясь в единое целое».

Особое место в формировании биполярности послевоенного мира занимает ситуация в Восточной Европе и складывание в странах региона просоветского блока. В настоящее время опубликованы несколько внушительных сборников документов по этой проблеме («Советский фактор в Восточной Европе. 1944–1953», «Восточная Европа в документах российских архивов, 1944-1953 гг.»). Публикация документов, однако, не снизила накала дискуссий вокруг роли советского фактора в утверждении здесь сначала «народных демократий», а затем социалистических режимов. Можно выделить как минимум две тенденции в новейшей историографии данной проблемы. Предварительно заметим, что споры ведутся вокруг соотношения внутренних социально-политических причин и степени внешнего влияния (политики Москвы) на утверждение в Албании, Болгарии, Венгрии, Польше, Румынии, Чехословакии и Югославии советского образца социализма. На рубеже 1980–1990-х гг., вероятно, под влиянием так называемых «бархатных» революций (в последние годы по критерию их общей направленности наметилась тенденция квалифицировать их как «антикоммунистические»), получила распространение точка зрения о первостепенной роли силового советского фактора в становлении и укреплении просоветских коммунистических режимов в Восточной Европе. Отсюда следовало, что местные левые силы не имели достаточной социальной поддержки со стороны населения своих стран, будучи лишенными самостоятельности, управлялись из Москвы, которая сразу же взяла жесткий курс на советизацию региона. Второе историографическое направление учитывает взаимосвязь внутренних и внешних факторов конкретно для каждой из вышеназванных стран. Отдавая должное роли советского фактора, ученые Института славяноведения РАН Т.В. Волокитина, Г.П. Мурашко, А.Ф. Носкова признают наличие в странах Восточной Европы, во-первых, реальных альтернатив установлению монопольного правления коммунистических партий, а, во-вторых, высокую степень поддержки компартий со стороны той или иной части общества. По этой причине, как пишет Т.В. Волокитина, необходимо рассматривать влияние советского фактора в динамике, «отказавшись от оценок его однонаправленно-негативного воздействия».

Авторской новизной отмечен подход к решению проблемы у Л.Я. Гибианского. Страны Восточной Европы разделены автором на три группы в зависимости от соотношения внешних и внутренних факторов возникновения «народных демократий»: Югославия и Албания, где установление подобных режимов осуществилось преимущественно на собственной основе, хотя и не без советской поддержки; Польша, Румыния и Венгрия, где абсолютно преобладало прямое вмешательство Москвы; Болгария и Чехословакия, где советское влияние сочеталось со значительным или даже равным влиянием внутренней общественно-политической ситуации. Гибианский отмечает, что, заняв определяющие позиции в странах Восточной Европы, СССР сделал тщетными, а затем фактически игнорировал все попытки США и Великобритании не допустить установления здесь коммунистического правления. В концентрированном виде западная оценка и констатация происходящего и была дана в фултонской речи У. Черчилля, с которой многие историки начинают отсчет холодной войны.

К другим важнейшим проблемам историографии холодный войны сталинского периода относятся германский вопрос, Корейская война как первый локальный конфликт холодной войны, военно-политическая интеграция западных стран и реакция СССР, создание Коминформа и др. Пожалуй, наиболее документально обеспеченным в новейшей российской историографии является германский вопрос. Один за другим опубликованы сборники документов Советской военной администрации в Германии – «Деятельность Советской военной администрации в Германии (СВАГ) по демилитаризации Советской зоны оккупации Германии. 1945–1949», «Деятельность Управления СВАГ по изучению достижений немецкой науки и техники в Советской зоне оккупации Германии. 1945–1949», «Политика СВАГ в области культуры, науки и образования. Цели, методы, результаты. 1945–1949», «СВАГ и немецкие органы самоуправления. 1945–1949», «Советская Военная Администрация в Германии (СВАГ). Управление пропаганды (информации) и С.И. Тюльпанов. 1945–1949», а также другие сборники документов по советско-германской проблематике («СССР и германский вопрос. 1941–1949: Документы из Архива внешней политики Российской федерации», «Специальные лагеря НКВД/МВД СССР в Германии. 1945–1950 гг.», «Деятельность советских военных комендатур по ликвидации последствий войны и организации мирной жизни в Советской зоне оккупации Германии 1945–1949»).

