Рэндалл коллинз
жүктеу/скачать 1.31 Mb. Pdf көрінісі
|
| До тех пор пока влечение к рациональности подразумевает учебу,
предвидение и расчет, и, как часто бывает, они приносят ущерб, влечение к рациональности иррационально, если их издержки не учитываются в балансе. Издержки на рациональность могут сде- лать рациональность иррациональной. Джордж Хоманс, 1961 Вторая теория, которой мы займемся, тоже имеет долгую историю. Но с течением времени ее важность в социальной мысли значитель- но колебалась, изменялась ее идентичность, изменялись имена, под которыми она была известна. Сначала в 1700–1800-х годах она была известна как утилитаризм, и ее проповедниками были британские социальные философы. В это время она была тесно связана с эко- номикой — дисциплиной, делавшей тогда свои первые шаги. В кон- це 1800-х годов утилитаризм вышел из моды в философии, а эко- номисты стали более профессиональны и порвали свои прошлые философские связи. Затишье царило вплоть до 1950-х годов, ког- да социологи начали формулировать позицию, которую они назва- ли «теорией обмена». В других дисциплинах тоже были движения в этом направлении, в политических науках, в философии, а также среди экономистов, решивших, что их подход может применяться за пределами их собственной области. К 1970–1980-м годам получи- ло распространение движение, ставшее известным как теория «ра- ционального выбора», хотя некоторые называли его теорией «ра- ционального действия». Тот анклав этого движения, который был ориентирован прежде всего на стратегии, получил название тео- рии «публичного выбора». Я буду использовать термин «рациональ- ная/утилитарная» для обозначения всей этой традиции. (Иногда для удобства я буду сокращать это до «утилитарный.) Строго говоря, рациональная/утилитарная традиция вообще не является социологической. Она пересекается с некоторыми разде- 2. Рациональная/утилитарная традиция 134 лами социологии и противостоит другим. Эта традиция была во- влечена в процесс формирования социальных наук как специали- зированных дисциплин, но в течение столетий она то входила, то выходила из моды. Можно представить себе рациональную/утили- тарную традицию как извивающийся поток, текущий через низкую болотистую равнину. Это был весенний ручеек, который образовал само русло реки, который потом обмелел, став только небольшим протоком, текущим параллельно более крупным рекам, но впослед- ствии, уже в наше время, этот поток начал расширяться, затопляя Некоторые вехи в рациональной/утилитарной традиции Локк, социальный контракт Мандевиль, частные пороки и публичные добродетели Юм, Хартли, ассоциация идей – Адам Смит, моральная симпатия Экономика laissez-faire Бентам, утилитарная правовая реформа Д. С. Милль, утилитарная этика – Брэдли, Мур, антиутилитарная этика Академическая экономика: общее равновесие Дюркгейм критикует социальный контракт Уаллер, рынки секса и брака Теория игр Дилемма узника Даунс: экономическая теория демократии Марч и Саймон, удовлетворяющий Хоманс, Блау, теория обмена Олсо, безбилетник Рикер, минимальная коалиция для выигрыша Шеллинг, насильственная коалиция преступные и нелегальные рынки Распределительная справедливость Канеман и Тверский Аномалии выбора Образовательная инфляция Расколотый рынок труда Роулс: теория справедливости Бьюкенен: публичный выбор Кук, Уиллер, власть в сетях обмена Харрисон Уайт, рыночные сети Аренда государственной протекции Хечтер, Коулман Теория солидарности 135 2. /' луга и смывая берега рек, которые были отдельными дисциплинами в предыдущем столетии. Сегодня сторонники теории рационально- го выбора представляют свое движение как нечто унифицирующее все социальные науки в одну мощную реку, текущую в море. Их оппо- ненты считают, что это только временный период непогоды, с удво- енной энергией работая над возведением плотины. Вероятно, оба взгляда представляют собой крайности, но трудно отрицать, что ра- циональный/утилитарный канал снова расширяется и что он пре- образует основные части нашего интеллектуального ландшафта. Оставляя в стороне метафору, мы должны сказать, что у рацио- нальной/утилитарной традиции есть несколько разновидностей. В некоторых аспектах утилитаризм имеет много общего с теорией конфликта: это достаточно абстрактный способ обсуждения пове- дения индивидов, преследующих свои цели и высчитывающих свои преимущества. В обоих подходах большое место занимают матери- альный мир, монетарные выигрыши и физические расходы. Конеч- но, люди интересуются не только деньгами, но существует тенден- ция интерпретировать все остальные интересы как аналогичные монетарным подсчетам. Эта версия утилитаризма кажется близ- кой марксизму, что не удивительно, если мы примем во внимение, что оба этих направления были изначально связаны с экономикой. С другой стороны, существуют аспекты современной теории раци- онального выбора и теории обмена, которые значительно отлича- ются от теории конфликта. Она не обращает большого внимания на стратификацию и неравенство людей, но описывает мир, в ко- тором люди рационально занимаются обменом друг с другом, имея в виду оптимальные результаты для всех. Этот последний тип тео- рии пытается показать, как возникают нормы и как проходят обме- ны, имеющие в виду стандарты справедливости. Эта часть традиции в противоположность критическому и бунтовскому тону марксизма кажется созвучной утопическим идеалам первых экономистов, кото- рые считали, что «невидимая рука» рынка делает все верно. Таким образом, мы видим, что рациональная/утилитарная традиция не просто вторгалась в разные сферы социальной нау- ки, но также вступала с ними в споры. Одна из ее ветвей крити- чески относилась к социальным институтам. Ее представители уподобляли политиков бизнесам, пытающимся сделать прибыль на своих избирателях, а систему образования — монетарной си- стеме в период галлопирующей инфляции. В отличие от марксиз- ма их критика не всегда была левой. Некоторые движения, по- добные теории рационального выбора, считаются консерватив- 136 ными: их представители полагали, что политики, транжирящие деньги, должны быть под контролем, чтобы защитить публику. Другие пытались показать, какие инициативы необходимы для контроля над преступностью и для стимуляции заботы родите- лей о детях. То, что объединяло эту группу теоретиков, вне зави- симости от политических позиций ее представителей, была точ- ка зрения реализма без сантиментов в анализе вопросов полити- ческих стратегий. Представители других направлений современной рациональной/ утилитарной теоретии не особенно озабочены вопросами кон- фликта стратегий, но пытаются показать, что в принципе возмож- но объяснить общество рациональными мотивациями индивидов. Они спорят с неутилитаристскими направлениями социологиче- ской теории, особенно с теми, которые мы рассмотрим в следую- щих главах — например, с дюркгеймовской традицией (которая ви- дит в человеческом познании начало не рационально-расчетливое, а символическое и связанное с интерпретацией). Утилитаристы вы- ступили с дилеммой, известной как проблема микро-макро: на ма- кроуровне они видят общество как совокупность действий индиви- дов и противостоят концепции общества как макросущности или структуры, существующей над индивидами. Утилитаристы всегда враждебно относились к объяснениям, которые обращаются к кон- цепции культуры, которая якобы определяет то, что делают люди. Вместо этого утилитаристы пытались понять, что мотивирует ин- дивида, когда он совершает свои действия, исходя из собственного интереса. По этому поводу опять возникали споры уже в их собственных рядах. Начиная с 1950-х годов открылась новая серия парадоксов: могут ли индивиды максимизировать свои интересы или толь- ко удовлетворить их; как возможна социальная кооперация, если у рациональных индивидов есть все мотивы для того, чтобы стать «безбилетниками» (free-riders); дилемма узника, которая противопо- ставляет интерес одного индивида другому; свидетельства о том, что в реальной жизни люди обычно не совершают рациональных подсчетов. Перед лицом этих проблем современная утилитарная традиция не отступила. Напротив, она стала богаче и изощреннее в разрешении этих вопросов. Взглянем на все это в перспективе и попробуем проследить раз- витие утилитарной традиции с ее начала в Англии триста лет то- му назад. 137 2. /' ( )* | \ | ' * В своем первом воплощении утилитарная традиция была либераль- ным крылом публичной философии. До 1800 года термин «утилита- ризм» не употреблялся, но сам этот способ мышления был характе- рен для британских интеллектуалов со времен Славной революции 1688–1689 года, которая ограничила власть короля и поставила Ан- глию на путь парламентской демократии. Многие базовые идеи ути- литарной философии были высказаны Джоном Локком — идеоло- гом Славной революции. За свою оппозицию королю он вынужден был уехать в изгнание, и по возвращении из Голландии с конститу- ционным монархом Уильямом Оранжским Локк привез с собой ру- кописи своих книг, которые заложили основы нового социально- го порядка. Для Локка точкой отсчета всегда был рациональный индивид. У индивида есть определенные фундаментальные права, которые правительство не может отнять, так как правительство — только ре- зультат социального контракта индивидов. Владение частной соб- ственностью, созданной собственным трудом — одно из этих фун- даментальных прав. Задачи государства минимальны — защита прав и собственности индивида. Можно видеть, как идея о том, что эко- номика является фундаментальной наукой о людях, вытекает из локковского интереса к труду и собственности. Все прочее, вклю- чая правительство и религию, играет вторичную роль. Локк жил во времена серьезного политического конфликта по поводу права государства навязывать католическую или про- тестантскую религию, и он был особенно озабочен установлени- ем социального мира за счет отказа от религиозной проблемы. Терпимость к личным верованиям наиболее важна. Вера является личной и не может быть навязана извне. Поэтому Локк противо- стоял всякой философии, которая утверждала, что идеи являют- Строго говоря, можно было бы начать наш анализ фундаментальных утили- таристских идее еще полустолетием раньше, работами Томаса Гоббса. Но в некотором смысле Гоббс был гораздо более сложным мыслителем, чем Локк. Аргумент Гоббса по поводу того, что рациональный индивид должен отдать свою суверенность правителю, чтобы избежать войны всех против всех ближе к парадоксам «безбилетника» 1960-х годов, чем идеям о благодушной социаль- ной гармонии, которые акцентировали утилитаристы, следуя Локку. Поэтому мы и начинаем наш анализ с последнего. 