Памятники философской

00.htm - glava05

Глава I

Ньютон был глубоко убежден в существовании бога и разумел под этим словом не только бесконечное бытие, всемогущее, вечное и созидающее, но и господина, установившего определенное отношение между собой и своими творениями: ведь без этого отношения познание бога было бы всего-навсего бесплодной идеей, которая, казалось бы, из-за надежды на безнаказанность, должна толкать на преступление любого мыслящего человека, рожденного порочным.

Итак, этот великий философ в конце своих «Основ» сделал оригинальное замечание, а именно он отметил, что никто не говорит мой вечный, мой бесконечный, ибо эти атрибуты не имеют никакого отношения к нашей природе, но говорят мой бог, под каковым выражением следует понимать господина и хранителя нашей жизни и объект наших размышлений. Я припоминаю, что во время многочисленных моих бесед в 1726 году с доктором Кларком философ этот ни разу не произнес имени бога иначе чем с видом сосредоточенности и весьма заметного почтения.

Я признался ему в том, что это произвело на меня известное впечатление, он же мне отвечал, что незаметно для себя перенял эту привычку от Ньютона и что она действительно должна стать обычаем всех людей.

Вся философия Ньютона необходимо подводит к познанию верховного бытия, всё сотворившего и упорядочившего по своему произволу. Ибо если, согласно Ньютону (и в соответствии с разумом), мир конечен, если существует пустое пространство, значит, материя существует не необходим*? и получила свое существование от произвольной причины. Если материя испытывает тяготение, как он это доказал, то происходит это не в силу ее природы—так, например, как она является

==276

Это вовсе не значит, что так называемые физические принципы Декарта таким же образом подводят ум к познанию своего Творца. Богу не угодно, чтобы я путем страшной клеветы обвинил этого великого человека в презрении к тому самому верховному разуму, коему он стольким был обязан и который поставил его выше почти всех людей его века! Замечу только, что характерные для него некоторые случаи злоупотребления своим разумом подвели его учеников к тем безднам, от которых сам их наставник был очень далек; я утверждаю, что Декартова система породила систему Спинозы; я говорю, что знал многих, кого картезианство заставило не признавать иного бога, кроме необъятности вещей, и, наоборот, я не видел ни одного ньютонианца, который не был бы теистом в самом строгом смысле этого слова.

С того момента, как приходят вместе с Декартом к убеждению в невозможности существования конечного мира и в том, что движение постоянно сохраняет свое количество, с того момента, как осмеливаются заявить: дайте мне материю и движение, и я сотворю мир,— с этого момента, как необходимо признать, подобные идеи исключают, по-видимому, в силу весьма точных следствий, идею единственного бесконечного бытия, единственного творца движения, единственного создателя устройства субстанций.

Быть может, многие выразят здесь удивление по поводу того, что из всех доказательств существования бога доказательство, основанное на конечных причинах, было в глазах Ньютона наиболее веским. Замысел, или, точнее, бесконечно разнообразное число замыслов, проблескивающих как в самых обширных, так и в самых ничтожных частицах Вселенной, дают наглядное доказательство, в силу своей ощутимости почти презираемое некоторыми философами; словом, Ньютон считал, что эти бесчисленные взаимосвязи, замечаемые им в большей степени, чем другими, были творением безгранично искусного мастера.

основы Философии ньютона

==277

Он не придавал большого значения великому доказательству, вытекающему из факта преемственности живых существ. Обычно говорят, что, если бы люди, животные и растения—всё, из чего состоит мир,—существовали извечно, мы вынуждены были бы допустить беспричинный ряд поколений. Существа эти, как притом замечают, не имели бы тогда первопричины своего существования: не было бы внешней его причины, ибо, согласно предположению, их воспроизводство из поколения в поколение не имело бы никакого начала; не было бы и внутренней его причины, ибо ни одно из этих существ не может существовать само по себе. Итак, все было бы следствием, и ничто—причиной.

Ньютон находил, что аргумент этот основан на двусмысленности понятий поколения и существа, созданные друг другом, ибо атеисты, допускающие заполненное пространство, отвечают, что, собственно говоря, не существует никаких поколений, никаких сотворенных существ и никаких разнообразных субстанций. Вселенная—единое целое, необходимо существующее и непрестанно развивающееся; это — единое бытие, природа которого обусловливает неизменность его субстанции и бесконечную изменчивость его акциденций; таким образом, аргумент, основанный исключительно на последовательной преемственности существ, возможно, окажется неубедительным для атеиста, отрицающего множественность существ. Атеист призовет себе на помощь древние аксиомы, гласящие, что ничто не рождается из ничего, что одна субстанция не может порождать другую, что все сущее вечно и необходимо. Поэтому с ним надо сражаться иным оружием; ему надо дать понять, что материя сама по себе не может иметь никакого движения, что, если бы она имела сама по себе хоть малейшее движение, это движение было бы ей внутренне присуще, а в этом случае наличие в ней покоя оказалось бы противоречием. Но если атеист на это отвечает, что ни одна вещь не находится в покое, что покой—фикция, идея, несовместимая с природой вселенной, что безгранично тонкая материя вечно циркулирует во всех телесных порах, если он утверждает, что в природе движущие силы постоянно уравновешены и такое постоянное равновесие сил, по-видимому, доказывает необходимость движения,— и в этом случае надо

==278

также прибегнуть к иному оружию против него, пусть это и вынудит его к продолжению борьбы; одним словом, я не знаю, существует ли какое-либо более разительное метафизическое доказательство, чем это,— такое, которое больше убеждало бы человека, чем великолепный порядок, царящий в мире; не знаю, существовал ли когда-либо более прекрасный аргумент, чем стих: Coeli enarrant gloriam Dei *. Итак, вы видите, что Ньютон не приводит никакого иного аргумента в конце своей «Оптики» и своих «Принципов». Он не усматривал более убедительного и более прекрасного рассуждения в пользу божества, нежели рассуждение Платона, вкладывающего в уста одного из участников диалога следующие слова: вы решаете, что я обладаю разумной душой, потому что замечаете упорядоченность моих слов и действий; судите же на основе порядка, царящего в этом мире, о существовании верховной разумной души.

Но если доказано, что есть вечное, бесконечное и всемогущее существо, тем самым еще не доказано, что такое существо бесконечно благое в том смысле, какой мы придаем сему слову.

Вот это-то и есть серьезное прибежище атеиста: если я допускаю бога, говорит он, этот бог должен быть благом как таковым; тот, кто дал мне существование, обязан сделать это существование счастливым; но я не усматриваю в роде человеческом ничего, кроме беспорядка и горя; необходимость вечной материи отпугивает меня меньше, чем Творец, столь скверно относящийся к своим творениям. Мои справедливые жалобы и жестокие сомнения, продолжает он, нельзя успокоить заявлениями, что первый человек, состоявший из тела и души, разгневал Творца и род человеческий несет за это преступление кару; ибо, во-первых, если наши тела происходят от этого первого человека, то наши души—вовсе не от него, а если бы даже они и могли быть от него, кара Отца, осуществляемая над всеми его детьми, представляется ужаснейшей из несправедливостей; во-вторых, кажется очевидным, что американцы и такие народы старого мира, как негры и лапландцы,

 «Небеса повествуют о славе Божьей» (лат.).—Примеч. переводчика,

==279

Атеисту этому отвечают: слово «благо», благополучие—двусмысленно. То, что скверно по отношению лично к вам, есть благо с точки зрения всеобщего порядка. Идея бесконечного бытия, всемогущего, абсолютно разумного и присутствующего повсюду, не возмущает ваш разум; так что же, вы станете отрицать бога лишь потому, что вас охватил приступ лихорадки? Он обязан вам дать благополучие, утверждаете вы; но на каком основании? Почему он обязан это делать? Разве он заключил с вами какой-либо договор? Значит, чтобы признать бога, вам не хватает лишь неизменно счастливой жизни? Но я полагаю, что посреди продолжительного столетнего счастья вы не избежите головной боли; что же, эта мгновенная боль заставит вас отрицать Творца? Видимо, нет. Однако если четвертьчасовое страдание вас не останавливает, почему два часа, день или год мучений заставляют вас отбросить идею верховного и универсального мастера?

Доказано, что в этом мире существует больше добра, чем зла: ведь в действительности немногие люди желают себе смерти. Вы же неправомерно выражаете ваши жалобы от лица всего человеческого рода и еще более несправедливо отрицаете своего владыку под предлогом того, что некоторые из его подданных несчастны. Если вы исследуете взаимосвязи, присутствующие в механизме живого существа, и замыслы, проблескивающие повсюду в способе получения этим живым существом своей жизни, ее поддержания и передачи, вы без труда признаете этого верховного мастера; и неужто ваше мнение изменится оттого, что волки пожирают овец, а пауки улавливают в свою паутину мух? Или вы не видите, что, напротив, все эти непрерывные поколения,

 

К оглавлению

==280

постоянно истребляемые и воспроизводимые вновь, являются составными частями общего плана вселенной? Вы отвечаете: я вижу здесь искусство и силу, но ни малейшей благости. Но позвольте! Когда вы выращиваете в питомнике животных, которых затем убиваете, вы не желаете, чтобы вас называли злодеем, и обвиняете в жестокости господина всех существ, сотворившего их затем, чтобы в свое время они были съедены?! Но в конце концов, если вы можете быть счастливы целуй вечность, стоят ли некоторые скорби в преходящий момент, именуемый жизнью, того, чтобы о них говорить?