Тесно к международным вопросам примыкает проблема пребывания военнопленных на территории СССР. Докладные записки, сводки на имя И.В. Сталина, В.М. Молотова, Л.П. Берия и другие документы, позволяющие проследить политику советского руководства в отношении военнопленных, условия их содержания, процессы репатриации на родину содержатся в сборнике документов «Военнопленные в СССР. 1939-1956». Этими же хронологическими рамками ограничена монография С.Г. Сидорова «Труд военнопленных в СССР. 1939–1956 гг.», посвященная трудовому использованию военнослужащих, попавших в плен. Различные аспекты положения иностранных военнопленных в СССР стали предметом исследований В.Б. Конасова, И.В. Безбородовой. Судьбам советских военнопленных и остарбайтеров на территории Германии, а затем по возвращении, в Советском Союзе, где их стали рассматривать, как пособников врага и предателей посвящена книга П.М.Поляна «Жертвы двух диктатур: Жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине».

Одной из наиболее перспективных тем по истории холодной войны следует признать изучение пропаганды, морально-психологического климата и общественного мнения противоборствующих сторон в отношении друг друга. Представлениям западного мира о Советском Союзе и современной России посвящена объемная монография В.О. Рукавишникова «Холодная война, холодный мир. Общественное мнение в США и Европе о СССР/России, внешней политике и безопасности Запада». В ходе исследования Рукавишников подробно рассматривает два измерения холодной войны: отношение к СССР как к военной угрозе (сразу после войны СССР перестал быть олицетворением сугубо идеологической опасности и стал рассматриваться сначала как реальная военная угроза Западной Европе, а затем и как стратегическая военная угроза США и всему капиталистическому миру), а также взаимосвязь антисоветизма во внешней политике и антикоммунизма во внутренней политике стран Запада. Автор считает, что во второй половине 1940-х гг. в западных странах прекрасно понимали, что советские вооруженные силы никакой «реальной и непосредственной военной» угрозы Западу не представляли, и что Запад не располагал ни малейшими доказательствами планов Советского Союза начать новую войну. Поэтому миф о советской военной угрозе понадобился здесь для обоснования и оправдания огромных затрат на содержание вооруженных сил и расходов на вооружение и гонений на представителей левых партий и движений. Кроме этого он с самого начала прикрывал «глубоко спрятанные военные, экономические и собственно политические цели империалистической политики США».

С этим можно согласиться. И, разумеется, не приходится упрекать автора в односторонности, четко сформулировавшего объект и предмет своего исследования, куда восприятие западного мира в Советском Союзе, советская пропаганда и скрытые политические цели СССР не входили. Но, так или иначе, вопросы советской внешнеполитической пропаганды, в том числе на сравнительном материале с пропагандистскими усилиями США, затрагиваются в монографиях и статьях многих историков (И.В. Быстровой, Н.Е. Быстровой, Д.Г. Наджафова, В.Л. Малькова, В.О. Печатнова и др.). Ныне бесспорным является тот факт, что развитие внутренних процессов в СССР после войны во многом определялось новым положением страны на международной арене. Курс на взаимную конфронтацию с США и странами Запада оказал значительное влияние на экономическое развитие Советского Союза. Как ни парадоксально, отмечают А.А. Данилов и А.В. Пыжиков в книге «Рождение сверхдержавы: СССР в первые послевоенные годы», но окончание Великой Отечественной войны «стало отправной точкой милитаризации советского общества», и кроме этого, во второй половине 1940-х гг. была в полной мере осознана значимость милитаризации страны, как фактора внешней политики.

