Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

от Гамача, и теперь они вдвоем сбивают с пути Аллаха
престолонаследника. Это сильно огорчало Мухаммад-Нуцала, который был
очень терпим к инаковерию среди своих подданных. Да и не верил он
алимам, что Гамач и Шахбанилав отвергают Ислам, ему были неприятны
сами разговоры среди алимов и знатных хунзахцев. Отрывая Шахбанилава
от занятий с царевичем и его группой, Нуцал хотел, чтобы алимы
перестали ругать его лучшего воителя.
Как бы то ни было, Мухаммадмирза-хан доверил Шахбанилаву десять
сотен баклулавских воинов, но желающих войти в отряд славного воителя
оказалось так много, что в эти сотни уздени прямо-таки втискивались,
словно они были медом намазаны. И таким образом, когда посчитали,
в корпусе Шахбанилава оказалось тысяча семьсот мечей. А еще
на Чолохском перевале четырехтысячное войско догнала сотня малых
галбацев Артачилава, с которым Мухаммадмирза-хан лишь обменялся
коротким рукопожатием и, поблагодарив за прибытие в войско, разрешил
занять место в корпусе Шахбанилава.
Холодный прием равноправного с Нуцалом хана не расстроил килдерского
воителя, закалявшегося в битвах за Тереком. Он понимал прекрасно, что
младший брат Владыки Аварии больше склонен верить своей стервозной
сестре Нажабат, несмотря на свой преклонный возраст продолжающей
вмешиваться в дела власти. Когда-то она обвинила в кровопролитии
килдерцев, которые при всем своем желании не смогли бы тогда поставлять
к нуцальскому двору ежемесячно по сто мечей и кинжалов, выковывая их
из своего металла, ценящегося в горах на вес золота. Ладно бы к столь
тяжелой подати килдерцев обязывал сам Владыка Дугри-Нуцал. Нет же!
Это были происки его юной дочери и ненасытного зятя, год спустя
зарубленного-таки каратинцами, которых он тоже пытался обложить
непосильной податью. А в той битве под селением Килят возмущенные
малые галбацы зарубили полтора десятка нукеров, считавшихся большими
галбацами, ибо являлись уроженцами Хунзаха и орудовали под
нуцальскими значками. И своих малых галбацев килдерцы потеряли
примерно столько же.
Артачилава, нынешнего вожака килдерцев, тогда и на свете не было.
С хунзахцами разбирался его дед по имени Кудавартач, доживший
до глубокой старости и встретивший неизбежную смерть на своем ложе,
застеленном мягкими овечьими шкурами, и окруженный многичисленными

детьми, внуками и правнуками. Но сперва Кудавартач явился к правящему
тогда в Аварии Дугри-Нуцалу и объявил:
– Если тебе, мой Повелитель, Влады ка аварцев, нужна килдерская кровь
для отмщения крови своих нукеров, то вот он я, можешь казнить меня,
но род мой килдерский оставь в покое, не преследуй его. Он еще не раз
пригодится твоему Престолу.
– Хорошо, хорошо, – закивал Дугри-Нуцал уже изрядно поседевшей
головой. – Я непременно воспользуюсь твоим советом, тем более что ты
не лукавишь, предлагая мне в отмщение свою жизнь. Но сперва расскажи,
как дело было? Может, врут мои нукеры, вступившие с вами в сражение?..
И дед Артачилава рассказал. Рассказал чистую правду, коротко и без
прикрас.
– Где мы возьмем столько железа, чтобы ежемесячно выковывать по сто
тяжелых мечей и по столько же кинжалов? У нас маленькое селение, едва
насчитается три сотни мужчин, а кузнецов в селе – десятка два, не больше.
– Воистину так, это даже большим селам было бы нелегко, – согласился
тогда Владыка Аварии, который знал, как тяжело добывать руду, перевозить
эту тяжесть на лошадях и мулах до больших печей, а затем плавить
и отливать в формы.
Он велел слугам привести к нему зятя, одного взгляда на которого
хватило бы, чтобы понять, какой это плут и непроходимый дурак, хотя
и ханских кровей.
Затем Дугри-Нуцал отправился с вожаком килдерцев в соборную мечеть
и после намаза объявил хунзахцам, показывая пальцем на килдерца.
– Этот галбац пришел ко мне и предложил свою кровь в отмщение
за убитых нукеров. Но я прежде выслушал его и разобрался в трагедии.
Килдерцы не виновны. А посему и запрещаю возмездие. А еще я запрещаю
отныне своим родственникам участвовать в сборе податей в казну
Престола. Это должны делать благородные уздени. А ежели мои
родственники хотят обладать богатствами, то берите и созидайте. Водите
караваны, торгуйте с иноземными купцами, расширяйте кузни и суконные
мастерские, шейте хорошие чарыки и выковывайте булатную сталь. Нет