138 ся врожденными или что они приходят не из человеческого опы- та. Изначально ум человека подобен листу чистой бумаги и то, что на нем записано, приходит из собственного опыта. Локк — эмпи- рик в результате своих политических убеждений. Каждый человек формирует свои идеи на основании собственного чувственного опыта. Каждый ощущает свой материальный мир и через ассоци- ацию различных ощущений строит картину того, что существует. Индивид Локка живет в обыденном, практическом и материаль- ном мире, поскольку только такая перспектива понимания позво- ляет избежать идеи привилегированной позиции традиций, кото- рые навязываются человеку обществом. Религиозные идеи, или теологии, которые стали причиной войн и насилия между про- тестантами и католиками, не имеют реального авторитета. Локк считал, что единственная религия, которую человек может ра- ционально принять, может состоять только в нескольких фунда- ментальных идеях о создателе мира и о человеческой морали, ко- торые могут быть выведены из опыта. Можно сказать, что Локк отрицал силу культурной традиции в формировании системы ве- рований индивида. Как мы увидим ниже, в этом вопросе утилитаристская тради- ция постоянно сталкивалась с трудностями. Рациональный инди- вид строит свои идеи на основании собственного опыта и должен отбросить те из них, которые из него не вытекают. Почему тогда идеи и традиции так часто навязывались людям? Почему тогда на- чались религиозные войны? Зачем индивидам надо было участво- вать в революциях и свержениях деспотической власти короля, ес- ли само правительство было создано народом? Другими словами, как могут утилитаристы объяснить то, что они называют ложны- ми идеями и неэффективным поведением? Утилитаристы с трудом различают вопрос о том, что должен делать рациональный инди- вид, и объяснением того, как люди действуют в реальности. Идет ли в их теории речь об идеале или о реальности? История раци- ональной/утилитарной традиции обновлялась в попытках разре- шить эту проблему. Британские мыслители следовали эмпиризму Локка более столе- тия. Однако некоторые из его первых последователей были озабо- чены тем, что локковское неприятие врожденных идей зашло слиш- ком далеко. Как совместить наличие морали и чувства долга в отно- шении других людей с тезисом о том, что каждый человек следует только своим собственным физическим ощущениям? Чтобы избе- жать такого образа эгоистического человека, говорят Шефтсбери 139 2. /' и Хатчесон, человек должен обладать врожденным чувством мора- ли, подобно тому, как им должно быть свойственно врожденное чувство прекрасного и безобразного. Другие эмпирицисты опаса- лись, что признание врожденного морального чувства может от- крыть дверь религиозному догматизму. Они пытались защитить разум от суеверий и внешнего контроля, демонстрируя, что все ве- рования имеют своим источником индивидуальный опыт. На осно- ве того порядка, в котором мы получаем наши ощущения, Дэвид Юм выдвинул принцип о том, что все верования построены на ас- социации идей. Это относится ко всем видам идей — как к идеям о физическом, так и о социальном мире. Единственная причина, по которой мы верим, что завтра встанет солнце, — это то, что мы видели, что оно вставало так много раз до этого. Но кроме нашего привычного верования, нет никакой гарантии, что солнце вновь поднимется. С точки зрения Юма, привычка и обычай управляют разумом, и так как все проходит через разум индивида, привычная ассоциация идей — это «цемент мира». Можно сказать, что Юм пытался преодолеть амбивалентность локковской философии в вопросе о том, что должен делать раци- ональный индивид, тем, что он на самом деле делает. Юм высту- пает на стороне реального. Если индивиды действуют определен- ным образом, это происходит в результате их привычного опыта, а не оттого, что они верят, что их действия рациональны. Юм тем самым объясняет, почему люди мирятся с социальными институ- тами, даже если эти институты не дают им никаких благ и не со- впадают с их рациональными интересами. Когда институты оста- ются неизменными длительное время, человек принимает их как само собой разумеющееся. Юм так никогда и не смог дать удовлет- ворительного ответа на вопрос о том, как вообще могли возник- нуть неудовлетворительные институты и как был возможен пере- ход от различных укладов и обычаев к социальным изменениям. Современные утилитаристы должны были ответить на эти вопро- сы. Если Локк критиковал или призывал к реформе существую- щих институтов, чтобы приспособить их к правам индивида, то Юм стал консерватором своими попытками объяснить, почему ве- щи таковы, как они есть. Но Юм отнюдь не был реакционером. Он жил уже после успехов революции Локка и не видел никаких причин для дальнейших преобразований. Радикалом он был толь- ко в одном вопросе, не признавая никакой рациональной осно- вы для религии и потому считая, что лучше всего было бы обой- тись без нее. 140 Юмовский принцип ассоциации идей скоро дал толчок тому, что мы считаем утилитарной позицией. Дэвид Хартли в 1749 году утверждал, что наш выбор идей продиктован тем, что они ассоци- ируются с удовольствием или страданием. Это относится также и к нашим эстетическим и моральным идеям. Другими словами, не су- ществует врожденных идей красоты и морали; о них мы тоже узнаем из опыта. Через 10 лет молодой друг Юма по имени Адам Смит на- писал свою первую книгу «Теория моральных сантиментов». Смит пытался показать, что то, что мы считаем добром, — это то, что доставляет нам удовольствие, а то, что мы считаем злом, — это то, что доставляет нам страдание. Каким образом может существовать какая-то мораль, которая бы выходила за пределы эгоистического опыта изолированных людей? Это происходит потому, что каждый из нас способен поставить себя на месте других людей. Мы симпа- тизируем их страданиям и удовольствиям и, таким образом, можем представить, что для них хорошо и что плохо. Подобно большин- ству утилитаристов, Смит не видел никакой серьезной конфликт- ности между людьми. Эгоистический интерес одного человека в от- ношении своих страданий и удовольствий не приходит в конфликт с такими же интересами другого человека. Смит был прав, замечая, что иногда между людьми возникает чувство симпатии. Но он не за- дался вопросом, насколько изменяется масштаб чувства симпатии: так иногда люди распространяют свою симпатию только на узкую группу, а иногда охватывают ею целый класс, нацию или вообще всех людей в мире. Эти социологические вопросы были поставле- ны только гораздо позже — во время Дюркгейма и за пределами ути- литарной традиции. Есть и другая причина, почему Смит не был слишком озабочен возможными конфликтами между индивидуальными интересами. Смит был наиболее известен своей системой экономики, которую он опубликовал в 1776 году, и в ней он утверждал, что индивиды, сле- дуя своим интересам, приносят пользу всем. Эта экономическая ли- ния присутствовала в утилитарной традиции с самого начала (на- пример, у Локка, защищавшего права частной собственности); Юм также был известным экономистом своего времени. Утилитаристы противились вмешательству государства в экономику и выступали за свободу рынка. По их словам, здесь речь шла не просто об ин- дивидуальных правах. С возрастанием общего экономического бо- гатства положение каждого улучшится. Эта тема уже была озвуче- на лондонским доктором Бернардом де Мандевилем в 1723 году под 141 2. /' лозунгом «частные пороки — общие добродетели». Мандевиль шо- кировал своих современников заявлением, что тщеславные и лег- комысленные потребители предметов роскоши стимулируют про- изводство и полную занятость. Даже воры полезны, так как они да- ют работу слесарям. Все должно идти к лучшему, если не ограничен свободный поток бизнеса. Адам Смит систематизировал доктрину laissez-faire в своей се- рии экономических принципов. Удовольствия и страдания инди- вида превращаются в экономические блага и затраты. Рациональ- ный индивид пытается максимизировать прибыль по отношению к убыткам (другими словами, ищет прибыль на свою инвестицию в товары и труд). Положение как человека, так и общества в целом улучшается, если этот процесс протекает на свободном рынке. По- скольку в соревновательном рынке законы спроса и предложения гарантируют, что блага будут предоставлены в лучшем качестве и по самым низким расценкам. Все, кто пытается предложить товар низ- кого качества и по завышенным ценам, будут вытеснены кем-то дру- гим. Экономическое соревнование способствует продуктивности, и общество с открытым рынком становится более богатым. Не воз- никает необходимости мешать людям, которые стремятся к личной выгоде, так как рынок — это огромная «невидимая рука», которая располагает все к лучшему. Смит никогда не доходил до крайних утверждений о том, что во- обще нельзя вмешиваться в поведение людей. Он хорошо понимал, что купцы могут пытаться надуть или что продавцы товаров или труда могут вступить в сговор для создания монополий или под- держания высоких цен, превосходящих соревновательно рыноч- ные. Смит выступал за минимальную регуляцию для запрета моно- полий и укрепление справедливого ведения бизнеса на открытом рынке. Правительство должно было стать нейтральным референ- том и не должно было использовать политическую власть для ли- цензирования своих собственных монополий. Здесь мы опять ви- дим, что Смит, как и другие утилитаристы, имел в виду своего рода идеальный индивидуализм, который конституирует лучшее обще- ство. В то же время ему казалось, что законы рационального ин- дивидуального поведения — в его случае законы рынка — объясня- ли, как реально происходят события. Но он неявно признавал, что эти законы действовали только в ситуации, когда общество позво- ляло им действовать. Было необходимо освободить для них место и устранить некоторые иррациональные образцы социальных ин- ститутов, которые препятствовали работе рынка. 