Формирование военно-блокового противостояния в послевоенном мире требовало развития военно-промышленного комплекса СССР. Обобщающее исследование о специфике и общих закономерностях военно-блокового противостояния в Европе в 1945–1955 гг. предпринято в работах Н.Е. Быстровой. Автор обращается к основным вопросам развития военно-политических, дипломатических и экономических отношений в процессе формирования противостоящих блоков, а также внутренним и внешним факторам, влиявшим на эти процессы. В связи с военно-блоковым противостоянием и ядерным соперничеством с США Н.Е. Быстрова рассматривает и особенности развития военно-промышленного комплекса (ВПК) СССР.

Работы И.В. Быстровой целиком посвящены только последней проблеме (монографии «Военно-промышленный комплекс СССР в годы холодной войны. (Вторая половина 40 – начало 60-х годов)», «Советский военно-промышленный комплекс. Проблемы становления и развития (1930–1980-е годы)»). И.В. Быстрова предприняла комплексный анализ различных сторон формирования и развития советского ВПК в годы холодной войны: его материально-технической и доктринально-стратегичской основы, социально-политической и «человеческой» составляющих. Автор изучила основные направления военно-технической политики руководства СССР в первые десятилетия после Второй Мировой войны, планы и реализацию главных стратегических программ в Советском Союзе, определивших основные линии гонки вооружений (атомная программа, развитие стратегических наступательных вооружений и систем обороны страны), социально-политические аспекты советского ВПК: роль военно-политического руководства, органов безопасности, научно-технической элиты и др. Важный вклад в изучение становления и функционирования советского ВПК внес в монографии «Военно-промышленный комплекс СССР в 1920–1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управления» Н.С. Симонов. В 1990-е годы были частично рассекречены и опубликованы документы по советской атомной программе («Атомный проект СССР: Документы и материалы»), появились обобщающие труды по данной проблеме: «Наука и общество: История советского атомного проекта. (40–50-е годы)», «Создание первой советской ядерной бомбы». Высокую оценку научной общественности получила работа профессора Стэнфордского университета Д. Холловэя «Сталин и бомба: Советский Союз и атомная энергия. 1939–1956».

Хотя военно-промышленное сектор во многом подчинил себе послевоенное социально-экономическое развитие СССР, перед страной стояла задача восстановления и развития и иных отраслей экономики. Как показывают источники (см., например, «Послевоенная конверсия: К истории «холодной войны. Сборник документов», В.П. Попов «Российская деревня после войны (июнь 1945 – март 1953): Сборник документов») и исследования, задача эта решалась непоследовательно и противоречиво, с большими издержками и потерями. На протяжении 1946–1948 гг. Совет Министров СССР принял ряд постановлений, касающихся развития кооперативной торговли и увеличения производства продовольствия и товаров широкого потребления кооперативными предприятиями, подъема государственной легкой промышленности, улучшения торговли в целом. Эти мероприятия повлекли за собой отмену карточек и денежную реформу. По единодушному мнению историков, данный курс так и не стал определяющим при жизни И.В. Сталина. Однако именно здесь оказались заложены предпосылки реформ, которые предпримет в 1953–1964 гг. Н.С. Хрущев. Многие исследователи оттепели (Ю.В. Аксютин, Н.А. Барсуков, И.Е. Зеленин, Л.А. Опенкин, А.В. Пыжиков и др.) неоднократно обращали внимание, что реформаторские начинания преемников Сталина в социально-экономической сфере так или иначе просто получили новый импульс, вызванный смертью вождя, и в той или иной мере (как правило, весьма ограниченной) были опробованы еще в последние сталинские годы.