Вы не признаете Творца благим, ибо на Земле существует зло. Но если бы верховное бытие заменила необходимость, была ли бы она чем-то лучшим? В системе, признающей бога, требуется только преодолеть сомнения, во всех же прочих системах надо уничтожать нелепости.

Философия достаточно хорошо показывает нам существование бога; но она бессильна объяснить нам, что ой собой представляет, каковы его действия и как и почему он делает то или иное.

Мне кажется, для того чтобы его познать, надо быть им самим.

Глава II

Ньютон рассматривает пространство и время как две сущности, существование коих необходимо проистекает от самого бога; ибо бесконечное бытие находится всюду, а следовательно, повсеместность существует; вечное бытие длится извечно, значит, вечная длительность реальна.

В конце «Вопросов оптики» у Ньютона вырвались следующие слова: Разве не свидетельствуют эти явления природы о том, что существует некое бестелесное, разумное бытие, присутствующее повсюду, которое в безграничном пространстве, как, в своем чувствилище,

==281

Знаменитый философ Лейбниц, признавший до Ньютона, так же как тот, реальность чистого пространства и времени, но в течение длительного срока не получавший более с его стороны никакого отклика и возглавивший в Германии школу противоположного направления, выступил против этих выражений английского философа в письме, написанном им в 1715 году покойной королеве английской, супруге Георга Второго; государыня эта, заслуживавшая честь состоять в переписке с Лейбницем и Ньютоном, затеяла регулярный письменный диспут между двумя несогласными сторонами. Однако Ньютон, враг всяких споров и человек, дороживший своим временем, поручил доктору Кларку, своему ученику в области физики, бывшему, по крайней мере, равным ему в метафизике, выступить его поборником в этом состязании. Диспут развернулся по поводу почти всех метафизических идей Ньютона, и, быть может, это самый прекрасный памятник литературных сражений, каким мы располагаем.

Кларк начал с обоснования сравнения с чувствилищем, которым воспользовался Ньютон'; он выдвинул положение, что ни одно существо не может действовать, познавать, видеть там, где оно не присутствует; но бог, всевидящий и действующий повсюду, действует и видит во всех без исключения точках пространства, которое в одном только этом смысле может рассматриваться как его сенсорий, если принять во внимание беспомощность в выражении своих мыслей на любом языке, когда мы осмеливаемся говорить о боге.

Лейбниц утверждает, что пространство—всего лишь постигаемое нами отношение между сосуществующими вещами, всего лишь ряд тел, их размещение, расстояния между ними и т. д. Кларк вслед за Ньютоном утверждает: если пространство нереально, это приводит к абсурду; ибо, если бы бог поместил Землю, Луну и Солнце на то место, где находятся неподвижные звезды и Земля, Луна и Солнце были бы расположены друг по отношению к другу в том же порядке, в каком они расположены сейчас, из этого вытекало бы, что Земля, Луна и Солнце находились бы тогда в том же

==282

Согласно Ньютону, время, так же как и пространство, следует считать весьма реальным; ибо, если бы время было всего лишь порядком смены поколений существ, из этого следовало бы, что всё, происходящее ныне, и всё, что произошло тысячелетия тому назад, произошло в самом себе в одно и то же мгновенье, и это также означает противоречие.

Итак, пространство и время—количественные понятия, а это есть нечто весьма позитивное.

Стоит обратить внимание на старый аргумент, на который никто пока не дал ответа. Когда человек на краю вселенной вытягивает руку, рука эта должна оказаться в чистом пространстве, ведь она не может быть в ничем; И если на это отвечают, что она при этом все еще остается в материи, то мир в таком случае бесконечен, а значит, мир — это бог.

Итак, чистое, пустое пространство существует, равно как и материя, причем существует оно именно необходимо, в то время как материя существует лишь благодаря свободной воле Творца.

Но, скажут нам, вы допускаете необъятное, безграничное пространство; почему же вы не относите того же самого и к материи? Различие состоит здесь в следующем: пространство существует необходимо, ибо необходимо существует бог; оно необъятно, оно так же, как и время, есть модус, бесконечное свойство бесконечно необходимого бытия. Материя — нечто совсем иное: она не существует необходимо; и если бы эта субстанция.. была бесконечной, она была бы либо свойством, внутренне присущим богу, либо самим-богом, но она — ни то ни другое, а значит, она не бесконечна и не может быть таковой.

Я хотел бы вставить здесь одно замечание, на мой взгляд заслуживающее некоторого внимания.

Декарт допускал бога-творца, причину всего, но он отрицал возможность пустоты. Эпикур отрицал бога творца, причину всего, и допускал пустоту; однако именно Декарт в соответствии со своими принципами должен был бы отрицать бога-творца, а Эпикур, наоборот, его допускать. И вот очевидное доказательство этой мысли.

Если бы пустота была невозможна и материя была

основы Философии ньютона

==283

бесконечна, если бы протяженность и материя были одним и тем же, из этого должна была бы вытекать необходимость материи, но, если бы материя была необходима, она существовала бы сама по себе в силу абсолютной необходимости, присущей природе, первичной и предшествующей всему; в этом случае она была бы богом, и тот, кто допускает немыслимость пустоты, не- должен, если он рассуждает последовательно, до, пускать иного бога, кроме материи.

Наоборот, если пустота существует, материя в силу этого не будет необходимым бытием, существующим само по. себе, и т. д.; ибо то, что не находится повсюду, не может нигде существовать в силу необходимости. Итак, материя — не необходимое бытие, а значит, она была создана, и, следовательно, именно Эпикуру надо было верить—не скажу, что в его бесполезных богов. но в бога-творца и правителя; Декарту же следовало отрицать подобного бога. Почему же все-таки Декарт постоянно твердил о существовании творящего бытия, бога-хранителя, а Эпикур его отвергал? Да потому, что люди как в своих мыслях, так и в своем поведении редко следуют своим принципам и их системы, так же как их жизнь, полны противоречий.

Пространство—необходимое следствие существования бога; нельзя, собственно говоря, сказать, будто бог находится в пространстве или в каком-либо месте; но, находясь в силу необходимости повсюду, он только лишь этим образует необъятное пространство и место; точно так же и время, непрерывная вечная длительность— неизбежное следствие существования бога. Он не находится ни в бесконечной длительности, ни в моменте времени, но, существуя вечно, он тем самым образует временную вечность.

Необъятное протяженное пространство, будучи нераздельным, может быть постигнуто как сумма многих частей: например, пространство, где находится Сатурн. иное, чем то, где находится Юпитер; но эти умопостигаемые части нельзя разделить; мы не можем поставить одну из этих частей на место другой, подобно тому как можно одно тело заместить другим.

Точно так же бесконечное время, нераздельное и не имеющее частей, может постигаться в виде множества частей, хотя мы никогда не сможем постичь часть

==284

Пространство и время суть два необходимых и незыблемых атрибута вечного и необъятного бытия.

Один лишь бог может познать всю протяженность, один лишь он может познать всю длительность. Мы измеряем некоторые так называемые части пространства с помощью протяженных тел, которые мы осязаем; мы измеряем так называемые части времени посредством замечаемых нами движений.

Здесь мы не входим в подробности физических доказательств: это будет темой других глав; достаточно будет заметить, что во всем, относящемся к пространству, времени и границам мира, Ньютон был последователем древних мнений Демокрита и Эпикура, а также множества философов, в чьи учения внес поправки наш прославленный Гассенди. Ньютон не раз говорил некоторым и ныне живущим французам, что он считает Гассенди обладателем весьма точного и мудрого ума и полагает честью для себя быть полностью согласным с ним во всех вопросах, о которых только что шла речь.

Глава III

О СВОБОДЕ БОГА И О ВЕЛИКОМ ПРИНЦИПЕ ДОСТАТОЧНОГО ОСНОВАНИЯ. ПРИНЦИПЫ ЛЕЙБНИЦА ЗАХОДЯТ, БЫТЬ МОЖЕТ, ЧЕРЕСЧУР ДАЛЕКО. ЕГО СОБЛАЗНИТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ. ОТВЕТ НА НИХ. НОВЫЕ ВОЗРАЖЕНИЯ ПРОТИВ ПРИНЦИПА НЕРАЗЛИЧИМЫХ [1NDISCERNABLES]

Ньютон утверждал, что бог, бесконечно свободный, как и бесконечно могущественный, создал многие вещи, не имеющие иного основания для своего существования, кроме его воли. К примеру, планеты движутся с запада на восток, а не иначе; существует такое-то число живых существ, звезд, миров, а не иное; конечная вселенная находится либо в той, либо в этой точке пространства и т. д.; воля верховного Существа—единственное основание для всего этого.