142 Экономика laissez-faire Смита возникла в период подъема инду- стриальной революции в Англии. Его теория должна была объяс- нить и дать ориентир в эпоху экономической трансформации. Ути- литарное мышление стало весьма популярным. В это время тер- мин «утилитаризм» стали использовать открыто, как название движения социальных реформ. Иеремия Бэнтам, адвокат, повел крестовый поход за правовые реформы, особенно в области кри- минального права. Его задачей стало устранение чрезмерно стро- гих наказаний, которые были нормой в английском праве (как и в большинстве других государств) его времени. Повешение как на- казание бедняку за то, что украл хлеб, калечение как, например, отрезание ушей нарушителям закона, заключение в тюрьму за не- выплату долгов. Бэнтам считал, что все эти формы наказания ир- рациональны. Пока человек находился в долговой тюрьме, напри- мер, он не мог делать никакой полезной работы, чтобы выплатить свой долг и создавать какие-то блага для общества. Не должно быть никакого наказания за действия, которые не наносят никому вре- да, как, например, табуирование сексуального поведения. За пре- ступления, подобные краже, которые наносят ущерб жертве, нака- зание не должно превосходить то, что необходимо для устрашения потенциальных преступников, и не должно навлекать бессмыслен- ных страданий. Бэнтам пытался заменить такие практики кодом закона на осно- ве подсчета наград и наказаний. Общая цель — поощрять добро и устранять зло. Для этого необходимо найти правильное сочета- ние санкций и поощрений, которые бы дали наилучший результат. Этот расчет был применен к индивидам, а затем обобщен для всего общества. Критерием стало «наибольшее благо для как можно боль- шего количества людей». Утилитаризм основан на рассмотрении рациональных акций индивидов, которые построены на индивиду- альном интересе. Но важно отметить, что утилитаризм не начина- ется и не заканчивается эгоистическим индивидом. Он пытается балансировать интересы всех индивидов в группе. И в этом не обя- зательно усматривать противоречие. Бэнтама легче понять на фо- не установившейся традиции, утверждающей, что индивиды спо- собны к симпатии, способны поставить себя на место других лю- дей и принять во внимание их наслаждения и страдания, как и свои собственные. В дополнение утилитаризм Бэнтама опирался на по- пулярность экономики Смита, которая показывала, что эгоисти- ческие интересы индивидов можно примирить для общего блага. В результате Бэнтам искал эквивалент рыночной «невидимой ру- 143 2. /' ки», и ему казалось, что она может быть найдена в лице рациональ- ного правового кода. С 1800 до 1860-х годов утилитаризм был в авангарде либеральных реформ в Англии. Его защитники боролись за расширение полити- ческого франчайза и сокращение традиционных привилегий ари- стократии и Англиканской церкви, поддерживаемой государством. Джон Стюарт Милль, который был одновременно экономистом и утилитарным философом, выдвинул принцип неограниченной свободы слова и защищал права женщин. Тем не менее к концу сто- летия утилитаризм сошел со сцены. Тому было несколько причин. Отчасти это произошло потому, что он не выдержал собственного успеха. Многие политические и правовые реформы, за которые он боролся, были достигнуты, и новые социальные вопросы, которые возникли, особенно с подъемом трудового движения, шли против традиции экономики laissez-faire и социальной гармонии. Старое движение реформ раскололось на то, что называется Либерализ- мом с большой буквы — защитников индивидуализма и открытого рынка — и либералов с маленькой буквы — тех, кто выступал за кол- лективное действие и регуляцию правительства. Другой причиной упадка утилитаризма было то, что ее ди- тя, дисциплина экономика, выросла и выехала из отчего дома. Как я говорил в прологе этой книги, экономика как академиче- ская дисциплина была прочно утверждена в 1870-е годы. При этом она стала переходить на все более специальный техниче- ский язык, который предоставляла математика. Предельная по- лезность, техническая концепция, которая поддается формали- зации в дифференциальной высшей математике, заменила трудо- вую теорию стоимости, которая использовалась экономистами до Милля. Экономика обособилась от концепций здравого смысла, которые сделали утилитаризм доступным широкой публике. Та- ким образом, исчез один из главных столпов популярности ути- литаризма. Примерно в это же время социология отделилась от экономики и тоже стала академической дисциплиной. Некоторые из первых социологов, такие как Герберт Спенсер в Англии и Уи- льям Грэхам Самнер в США, отдавали предпочтение старомодно- му Либерализму laissez-faire. Но более типичным для социологов был либерализм с маленькой буквы или даже умеренный социа- лизм. Такие социологи, как Эмиль Дюркгейм, стремились к кол- лективной реформе, которая бы предотвращала социальные кон- фликты и аномический индивидуализм, которые казались ему основными чертами индустриального капитализма. Дюркгейм за- 144 ложил свои принципы социологии в контексте полемики с ути- литаристскими утверждениями, что индивид предшествует обще- ству, и пытался показать, что моральные связи среди людей более фундаментальны, чем обмены на рынке. Мы пока оставим эту те- му в стороне, так как она будет предметом специального обсужде- ния в третьей главе этой книги. От утилитаризма осталась только концепция в философии эти- ки, которая отождествляла добро с удовольствием, а зло — со стра- данием. Эта концепция была раскритикована и отвергнута таки- ми философами, как Брэдли и Мур. Они утверждали, что удоволь- ствие — это вовсе не то, что имеется в виду, когда мы называем нечто добром. Добро — это цель сама по себе, и она является бла- гом вне зависимости от того, желает его кто-то или нет. Иначе как можно было бы говорить о желаниях, которые дурны, или назы- вать добром нечто, что вызывает боль? Утилитаристы ответили бы на это, что нечто, приносящее страдания, является добром, только если оно выступает частью целого, в котором удовольствия переве- шивают страдания. Не считаем ли мы высшей степенью добра си- туации, в которых кто-то приносит себя в жертву ради кого-то дру- гого или ради своего идеала, скажем, ради правды, и не стоит при этом за ценой? Религия и искусство не потому хороши, что они при- носят удовольствие. Они хороши сами по себе, и если кто-то гово- рит, что они хороши только из-за приносимого удовольствия, мож- но быть уверенным, что этот человек по-настоящему не ценит ре- лигию и искусство. Эта критика утилитарной этики была разрушительной. Этиче- ские философы отказались от попыток рассчитать индивидуаль- ные удовольствия и страдания и сосредоточились на экспликации использования этических концепций и выражениях языка этики. С точки зрения философов, утилитаризм был иллюстрацией ошиб- ки попытки выведения «долженствования» из «существования», «должен» из «есть». К 1930-м годам логические позитивисты утверж- дали, что этические концепции лишены смысла, поскольку они не могут быть верифицированы эмпирическими свидетельствами. Утверждение о том, что нечто хорошо или плохо — это неявный императив, форма высказывания «Сделай это!» или «Не делай то- го!» Такие утверждения носят не логический, а эмоциональный ха- рактер. Квалификация в категориях истины и лжи к ним относит- ся не более, чем, скажем, к междометию «Ох!» Мы далеко отстоим во времени от реформаторов в духе Локка или Бэнтама, которые считали, что мораль должна базироваться 145 2. /' на интересах индивидов и что такой подход даст нам критерий для критики и исправления социальных несправедливостей. Утилита- рист старого образца не принял бы аргумент, что религия хороша сама по себе. С точки зрения Юма и Милля, религия не может быть хорошей, если она подавляет человека и не имеет основания в эм- пирической реальности. Но теперь мыслители были убеждены, что нет способа подсчитать ценности, так как ценности существуют за пределами мира фактов, и не существует общего знаменателя, с по- мощью которого можно сравнивать различные ценности. Ценно- сти представляют собой только предпосылки, с которых можно на- чинать. На идейном уровне XX век стал относиться к ценностям как к относительным величинам. Можно только верить и действо- вать на основании собственных ценностей. Конечно, политические схватки продолжались: за и против социализма и коммунизма, шла борьба с фашизмом, антисемитизмом и расизмом, борьба за граж- данские свободы и одновременно за права женщин. Но утилита- ризм больше не принимал участия в этих дискуссиях. Место утили- таристов заняли другие социальные философии, которые размыш- ляли о правах групп, а не об удовольствиях индивидов и считали, что некоторые принципы хороши сами по себе. К этому времени утилитаризм был мертв. Сейчас нам предстоит узнать, как и поче- му он снова возродился к жизни. Мы пропускаем период до 1950-х годов. Первый набросок утили- тарной теории начинает кристаллизоваться в социологии, но кор- ни и интересы этой теории отличаются от установок утилитарных философов старого образца и их экономических ориентиров. Фак- тически социология никогда не была связана с утилитаризмом, по крайней мере, с самого