Наиболее остро исследователями ставится проблема развития сельского хозяйства с окончанием Великой Отечественной войны. Преобладающим здесь является критический взгляд, согласно которому государство не стремилось проводить реформы в агарном секторе экономики, традиционно рассматривая его как источник для выкачивания средств, поступающих в промышленность. Первые мирные годы сопровождались трагедией голода. В монографии В.Ф. Зимы «Голод в СССР 1946–1947 гг.: происхождение и последствия» раскрываются причины, масштабы и последствия послевоенного голода 1946–1947 гг., анализируются официальные документы по этому вопросу за подписями И.В. Сталина, В.М. Молотова, Л.П. Берия и других, а также письма, жалобы трудящихся. Зима считает, что голод 1946–1947 гг. был «рукотворным»: ссылаясь на засуху, опасность агрессии со стороны бывших союзников, советское правительство сознательно пошло на голод с целью сохранения резервов хлеба и продажи его за рубеж. Мнение Зимы является дискуссионным. Его оппоненты отмечают, что он не учитывает высокую степень влияния засухи на возникновение голода. Между тем засуха 1946 г. была одной из тяжелейших в ХХ в. и охватила все зерновые районы страны. По данным И.М. Волкова, в результате засухи более чем на 4,3 млн га зерновые полностью погибли, а на остальных площадях был собран урожай, еле возмещающий затраты зерна на посевы. Средняя урожайность этих культур по стране в 1946 г. была почти вдвое, а в наиболее благоприятных для их выращивания областях РСФСР, Украины и Молдавии – в 3-4 раза ниже урожайности 1940 г. Соответственно, было собрано и заготовлено зерна меньше, чем в 1945 г. и более чем в два раза меньше, чем в 1940 г. Хотя руководство страны и лично И.В. Сталин не сделали всего необходимого для ослабления последствий засухи и спасения населения от голода, исследователи считают, что даже при мобилизации всех имеющихся ресурсов и использовании государственного резерва полностью избежать трагедии голода не удалось бы. Волков пишет, что опыт голодных 1906, 1911, 1921 и 1932 гг. в России доказывает, что при производстве зерна на душу населения в размере менее 350 кг, без значительного импорта хлеба голод неизбежен. В 1946 г. этот показатель был равен приблизительно 230 кг. Поэтому даже отказ от изъятия хлеба в колхозах в 1946 г. не гарантировал бы население районов, охваченных засухой, от голодания.

Как тяжелое оценивается в новейшей историографии и социально-экономическое положение крестьянства на рубеже 1940-х – 1950-х гг. По мнению О.М. Вербицкой, В.П. Попова, Т.М. Димони и других работа на колхозных полях все больше напоминала трудовую повинность государству. В то же время государство препятствовало попыткам крестьян расширять производство на приусадебных участках, постоянно увеличивало натуральный налог. А.А. Данилов и А.В. Пыжиков считают, что марксистско-ленинская идеология, в соответствии с которой труд на частной земле считался несоциалистической формой производства, и здесь играла решающую роль, фактически определяя антинародный курс в экономической и социальной политике. Кроме этого объективным основанием жесткости государства в социально-экономической политике была необходимость высвободить финансовые средства для противостояния с западными странами в холодной войне. По мнению Данилова и Пыжикова, «в этом и заключалась основная сущность экономического развития последнего этапа сталинской эпохи».

И.М. Волков считает «неоправданным перехлестом» сосредотачивать внимание только на теневых, кризисных сторонах аграрного сектора экономики в 1945–1953 гг., т.к. это уводит от определения его вклада в преодоление последствий войны, игнорирует позитивные сдвиги, происходившие в сельском хозяйстве и в жизни деревни, главным образом, преодоление наиболее тяжелых последствий войны, что, с учетом ограниченной помощи государства колхозам и сокращением контингента рабочей силы на селе, можно считать «выдающимся успехом сельских тружеников».

В 2004 г. увидело свет фундаментальное семитомное собрание документов «История сталинского Гулага. Конец 1920-х – первая половина 1950-х годов». Этому предшествовала масштабная работа коллектива архивистов и историков по выявлению, обработке и компоновке документов о планировании, проведении и результатах всех основных репрессивных акций сталинского периода, динамике и механизмах их осуществления. Первые шесть томов содержат около 1500 документов о репрессиях в СССР, структуре и кадрах карательной системы, экономике Гулага, численности и условиях содержания его населения, спецпереселенцах в СССР, забастовках, восстаниях и бунтах заключенных. Специальный раздел каждого тома включает документы, отражающие первые шаги по десталинизации репрессивной политики после смерти И.В. Сталина. Каждому тому предпослано также введение, в котором дается исторический очерк проблемы тома. Заключительный седьмой том содержит аннотированный указатель дел советской репрессивно-карательной политики и пенитенциарной системы в материалах Государственного Архива Российской Федерации. В целом издание наиболее полно и в комплексе дает представление и о репрессивной политике 1945–1953 гг., хотя оно, безусловно, не отражает всего многообразия связанных с этой проблемой вопросов и не исключает необходимости обращения к другим аналогичным по теме сборникам документов.

