Феномен переходности в малой прозе амброза бирса
жүктеу/скачать 1.87 Mb. Pdf көрінісі
|
часть целой физической пространственно-временной модели; оно мыслится как непрерывное и измеримое. Особенно пристальное внимание время вызывает, конечно, на рубеже XIX–XX веков, когда буквально меняется скорость восприятия: увеличивается объем информационных потоков, возникает то, что сегодня мы называем массовой культурой, развивается реклама и пропаганда, которая становится одним из мощнейших орудий наступающей эпохи. Становятся возможны перемещения в пространстве, какие до сих пор были просто не мыслимы – скоростной транспорт, в том числе самолет, позволявший совершить то, что ранее называлось бы буквально «чудом», а сейчас – лишь естественным развитием техники и 103 механики. Представление о времени деформируется вместе с эпохой, за которой человеческое сознание просто не в силах угнаться. О природе времени задумывались художники с самых ранних эпох, уже у Святого Августина в тексте «Исповеди», написанной в IV веке, возникает мысль о напряженной связи между сознанием человека и тем, что он считает временем. Казалось бы, классическая христианская перспектива (Божественное как вечное и человеческое как переходящее, то есть временное) у Августина усложняется за счет индивидуального человеческого опыта и его возможности к перцепции: «Так что же такое время? Если никто меня о нем не спрашивает, то я знаю — что, но как объяснить вопрошающему — не знаю» 187 . Мысль его развивается в синтетическом единстве сакрального и бытового, исследуя в первую очередь его собственные закоулки души: Августин утверждает, что время – это категория, которая стремится исчезнуть, ускользнуть от категоризации как таковой; человек стремится расчертить некую таблицу временных промежутков, сопоставляя их по длительности и краткости, в то время как пока эти промежутки продолжаются в настоящем, они не осознаются как длительность в принципе: «Долгое прошлое стало долгим тогда, когда его уже не стало, а не тогда, когда оно еще было настоящим. Но как может быть долгим то, чего нет? Поэтому правильно говорить не "долгое прошлое", а "долгим было это настоящее", ибо оно тогда только и было, когда оно было настоящим» 188 . Настоящим прорывом в осмыслении специфики времени становится Кантовская «Критика чистого разума», которая развивает тезис Р. Декарта о различении времени как меры, оплетающей вещи реальной действительности, удобной для человеческого осмысления себя в мире вещей, а не априорной константе, данной этому миру («Чтобы объять длительность всякой вещи одной мерой, мы обычно пользуемся 187 Августин Бл. Исповедь. Книга 11. М.: Даръ, 2005. 544 с. 188 Там же. 104 длительностью известных равномерных движений, каковы дни и годы, и эту длительность, сравнив ее таким образом, называем временем, хотя в действительности то, что мы так называем есть не что иное, как способ мыслить истинную длительность вещей» 189 ). В «Трансцендентальной эстетике» И. Кант дает метафизическое истолкование понятия времени, трактуя его в априорных принципах чувственности. Пространство и время по И. Канту — это свойство, которое дано именно нам, а не миру, поскольку акты мысли выполняются физическим существом и пространственно- временным действием. В отличие от божественного созерцания, физическое познающее существо локально ограничено, то есть всегда само со своими естественными приспособлениями есть пространство и время мысли; это то, что соотносится с познанием и представляет из себя схему чувственного созерцания, поскольку выполняется конечным физическим существом 190 . Совершенно не удивительной кажется связь концептуализации времени в текстах А. Бирса, формировавшего свой творческий метод в период огромного увлечения И. Кантом в американской художественной мысли, тяготевшей в силу религиозного фундамента к постоянному смещению в область идеалистической парадигмы, с актуальной философией своей эпохи. Но, пожалуй, еще более важным оказывается его «зона прозрения», в которой он, безусловно, предвосхищает будущие открытия науки и более радикальные индивидуалистические концепции философии XX века. Одной из фундаментальных работ переломной эпохи рубежа веков становится открытие французского философа Анри Бергсона, сформулированное в работе, которая выходит одновременно с главным текстом А. Бирса «О солдатах и гражданских», – «Опыт о непосредственных данных сознания» 1889 года. Философия А. Бергсона интерпретирует время как динамику, полемизируя с теориями психологического детерминизма и 189 Декарт Р. Начала философии // Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950. С. 451. 190 Торубарова Т.В. Понятие пространства и времени в философии И. Канта // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: Философия. Социология. Право 2015 . Т. 32 , № 8(205) . С. 23 – 30. 