начала, пока она еще не выделилась в от- дельную дисциплину. Спенсер и Самнер в какой-то степени обра- щались к контрактам и рынкам, но ведущие теоретики социоло- гии — Дюркгейм, Вебер, Мид, Парсонс — рассуждали совершенно в другой парадигме и часто начинали именно с того, что, как они считали, было упущено утилитаристами. Однако в 1950-х годах Джордж Хоманс начал свою критику пу- тей развития социологической теории. Его главной мишенью был структурный функционализм Талкотта Парсонса, который син- тезировал основные идеи Дюркгейма с идеями Вебера. В теории Парсонса индивиды делают то, что требуется их ролями в обшир- 146 ной социальной системе. Критерии, на которые ориентируют- ся индивиды, заданы культурой, и их мотивации создаются в про- цессе социализации. Некоторые индивиды могут отклоняться от этих ролей, но в этом случае такое поведение считается выходом за пределы нормы, и окружающее общество удерживает их в своих границах. Хоманс говорил, что такая социальная система являет- ся мифом, теоретической конструкцией, созданной воображением Парсонса. Индивиды — это живые и дышащие реальности социаль- ного мира, и все происходящее должно соотноситься с мотивация- ми конкретных людей. Хоманс утверждал, что социология не должна зависеть от кон- цепций, сформулированных для абстрактных социальных систем, которых никто никогда не видел, поскольку она уже накопила со- лидную основу для исследований человеческих взаимодействий. Исследователи пошли на фабрику и обнаружили, что рабочие ор- ганизованы в неформальные группы. Эти группы, а не приказания начальника, определяли, насколько хорошо они работали. Другие исследователи проводили время с городскими бандами в трущо- бах больших городов. Антропологи жили в племенных деревнях и наблюдали закономерности взаимодействий и избегания кон- тактов. Изучая и синтезируя результаты этих исследований, Хо- манс сформулировал ряд принципов реального поведения людей. Его самый важный принцип, известный как Закон Хоманса, состо- ит в том, что чем больше индивиды взаимодействуют друг с дру- гом, тем больше они привязываются друг к другу, тем более сход- ным становится их поведение, и тем больше оно подпадает под об- щий стандарт. Другими словами, если собрать вместе группу людей и заставить их взаимодействовать, например, заниматься одной и той же работой в одном месте или жить в одной и той же де- ревне или на одной улице, то она станет согласованной группой. Они разовьют групповую культуру, которой не было до этого, и ее стандарты поведения закрепятся во взаимодействии людей. Рабо- чая группа на фабрике заставляет индивидов замедлять темп ра- боты, чтобы поддержать общий ритм. Уличная банда заставляет своих членов защищать свою территорию. Закон Хоманса объяс- няет, как во взаимодействиях возникает феномен группового дав- ления. Однако применение этого принципа сопряжено с важной оговоркой: процесс формирования группы происходит только при условии, если ее члены начинают на равных. Начальник, который спускается на фабрику для того, чтобы дать команду, не является равным. Фактически группа мирится с начальником только до не- 147 2. /' обходимого минимума и избегает взаимодействия с ним. Таким об- разом, Закон Хоманса работает только на одном и том же уровне власти и не относится к межуровневому взаимодействию внутри системы авторитетов. Как можно объяснить происходящее здесь на более глубоком уровне? Хоманс полагал, что групповые процессы возникают в ре- зультате взаимных услуг. Причина, почему индивиды начинают лю- бить друг друга и таким образом оказывать влияние друг на друга, вероятно, должна состоять в том, что они дают друг другу какое- то вознаграждение. Речь идет о фундаментальном вознагражде- нии социального одобрения. Группа существует благодаря обме- ну этими вознаграждениями. Лидер группы, самый популярный в ней человек, также является тем лицом, которое больше все- го взаимодействует с другими людьми в группе. Он дает наиболь- шее количество вознаграждений другим и взамен получает пре- стиж лидерства как дополнительное вознаграждение. Этот аргу- мент также объясняет, почему такой процесс не распространяется на тех, кто удерживает власть. Когда у одного человека есть власть давать приказы, взаимодействие с ним не дает никакого возна- граждения, и поэтому люди избегают интеракций с ним. Оба эти примера иллюстрируют один и тот же принцип: люди моделиру- ют свои взаимодействия на основе того, где они получают наивыс- шее вознаграждение. Легко заметить, что Хоманс не только повернул социологиче- скую теорию назад к индивиду, но и акцентировал прежде всего те процессы, в результате которых индивиды совершали обмен друг с другом. Поэтому это направление мысли получило название «те- ории обмена». Движение в этом направлении может привести нас опять к экономическому способу анализа, так как обмен происхо- дит на рынке. Однако такая связка возникает только через некото- рое время, так как Хоманс акцентировал скорее индивидуальную мотивацию, чем рыночный обмен. Хоманс инициировал то, что позже будет названо «дебатами по вопросу о макро-микро», своим утверждением о том, что системы никогда ничего не делают, а дела- ют только индивиды. Его тезис о том, что фундаментальные прин- ципы социологии являются простыми аппликациями психологии, вызвал настоящий фурор. Его оппонентами были не только функ- ционалисты в духе Парсонса, которые отстаивали более высокие уровни существования социальной системы, но также и многие другие социологи, которые считали, что психологические прин- ципы вообще мало о чем нам говорят. Но даже если мы согласим- 148 ся с тем, что все социальные действия мотивированы вознаграж- дениями, нам, тем не менее, предстоит ответить на вопрос, почему вознаграждения распределяются среди людей определенным обра- зом. Люди мотивированы вознаграждениями и в диктаторской ие- рархии, и в маленьких эгалитарных группах. Но откуда различия в этих социальных моделях? Как и во всех других формах социаль- ной организации. На следующей ступени теории обмена социологи оказались ме- нее заинтересованы редукцией социологии к психологии и акцен- тировали внимание на социальных моделях обменов. Ведущую роль здесь играл Питер Блау. Блау показал, что обмены происходят в различных частях социального отношения. Что, например, про- исходит в разговоре, когда людей представляют друг другу. Обычно первый из них начинает с того, что представляет себя важным ли- цом, похваляясь своей работой, тем, кого он знает, местами, где он бывал. Блау представляет это как попытку поднять свою ценность на рынке бесед и дружб. Вы пытаетесь представить себя приятным собеседником. Позже этот человек пытается приглушить впечатле- ние, делает самоуничижающие ремарки, показывая, что он обыч- ный человек, с которым легко иметь дело. Это фаза приспособле- ния в разговорной сделке: если ты поставишь себя слишком вы- соко, другой человек, может быть, не сможет дать запрашиваемую цену, и поэтому нужно спуститься на более низкий уровень для то- го, чтобы совершить сделку. Этот тип социального взаимодействия — рынок для равных об- менов. Что же происходит, если обмены неравные? Результатом будет или то, что два человека решат, что они не могут иметь де- ло друг с другом и не будут продолжать свои отношения. Или, ес- ли они решат продолжать отношения, в них будет доминировать один из них. Блау анализирует любовные отношения как относя- щиеся ко второй категории. Предположим, что один из участни- ков любит другого больше. Кто будет управлять этим отношени- ем? Им будет тот, кто любит меньше, так как этот человек будет готов порвать отношения, а тот, кто любит больше, будет готов на уступки, чтобы сохранить отношения. Это называется принци- пом «наименьшей заинтересованности». Эта идея высказывалась и другими: она была сформулирована романистами вроде Стенда- ля за столетие до Блау, а также социологами, которые изучали сви- дания и браки. Однако Блау использовал ее в контексте распро- страненной модели объяснения социального поведения, в экспли- цитной теории обмена. 149 2. /' Теоретики социологии обмена также анализировали феномен власти. Были организованы лабораторные эксперименты, в кото- рых индивидам позволялось совершать обмены с определенными людьми в сети (это делалось за счет соединения их компьютеров, через которые они могли обмениваться и набирать в результате оч- ки). Таким образом, были накоплены значительные знания о пра- вилах ведения переговоров в процессе социального обмена: на ка- кой уровень власти можно рассчитывать при определенном соот- ношении предложений двух участников переговоров и как на это могут повлиять альтернативные обмены, которые участник мо- жет совершить с другими людьми внутри той же сети. Экспери- менты этого рода были отражены в несколько исследовательских программах, из которых наиболее примечательны «Элементарная теория» Дэвида Уиллера и теория сети обмена, разработанная Ка- рен Кук. Нужно заметить, что социологическая теория обмена, при всем своем сходстве с утилитарной теорией, стала развиваться в независимом направлении. Утилитарная теория особенно не ин- тересовалась вопросами неравенства и власти, сосредотачиваясь на том, как возможно достичь наивысшего блага для наибольшего количества людей. Социология, напротив, считала наиболее ин- тересным вопросом вопрос об истоках неравенства и власти. Это не означает, однако, что теория обмена дает полную и совершен- ную теорию всех форм проявления власти. Наиболее типичный анализ обмена власти имеет в виду ситуацию, когда один индивид может предложить нечто, что очень нужно второй стороне. И ес- ли второй участник не может дать ему взамен нечто равноценное, то их отношения можно сохранить, только уступая власть тому, кто обладает наибольшими ресурсами. В одном из своих извест- ных исследований Блау показывает, что путь к неформальному ли- дерству в группе достигается