основы Философии ньютона

==285

Прославленный Лейбниц утверждал  противоположное, основываясь на старинной аксиоме, использованной некогда Архимедом: ничто не происходит без причины или без достаточного основания, говорил он, и бог сделал всё наилучшим образом, ибо, если бы он не сделал всего наилучшим образом, он не имел бы причины для своих действий. Однако, говорили ньютонианцы, нет ничего наилучшего в безразличных [indifferents] вещах; но безразличных вещей не существует, отвечали лейбницианцы. Ваша идея ведет к абсолютному фатализму, возражал Кларк; вы делаете из бога существо, действующее в силу необходимости, а следовательно, совершенно пассивное: это больше не бог. Ваш бог, отвечал на это Лейбниц, капризный мастеровой, определяющий себя [к творению] без достаточного основания. Основание — воля бога, возражал англичанин. Но Лейбниц настаивал на своем, и его нападки в подобном духе были очень резки. Он говорил: мы не знаем в природе двух тел, совершенно подобных друг другу, и таких тел быть не может; ибо если бы они были подобны, то, во-первых, это указывало бы на недостаток созидательной силы и могущества во всемогущем и всесозидающем боге. Во-вторых, в этом случае не было бы никакого основания, согласно которому одно из этих тел занимало бы данное место скорее, чем другое.

Ньютонианцы отвечали: прежде всего, неверно, будто множество подобных между собой вещей указывает на бесплодие и отсутствие мощи в Творце; ибо, если элементы вещей должны быть совершенно подобны друг другу, чтобы дать сходные результаты, например, если элементы вечно красных лучей света должны быть одинаковы, дабы образовать эти красные лучи, или если элементы воды должны быть одинаковы, чтобы образовать воду, это совершенное сходство, эта идентичность, отнюдь не принижая величия бога, является для меня наилучшим доказательством его могущества и его мудрости.

Если бы я осмелился добавить что-либо к аргументам таких людей, как Кларк и Ньютон, и позволить себе дискутировать с Лейбницем, я бы сказал, что лишь всемогущему бытию дано творить совершенно сходные вещи. Сколько бы усилий ни прилагал человек к созданию

==286

Во-вторых, могут сказать ньютонианцы, мы способны сразиться с Лейбницем его собственным оружием. Если все элементы вещей различны, если первичные частицы красного луча не полностью подобны, то исчезает достаточное основание для того, чтобы различные частицы давали всегда один и тот же неизменный цвет.

В-третьих, могли бы еще сказать ньютонианцы, если вы требуете достаточное основание для того, чтобы данный атом А находился в одном месте, а данный атом В, совершенно ему подобный,—в другом, то этим основанием является направляющее их движение; и если вы затем спрашиваете, какова причина этого движения, то либо вы вынуждены сказать, что движение это необходимо, либо должны признать, что начало ему положил 5ог. Наконец, если вы спросите, почему бог положил ему начало, то какое иное можете вы отыскать достаточное для этого основание помимо того, что богу нужно было учредить это движение для выполнения тех задач, кои замыслила его мудрость? Однако почему это движение идет вправо, а не влево, в направлении к востоку, а не к западу, в данный момент времени, а не в иной? Не следует ли здесь прибегнуть к присущей Творцу воле безразличия [Volonte d'indifference]? Именно это оставляется на суд любого беспристрастного читателя.

Глава IV

Согласно Ньютону и Кларку, безгранично свободное бытие сообщило человеку—своему творению—ограниченную долю этой свободы; под свободой в данном случае

основы Философии ньютона

==287

подразумевается не простая способность направлять свою мысль на тот или иной объект и начинать двигаться; под ней понимают не просто способность желать, но способность желать очень свободно, с присутствием полной и действенной воли, причем желать иногда даже без какой-либо иной причины, кроме собственного желания. На Земле не существует человека, который не чувствовал бы в себе иногда присутствие подобной свободы. Многие философы придерживаются противоположного мнения; они полагают, что все наши действия необходимо обусловлены и единственная свобода, которой мы располагаем, это свобода добровольно надевать иногда на себя кандалы, к которым приковывает нас рок.

Из всех философов, отважно выступавших в своих сочинениях против свободы, тем, кто, бесспорно, сделал это очень методично, с большой силой и ясностью, был Коллинз, член Лондонского магистрата, автор книги «О свободе мысли» и многих других трудов, столь же смелых, сколь и философичных.

Кларк, целиком и полностью разделявший мнение Ньютона по поводу свободы и отстаивавший право на нее как в качестве теолога весьма необычной секты, так и в качестве философа, с живостью откликнулся на выступления Коллинза и вложил в свои доводы столько язвительности, что стало, по крайней мере, ясно, насколько он чувствует силу своего противника. Он упрекает его в смешении всех идей за то, что Коллинз называет человека необходимым агентом. Он утверждает, что в указанном случае человек вовсе не будет агентом, однако кто же здесь не заметит явной придирки? Коллинз называет необходимым агентом все то, что производит необходимые действия. Какая разница, называть ли это «агентом» или «лицом страдательным»? Вопрос в том, является ли это лицо необходимо детерминированным.

Представляется, что, если бы можно было отыскать хоть один случай, когда человек бывает действительно свободен свободой безразличия, этого было бы достаточно для решения вопроса. Но какой взять здесь случай, если не тот, когда подвергается испытанию наша свобода? К примеру, мне предлагают повернуться вправо или влево или произвести другое какое-либо подобное действие, к которому меня не побуждает никакое удовольствие

==288

и от которого меня ничто не отталкивает. Я делаю затем свой выбор, причем не следую в данном случае диктату своего разума, который подсказывал бы мне лучшее: ведь здесь нет ни лучшего ни худшего. Что же именно я при этом делаю? Я пользуюсь правом, данным мне Творцом, в определенных случаях желать и действовать единственно в силу моей собственной воли, а не по какой-то иной причине. Я имею право и возможность начать двигаться, причем начать с той стороны, с какой я хочу. Если в этом случае нельзя установить другой причины моего веления, для чего искать ее в чем-то ином, помимо самой моей воли? Итак, представляется вероятным, что мы обладаем свободой безразличия в отношении к безразличным вещам. Ибо кто осмелится сказать, будто бог не дал или не .мог дать нам подобный дар? А если он это мог и мы ощущаем в себе присутствие этой силы, как можно утверждать, что у нас ее нет?

Я часто слышал химерические трактовки этой свободы безразличия: говорят, будто решаться на что-то без причины—удел безумцев; при этом забывают, что безумные люди — больные, не обладающие никаким видом свободы. Их необходимо детерминирует изъян в их органах [чувств]; они уже больше себе не хозяева, они ничего не могут себе избрать. Свободен тот, кто определяет себя к чему-то сам. И почему нам не определять себя в индифферентных случаях с помощью одного своего веления?

Мы обладаем свободой, которую я именую во всех остальных случаях спонтанностью [spontaneite]: это означает, что, когда у нас есть мотивы, они детерминируют нашу волю, причем мотивы эти являются конечным результатом действия нашего разума или инстинкта: так, когда мой разум представляет себе, что для меня лучше повиноваться закону, чем его нарушать, я повинуюсь закону со свободой, я добровольно делаю то, что меня обязывает делать веление моего разума.

Лучше всего этот вид свободы постигается тогда, когда наша воля борется с нашими желаниями. Мной владеет неистовая страсть, но разум мой заключает, что я должен этой страсти противиться; он представляет мне победу над этой страстью большим благом, нежели рабское служение своему вожделению. Последний мотив

основы Философии ньютона

==289

берет верх над первым, и я побеждаю свое желание с помощью моей воли; я повинуюсь этому приказу своего разума в силу необходимости, но добровольно; я делаю не то, чего я желаю, но то, что хочу, и в таком случае я бываю свободен всей той свободой, к какой подобные обстоятельства оставляют меня восприимчивым.

Наконец, я не бываю свободным ни в коем смысле, когда моя страсть чересчур сильна, а разум чересчур слаб или когда мои органы [чувств] расстроены; к несчастью, люди очень часто оказываются именно в этом положении; таким образом, мне представляется, что спонтанная свобода для души — то же самое, что Здоровье для тела; некоторые люди обладают ею в полной мере и прочно; другие часто ее утрачивают, иные болеют ее отсутствием всю свою жизнь; я полагаю, что все остальные способности человека подчинены тем же неравномерностям. Зрение, слух, вкус, сила, дар мышления бывают то более крепкими, то более слабыми; наша свобода, как и всё остальное, ограниченна, изменчива—одним словом, весьма незначительна, ибо весьма незначителен и сам человек.

Трудность, заключающаяся в согласовании свободы наших действий с вечным провидением бога, не останавливала Ньютона, поскольку он в этот лабиринт не углублялся; раз свобода эта установлена, не наше дело определять, каким образом бог провидит наши свободные действия. Мы не знаем, каким образом бог актуально усматривает то, что происходит. И поскольку у нас нет никакой идеи относительно его способа видения, как можем мы иметь представление о его способе провидения? Все эти атрибуты должны быть для нас в равной мере непостижимы.