Репрессивная политика 1945–1953 гг., как показывают современные исследования, не уступала по своим масштабам довоенной, хотя и имела свою специфику. Одна из ее страниц связана с массовыми принудительными переселениями и депортацией больших групп населения и целых народов и созданием специальных поселений. В 2003 г. вышел сборник документов по этой проблеме «По решению правительства Союза ССР…» (Депортация народов: документы и материалы)». С начала 1990-х гг. исследованием спецпоселенцев активно занимаются Н.Ф. Бугай и В.Н. Земсков.

В 1989 г., будучи членом Комиссии Отделения истории АН СССР по установлению истинных потерь населения СССР, В.Н. Земсков был допущен к хранящимся в спецхране ЦГАОР СССР (ныне – Государственный архив Российской Федерации) документам Секретариата НКВД-МВД СССР, ГУЛАГа, Отдела спецпоселений НКВД-МВД СССР и другим ранее строго засекреченным архивным фондам. Результатом работы стала публикация серии статей в научных журналах в первой половине 1990-х гг. В 2003 г. историк выпустил монографию «Спецпоселенцы в СССР. 1930–1960». Работа носит, как определяет сам автор, по преимуществу информационно-статистический характер с социально-демографическим уклоном. В монографии представлена статистика всех контингентов, поступивших в течение 1930-х – 1950-х гг. на спецпоселение, география их расселения в местах высылки, рождаемость и смертность, побеги и задержания, трудовое использование по отраслям и ведомствам, материально-бытовое положение, морально-психологическое состояние и особенности спецпоселенческого менталитета, половозрастной и национальный составы спецпоселенцев. По подсчетам Земскова, в 30–50-е гг. на спецпоселении побывало не менее 6 млн. человек, в том числе за период 1946–1952 гг. порядка 700 тыс. Заслуживают внимания выводы Земскова о национальном составе спецпоселенцев, который совершенно не соответствовал пропорциям в национальном составе населения СССР. Так, находившиеся на первом месте по численности населения Советского Союза русские, украинцы и белорусы на спецпоселении оказались национальными меньшинствами, доминировали же здесь национальности, которые даже будучи вместе взятыми, занимали весьма незначительный удельный вес в составе населения СССР. На основании этого Земсков делает вывод, о тотальной этнической чистке советских немцев, финнов, ингерманландцев, калмыков, чеченцев, ингушей, карачаевцев, черкесов, крымских татар, турок-месхетинцев и других подвергшихся переселению народов.

Любопытно отметить, что в сравнительных исследованиях репрессивной политики сталинского и гитлеровского тоталитаризма советские спецпоселения фигурируют в качестве обстоятельства, не позволяющего поставить оба режима на одну доску. Например, известный французский историк Н. Верт писал, что спецпоселенцев нельзя назвать «ни свободными людьми, ни несвободными», потому что они находились как бы «в промежутке, имеющем прозрачные границы, со свободными проходами в обоих направлениях». Все это ставит под сомнение упрощенное понимание «классового геноцида», проводимого сталинским режимом, с нацистским «расовым геноцидом».

По фактам, приведенным Земсковым, в стремлении закрепись депортированных на местах высылки, государство отнюдь не ограничивалось репрессивными мерами, но прибегало и к поощрительным – с 1948 г. некоторым спецпоселенцам были присуждены звания Героев Социалистического труда и даже Сталинские премии.