тем, что человек является экспертом, дающим советы новичкам. Лидер получает власть взамен своей экспертизы. Довольно странно, что до сих пор теория обмена занималась только безобидной технократической моделью власти. В отличие от экономистов социологи, практикующие теорию обмена, не лю- бят упоминать деньги. Они предпочитают говорить о том, что босс на фабрике наделен властью над рабочими, так как его уровень экс- пертизы выше, хотя честнее было бы сказать, что он наделен вла- стью потому, что он располагает деньгами для оплаты рабочих. Кро- ме того, следует обратить внимание на то, что теория обмена уделя- 150 ет практически все внимание только вознаграждающим аспектами обмена. Очень мало исследований было проведено относительно насильственных источников власти, власти, обязанной победонос- ной силе армии или связанной с приходом к власти революцион- ного движения в результате вооруженного мятежа. Это не означа- ет, однако, что такого рода насильственные ситуации не могут быть проанализированы в контексте модели рациональных индивидов, которые торгуются по поводу своих интересов. Экономист Томас Шеллинг проанализировал насильственные ситуации как игру ко- ординации, в которой опасно остаться вне доминирующей коали- ции. Индивид сможет сопротивляться насилию, если он способен сформировать крупную альтернативную коалицию. Этот анализ приводит нас к теории так называемого эффекта вагона, или по- следней капли, когда периоды насильственной стабильности пере- межаются внезапными взрывами и переходами лояльности к про- тивоположной стороне. Другое применение экономической тео- рии к насильственной власти, которое мы обсудим ниже, — теория защитной ренты. В истории рациональной/утилитарной традиции множество раз дается один и тот же урок: наши объяснения должны сосре- доточиться не только на поисках индивидами своей выгоды, но и на структурной ситуации, в которой индивиды торгуются друг с другом. Рынки представляют собой только одну из разновидно- стей ситуации обмена. К этой же категории относятся более огра- ниченные сети, представленные в лабораторных социологических экспериментах, в которых возможны только некоторые потенци- альные звенья обмена. Совсем другой тип структуры социальных сделок возникает, когда власть навязывается насильственным пу- тем. Можно сказать, что важную часть задачи построения теории рационального действия составляют разработки схем различных структурных ситуаций, а также типов сделок, которые для них ха- рактерны. Социологическая теория обмена породила разделы, которые развивались в различных направлениях. Мы обратили внимание на то, как одно из этих направлений концентрировалось на ана- лизе власти в процессе ее возникновения из позитивных обменов. Другое направление, которым мы займемся позже в следующих гла- вах, занималось поиском рынков в различных социальных феноме- нах. Третье направление исследовало теории равенства и социаль- ной справедливости. Последнее возникает из наблюдений Хоманса и Блау по поводу социального обмена. Обмены осуществляются со- 151 2. /' гласно лежащему в их основе принципу. Если один человек дает не- что другому, то он должен дать ему взамен нечто равноценное. Хо- манс делает принцип взаимности частью своей фундаментальной системы объяснения. Люди выказывают недовольство, если взаим- ность не соблюдается, и чувствуют, что к ним отнеслись несправед- ливо, если они не получили взамен чего-то равноценного. Эта идея дала импульс для развития целого нового направления исследова- ний: как люди воспринимают социальную справедливость, в чем они видят справедливость отдельных обменов и как они реагируют на нарушения этого принципа. Примечательно, что это направление дискуссии выводит тео- рию обмена на мета-уровень, то есть ведет речь уже не об обмене самом по себе, а о фундаментальных правилах, которые им управля- ют. Но как устанавливается лежащий в основе принцип? Возника- ет ли он сам в процессе самого обмена? Блау пытался показать, что принципы справедливого обмена возникают в процессе длитель- ных повторяющихся обменов, признавая в то же время, что прин- цип взаимности должен был существовать изначально и что с него должен был начаться этот процесс. Ирония состоит в том, что тео- рия обмена, которая началась с критики Хомансом парсоновско- го нормативного подхода к социальному порядку, сама вынуждена была вернуться к тому же самому нормативному принципу для того, чтобы понять механизм работы системы обмена. ) ' )* ()* ) Вероятно, главным элементом теории обмена, которая привела к росту популярности рационального и экономического подходов к социальным феноменам, была тенденция к поиску множества со- циальных рынков. Экономисты занялись социологическими тема- ми довольно поздно. Социологи же находили в обществе системы, близкие рынку, довольно давно. Но как мы увидим, на этих соци- альных рынках социологи обращали внимание на несколько дру- гие явления. Одно из самых ранних открытий было сделано социологом Уил- лардом Уаллером в 1930-х годах. Проводя свое исследование в стар- ших классах школы, он обратил внимание на процесс, названный им «синдромом ранкирования и свиданий». Он обнаружил, что подростки посвящали большую часть своего времени разговорам о том, кто с кем встречается, и о сложном процессе приглашений 152 на вечеринки, танцы и свидания. У популярных девочек было мно- го приглашений, популярные мальчики тоже могли рассчитывать на то, что любая девушка примет их приглашение. Менее популяр- ные дети волновались, смогут ли они получить желанного партнера и удастся ли им обзавестись партнером вообще. Уаллер сравнивал эту ситуацию с рынком, в котором дети были стратифицированы по тем ресурсам (физическая привлекательность, личные данные, доступноть средств на одежду и билеты, социальное происхожде- ние), которые они могут использовать для привлечения партнеров. Но каждый вне зависимости от популярности и уровня должен был сделать стратегический выбор: у некоторых было много вариантов, и им нужно было исключить некоторые из них, у прочих не бы- ло большого выбора, и они просто пытались найти какого-то при- емлемого партнера. Этот рынок свиданий, отмечает Уаллер, был предварительной версией брачного рынка, который в конце кон- цов выливался в долгосрочные или постоянные обмены. Сам про- цесс, в результате которого мальчики и девочки узнавали, как они котировались в сравнении с другими партнерами, был своего рода системой сделок. Поэтому это был один из самых эмоционально на- пряженных периодов в их жизни. Позже социологи адаптировали идею брачного рынка и исполь- зовали ее для объяснения того, почему у людей есть тенденция же- ниться или выходить замуж за человека своего социального класса (а также сходного уровня образования, этнической группы и т.д.). Это происходит и в современных индивидуалистических обще- ствах, в которых родители больше не принимают участия в выборе партнеров для своих детей и организации их брака. Тем не менее распределение социальных ресурсов, включая классовое происхо- ждение и этнический или расовый престиж, выливается в классо- вую эндогамию. Здесь мы видим «невидимую руку» рынка, которая пытается воспроизвести стратифицированное общество. Другая версия теории обмена была предвосхищена социологами семьи и брака. Еще до того, как Блау сформулировал свой принцип власти, который является результатом обмена неравными ресурса- ми, специалисты по социологии находили подтверждения тому, что баланс власти между мужьями и женами зависел от соотношения их денежных средств. У домохозяек и женщин без собственного до- хода было меньше власти относительно мужа. Доля власти женщи- ны зависела от того, как ее доход соотносился с доходом ее мужа. В дополнение у женщин было меньше влияния при наличии боль- шего количества детей, поскольку это понижало ее шансы на неза- 153 2. /' висимые ресурсы вне дома. Хотя эта теория домашней власти раз- вилась до женского движения 1970-х годов, она применима и к по- следующим периодам. Так как степень власти женщины зависит от состояния ее карьеры в сравнении с карьерой ее мужа, феминист- ское движение должно было мобилизовывать женщин на поиски своей карьеры. Некоторые социологи, связанные с феминистским движением, критиковали теорию обмена как враждебную женщинам. Они го- ворили, что обмен является дегуманизирующей формой обсужде- ния человеческих отношений, что женщина не должна рассматри- ваться как экономическая собственность и что вся ментальность холодного рационального расчета является выражением мужско- го подхода и не применима к женскому пониманию этих явлений. Теоретик обмена ответил бы на это, что теория обмена дает толь- ко точку отсчета для анализа того, что происходит в отношениях мужчин и женщин. Она не отдает предпочтения ни одной из сто- рон, но только показывает, что произойдет, если ресурсы распреде- лены определенным образом. Теория обмена не предполагает, что в браке всегда будет господствовать мужчина или что процесс по- исков партнера для любви и секса неизбежно инициируется мужчи- нами. Эта теория только говорит, что власть является результатом неравных ресурсов обмена и что каждая сторона определяет свой собственный путь переговоров в зависимости от своих ресурсов. Теория обмена ясно предсказывает, что тот, у кого больше эконо- мических ресурсов, сможет доминировать на брачном рынке и у не- го будет больше влияния в доме. Когда эти ресурсы были у мужчин, они доминировали. Соответственно те женщины, которые приоб- рели большие экономические ресурсы, сегодня приобретают более высокий уровень влияния, выходя замуж. Изменения в женских моделях карьеры также оказывали вли- яние на то, как ведутся сексуальные переговоры. Уаллеровское представление «комплекса ранкирования и свиданий» 1930–1940- х годов может показаться устаревшим к периоду 1980–1990-х годов. Тогда мальчики приглашали девочек в кино (и платили за