на килдерцах крови! То была беда, наущение Иблиса, проклятого Аллахом.
И да будет проклят тот хунзахец, кто ослушается своего Владыки! Именем
Аллаха мир среди аварцев!
Все было хорошо, пока Дугри-Нуцал был жив. Аварцы дальних и ближних
вилаятов очень любили этого мудрого правителя. Но потом Дугри-Нуцал
погиб в бою с каджарами, а его дочь Нажабат-нуцалай принялась искать
нового повода для ссоры с килдерцами. Пятнадцатилетний Мухаммад-
Нуцал ничего не мог поделать со своей старшей сестрой, которая
фактически правила страной, пока, наконец, повзрослев, он не отстранил ее
от власти, для чего ему даже пришлось прибегнуть к крайним мерам. Лишь
под страхом казни она признала полную власть брата, законно
наследовавшего Престол.
И тем не менее неприязнь хунзахцев к килдерцам, которую беспрестанно
подпитывала Нажабат-нуцалай, осталась. Их не приглашали на праздники
и в военные походы. И если бы не Шахбанилав, то и сейчас килдерцы
не примкнули бы к нуцальским войскам, возглавляемым Мухаммадмирзой-
ханом.
В отличие от других, килдерцы в этом походе шли в легких доспехах. Грудь
и спину их воинов защищали панцири из слоеной кожи, на которых
поблескивали заклепанные стальные пластины. На плечах тоже такие же
защитные панцири, которыми, как и щитом, воины могли отражать удары
сабель и копий. Правда, эти панцири не выдерживали ударов тяжелых
мечей или хорошо закаленных кривых сабельных клинков. Для этого
надевают тяжелые стальные кольчуги, от которых под летним солнцем
можно сгореть заживо. Килдерцы отражали страшные удары мечей, сабель
и копий мастерством движения – даже самые страшные удары они
заставляли скользить по надплечным и грудным панцирям. И, выигрывая
в быстроте, сами наносили удары в не защищенные кольчугами места
противника. Легкие доспехи позволяли килдерцам ловчить в бою
и изматывать врага. Небольшие круглые стальные щиты, которыми они
отражали удары, тоже шли в ход, их они метали в противника. Нередко,
попадая в цель – в не защищенную кольчугой шею, килдерский воин
сносил голову противника.
Самые тяжелые доспехи надевали андалалские воины из больших селений
Суграт, Чох, Ругжаб и других. Это были крупнотелые всадники на рослых

конях. По одну сторону от седла у андалалцев свисали тяжелые двуручные
мечи и лук со стрелами, по другую – мушкеты с толстыми дулами,
изрыгающими вместе с круглым железным или медным шариком снопы
огня. Они были хороши для отражения надвигающейся вражеской конницы
или пеших войск, но медлительны в маневрах и уж совсем не годились для
преследования убегающего врага. Зато в окружении андалалцев Владыка
Аварии чувствовал себя как в крепости, огороженной неприступными
стенами. Эти могучие сотни и доверил Мухаммадмирза-хан своему
племяннику Курбан-хану.
В Белоканах нуцальских войск ждали с нетерпением. Равнинные аварцы
пылали гневом против каджарцев, без конца нападающих на их хутора
и села, угоняя скот и уводя в рабство людей. Сколько мирных крестьян,
живущих на самом южном краю аварской страны, было убито за эти годы,
которые, казалось бы, прошли мирно! Нуцал все не ввязывался в войну,
посылал к каджарским ханам своих гонцов, а те неизменно подтверждали
мирный договор и обещали наказывать нарушающих границу разбойников.
Но вот теперь они, видно, набрались сил и дерзости, разорив десяток сел,
предъявили претензии к обширным территориям, испокон веков
населенным аварцами. Волей-неволей пришлось-таки Мухаммад-Нуцалу
созывать узденей под свои знамена и послать войско в самую жаркую
летнюю пору. Белоканцы и закатальцы едва сдерживали натиск
многочисленных каджарских войск.
Мухаммадмирза-хан спустился в Белоканскую долину, утопающую в садах
и, несмотря на знойное солнце, пышно зеленеющую сенокосами
и пастбищами, с шеститысячным войском. Столько же набралось еще
из двух городов. А при необходимости Мухаммадмирза-хан мог послать
в Хунзах гонца с письмом, изложив ситуацию, а Нуцал уже, если затевалась
большая война, мог собрать более пятидесяти тысяч воинов только
из числа аварцев, к которым непременно примкнули бы воины и многих
других дагестанских вилаятов. И хотя азербайджанцев-шиитов гораздо
больше, чем всех дагестанцев, выиграть крупную войну они не смогли бы.
Во-первых, Азербайджан был разделен более чем на пятнадцать ханств,
а во-вторых, азербайджанцы-сунниты симпатизировали дагестанцам
и охотно поддерживали их. Но и дагестанцы никогда не вторгались
на земли каджар всей своей силой. Идеи завоевания закавказских земель,
хотя и выдвигались целым рядом воителей Кайтага, Кази-Кумуха,
Джунгутая и, конечно же, Аварии, не находили поддержки ни