Следует признать, что против такой идеи свободы выдвигаются отпугивающие возражения.

Прежде всего, понятно, что упомянутая свобода безразличия была бы весьма легковесным даром, если бы она распространялась лишь на возможность плюнуть направо либо налево или выбрать чёт либо нечет. Существенно в данном случае, чтобы Картуш и Шах-Надир обладали свободой не проливать человеческую кровь, и весьма маловажно, имеют ли Картуш и Шах-Надир возможность выставить вперед правую или левую ногу.

10 Вольтер

 

К оглавлению

==290

 вольтер

Всё имеет свою причину, значит, имеет ее и твоя воля2. Хотеть можно лишь вследствие последней идеи, полученной разумом.

Никто не может знать, какую идею он воспримет в следующий момент, а значит, никто не является господином своих идей и не может распоряжаться своим хотением и нехотением.

Если бы мы были здесь господами, мы могли бы делать нечто противное божественному порядку, присущему связи вещей в этом мире. Таким образом, любой человек мог бы изменять и действительно каждое мгновение изменял бы вечный порядок.

" Вот почему мудрый Локк даже не смеет произносить слово «свобода»; свободная воля представляется ему всего лишь химерой. Он не понимал иной свободы, кроме возможности делать то, что желаешь. Подагрик не располагает свободой ходить, заключенный — свободой уйти из тюрьмы: первый получает свободу, когда выздоравливает; второй—когда перед ним раскрывается дверь.

Для того чтобы яснее осветить все эти тяжкие сомнения, я предполагаю, будто Цицерон хочет доказать Катилине, что он не должен устраивать заговор против своего отечества. Катилина отвечает ему: я в этом не волен; последние мои беседы с Цетегом вдолбили мне в голову идею заговора; идея эта нравится мне более любой другой, а ведь хотение бывает лишь следствием последнего суждения человека.— Но ты мог бы, говорит ему Цицерон, получить от меня другие идеи, направить внимание своего ума на то, чтобы меня выслушать и понять, что надо быть достойным гражданином.— Как бы не так, возражает ему Катилина, твои идеи меня возмущают и меня увлекает жажда тебя убить.— Я сожалею о твоем безумии, говорит ему Цицерон, постарайся принять мое лекарство.— Если я безумен, отвечает на это Катилина, я не волен в попытке себя

ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ НЬЮТОН

==291

излечить.—Но, говорит ему консул, люди обладают запасом разума и могут к нему обратиться, с тем чтобы он излечил это расстройство в органах [чувств], делающее тебя порочным человеком,—особенно если расстройство это не слишком сильное.—Укажи мне, отвечает ему Катилина, в чем именно это расстройство может поддаться целительному воздействию? Что до меня, то, признаюсь, с первой минуты моего замысла все мои размышления приводили меня к мысли о заговоре.— Но когда ты впервые пришел к этому мрачному решению?—спрашивает его консул.—Когда я проиграл свои деньги.— Как! Неужели ты не мог воздержаться от игры?—Нет, ведь идея игры в тот день взяла во мне верх над всеми остальными идеями, И если бы я не стал играть, я нарушил бы порядок вселенной, приведший к тому, что Кварсилла выиграла у меня четыреста тысяч сестерций, купила себе на них дом и любовника, что от этого любовника у нее родился сын, что Цетег и Лентул пришли ко мне и затем мы составили заговор против республики. Рок сделал меня волком, а тебя—овчаркой; рок предопределил, кто из двух должен пожрать другого.—На это Цицерон мог ответить лишь катилинарией; и в самом деле, следует признать, что на возражения против свободы мы можем отвечать лишь расплывчатым красноречием,— печальный факт, по поводу которого наиболее мудрые боятся даже осмелиться размышлять.

Утешительна одна только мысль, а именно: какой бы системы мы ни придерживались и с какой фатальностью ни связывали бы все наши действия, мы всегда будем действовать так, как если бы мы были свободны.

Глава V

О ЕСТЕСТВЕННОЙ РЕЛИГИИ. МАЛООБОСНОВАННЫЙ УПРЕК, ДЕЛАЕМЫЙ ЛЕЙБНИЦЕМ НЬЮТОНУ. ОПРОВЕРЖЕНИЕ ОДНОГО МНЕНИЯ ЛОККА. БЛАГО ОБЩЕСТВА. ЕСТЕСТВЕННАЯ РЕЛИГИЯ^ ГУМАННОСТЬ

==292

обвинение, как мы уже видели, было основано на ньютоновском слове sensorium (чувствилище). Он добавлял также, что бог Ньютона сделал из этого мира весьма скверный механизм, нуждающийся в шлифовке (Лейбниц пользуется именно этим словом). Ньютон сказал: Мапипг emendatricem desideraret *.

Упрек этот основан на словах Ньютона о том, что со временем движения станут слабее, возрастут неправильности в движении планет и вселенная либо погибнет, либо будет заново приведена в порядок своим Творцом.

На основе опыта вполне ясно, что бог создал механизмы с тем, чтобы они подверглись потом разрушению. Мы—создания его мудрости, и мы погибаем; почему же мир ждет не тот же удел? Лейбниц хочет, чтобы мир этот был совершенным, но, если бог ограничил его длительность определенным временем, его совершенство в этом случае заключается в том, чтобы бытие его продолжалось лишь вплоть до назначенного мгновения распада.

• Что до естественной религии, то ни один человек не был большим ее сторонником, нежели Ньютон,— разве лишь таким человеком является сам Лейбниц, его соперник в науке и добродетели. Я понимаю под естественной религией принципы морали, общие для всего человечества. Ньютон действительно не допускал у нас никаких врожденных знаний, идей, чувств или принципов. Вместе с Локком он был убежден в том, что все идеи мы получаем посредством чувств, по мере того как [органы] чувств развиваются; но он верил: так как бог дал одинаковые органы чувств всем людям, из этого вытекает одинаковость их потребностей и ощущений, а это приводит к одинаковости грубых понятий, повсюду являющихся базисом общества. Непреложным фактом является то, что бог дал пчелам и муравьям нечто, помогающее им жить в сообществе, чего он не дал ни волкам, ни соколам; достоверно также, что людям, поскольку они живут в обществе, присуща некая тайная связь, с помощью которой бог пожелал привязать их друг к другу. Но если в определенном

 Он нуждался в руке, которая его бы исправила (лат.).—Примеч. переводчика.

основы философии ньютона

==293

возрасте идеи, полученные с помощью одинаковых органов чувств людьми, организованными сходным образом, не сообщают им постепенно одни и те же принципы, необходимые всякому обществу, то можно с уверенностью сказать, что такие общества потерпят крах. Вот почему от Сиама до Мексики в почете правда, признательность, дружба и т. д.

Я всегда удивлялся тому, что мудрый Локк в начале своего «Трактата о человеческом разуме», столь верно опровергая врожденные идеи, утверждал при этом, будто не существует никакого понятия добра и зла, общего для всех людей. Я полагаю, что в данном случае он впал в заблуждение. Он основывается на сообщениях путешественников, рассказывающих, будто в некоторых странах существует обычай пожирать детей, а также матерей, когда они уже не могут рожать; что в других землях почитают как святых некоторых фанатиков, пользующихся вместо женщин ослицами; однако не должен ли был человек, столь мудрый, как Локк, заподозрить этих путешественников во лжи? Ничто так не распространено среди них, как неверные наблюдения и неверные сообщения об увиденном, а также привычка принимать злоупотребление законом за сам закон, особенно когда речь идет о нации, чей язык им неведом; наконец, здесь действует привычка судить о нравах целого народа по единичному факту, вдобавок произошедшему при непонятных обстоятельствах.

Пусть какой-нибудь перс прибудет в Лиссабон, Мадрид или Гоа в день, когда там происходит аутодафе: он не без основания решит, что христиане совершают человеческие жертвоприношения богу. Если он прочтет календари, продаваемые по всей Европе, он подумает, что все мы верим во влияние лунных фаз, а между тем мы вовсе в это не верим и над этим смеемся. Так, любой путешественник, который, к примеру, расскажет мне, будто дикари из сострадания пожирают своих отцов и матерей, должен позволить мне ответить ему, что, во-первых, факт этот очень сомнителен; во-вторых, если он верен, то, далеко не опровергая идею уважения, которым люди обязаны своим родителям, обычай этот, быть может, является неким варварским способом выразить свою нежность, т. е. ужасным извращением естественного закона; ведь ясно,

==294

что своего отца или мать убивают из чувства долга, лишь для того, чтобы освободить их либо от недомоганий старости, либо от ярости врагов; и если затем им уготовляется могила в сыновнем чреве, вместо того чтобы дать их сожрать победителям, то обычай этот, каким бы страшным он ни рисовался воображению, несомненно, исходит от доброты сердца. Естественная религия есть не что иное, как закон, известный во всей вселенной: поступай так, как ты хотел бы, чтобы поступали в отношении тебя, и варвар, убивающий своего отца для того, чтобы избавить его от врага и похоронить его в своем чреве, когда им руководит страх, что могилой его отца окажется чрево его врага, стремится к тому, чтобы его сын поступил с ним в сходном случае точно таким же образом. Этот закон, заставляющий поступать со своим ближним, как с самим собой, является естественным следствием самых первых понятий и бывает рано или поздно услышан сердцами всех людей, ибо, поскольку разум у всех одинаков, необходимо, чтобы рано или поздно плоды этого древа оказались между собой сходными; и они действительно между собой сходны, а именно в том, что в любом обществе именуют добродетелью поведение, считающееся полезным для общества.