105 психофизики, и описывает человеческое сознание в первую очередь как непрерывно меняющуюся творческую реальность, на которую необходимо направлять усилия самонаблюдения и интуиции. Поток сознания ни в коем случае не может быть приравнен к хаотическому изменению, а является свидетельством целостности сознания, каждое его состояние выражает всю личность человека. Интервал длительности, категория реальности существуют только для нас и вследствие взаимного проникновения наших состояний сознания, следовательно длительность есть время сознания, содержащее в себе развитие. Таким образом, время А. Бергсона – динамичное, изменчивое и качественное, а, следовательно, время, как единство прошлого, настоящего и будущего исчезает, в результате чего человек переживает время как длительность, материал, который находится в вечном становлении и никогда не является чем-то законченным 191 . При этом уже в следующей работе «Материя и память» 1896 года А. Бергсон развивает свое исследование феномена сознания, пытаясь ухватить и описать его ускользающую самобытность, постоянную изменчивость. Так он обращается к концепции памяти, так как, по его мнению, именно там прошлое продолжает существовать в настоящем, обнаруживая себя как длительность. Истинная память – не моторный механизм, а отпечатки действия материи; А. Бергсон использует образ музыки для описания внутренней интенсивности – воспринимая музыкальное произведение в моменте, мы сосуществуем с прошлой памятью о его начале и одновременно с надеждой, направленной в будущее; без этого синтеза музыка является разобранным звуковым набором. А. Бирс, вероятно, не вполне осознанно артикулирует в своих текстах проблему времени, представляющую имплицитно одну из центральных тем его творчества в принципе. Время – своего рода бесплотный персонаж, соседствующий с антропоморфными героями наравне. 191 Новиков Ю. Ю. Концепция времени в философии А. Бергсона // Пространство и Время. 2011. № 1(3). С. 63—67. 106 В текстах более раннего английского периода время как внешняя категория исчисления отсутствует – есть несколько конкретных дат, заземляющих повествование к конкретной исторической эпохе, но они скорее маркируют некую событийность, нежели формируют некую продолжительность внутри текста. Обобщая, можно говорить о происшествиях в текстах как о том, что создает эту продолжительность и линейность: есть некое событие в траектории движения, разрубающее нить повествования на «до» и «после», которые представляют из себя своеобразные узлы, за их пределами – неизвестность, ограниченная пространством самого текста (герои, приходящие из ниоткуда в никуда, с которыми случается некое событие). Эта направленная линейность резонирует с геометрически расчерченным восприятием фронтирного взгляда, упирающегося в неизвестность за пределом настоящего момента, воспринимающего мир освоенной зоны как присвоенное «после», своеобразное прошлое, которое в моменте «до» этого брезжит желаемой надеждой присваивания. Конструируемый тем самым образ размывается, возвышаясь сам над собой – падение нравов, занимающее А. Бирса / Дода Грайла, это свойство не эпохи, а свойство человека, живущего в конкретном времени; первичен не упадок духа как результат постепенного разложения общественной морали, а как отражение самой природы движения человеческого духа. Именно поэтому конкретные вводные данные для А. Бирса здесь не так важны – маркеры эпохи, локации, характеристики героев стираются для достижения максимальной абстракции. Описываемые ситуации нанизываются одна на другую в результате чтения сборника, семьи, страдающие от внутреннего насилия, социальные институты, которые не работают априори как структуры организации человеческой жизни, приобретают онтологический статус абсолюта. С одной стороны, из-за использования фронтирного дуализма, накладываемого на саму структуру 107 новеллистического события, разрывающего течение обыденного времени, А. Бирс акцентирует эти точки «до» и «после», то есть прошлого и будущего. С другой стороны, уравновешивая их выдвигаемой непротивопоставленностью и выходом на нечто третье, объединяющее, он тем самым разрушает саму его линейность и циклизирует время как некоторого рода постоянно данную изменяемость идентичных обстоятельств. Цикличность бытия наиболее ярко артикулируется им в текстах сборника «О солдатах и гражданских», где сам образ войны восстает перед читателем в эсхатологических символах перманентной константы. Читатель так и не узнает, кто все эти герои, действующие на той или иной стороне фронтовой черты, они сменяются перед ним один вслед за другим на бесконечно продолжающемся поле сражения. Относительно времени как внутреннего ощущения длительности героев написано достаточно работ, поскольку они посвящены