билеты), и такое положение вещей было связано с тем, что у мужчин были лучшие возможности зарабатывания денег. Сегодня переговоры носят более эгалитарный и романтический характер, так как мо- лодые люди обоих полов ожидают одних и тех же типов карьеры, и потому равная инициатива исходит с обеих сторон. Смена моде- лей торговли ресурсами вызывала изменения в отношениях к сек- су. В начале XX века сексуальное поведение рассматривалось как 154 чисто мужская сфера. Мужчины разговаривали друг с другом о сек- се, хвастали своими сексуальными победами и захаживали к про- ституткам (или к любовницам в случае богатых людей). Респекта- бельные женщины избегали открытых разговоров о сексе и при- держивались принципа (по крайней мере, на публике), что секс должен подождать до брака. Различия между мужчинами и женщи- нами в сексуальном поведении фактически не были так велики, как предписывала принятая идеология. Исследования сексуаль- ной активности показывают, что определенная пропорция жен- щин занималась сексом до брака, хотя и реже чем мужчины и с го- раздо меньшим количеством партнеров. С точки зрения теории обмена, женщины охраняли сексуальность как ресурс, который они использовали для брачных переговоров. Так как мужчины кон- тролировали большинство других ресурсов, особенно более высо- кие должности и большую часть богатства, женщины превратили сексуальную умеренность в компенсирующий ресурс контроля над мужчинами. В этой перспективе освобождение сексуальные нравов начиная с 1960-х годов было связано с тем, что в руках женщин оказалось больше ресурсов в экономической области и в сфере занятости. Обсуждение секса на публике перестало быть табу. Секс до брака стал гораздо более распространенным и даже открыто принятым явлением. Модели сексуального поведение мужчин и женщин ста- ли сходными, но не идентичными, но теория обмена делает ясное предсказание по этому поводу: когда позиция мужчин и женщин в сфере богатства и занятости становится равной, можно ожидать, что их сексуальное поведение тоже будет сходным. Тот факт, что мужчины и женщины статистически еще не достигли экономиче- ского равенства, соответствует отличиям в их сексуальном поведе- нии. Если разбить данные на подгруппы, то мы увидим, что женщи- ны, работа которых обеспечивает их сопоставимыми с мужчинами ресурсами, также руководствуются моделями поведения, сходны- ми с мужскими. Если женщины остаются в положении ограничен- ной экономической власти, — особенно это относится к женщинам в традиционной роли домохозяек, — то у них остается тенденция к более традиционному сексуальному поведению. Некоторые критики отвергли теорию обмена как представля- ющую мужскую точку зрения. Тем не менее эта теория довольно успешно объясняет различия между мужской и женской точками зрения, которые характерны для специфических периодов исто- рии. Примечательно, что теория обмена не постулирует наличия 155 2. /' у групп людей культуры, которая исторически независима от со- циальных обстоятельств. Напротив, она показывает, как эти куль- туры возникают из различных ситуаций обмена, которые сущест- вуют в различные периоды времени. Теория предсказывает, что с изменением структур обмена, соответственно, будет меняться и культура. Теория обмена не принимает ни биологических, ни культурных абсолютов. Возьмем недавний период истории, когда мужчины владели большинством экономических ресурсов на брач- ном рынке. Будет ли мужчина при такой ситуации особенно рас- четлив в своем выборе? Арли Хохшилд утверждает, что скорее на- оборот: мужчина, располагающий экономическими ресурсами, не должен искать жену с деньгами. Этот мужчина должен следовать своим эмоциям и влюбляться на основе личных качеств и физиче- ской привлекательности. Хохшилд подчеркивает, что существуют свидетельства большей эмоциональности мужчины в сфере любов- ных отношений. Мужчины влюбляются обычно раньше женщин и не перестают любить даже после того, как женщины-партнеры их разлюбили. С другой стороны, для женщин брак остается гораз- до более серьезным предприятием, чем для мужчин, так как все их экономическое будущее и специфическая классовая позиция зави- сят от него. Хохшилд называет женщин «экспертами в сфере любви»: они говорят о своих любовных отношениях и потенциальных партне- рах гораздо больше, чем мужчины. Но их разговоры о любви не плещутся пассивно на волнах сантиментов. Они подчинены рацио- нальным усилиям удерживать эмоции под контролем для принятия решения о том, какой из мужчин, с их точки зрения, будет хорошим партнером. Хохшилд утверждает поэтому, что репутация женщин как существ более эмоциональных весьма неточно характеризует реальную ситуацию. Женщины больше говорят о своих эмоциях, нежели мужчины, и больше выражают эмоции, но это происходит только потому, что у женщин были социальные стимулы для фор- мирования своих эмоций и для рационального управления ими. Мужчины, напротив, движимы своими эмоциями, особенно в сфе- ре любви, гордости и гнева. Пока мужчины сохраняют социальную доминантность, у них остается меньше стимулов для рефлективно- го контроля над своими эмоциями. Само по себе наличие эмоций ни рационально, ни иррационально. К сфере рационального отно- сится тот способ, которым люди живут с теми эмоциями, которые у них есть. Женская и мужская культуры эмоций формируются кон- кретными наборами ресурсов, особенно в сфере сексуальных сде- 156 лок и брачного рынка определенного периода в истории. Теория обмена предсказывает, что если соотношение рыночных ресурсов изменится в будущем, то изменятся и наши представления о муж- ской и женской культурах. | \ ( ) : , ) ) ', ) ) Необходимо заметить, что та форма, в которой социологи развили свои теории рынка, значительно отличается от его экономических моделей. Экономисты разработали математический аппарат, кото- рый сосредоточен на цене товаров в отношении друг к другу и на количестве продуктов, которое будет произведено. На другом уров- не макроэкономической теории они пытаются объяснить деловой цикл и долгосрочный рост экономической системы. Социологиче- ские теории рынка, с другой стороны, обычно не занимались це- нами, производством, равновесием и экономическим ростом. Ког- да Блау анализировал власть, которую приобретает лидер рабочей группы в роли советчика, он не анализирует цену совета в целом во всем обществе. Такой цены не существует, ибо каждая цена, ко- торая принята с точки зрения власти и уважения в рабочей груп- пе, — это специфическая локальная сделка. В целом экономиче- ская теория не занимается вопросами власти: она сосредоточена на крупных переменах спроса и предложения на рынке, которые уничтожают местные различия и делают феномен власти невоз- можным. В этом смысле модели экономистов и социологов нахо- дятся на противоположных концах континуума. Таким же образом уаллеровский анализ поисков подходящего партнера на сексуаль- ном и брачном рынках делает то, что недоступно экономистам: он объясняет, кто будет меняться с кем, а не общий результат, кото- рый будет вытекать из суммы всех обменов. На самом деле трудно даже представить себе, что могло бы быть социальным эквивален- том общего равновесия цен браков или общего уровня продуктив- ности браков . Можно сформулировать это различие и так: экономика зани- мается определенными количественными обобщениями того, что С экономической точки зрения брак не принадлежит к сфере производства. Это обмен, в котором нечто, что было произведено, обменивается на нечто другое. 157 2. /' производится для обмена, а социологические рыночные модели за- нимаются моделями социальной структуры, которые конституиру- ют сами обмены. Кроме того, если экономическая теория стремит- ся к идеализированной картине эгалитарной системы обмена, со- циология фокусируется на неравенствах, которые создаются или поддерживаются обменами. Кратко обрисуем три примера социальных рыночных систем, с которыми имели дело социологи. В сегодняшнем обществе образование стало центральным элемен- том системы стратификации. Социально-классовая позиция опреде- ляется в значительной степени уровнем образования. Но здесь об- наруживается парадокс: доступ к образованию улучшился в XX веке, но от этого наше общество не становится более эгалитарным. В на- чале 1900-х годов образование на уровне старших классов школы по- лучал очень небольшой процент населения. Сейчас большинство людей заканчивают старшие классы, и около половины населения идет в колледж. Аспирантура, профессиональная переподготовка, высшие ученые степени по администрированию бизнеса и т.д. ста- ли настолько же распространены, как когда-то образование на уров- не старших классов. Но разрыв между бедными и богатыми не ста- новится меньше (на самом деле он даже расширился с 1970-х), и шан- сы подняться выше родителей по социальной лестнице вообще едва увеличились: темпы социальной мобильности находятся на том же скромном уровне, как и много лет назад. Как же можно объяснить парадокс, связанный с тем, что систе- ма образования разрослась, в то время как степень стратифика- ции в лучшем случае осталась на прежнем уровне? Социологиче- ское объяснение этого феномена состоит в том, что образование подобно огромному рынку. Люди инвестируют свое время и усилия для получения образования для себя и своих детей. В результате та- кой инвестиции студенты ожидают награды в виде хорошей рабо- ты. Однако то, что «покупается» в результате учебы, это не сами ра- бочие позиции, а шансы получить работу. Как говорят некоторые социологи, человек получает культурный капитал или, в другой тер- минологии, образование дает кредит доверия. Ценность образовательной культуры подобна ценности денег. Чем больше денег находится в циркуляции, тем меньше можно ку- пить с той же самой суммой денег, так как увеличение притока денег поднимает цены. В 1920-х годах диплом высшей школы был ценен, потому что он был только у небольшого процента населения — в то время с ним можно было «купить» хорошую менеджерскую работу. 