Найдите мне на Земле страну или компанию из десяти человек, где не уважали бы того, что полезно для общего блага, тогда я признаю, что не существует никакого естественного порядка. Разумеется, порядок этот разнообразен до бесконечности, но какое из этого можно вывести заключение, помимо того, что он существует? Материя принимает повсюду различные формы, но она повсюду сохраняет свою природу.

Например, можно сколько угодно говорить, что в Лакедемоне была узаконена мелкая кража,— мы усматриваем здесь лишь словесные ухищрения. То, что мы называем кражей, вовсе не поощрялось в Лакедемоне; но в полисе, где все было общим, разрешение ловко взять себе то, что частные лица противозаконно присвоили, было способом покарать дух собственности, запретный у этих народов. Твое и мое было там преступлением, а потому то, что мы именуем кражей, являлось у них карой; и для них, и для нас действует правило, согласно которому нас создал бог—как он создал муравьев — для совместной жизни.

основы Философии ньютона

==295

Итак, Ньютон считал, что присущая всем нам склонность к жизни в обществе—базис естественного закона, совершенствуемого христианством.

Особенно присуща человеку склонность к сопереживанию, имеющая столь же всеобщую распространенность, как и прочие наши инстинкты. Ньютон культивировал это гуманное чувство и распространил его на животных; он был крепко убежден вместе с Локком в том, что бог дал животным (которые, казалось бы, являются только материей) определенную меру идей и те же самые чувства, что нам. Он не мог считать, будто бог, ничего не делающий впустую, дал животным органы чувств с тем, чтобы они не имели ни грана чувства.

Он считал ужасным противоречием верить, что животные чувствуют, и заставлять их в то же время страдать; он с отвращением уступал варварскому обычаю питаться кровью и плотью существ, подобных нам и которых мы каждодневно ласкаем; и он никогда не позволял, чтобы в его доме их убивали медленной и изощренной смертью, дабы этим сделать еду более тонкой на вкус.

Сострадание это, питаемое им к животным, превращалось в истинное милосердие к людям. В самом деле, без гуманности—добродетели, включающей в себя все остальные достоинства,— человек не заслуживает имени философа.

Глава VI

О ДУШЕ И О ТОМ, КАК ОНА СОЕДИНЕНА С ТЕЛОМ И КАКИМ ОБРАЗОМ ПОЛУЧАЕТ СВОИ ИДЕИ. ЧЕТЫРЕ МНЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ОБРАЗОВАНИЯ ИДЕЙ—МНЕНИЕ ДРЕВНИХ МАТЕРИАЛИСТОВ, МАЛЬБРАНША, ЛЕЙБНИЦА И ОПРОВЕРЖЕНИЕ ЭТОГО ПОСЛЕДНЕГО

Ньютон, подобно почти всем хорошим философам, был убежден, что душа—непостижимая субстанция. Многие лица, часто общавшиеся с Локком, заверяли меня, что Ньютон признавался Локку: У нас недостаточно знаний о природе для того, чтобы осмеливаться утверждать, будто богу было невозможно даровать мысль какому бы то ни было протяженному существу. Великая сложность заключена гораздо больше в том, чтобы понять, каким образом существо (кем бы оно

==296

ни было) может мыслить, чем в понимании, каким образом могла стать мыслящей материя. Верно: мысль не имеет, по-видимому, ничего общего с атрибутами, известными нам в протяженном существе, именуемом телом; но знаем ли мы все свойства тела? Довольно дерзко заявлять богу: ты сумел дать движение, тяготение, рост и жизнь существу, но не можешь даровать ему мысль!

Вполне ли последовательно рассуждают те, кто утверждает, будто душа, если бы материя могла обрести дар мышления, утратила бы свое бессмертие? Разве для бога труднее сохранить, чем создать?

Более того, если неделимый атом существует вечно, почему не может так же вечно существовать заключенный в нем дар мышления? Если я не ошибаюсь, люди, отказывающие богу в способности придать идеи материи, вынуждены говорить, будто бытие, именуемое духом, есть существо, сущность которого — мышление, за вычетом какой бы то ни было протяженности. Иначе говоря, если природой духа по преимуществу выступает мышление, значит, он мыслит в силу необходимости и постоянно, подобному тому как любой треугольник имеет необходимо и постоянно три угла независимо от бога. Так что же, с того момента как бог создает нечто, не являющееся материей, абсолютно необходимо, чтобы это нечто мыслило? До чего же мы слабы и дерзки! Неужели мы твердо убеждены, будто бог не создал миллионы существ, не обладающих известными нам свойствами как материи, так и духа? Мы находимся в положении пастуха, который, никогда не видав ничего, кроме волов, сказал бы: Если бы бог пожелал создать других животных, следовало бы,, чтобы у них были рога и чтобы они жевали траву. Надо все-таки с большим уважением судить о божестве и либо утверждать, будто есть существа, независимо от него обладающие божественным атрибутом мышления, либо предполагать, что бог может придать этот атрибут тому существу, которое он удостоит с такой целью избрать.

Из одного этого можно видеть, сколь несправедливы те, кто пожелал вменить эту мысль в преступление Локку и со злобным коварством опровергал, пользуясь оружием религии, его чисто философскую идею.

==297

Ньютон не создал для себя системы по поводу способа, каким душа соединена с телом и как образуются идеи. Враг систем, он обо всем судил аналитически; когда же ему недоставало этого светоча, он умел вовремя остановиться.

До сих пор в мире существовали четыре мнения относительно образования идей. Первое из них принадлежит почти всем древним народам, которые, не домысливая ничего за пределами материи, рассматривали наши идеи как отпечаток в нашем сознании, подобный отпечатку на воске. Эта смутная мысль носила скорее характер грубого инстинкта, чем рассуждения. Философы, пожелавшие затем доказать, что материя мыслит сама по себе, еще более заблуждались; ибо толпа ошибается, не рассуждая, они же заблуждались принципиально; ни один из них никогда не сумел отыскать в материи то, что доказывало бы присутствие способности мышления в ней как таковой.

Кажется, один только Локк сумел снять противоречие между материей и мыслью, сразу прибегнув к Творцу всякой материи и всякой мысли и скромно сказав: Разве не может тот, кто всемогущ, заставить мыслить материальное существо—атом, элемент материи? Он, как человек мудрый, настаивал на этой возможности: утверждать, что материя действительно мыслит, было, по-видимому, верхом дерзости; ну, а утверждать противоположное разве менее дерзко?

Второе мнение, наиболее распространенное, состоит в том, что душа и тело оказываются двумя существами, не имеющими между собой ничего общего, а между тем

==298

утверждается, будто бог создал их для того, чтобы одно из них воздействовало на другое. Единственным доказательством этого воздействия является опыт, которым располагает, как думают, каждый: мы ощущаем, что наше тело то повинуется нашей воле, то, наоборот, эту волю обуздывает; мы воображаем, будто они реально взаимодействуют, ибо мы это чувствуем и нам невозможно исследовать вопрос глубже. Такой системе делают возражение, остающееся, по-видимому, без ответа, а именно: если внешний объект сообщает, к примеру, возбуждение нашим нервам, движение это доходит до нашей души или же не доходит; если оно до нее доходит, оно сообщает ей движение, а это предполагает телесную душу; если оно до нее не доходит, никакого воздействия не возникает. Все, что можно на это ответить; такое воздействие принадлежит вещам, механизм которых никому не известен,—печальный способ умозаключения, но почти единственный, подобающий человеку по многим пунктам метафизики.

Третья система—окказиональные причины Декарта, причем Мальбранш зашел в ней еще дальше. Он начинает с предположения, будто душа не может иметь никакого влияния на тело, и, отталкиваясь от этого, чересчур забегает вперед: ведь из того, что воздействие души на тело не может быть постигнуто, вовсе не следует, будто оно невозможно. Далее он предполагает, что материя в качестве случайного повода воздействует на наше тело, и тогда бог производит в нашей душе идею; затем человек отвечает на это актом волеизъявления, а бог немедленно воздействует на тело в результате подобного акта: таким образом, человек действует и мыслит только в боге; мне кажется, что пояснить эту мысль можно лишь сказав, что один только бог за нас мыслит и действует.

Груз сомнений, вытекающих из этой гипотезы, нас подавляет: каким образом, согласно данной системе, человек может сам изъявлять свою волю и не может сам мыслить? Если бог не дал нам способности самим формировать идеи и производить движения, если один лишь он действует и мыслит, то лишь один он изъявляет волю. Мы не только более не свободны—мы вообще ничто, или же мы—модификации самого бога. В этом случае у человека более нет ни души ни разума,

ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ НЬЮТОНА

==299

и не стоит труда объяснять связь тела с душой, ибо последней не существует, а существует один только бог.