исследованию принципам построения субъектности в нарративе. В основном они посвящены тексту «Случай на мосту через Совиный ручей», opus magnum А. Бирса, благодаря которому он вошел в историю литературы как мастер игры с кульминационным пуантом новеллы, переключающим оптику с внешнего события на внутреннее. По такому же принципу строится текст «Пропавший без вести», где главный герой мучается неисчислимое количество времени под руинами пострадавшего от снаряда дома, надеясь выбраться, в то время как в финале, при обнаружении его трупа третьей, внешней стороной, становится очевидно, что смерть героя произошла мгновенно в момент обрушения дома. Но по сравнению с аналогичным «Случаем на мосту» этот текст более скрупулёзно исследует вместе с читателем ощущение времени героя как психологическое явление, проявляемое в том числе в его физиологии. Разрушение объективной безапелляционности времени в жизни Джерома Сиринга, главного героя, вовлекает тем самым читателя в процесс осознания 108 собственного ощущения темпоральности, собственного непрерывного ощущения себя в пространстве времени. А. Бирс вводит главного героя в текст без лишних деталей, упоминая, что он является по службе ординарцем, что включает в себя огромный спектр разных возможностей, но никаких конкретных обязательств: «An orderly may be a messenger, a clerk, an officer's servant - anything. He may perform services for which no provision is made in orders and army regulations. Their nature may depend upon his aptitude, upon favor, upon accident» 192 [Ординарец может быть связным, писарем, денщиком — кем угодно. Иногда он исполняет обязанности, не предусмотренные военными приказами и уставами. Характер поручений зависит от его личных способностей, от расположения к нему начальства, наконец, просто от случая 193 ]. В контексте службы, долга, обязанностей Джером Сиринг – абсолютный пример человека без свойств, чья жизнь зависит от обстоятельств, в которых он вынужден лавировать, доверяясь случаю (статус героя в общем наглядно вербализирует статус любого, оказавшегося в мясорубке Гражданской братоубийственной войны). Получая очередное задание – выйти на разведку к неприятельским рубежам – он слышит в спину от своих однополчан: That is the last of him, said one of the men; I wish I had his rifle; those fellows will hurt some of us with it 194 [Только его и видели, — заметил один из солдат. — Оставил бы лучше свою винтовку мне — из нее еще немало наших уложат 195 ], – которые, провожая взглядом его удаляющийся силуэт, уже видят его как мертвеца. Для них, как и для читателя, следующего логике текста, Сиринг уже не живой, во-первых, в силу своего положения «еще одного» безымянного солдата, чья жизнь в масштабах войны совершенно ничего не значит в своей ничтожной единичности, во-вторых, следуя семантике заглавия «One of the missing», что можно было бы дословно перевести как «Еще один из пропавших», 192 Bierce A. Tales of soldiers and civilians. San Francisco, 1891. P.69. 193 Бирс А. Заколоченное окно. Средне-Уральское книжное издательство, 1989. С.39. 194 Bierce A. Tales of soldiers and civilians. San Francisco, 1891. P.71. 195 Бирс А. Заколоченное окно. Средне-Уральское книжное издательство, 1989. C.40. 109 усиливающего ощущение бесконечности этой цепочки смертей, которую представляет из себя война. В-третьих, как затем будет установлено в финале текста, Сиринг действительно уже, на момент чтения этого текста читателем, мертвец, что звучит в начале не столько как абсурдная шутка, подсвечивающая деформацию ценностей, которая происходит с человеком, изуродованным войной, но как зловещее пророчество, от которого невозможно укрыться. Пробираясь сквозь звенящую тишину вражеской линии, Сиринг замечает: «It seems a long time, he thought, but I cannot have come very far; I am still alive» 196 [Времени прошло как будто много, — подумал он, — но я, должно быть, ушел недалеко — ведь я еще жив 197 ]. В одной этой формуле А. Бирс мастерски сплетает в единый узел ощущение жизни человека, его понимание времени и пространства – буквально герой отмеряет пространство, пройденное им физически, временным промежутком собственной жизни; для него его жизнь становится абсолютным свидетельством существования времени как такой же объективной константы, как и весь внешний вещественный мир. Однако затем Сиринг сталкивается с чем-то за границей собственного ощущения времени: «But it was decreed from the beginning of time that Private Searing was not to murder anybody that bright summer morning, nor was the Confederate retreat to be announced by him. For countless ages events had been so matching themselves together in that wondrous mosaic to some parts of which, dimly discernible, we жүктеу/скачать 1.87 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|