158 К 1960-м годам дипломом высшей школы располагали столь многие, что с ним можно было получить только рабочую или клерикальную работу низшего уровня. Из-за инфляции образовательной валюты его ценность упала. То же самое недавно случилось и со степенями колледжей. Когда половина молодых людей на рынке обладает сте- пенью, она уже не так ценится на рабочем рынке. Студенты, кото- рые хотят преуспеть, вынуждены идти в колледж на более длитель- ные сроки для получения ученых степеней и профессиональных специализаций. Можно предсказать, что и на более высоком уров- не этот процесс будет повторяться. Если в будущем у каждого будет степень доктора, юриста, магистра администрации бизнеса и т.п., то эти степени будут цениться не более, чем работы в сфере обслу- живания в ресторанах быстрого питания, и соревнование охватит высшие степени. Перед нами рыночная теория, которая объясняет, почему стра- тификация продолжает существовать, даже когда социальные ин- ституты расширяются, что, с точки зрения общепринятых культур- ных идеалов и идеологий, должно вести к сокращению неравенства. Нужно заметить, что здесь социологи вновь используют рыночную модель иначе, чем это делается конвенциональными экономиста- ми. Для экономистов рынок — это идеальная система соревнования, которая ведет к наилучшему исходу для всех. Такова была идея изна- чальной утилитарной программы, которая вела к первоначальному развитию экономики. Однако, социологи выбрали иные имплика- ции рыночного анализа: такую модификацию этой теории, которая позволила им объяснить, как создаются и как воспроизводятся не- равенство и стратификация. Наиболее существенным положением, вытекающим из класси- ческой рыночной экономики, является идея о том, что при нали- чии совершенной конкуренции неравенства не должно быть. Ни- кто не может получить доход в длительной перспективе (экономист бы сказал — равновесия), так как, если один продавец берет вы- сокую цену за товар, который он продает, то кто-то другой обяза- тельно обратит внимание на эту возможность заработка и придет на этот рынок в качестве конкурента. Это относится в равной сте- пени к рынку труда и к рынку товаров. Если какие-то виды работ да- ют более высокий доход по сравнению с прочими, то люди оставят виды занятости с меньшей оплатой и пойдут на более высокую зар- плату. В конце концов в результате перемещения людей от одной высокооплачиваемой работы к другой все будет стремиться к точке, где каждый вид деятельности оплачивается одинаково. 159 2. /' Это настолько отличается от привычной нам реальности, что мы должны сделать над собой усилие, чтобы избавиться от обыденных предубеждений. Правильно ли, что доктора зарабатывают гораз- до больше, чем уборщики мусора? Если бы не было барьеров, пре- пятствующих переходу из одной профессии в другую — и это глав- ный момент теории, — то больше людей устремилось бы в медицин- скую профессию, и в результате ее перенасыщения доход врачей опустился бы до среднего уровня. Если бы огромное количество лю- дей вдруг стало докторами и их число значительно бы превзошло потребность в их услугах, то в среднем доктора зарабатывали бы го- раздо меньше денег, чем другие люди. В нашем обществе этого не происходит потому, что существуют жесткие барьеры для вхожде- ния в эту профессию. Медицинская профессия организована таким образом, что для большинства людей очень сложно туда проник- нуть, и сами барьеры (что включает в себя также инфляцию в ме- дицинском образовании) становятся тем выше, чем больше людей пытаются туда попасть. В мире без таких барьеров в сферах заня- тости везде будут господствовать конкурентные трудовые рынки, и каждый, имеющий более высокий доход, скоро оказался бы осаж- денным конкурентами, которые бы опустили его уровень дохода до нормального уровня . В таком обществе единственными типами ра- боты с наивысшим уровнем дохода будут те, которые не особенно привлекательны с точки зрения своих условий и уровня престижа. В этих видах деятельности будет избыток поставщиков, и поэтому заработки в них упадут. Наименее привлекательные профессии бу- дут платить больше для привлечения людей к такой работе. В мире открытых и конкурентных рынков занятости уборщики мусора ока- жутся среди наиболее высокооплачиваемых профессий. Иногда говорят, что высокооплачиваемые профессии требуют особых талан- тов, поэтому относительно мало людей могут в них войти. Это возражение бьет мимо цели: нет необходимости в том, чтобы каждый в мире мог стать врачом, но только определенное количество людей, у которых есть к этому талант, было значительно большим, чем количество докторов, которых доста- точно, чтобы удовлетворить спрос на медицинское обслуживание. Если потен- циальное предложение докторов значительно превосходит спрос, то в отсут- ствие барьеров для входа в профессию было бы возможно сокращение дохода докторов в результате соревнования. Сходным образом в отсутствие врачеб- ной монополии на прописывание антибиотиков и прочих лекарств на осно- ве государственной лицензии конкуренция цен также снизила бы стоимость этих лекарств, как и потребность во врачебном обслуживании. 160 Все это кажется парадоксальным и далеким от того, как реально построен мир. Но мы сможем непосредственно использовать эту теорию рынка, если поймем ее решающий момент: именно барье- ры удерживают людей различных специальностей от соревнования за одни и те же виды работ. Неравенство существует из-за барье- ров. Если по-настоящему открытый рынок означает равенство, то закрытый рынок, разделенный барьерами занятости, является ис- точником неравенства. Одной из наиболее влиятельных теорий, разработанных в этой парадигме, является теория разделенного трудового рынка. Разде- ленный рынок труда существует там, где некоторые работы харак- теризуются неблагоприятными условиями: многочасовым рабочим днем, отсутствием безопасности рабочего места и прежде всего не- адекватной оплатой труда. В то же время другие работы сопряже- ны с хорошими и безопасными условиями труда, удобными часами и особой оплатой за сверхурочные, стабильностью, защищаемой профсоюзами, и гарантиями занятости (tenure). Эти виды работ, как правило, хорошо оплачиваются. Почему все преимущества со- средоточены в одном секторе, а все недостатки — в другом? Первый тип работ широко открыт для конкуренции: отсутствие профсою- зов и профессиональных ассоциаций в этом секторе означает, что доступ в эту область прост и дополнительные трудовые ресурсы лег- ко проникают в нее и соревнуются с занятыми в ней, позволяя ра- ботодателям платить низкие зарплаты и сохранять негодные рабо- чие условия. К этому сектору относятся работы в маленьких ресто- ранчиках, в круглосуточных небольших магазинах, в такси, в сфере домохозяйства и обслуги. В другом секторе, например, на мануфак- турных предприятиях работы обычно бюрократизированы, кури- руются профсоюзом и защищены особыми правилами. Этот сектор иногда называют монопольным сектором экономики (строго гово- ря, это сектор олигополизма, где несколько крупных фирм контро- лируют большую часть бизнеса). Здесь работодатели достаточно за- щищены и потому могут позволить себе рабочих, у которых тоже есть работа с протекцией, предоставляемой профсоюзами и про- фессиональными ассоциациями. Таким образом, с одной стороны, мы видим мелкие конкурентные бизнесы с низким уровнем при- были и с работниками, которым платят минимальную заработную плату. С другой стороны, крупные хорошо финансируемые и хоро- шо организованные предприятия с безопасными рыночными по- зициями, работники которых надежно защищены и относительно неплохо зарабатывают. 161 2. /' Почему находятся рабочие, готовые работать в низкооплачива- емом конкурентном секторе экономики разделенного рынка тру- да? Эдна Боначич подчеркивает, что демаркационной линией здесь часто служат этнические критерии. В современных Соединенных Штатах низкооплачиваемый конкурентный сектор — это сфера, где обычно работают черные, латиноамериканцы и в последние годы все больше выходцы с Ближнего Востока и из Юго-Восточной Азии. Высокооплачиваемые и защищенные позиции на рынке труда за- полнены главным образом белыми выходцами из Европы. Можно сказать, что это связано с расовой дискриминацией, но остается во- прос, с чего началась эта дискриминация. Теория Боначич состо- ит в том, что этническое население приобретает свою социальную идентичность в результате миграции. Некоторые мигранты при- бывают со своей родины, где экономический уровень часто гораз- до ниже, чем в обществе, в которое они приезжают. Это означает, что люди, приезжающие из бедных стран, готовы принять относи- тельно более низкие заработки по сравнению с теми, кто привык к более высоким жизненным стандартам. Для того, кто вырос в бо- гатой индустриальной стране, малооплачиваемая работа в кругло- суточном магазинчике будет означать значительное снижение жиз- ненных стандартов, но для человека, приехавшего из бедной стра- ны третьего мира, она будет означать улучшение этих стандартов. Поэтому исторически модель занятости на самых низкооплачива- емых типах работ в расколотом рынке труда относилась к различ- ным этническим группам. В начале XX века это были недавние им- мигранты из Италии и Восточной Европы, где жизненные стандар- ты были гораздо ниже, чем в Соединенных Штатах. Поэтому они были готовы работать на самых грязных и хуже всего оплачивае- мых работах. Теория расколотого рынка труда Боначич является одновремен- но теорией этнического антагонизма. Рабочие, которые готовы принять низкую оплату и плохие рабочие условия, кажутся угро- зой для тех рабочих, которые требуют более высоких жизненных стандартов и которые, возможно, участвовали в профсоюзном дви- жении для получения контроля над рынком труда. Боначич считает, что этническая дискриминация отнюдь не сводится к цвету