Четвертой системой является предустановленная гармония Лейбница. Согласно его гипотезе, душа не имеет никакой связи со своим телом; это два сотворенных богом часовых механизма, каждый из которых имеет свою пружину и которые в течение определенного времени действуют в совершенном согласии: один из них указывает время, другой его вызванивает. Часы, указывающие время, не указывают его тогда, когда другие часы звонят; но бог учредил их движение таким образом, что стрелка и звонок находятся в постоянном соотношении. Так, душа Вергилия создала «Энеиду», а его рука ее написала, ничуть не подчиняясь намерению автора; это бог все время распоряжался так, что душа Вергилия создавала стихи, а рука, связанная с телом Вергилия, их записывала.

Не говоря о том, что крайне сложно примирить свободу с этой предустановленной гармонией, необходимо сделать следующее, весьма веское возражение; если, согласно Лейбницу, ничто не происходит без достаточной причины, заложенной в основе вещей, какое могло быть у бога основание объединить между собой два несоизмеримых бытия, столь разнородных и столь безгранично различных между собой, как душа и тело, из которых одно никак не воздействует на другое? С таким же успехом, как в мое тело, можно было бы тогда поместить мою душу в планету Сатурн: связь между душой и телом здесь—дело совершенно излишнее. Однако остальная часть системы Лейбница еще более необычна; принципы ее можно прочесть в «Приложениях к Лейпцигским лекциям» (том VII); можно также обратиться к обширным комментариям многочисленных немцев, выполненным чисто геометрическим методом.

Согласно Лейбницу, существуют четыре вида простых субстанций, именуемых им монадами, как мы увидим это в главе VIII; здесь же мы будем говорить лишь о разновидности монады., именуемой нашей душой. Душа, по утверждению Лейбница,—средоточие, живое зеркало целой вселенной, в котором собраны все смутные идеи всех модификаций этого мира—настоящих, прошедших и будущих. Когда Ньютон, Локк и Кларк услыхали разговоры об этом мнении, они выразили

 

К оглавлению

==300

 вольтер

по отношению к нему столь великое пренебрежение, как если бы его автором был не Лейбниц; но, поскольку величайшие немецкие философы почли честью для себя объяснить то, чего ни один из англичан не желал даже слышать, я вынужден пролить свет на эту гипотезу знаменитого Лейбница, ставшую для меня более почтенной после того, как вы сделали ее объектом ваших исследований.

Всякое простое и сотворенное бытие, говорит Лейбниц, подвержено изменениям, ибо в противном случае оно было бы богом: душа—простое, сотворенное бытие, следовательно, она не может оставаться в одном и том же состоянии; тела же, будучи сложными, не способны вызывать никаких изменений в простом бытии; отсюда необходимо следует, что изменения в душе имеют своим источником ее собственную природу. Итак, ее изменения—это последовательные идеи вещей нашей вселенной; некоторые из них являются ясными; однако, говорит Лейбниц, все вещи этой вселенной настолько зависят одна от другой, настолько друг с другом навсегда связаны, что в случае, когда душа обладает ясной идеей одной из этих вещей, идеи всего остального у нее по необходимости смутны и туманны.

Дабы пояснить эту мысль, можно было бы привести пример человека, обладающего ясной идеей какой-то игры: в то же самое время у него есть большое число смутных идей многочисленных комбинаций в этой игре. Человек, актуально располагающий ясной идеей треугольника, имеет одновременно идею многочисленных свойств треугольника, которые, в свою очередь, могут представиться его уму более ясными. Вот в каком смысле монада человека является живым зеркалом этой вселенной.

На эту гипотезу легко ответить: если бог сделал нашу душу зеркалом, то зеркало это он сделал весьма мутным, и если нет иных оснований для столь странных предположений, помимо пресловутой неизбежной взаимосвязи всех вещей нашего мира, то это смелое здание построено на основаниях, которые невозможно усмотреть; ибо когда у нас есть ясная идея треугольника, это означает, что мы обладаем знанием существенных его свойств; и если идеи всех его свойств не сразу предстают пред нашим умом во всей их яркости, они тем

ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ НЬЮТОНА

==301

не менее там существуют, они заключены в упомянутой ясной идее, ибо они друг с другом необходимо связаны. Но имеем ли мы в этом случае совокупность вселенной? Если вы лишите треугольник одного из его свойств, вы отнимете у него всё; но если вы отнимете у вселенной песчинку, изменится ли от этого все остальное? Если из двух миллионов существ, выстроенных в ряд попарно, первые два поменяются между собой местами, разве остальные также в силу необходимости поменяют свои места? Разве не сохранят они между собой те же самые отношения? Более того, разве идеи человека имеют между собой такую же связь, какая предполагается между вещами этого мира? Что за связь, какое необходимое звено существует между идеей ночи и незнакомыми объектами, кои я вижу, когда просыпаюсь? Какая связь существует между преходящей смертью души в состоянии глубокого сна или обморока и идеями, получаемыми нами, когда мы приходим в сознание? И даже если бы для бога было возможно сделать все то, что вообразил себе Лейбниц, можно ли было бы поверить в это лишь на основе простой возможности? Что доказал он при помощи всех этих новых усилий? Лишь то, что он обладает великим умом; но объяснил ли он что-либо себе и другим? Странное дело! Мы не знаем, каким образом земля производит травинку, как порождает ребенка женщина, и в то же время считаем, будто нам известно, каким путем мы образуем идеи!

Если кто хочет знать, что думал Ньютон о душе и о способе ее действия, а также какое из этих мнений он принимал, я отвечу: из этих мнений он не следовал ни одному. Что же умел в этой области тот, кто подчинил расчету бесконечность и открыл законы тяготения? Он умел сомневаться.

Глава VII

ПЕРВОЭЛЕМЕНТЫ МАТЕРИИ. ИССЛЕДОВАНИЕ ПЕРВИЧНОЙ МАТЕРИИ. ОШИБКА НЬЮТОНА. ИСТИННЫХ ПРЕВРАЩЕНИЙ ВООБЩЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ. НЬЮТОН ДОПУСКАЕТ АТОМЫ

Речь не идет здесь об исследовании того, какая из систем более смешна—та ли, что полагает в основу всех вещей воду, та, что приписывает это же свойство

==302

огню, или та, что предполагает тесно, без промежутков, расположенные друг рядом с другом игральные кости, неведомо каким образом вращающиеся вокруг собствен ной оси.

Наиболее допустимой системой из всех была всегда та, согласно которой существует первичная материя, индифферентная ко всему, единообразная и способная образовывать любые формы, материя, комбинирующаяся различным образом и формирующая нашу вселенную. Все элементы этой материи одинаковы: она преобразуется в соответствии с различными проходимыми ею формами, подобно тому как расплавленный металл становится то урной, то статуей. Таково было мнение Декарта, великолепно согласующееся с его химерой относительно трех элементов. Ньютон в этом пункте, касающемся материи, был согласен с Декартом; однако он пришел к такому выводу иным путем. Поскольку он почти никогда не высказывал суждений, кои не были бы основаны на математической очевидности либо на опыте, он решил, что подобный опыт даст ему такое исследование: знаменитый Роберт Бойль, основоположник английской физики, в течение долгого времени держал воду в реторте на равномерном огне; химик, работавший с ним, решил, что вода в конце концов перешла в землю; сообщение это оказалось ложным, как впоследствии показал Бураве, столь же точный физик, как и умелый врач; вода испарилась, земля же, оказавшаяся на ее месте, имела другое происхождение.

В какой мере следует остерегаться показаний опыта, если он сумел обмануть Бойля и Ньютона? Оба этих великих философа без труда поверили, что коль скоро элементарные частицы воды перешли в элементарные частицы земли, значит, элементы вещей суть одна и та же материя, различным образом организованная.

Если бы ошибочный эксперимент не привел Ньютона к этому выводу, надо думать, он рассуждал бы совсем иначе.

Очень прошу, чтобы читатели отнеслись внимательно к нижеследующему.

Единственный метод рассуждения, подобающий человеку,— анализ. Отправляться сразу от первых принципов подобает лишь богу; если можно, не кощунствуя, сравнить бога с архитектором, а вселенную—со зданием

ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ НЬЮТОНА

==303

, то как назовем мы путешественника, узревшего какую-то часть экстерьера строения и сразу осмеливающегося вообразить себе все мастерство его внутренней части? Однако именно это осмеливаются делать с тысячекратной дерзостью почти все философы, Исследуем же это здание настолько, насколько сумеем; что же мы увидим вокруг себя? Животных, растения, минералы, под которыми я разумею все соли, серу и т. д., грязь, песок, воду, огонь, воздух,— и ничего большего, по крайней мере до настоящего момента.

До того как исследовать один лишь этот вопрос— являются подобные тела смешанными или нет,—я спрашиваю у себя следующее: возможно ли, чтобы материя, относительно которой предполагается, что она единообразна и сама по себе не есть ничто из сущего, тем не менее производила бы все то, что существует?