у правителей, ни у самих горцев. А вот у шиитских правителей
Азербайджана идеи завоевания дагестанцев и всех остальных
северокавказских горцев возникали даже после разгрома персов.
Мухаммадмирза-хан почему-то медлил, прямо-таки застрял в Белоканах,
не двигал войска на врагов. Белоканские аварцы всем сердцем делились
с братьями с гор, резали для них овец и быков, открывали бочки с пенистой
бузой и, несмотря на негодование имамов мечетей и достопочтенных
алимов, выкатывали из подвалов бочки с вином. Шахбанилав с ужасом
наблюдал все это. Пиршество перед боем – непростительная роскошь.
Разве мало правителей погибло при таком развитии событий? Сам Дугри-
Нуцал, столько лет крушивший врагов на севере и юге, погиб
от грузинского меча из-за того, что войско его было отяжелено долгими
пирами. Неужели его сын допустит ту же ошибку?
На третий день Шахбанилав не выдержал и вошел в походный шатер
полководца. То, что открылось его взору, было поразительно глупо и даже
преступно – вот где следовало применить шариат аварским ал имам.
Но разве они выступят с Кораном против могущественных ханов?!
Полунагие девицы, весьма соблазнительной красоты, явно персиянки,
ублажали тысячников Осман-хана, Курбан-хана, Ахмад-хана и еще двоих
из нехунзахцев танцами живота. Воины-тысячники смотрели на пупки
танцовщиц, словно завороженные дудкой факира змеи. Одна из фурий
играла на тонкой свирели, другая на бубне, третья, четвертая и пятая –
танцевали, вибрируя своими пухлыми задницами. Никогда еще славный
воин не видел у ханов столь дурацких лиц – губы растянуты до самых
ушей, как у блаженных, а веки глаз набухли и лениво жмурились
от греховного удовольствия и чего-то еще… Они даже не услышали, как
кто-то вошел в шатер, наверное, парили, как птички в райских кущах,
и мнили себя красивейшими существами на свете. И не мудрено. Рядом
дымилась бронзовая курильня с длинной кальянной трубкой. Видно, уже
накурились проклятого в Коране гашиша. Их мог сейчас перебить здесь
даже паршивый лазутчик, два рослых стражника у входа в шатер не успеют
даже вмешаться.
– Где полководец? – сдерживая гнев, спросил Шахбанилав Осман-хана,
на груди которого висела его золотая пластина, свидетельствующая
о власти над аварским войском, ибо он был теперь первым тясячником.

– Что-о? – протянул пьяный Осман-хан.
– Он хочет позаимствовать у тебя самую красивую каджарку! – вставил
Ахмад-хан, младший брат Абурахима.
– Ты думаешь? А почему бы ему не согласиться вон на ту усатую? –
показал Осман-хан на уже не молодую женщину, сидевшую в углу,
вышивая неизвестно что.
– Ха-ха-ха! – взорвался шатер противным громким смехом.
Женщина с неприятными усиками тоже засмеялась, хищно обнажая ряды
желтых зубов.
– Где Мухаммадмирза-хан? – Шахбанилав повысил голос.
– Военная тайна… – буркнул Курбан-хан.
И опять военачальники взорвались смехом.
Шахбанилав едва сдержался, чтобы не попинать их, как
нечестивцев. Но! Они близки к Престолу, они из династии Сариров. И если
даже Нуцал простит ему такую дерзость, старая нуцалай найдет повод
поквитаться с ним, да еще на детей его переведет вездесущую ханскую
месть. Не говоря больше ни слова, он вышел из шатра и отправился
на поиски полководца, которому как могущественному хану было бы
лучше сидеть в своем большом доме в Хунзахе.
Шахбанилав нашел Мухаммадмирзу-хана лишь в полночь в имении самого
влиятельного белоканского бека Абидилава. Тут в просторной кунацкой
при десятках зажженных свечей тоже шел пир. Такие же, как и в шатре,
танцовшицы-персиянки пели и томно двигались под звуки свирели и бубна.
Но в числе высоких гостей белоканского бека здесь оказались, как ни
странно, еще и трое каджарцев.
– Ассаламу алейкум, – сухо поздоровался Шахбанилав и вопросительно
посмотрел на полководца, который жестом руки пригласил его к столу,
садись, мол, и помалкивай. Оказалось, что эти каджарцы прибыли еще
за день до появления здесь аварского войска.