В послевоенные годы подверглись трансформации отношения на уровне государственно-партийного руководства СССР. Ход политического процесса, механизм принятия внутри- и внешнеполитических решений в стране, деятельность высшего эшелона власти в стране исследуется в работах Р.Г. Пихоя «Советский Союз: История власти. 1945–1991» и «Москва. Кремль. Власть. 40 лет после войны. 1945-1985», Ю.Н. Жукова «Тайны Кремля: Сталин, Молотов, Берия, Маленков» и др. Историки проанализировали взаимоотношения Сталина и его соратников, постепенное лишение представителей «старой гвардии» влияния на принятие решений и усиление молодых кадров, репрессии против партийных и государственных деятелей («Ленинградское дело», «дело Госплана», «Мингрельское дело»), роль XIX съезда КПСС и др.

В 1945 – начале 1953 гг., как и до войны, система власти испытывала определяющее воздействие И.В. Сталина, его взглядов и представлений о путях дальнейшего развития страны. На этом основании историки делают вывод, что послевоенный исторический вызов, адресованный гражданам СССР, на самом деле был вызовом персонально Сталину, от субъективного восприятия которого, его физического и духовного состояния напрямую зависело все последующее развитие СССР. В этом смысле актуальными остаются вопросы об объективной зависимости поступков и решений Сталина от послевоенных советских реалий, расстановки сил в руководстве страны, международного положения, влиянии на Сталина ближайших соратников и т.п. Важнейшие документы о порядке работы Политбюро (Президиума) ЦК и советского правительства, принятии решений этими органами, взаимоотношениях Сталина и его соратников, раскладе сил в советском политическом руководстве собраны в сборнике «Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945–1953». Документы, а также исследования функционирования власти показывают, что в послевоенные годы функции Политбюро и Совета Министров в значительной мере не пересекались. По ряду признаков это были равноценные органы, каждый из которых имел одинаковые полномочия в пределах своей компетенции.

Единодушным является мнение современных историков о том, что все послевоенные перестановки в высших эшелонах власти инициировались Сталиным с целью не допустить усиления тех или иных лиц, создания баланса и противовеса между различными группами. В результате этого процесса на вершине государственно-партийной иерархии появились новые люди, не связанные непосредственно с революционным прошлым. Среди них особую роль в 1946–1949 гг. играла так называемая «ленинградская группа», главными лицами которой были председатель Госплана СССР Н.А. Вознесенский, секретарь ЦК ВКП(б) А.А. Кузнецов и заместитель председателя Совета Министров А.Н. Косыгин. К сожалению, до настоящего времени нет крупного исследования, посвященного влиянию «ленинградцев» на выработку политического и социально-экономического развития СССР в годы, когда эта группа обладала реальными рычагами партийно-государственного управления. Так или иначе, обращаясь к этому вопросу, историки приходят к выводу, что оно было значительным и могло направить страну по пути модернизации. Историки ищут ответ на вопрос, почему этого не произошло. Одни отдают предпочтение субъективному фактору – роли тандема Берия–Маленкова в дискредитации Вознесенского и Кузнецова в глазах Сталина и подготовке «ленинградского дела». Сын Л.П. Берия Серго считал своего отца непричастным к судьбе фигурантов этого дела, так как им занималась специальная комиссия в составе Маленкова, Хрущева и М.Ф. Шкирятова. А.А. Данилов и А.В. Пыжиков предлагают подходить к причинам разрешения Сталиным конфликта между Берия–Маленковым и Вознесенским–Кузнецовым и др. в пользу первых исходя их характера и сферы деятельности этих групп. В частности, сугубо гражданская деятельность «ленинградцев» (вопросы пропаганды, агитации, государственного планирования, металлургия, легкая и текстильная промышленность) входила в противоречие с послевоенными приоритетами Сталина, связанными с идеей доминирования СССР на мировой арене и развития военно-промышленного комплекса как главного условия достижения этой цели. Создание последнего курировал Берия, и именно на этой основе развертывалась борьба его и Маленкова против «ленинградской группы».