1) Что это такое—первичная материя, не являющаяся ни одной из вещей нашего мира, но все их производящая? Это—вещь, относительно которой я не могу иметь никакой идеи, а следовательно, я не должен ее допускать. Весьма верно, что я не могу образовать себе обобщенной идеи протяженной субстанции, непроницаемой и имеющей очертания, не привязывая свою мысль к песку, грязи, золоту и т. д.; но, значит, либо материя действительно есть одна из этих вещей, либо ее не существует вовсе; точно таким же образом я могу думать о треугольнике вообще, не задерживаясь мыслью на равностороннем, разностороннем или равнобедренном треугольнике, и т. д.; однако необходимо, чтобы реально существующий треугольник был одним из трех данных. Одна только эта идея, если ее как следует взвесить, окажется, быть может, достаточной для опровержения мысли о первичной материи.

2) Если какая бы то ни было материя, приведенная в движение, окажется достаточной для произведения на свет всего того, что мы усматриваем на Земле, не останется никакой причины, по которой бы прах, основательно перемешанный в бочке, не мог породить людей или деревья либо поле, засеянное зерном, не могло бы произрастить вместо пшеницы китов или

раков.

==304

семена; ибо при этом мы вынуждены были бы всегда возвращаться к вопросу: почему эти углубления и борозды столь неизменно детерминированы?

Но никакое движение, никакое искусство никогда не сумело произрастить на поле вместо пшеницы рыб, мушмулу вместо ягненка в утробе овцы, розы на вершине дуба или копыта у роя пчел, и т. д.; если все виды неизменно остаются одними и теми же, то не должен ли я прежде всего считать—на достаточном основании,— что все виды были предопределены господином мира, что существует столько же различных замыслов, сколько существует различных видов, и что из материи и движения без этих замыслов не образовалось бы ничего, кроме вечного хаоса?

В этом мнении меня укрепляют все показания опыта. Если я исследую, с одной стороны, человека или шелковичного червя, а с другой — птицу и рыбу, я вижу, что они были созданы такими от начала вещей: я усматриваю в них только развитие. Последнее имеет в человеке и насекомом некоторые черты сходства и некоторое различие; развитие рыбы и птицы имеет иные черты различия и сходства.

До того как быть воспринятыми маткой нашей матери, мы представляем собой червячка: там, во чреве, мы постепенно становимся куколками, пока находимся в оболочке, именуемой «сорочкой»; из этой «сорочки» мы выходим с руками и ногами, подобно тому как червь, став мошкой, выходит из своего склепа с крыльями и ножками; мы живем определенный срок так же, как он, и наше тело, подобно его телу, затем разлагается. Среди рептилий одни являются яйцекладущими, другие—живородящими; у рыб самка беременеет без приближения самца, всего только проходящего над отложенными икринками, чтобы их оплодотворить. Травяные тли, устрицы и т. д. производят себе подобных сами, без соития двух полов. У полипов в них самих есть материал, из которого они могут воспроизводить заново свои головы, когда им эти головы отсекают. У раков отрастают лапки. Растения и минералы развиваются по-разному. Каждое существо—отдельный мир; далеко до того, чтобы слепая материя производила все это при помощи одного лишь движения, гораздо правдоподобнее

основы Философии ньютона

==305

думать, что бог создал бесконечное число существ с помощью бесконечных средств, ибо он сам бесконечен.

Вот что я подозреваю прежде всего, наблюдая природу. Но если я вхожу в подробности и подвергаю опытному исследованию каждую вещь, результат оказывается следующим: Я вижу сложные тела, такие, как растения и животные, которые я расчленяю и обнаруживаю некоторые их грубые элементы, [животный] дух, флегму, серу, соль, мертвую голову. Я вижу и другие тела—металлы и минералы, из которых я никогда не могу извлечь ничего иного, кроме их собственных более мелких частиц. Никогда в чистом золоте не будет ничего, кроме золота; никогда из чистой ртути не извлечешь ничего, кроме ртути. Песок, простая грязь, простая вода не могут быть превращены ни в какой иной вид веществ.

Какой же еще могу я из этого сделать вывод, кроме того, что растения и животные состоят из этих первичных веществ, никогда не разлагающихся на составные части? Такие первичные неизменяющиеся вещества являются элементами тел: итак, человек и мошка— это сочетание минеральных частиц грязи, песка, огня, воздуха, воды, серы, соли; и все эти первичные частицы, никогда не разлагающиеся на части, суть элементы, каждый из которых имеет свою собственную и неизменную природу.

Для того чтобы осмелиться утверждать противоположное, следовало бы увидеть трансмутации собственными глазами; но открыл ли их кто когда-либо с помощью химии? Разве все мудрые умы не считали немыслимым философский камень? И разве при современном состоянии мира превращать соль в серу, воду— в землю, воздух — в огонь стало более возможным, нежели создавать золото из газообразного порошка?

Когда люди поверили в трансмутации в собственном смысле этого слова, разве не обманула их видимость, подобно тому как других обманула видимость движения Солнца? Ибо кто не поверил бы в трансмутации при виде того, как зерно и вода превращаются в кровь и плоть в человеческом теле? Однако разве все это не является теми же солями, серами, грязью и т. д., по-разному организованными в злаках и в нашем теле?

==306

Чем больше я об этом думаю, тем больше метаморфоза в строгом смысле этого слова представляется мне противоречием в терминах. Для того чтобы элементарные частицы соли могли перейти в элементарные частицы золота, требуются, я полагаю, две вещи: уничтожение этих элементов соли и создание элементов золота. Вот чем по существу является пресловутая метаморфоза однородной и единообразной материи, до настоящего времени допускавшаяся столькими философами,—и ниже я привожу свое доказательство.

Невозможно постичь неизменяемость видов, если только они не состоят из неизменяемых элементов. Чтобы эти элементы, эти первичные образующие частицы совершенно не изменялись, им необходимо быть абсолютно плотными, а следовательно, постоянно иметь ту же форму, но, если они таковы, они не могут перейти в другие элементы, ибо в этом случае они должны были бы принять другие формы. Итак, поскольку невозможно, чтобы при современном состоянии нашей введенной элемент, предназначенный для образования соли, превратился в элемент ртути, то для создания элемента соли вместо элемента ртути следовало бы уничтожить один из этих элементов и создать на его месте другой. Не постигаю, как Ньютон, допускавший атомы, не сделал этого столь естественного вывода. Подобно Гассенди, он признавал истинные атомы, неделимые тела; однако к этому своему утверждению он пришел математическим путем; одновременно он полагал, что эти атомы, эти неделимые элементы постоянно переходят друг в друга. Ньютон был человеком и мог ошибаться так же, как мы.

Здесь, без сомнения, меня спросят, каким образом семена вещей, будучи твердыми и неделимыми, могут увеличиваться и расширяться в объеме; но они, по-видимому, увеличиваются лишь путем объединения, тесного соприкосновения; несколько атомов воды образуют

каплю и т. д.

Остается понять, каким образом получается такое скопление, как образуется связь между частицами тела. Быть может, это один из секретов Творца, который навсегда будет скрыт от людей. Для того чтобы понять, каким образом составные части золота образуют кусок золота, надо, наверное, эти части видеть.

ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ НЬЮТОНА

==307

Глава VIII

О ПРИРОДЕ ЭЛЕМЕНТОВ МАТЕРИИ, ИЛИ О МОНАДАХ. МНЕНИЕ НЬЮТОНА. МНЕНИЕ ЛЕЙБНИЦА

Если когда-либо следовало сказать: Audax Japeti genus *, то именно по поводу исследования, которое осмелились предпринять люди в области первичных элементов, казалось бы лежащих на бесконечно далеком расстоянии от сферы наших познаний. Быть может, не существует ничего скромнее мнения Ньютона, ограничившегося представлением о том, что элементы материи материальны, или, иначе говоря, что они являются протяженной и непроницаемой субстанцией, в скрытой природе которой сознанию не дано разобраться; бог может эту материю до бесконечности дробить, равно как и уничтожить, однако он этого не делает и рассматривает протяженные и неделимые частицы как основу для всех творений вселенной.

С другой стороны, быть может, нет ничего более дерзкого, чем широкий замысел Лейбница и его отправной критерий достаточного основания, служащий ему для проникновения, елико возможного, в самую глубь причин и в необъяснимую природу элементов. Любое тело, говорит он, состоит из протяженных частей; но из чего состоят эти протяженные части? Они актуально делимы, продолжает он, и разделены до бесконечности; таким образом, у вас остается только протяженность. Однако

 Яфета род дерзновенный (лат.; Гораций. Оды, III, ст. 27).— Примеч. переводчике!.