кожи и речи с другим акцентом. Это экономический конфликт по пово- ду уровня зарплаты на рабочем рынке. Расколотый рынок труда на- чинается с различий в экономических требованиях между различ- ными группами; он также фиксирует этнические различия, так как раскол между двумя рынками труда закрепляет этнические иденти- 162 фикации по обе стороны демаркационной линии. Можно сказать, что дискриминируемые группы — это те, кто изначально были го- товы принять низкооплачиваемые и нежелательные работы. Они проникают в рабочий сектор, где их встречают враждебно, и это не дает им возможности отойти от этого сектора. Теория, подобная теории расколотого рабочего рынка, кажется чуждой оптимистическому тону классических утилитарных мысли- телей. Она ближе по духу теории конфликта, и фактически многие теоретики расколотого рынка отождествляют себя именно с этой традицией. Но в то же время переворачивание на голову оптимиз- ма утилитарной традиции вполне совпадает с тенденциями рацио- нального и ориентированного на рынок анализа в социологии по- следних десятилетий. Вместо восхваления добродетелей открытого рынка этот анализ сосредоточен на демонстрации того, как возни- кает социальное неравенство и как оно сохраняется благодаря тем барьерам, которые не позволяют социальным группам участвовать в полноценной рыночной конкуренции. Третьим примером нежелательных социальных условий, кото- рые возникают из искаженного рынка, выступает область престу- плений. Это теория рынков нелегальных товаров и услуг. Посмо- трим, где возникает организованная преступность. Когда в пери- од сухого закона в Соединенных Штатах употребление алкоголя был нелегальным, возникли криминальные организации, кото- рые контролировали его распределение. Такого же рода крими- нальные синдикаты возникают там, где противозаконны азартные игры. В последние годы мы видим то же самое: война с наркотика- ми, распространение героина и других наркотиков стало контроли- роваться крупными бандами, которые широко применяют в своей деятельности насилие. Во всех этих случаях уровень поддержания запретительных законов шел в ногу с ростом уровня крупной пре- ступной деятельности и насилия. Как это можно объяснить? Представители общественных наук, используя экономические концепции, показали, что, как и для всех прочих товаров, цена запрещенных товаров определяется законом спроса и предложения. Строгость закона создает трудности со сто- роны предложения, в то время как спрос остается достаточно не- эластичным . С падением предложения цена нелегального товара Это товары, к которым можно пристраститься, и люди будут продолжать их потреблять даже в случае значительного возрастания их цены. Поэтому такие товары, когда они являются легальными, обычно облагаются особым «нало- 163 2. /' поднимается. Происходит подъем цен на наркотики или алкоголь, которые могли бы быть достаточно дешевыми на открытом конку- рентном рынке. У этого явления может быть несколько дальней- ших последствий. Одно из них состоит в том, что продавцы запре- щенных товаров добиваются больших прибылей, если они оста- ются безнаказанными. Но это приводит в свою очередь к притоку новых продавцов на рынок; даже если некоторых из них арестовы- вают и сажают в тюрьму, то это только освобождает место для дру- гих. Существует своего рода скрытый симбиоз между поддержани- ем законности и уровнем доходности запрещенного бизнеса. В от- сутствие системы поддержания закона рынок был бы открытым, что приводило бы к притоку конкурентов и, соответственно, к сни- жению цен и падению уровня дохода. Таким образом, хотя испол- нение закона и составляет опасность для индивидуальных нарко- дельцов и контрабандистов алкоголя, именно закон представляет собой ту структурную силу, которая пытается ограничить соревно- вание и удостоверяет высокий уровень дохода. Та же самая модель объясняет тот факт, что криминальные ор- ганизации, которые занимаются запрещенными товарами, обычно не чуждаются насилия. На 1920-е годы пришелся пик уровня убийств в среде контрабандистов спиртного и постепенный подъем мафи- озных структур. Убийства были связаны главным образом с борь- бой конкурирующих банд за установление контроля над территори- ей. Другими словами, это была борьба за установление монополии. То же самое происходит и в сегодняшнем мире, где насилие распро- странено в среде конкурирующих банд, пытающихся контролиро- вать наркобизнес. В сфере обычного легального бизнеса использо- вание силы одним из бизнесов для вытеснения конкурентов с рын- ка маловероятно. Например, сеть кафе быстрого питания не будет предпринимать попыток взорвать динамитом другую сеть. Это про- исходит потому, что легальные бизнесы защищены и контролиру- ются государством: они могут обратиться в полицию или в суд в по- гом греха», например, налоги на табачные изделия и алкоголь. Можно доба- вить, что все эти нелегальные товары — алкоголь в 1920-х годах, азартные игры во все времена, наркотики, начиная с 1960-х годов — ассоциировались в субкультурах своих потребителей с восторгом, бегством от рутины, бун- том против господства обыденного общества. Таким образом, строгое под- держание закона вовсе не обязательно приведет к падению спроса, а скорее к росту привлекательности запрещенных товаров, обостряя ощущение вос- торга и бунта. 164 исках защиты. Но запрещенный бизнес по самой своей природе не может иметь прав собственности, защищенных правительством. Криминальные банды возникают как своего рода нелегальное пра- вительство. Конечно, нелегальные бандитские образования также занимаются прямым разбоем: в наркобизнесе вооруженные граби- тели часто узнают, где происходит сделка или где хранятся наркоти- ки, и совершают нападение. Неконтролируемое условие запрещен- ного бизнеса — доступность для всех. Крупные банды, которые начинают свою деятельность как сво- бодные грабители, в какой-то момент вводят правила в запрещен- ный бизнес. Контролируя территорию, они создают возможность для поставщиков и дилеров действовать достаточно рутинным об- разом. Конечно, они платят за это: банда или захватывает бизнес, или взимает часть дохода за свою крышу. (В прошлом то же самое происходило и в других нелегальных бизнесах, например, в сфере азартных игр, которые постепенно попали под контроль мафии, требовавшей мзды за свое покровительство.) Организованная пре- ступность предоставляет то, что экономически ориентированные теоретики назвали «защитной арендой», концепцию, которую мы разберем ниже, когда подойдем к анализу рациональной теории го- сударства. Насилие бандитов таким образом — это не просто ирра- циональный или эмоциональный феномен: оно прямо вытекает из рациональных интересов, связанных с установлением и протекци- ей рынка запрещенных товаров. Другое следствие этого ограниченного рынка связано с самим потребителем запрещенных товаров. С ростом цен потребитель вынужден платить больше. Так как потребитель не может жить без товара, он не столько пытается сократить его потребление, сколь- ко добыть достаточно средств для его приобретения. В результате возникает так называемое «вторичное отклонение»: чтобы добыть деньги на наркотики, наркоманы совершают новые преступления, скажем, кражи со взломом или грабежи. Дороговизна запрещенных товаров толкает преступников на совершение насильственных пре- ступных действий, таким образом устанавливает обратную связь между потреблением наркотиков и преступлениями и усиливает стремление общества подавить потребление наркотиков. Это цикл, тяготеющий к самовоспроизведению: попытки устранить пробле- му только делают ее еще более острой. Во всех трех этих случаях — инфляции образования, расколото- го рынка труда и запрещенных товаров — рациональные интере- сы индивидов ведут к социальному неравенству и другим нежела- 165 2. /' тельным последствиям. Все это предполагает, что в рыночной мо- дели общества есть нечто парадоксальное. Тот факт, что люди не видят последствий своих действий, указывает на слабость этой те- ории. Люди выступают против наркотиков, так же как они когда- то выступали против алкоголя, не понимая, как их действия усу- губляют проблему, которую они пытаются решить. Они винят эт- нические меньшинства за уменьшении заработков и в ухудшении условий работы и презирают их за грязь и отсутствие цивилизо- ванных стандартов, но не понимают как расколотый рынок труда, который на руку господствующему большинству, ответственен за сами эти различия. Как индивиды мы все пытаемся добиться наи- лучших возможностей для получения образования, но не замечаем, что в результате одна и та же работа требует от нас все более высо- кого уровня образования. Во всех этих случаях рациональные дей- ствия на уровне индивида ведут к иррациональным последствиям на уровне коллектива. Неудивительно, что в последние годы теоретики рационалисти- ческой традиции уделяют все большее внимание исследованию па- радоксов. | ) | ) Изучение рациональности в обществе столкнулось с глубокой те- оретической проблемой. Парадоксы и пределы рациональности стали более очевидны как в моделях поведения индивидов, подсчи- тывающих свой интерес, так и в анализе форм социальных обме- нов. Изучение парадоксов стало центральной частью традиции ра- ционального выбора. Но это не погасило энтузиазма по поводу са- мой этой формы анализа. Напротив, изучение парадоксов своим головоломным характером стимулировало интерес исследовате- лей к этой проблематике. Это привело к развитию чистой теории основ рационального действия. Возникшие парадоксы были двух видов. На уровне индивида су- ществуют пределы способности обрабатывать информацию и при- нимать рациональные решения. На другом уровне возникает во- прос о том, как рациональные индивиды формируют группы и как возможно коллективное действие. Первая серия парадоксов иногда называется парадоксами огра- жүктеу/скачать 1.31 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|