С окончанием войны подверглась трансформации и общественная жизнь в СССР. Целостный социально-психологический портрет общества того времени показан в монографиях Е.Ю. Зубковой «Общество и реформы. 1945–1964 гг.» и «Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953», а также в сборнике документов «Советская жизнь. 1945–1953», одним из составителей которого она является. В этих работах нашли отражение все основные проблемы, с которыми приходилось сталкиваться населению после войны (продовольственный кризис и голод 1946-1947 гг., вопросы жилья, криминал, доходы и расходы, цены, денежная реформа 1947 г.), раскрыты настроения различных категорий граждан (крестьян, горожан, рабочих, фронтовиков, молодежи), религиозность, частная жизнь. Зубкова рассматривает послевоенное советское общество как сложный социально-психологический феномен, испытывавший на себе влияние Второй Мировой войны. Заслуживают внимания выводы автора о проблемах поиска современниками тех событий, в частности, фронтовиками, новой идентичности в послевоенных реалиях.

Неотъемлемой частью общественной жизни стали новации в идеологии, культуре, науке. Утверждение новых параметров в идеологической архитектуре (усиление роли государства в процессе строительства коммунистического общества, советский патриотизм) Советского Союза историки связывают в первую очередь с внешнеполитическими планами Сталина. Это возвращает нас к вопросу о соотношении идеологии и прагматизма в его действиях и признанию того, что Сталин выступал в обеих ипостасях. Однако, как пишет В.А. Шестаков, «Сталин-прагматик побеждал и время, и врагов. Сталин – теоретик-марксист проигрывал».

Действительно, Сталин умел действовать безотносительно к догмам марксистско-ленинской теории. Самый яркий пример в этом ряду – отношения государства и Русской Православной церкви в послевоенные годы. Этой теме посвящены многие исследования российских историков, из которых назовем лишь монографические: О.Ю. Васильева «Русская православная церковь в политике советского государства в 1943–1948 гг.», «Власть и церковь в СССР и странах Восточной Европы. 1939–1958: Дискуссионные аспекты» (коллектив авторов), Т.В. Волокитина, Г.П. Мурашко, А.Ф. Носкова «Москва и Восточная Европа. Власть и церковь в период общественных трансформаций 40–50-х годов ХХ века: Очерки истории», М.В. Шкаровский «Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. (Государственно-церковные отношения в СССР в 1939-1964 годах)», Т.А. Чумаченко «Государство, православная церковь, верующие. 1941-1961».

Историки характеризуют 1943–1953 гг. как «золотое» десятилетие в жизни Русской Православной церкви. Мотивы, которыми руководствовался И.В. Сталин при нормализации отношений с РПЦ имеют как внутри- так и внешнеполитическое измерение. Причем последним историки склонны отдавать приоритет. Связаны они, главным образом, со стремлением советского руководства использовать церковь как инструмент внешней политики и пропаганды в послевоенные годы. Пик заинтересованности государства в православной церкви приходится на 1948 г., когда была предпринята безуспешная попытка реализовать масштабный план по созданию в Москве центра всемирного православия. После этого РПЦ сосредоточилась на борьбе «за мир», разоблачении «поджигателей войны» и империалистов всех мастей.

Содержание первых послевоенных лет неоднозначно и весьма разнообразно. Здесь берут начало качественно-новые факторы, под влиянием которых прошла вся вторая половина ХХ в. – утверждение СССР как сверхдержавы, холодная война и военно-блоковое противостояние. В эти же годы сформировался костяк политических лидеров, которые будут руководить Советским Союзом вплоть до 1980-х гг. (М.А. Суслов, А.Н. Косыгин, А.А. Громыко, Л.И. Брежнев и др.). Сюда же можно отнести вызревание предпосылок социально-экономических реформ, которые пусть и непоследовательно и половинчато, будут проведены после смерти Сталина. 1945–1953 гг. естественно стали и временем возрождения страны после Великой Отечественной войны, оставив нам наследие в виде вновь отстроенных городов и поселков. Все это позволяет квалифицировать 1945–1953 гг. как один из ключевых этапов новейшей истории России.