==308

говорить, будто протяженность—достаточное основание для протяженности, означает совершать порочный круг, или, иначе говоря, означает ничего не сказать; поэтому следует искать основание, причину протяженных вещей в вещах, не являющихся протяженными, в простых вещах, т. е. в монадах; итак, материя—не что иное, как сочетание простых вещей. Мы видели в главе «О душе», что, по мнению Лейбница, всякое простое бытие подвержено изменениям; но его изменения и последовательно принимаемые им детерминации не могут- приходить к нему извне по той причине, что бытие это— простое, неосязаемое и не занимающее никакого места; итак, оно содержит в самом себе источники всех своих перемен, происходящих по случаю воздействия внешних объектов; итак, оно имеет идеи. Но оно имеет и необходимое отношение ко всем частям вселенной; значит, идеи его относятся к целокупной вселенной; элементы наидряннейших испражнений обладают, таким образом, бесконечным числом идей; правда, идеи их не очень ясны, они не обладают апперцепцией, как говорит Лейбниц, но они обладают смутными восприятиями настоящего, прошлого и будущего. Он допускает четыре вида монад: 1) элементы материи, не обладающие никакой ясной мыслью; 2) монады животных, имеющие некоторые ясные идеи, но ни одной отчетливой; 3) монады конечных умов, обладающие смутными, ясными и отчетливыми идеями; 4) наконец, монада бога, имеющая лишь адекватные идеи.

Английские философы, как я уже сказал, не благоговеющие перед именами, ответили на все это усмешкой; однако мне подобает опровергать Лейбница только с помощью рассуждения. Мне кажется, я могу позволить себе сказать тем, кто поддерживает подобные мнения: весь свет согласен с вами относительно принципа достаточного основания, но извлекаете ли вы из него вполне справедливые выводы?

1) Вы допускаете материю, актуально делимую до бесконечности; следовательно, невозможно найти ее наименьшую часть. При этом не существует такой части материи, которая не имела бы сторон, не занимала бы места, не имела бы формы; как же вы хотите, чтобы она была организована только из бесформенных, не занимающих места и лишенных сторон субстанций? И стремясь

ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ НЬЮТОНА

==309

следовать принципу достаточного основания, не нарушаете ли вы принцип противоречия?

2) Достаточно ли основательно положение, гласящее, что сложное не имеет ничего сходного с тем, из чего оно состоит? Да и что говорить: «ничего сходного»? Между простым и протяженным бытием — бесконечность, а вы хотите, чтобы одно из них состояло из другого? Разве тот, кто стал бы утверждать, будто множество элементов железа образуют золото или составные части сахара—горькую тыкву, утверждал бы что-то более противное разуму?

3) Можете ли вы спокойно утверждать, будто капля мочи представляет собой бесчисленные монады, каждая из которых имеет идеи целой вселенной, пусть смутные, и всё это лишь потому, что, по-вашему, вселенная— целиком заполненное пространство, в котором все меж собой связано, а коль скоро налицо такая всеобщая сопряженность и каждая монада необходимо имеет идеи, она не может иметь восприятия, в котором не было бы одновременно заключено всё, что существует в мире?

Но доказана ли абсолютная заполненность пространства вопреки огромному множеству метафизических и физических аргументов в пользу пустоты? Доказано ли, что при абсолютной заполненности пространства ваша пресловутая монада должна обладать бесполезными идеями всего того, что в этом заполненном пространстве происходит? Я взываю к вашему разуму; неужели вы не чувствуете, насколько подобная система является плодом чистого воображения? И разве не выше столь пустого знания признание человеческого неведения относительно первоначал  [elements]  материи?  Какой может быть толк от логики и геометрии, если этой путеводной нитью пользуются для углубления в подобный лабиринт и для методического приближения к ошибке с тем самым факелом в руках, что предназначен для нашего просвещения?!

 

К оглавлению

==310

 вольтер

Глава IX

Я исхожу, прежде всего, из признания невозможности движения материи самой по себе; необходимо, чтобы она получала это движение извне; но она не может получить его от другой материи, ибо это было бы противоречием; следовательно, нужно, чтобы движение производила иная, имматериальная причина. Имматериальная причина—бог, и здесь необходимо принять во внимание, что ходячая аксиома: «Не следует прибегать к богу в философии», хороша лишь тогда, когда надо объяснить непосредственные физические причины. К примеру, я хочу объяснить, почему тяжесть в четыре фунта может служить противовесом тяжести в один фунт: если я" скажу, что так распорядился бог, я окажусь невеждой; но я дам удовлетворительный ответ, если скажу, что один фунт удален от точки опоры на расстояние, в четыре раза превышающее расстояние от нее четырех фунтов. Не так обстоит дело с первыми принципами вещей: в этом случае невеждой оказывается тот, кто не прибегает к богу, потому что либо бога не существует вообще, либо первые принципы могут быть только

в боге.

Именно он вложил в планеты ту силу, с которой они передвигаются с запада на восток; именно он заставил эти планеты и Солнце вращаться вокруг собственной

Он начертал для всех тел единый закон, согласно которому все они одинаково тяготеют к своему центру. Наконец, он создал живые существа, которым даровал активную силу, с помощью которой они вызывают к жизни движение.

Огромный вопрос состоит в том, чтобы понять, всегда ли эта сила, дарованная богом для порождения движения, одинакова в природе.

Декарт, не упоминая о силе, бездоказательно выдвинул положение, гласящее, что количество движения постоянно одно и то же; мнение его было тем менее

ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ НЬЮТОНА

==311

Лейбниц, живший в более просвещенное время, был вынужден признать вместе с Ньютоном, что движение для него—загадка; однако он утверждает, будто сила— хотя не существует постоянно одинакового количества движения—величина постоянная.

В противоположность ему Ньютон был убежден; положение, согласно коему движение не пропорционально силе, заключает в себе противоречие.

Для того чтобы приступить к этому вопросу, не вдаваясь в рассуждения по механике, необходимо рассмотреть вещи в их естественной сути: ведь метафизик всегда должен быть руководителем геометра. Человек обладает определенным количеством активной силы; однако где была эта сила до его рождения? Если скажут, что она была в зародыше ребенка, что это будет за сила, которой нельзя воспользоваться? Но когда ребенок становится взрослым, разве он не свободен? Разве не может он более или менее располагать своей силой? Я предполагаю, что он развивает силу в триста фунтов для того, чтобы пустить в ход машину; я предполагаю, как это и возможно, что он использовал данную силу для опускания рычага, а машина, подключенная к этому рычагу, помещена в вакуумный резервуар: такая машина легко может обрести силу в две тысячи фунтов.

После того как операция эта проделана, рука убрана с рычага и гири останавливаются, я спрашиваю себя, получила ли капля материи, находившаяся в вакуумном резервуаре, силу в две тысячи фунтов? И разве все эти соображения не показывают, что активная сила постоянно утрачивается и восстанавливается в природе? Уделите немного внимания следующему аргументу: Без пустоты не бывает движения; но когда тело ABCD уже получит давление на все свои части, я спрашиваю: разве не утратят части BCD, позади которых нет никаких тел, свое движение? А если части ВС его утратят, разве не утратят они очевидным образом свою силу?

Чтобы закончить теперь этот метафизический спор, послушаем Ньютона и рассмотрим показания опыта. Движение, говорит Ньютон, производится и исчезает.

==312

Допустим это и, учитывая непреложную аксиому, гласящую, что действие всегда пропорционально причине, мы приходим к выводу: там, где уменьшается движение, необходимо уменьшается и сила; таким образом, чтобы постоянно сохранять количество сил во вселенной, нужно чтобы указанный принцип (пропорциональности причины действию) перестал быть истинным.

Считалось, что для постоянной сохранности одной и той же силы в природе достаточно изменить лишь обычный способ измерения этой силы: вместо того чтобы, подобно Мерсенну, Декарту, Ньютону, Мариотту, Вариньону и всем, кто поступал так всегда после Архимеда, измерять движение тела путем умножения его массы на его скорость, Лейбниц, Бернулли, Герман, Поленис, СТравезанд, Вольф и другие стали умножать массу на квадрат скорости.

Диспут этот расколол Европу надвое; но в конце концов, кажется мне, начинают признавать, что, по существу, спор идет о словах. Немыслимо, чтобы великие эти философы, хоть и придерживающиеся диаметрально противоположных взглядов, ошибались в своих вычислениях. Вычисления их одинаково точны; механические эффекты одинаково согласуются как с тем, так и с другим способом вычисления. Несомненно, в каком-то определенном смысле все они правы. Но именно тот пункт, по которому они правы, и должен их объединить; и вот как об этом первым заявил доктор Кларк, пусть и в

несколько, жесткой форме: Если вы рассматриваете время, за которое действует движущееся тело, сила этого тела в конце данного отрезка времени будет пропорциональна квадрату скорости тела, умноженному на его массу. Почему? Да потому, что путь, проделанный его массой, пропорционален квадрату времени прохождения этого пути. Итак, время соответствует скорости; тело, проделавшее это расстояние, действует в конце данного отрезка времени массой, умноженной на квадрат скорости; таким образом, когда масса 2 пробегает в двойное время данное расстояние с двумя степенями скорости, в конце этого отрезка времени его сила равна 2, умноженным на

==313

Я собираюсь перейти к открытиям Ньютона в области физики.

00.htm - glava06