Дагестанцы, как оно сложилось, побеждали каджарцев гораздо меньшими
войсками. Именно об этом и говорили посланцы Агаси-хана Ширванского.
Слушая переводчиков, которых здесь оказалось предостаточно,
Шахбанилав не переставал удивляться заумности каджар и глупости
Мухаммадмирзы-хана. Как он может верить каджарам?! Это же явная
лесть! Ну и что с того, что Агаси-хан в неладах с Фатали-ханом, уже
объявившим аварцам войну? Давить и гнать их всех как можно подальше
от аварских земель! Союз с ними все равно что дружба ужа и ежа, волков
и кабанов. Где это слыхано, чтобы вековую мечту захвата земель оставили
правители ради какой-то дружбы, не дающей почти никакого дохода?! Даже
купеческие караваны продолжают грабить на их землях. И теперь, когда
набралось столь внушительное войско, более тумена, вместо того чтобы
двинуть на юго-восток и показать каджарцам блеск горских мечей, по-
суннитски сокрушая их шиитскую сущность, как некогда сокрушалась под
натиском Арабского халифата колдовская Европа и языческая Африка,
полководец ведет важные беседы за пиршеским столом. Неужели и он
купился? Только вот на что?
В голове славного воителя роились тревожные мысли. Ответов же почти
никаких. Улучив момент, он попросил полководца поговорить с ним с глазу
на глаз. Мухаммадмирза-хан неохотно встал и пригласил тысячника
в отдельную комнату. Слуга зажег три свечи и удалился, плотно прикрыв
за собой дверь.
– Я хотел услышать из уст славного военачальника, когда войскам
выступать в поход?
– Мы ждем донесения из Купы от наших верных людей, – ответил
Мухаммадмирза-хан, показывая всем своим скучным видом, что
не расположен обсуждать с ним планы возмездия за разоренные аварские
села. – Придет час – и я дам тебе волю на каджарских землях…
– Но ведь они уже были получены еще в Хунзахе. У Фатали-хана не более
двадцати тысяч сабель, которые находятся в разных местах, а потому
и следует их сокрушать, не дожидаясь, пока они соединятся в один
мощный корпус. Но нельзя еще забывать о ширванцах и шекинцах. Их
ханы могут в любое время прийти на помощь Фатали-хану, и тогда они
многократно будут превосходить нас числом…

– Что, испугался каджарцев? Ха-ха-ха! – рассмеялся Мухаммадмирза-хан.
– Аллах до сих пор ниспосылал мне удачи… – не скрывая затаенного
смысла, ответил Шахбанилав.
– Я помню, мой друг, ты крушил их, как ребенок грецкие орехи, смешивая
несъедобную скорлупу с лакомым плодом. Но ты не обижайся. Я просто
не могу пока еще посвятить тебя в свой план. Узнаешь о нем в конце этой
недели…
– Значит, войска будут в Белоканах еще целых три дня?
– Ну да, куда же им деваться?
– Я бы разбил лагеря в степи и вместо расточительных пиров они бы
занимались полезным низамом…
– Хорошо, так и поступай, когда будешь стоять во главе похода, а теперь
ступай к своему корпусу и жди приказа.
Проехав на коне через ночной город, светящийся сотнями факелов,
Шахбанилав видел, как шатаются воины, пьяные и трезвые, в одиночку
и группами, и даже с женщинами. Вдруг ему пришла в голову противная
мысль, что Фатали-хану стоило бы сейчас одним махом взять Белоканы и,
разбив наголо аварское войско, укрепиться здесь надолго. Сам бы он
на месте купинского правителя так бы и поступил… К двадцати тысячам
постоянного войска легко добавить сто тысяч крестьян, вооружив их
из своей и чужой казны разным оружием…
* * *
– Ну, что говорит Мухаммадмирза-хан? – поинтересовался Артачилав,
когда утром Шахбанилав объезжал свой корпус, лагерь которого был разбит
на пустыре за городом.
– Ждет чего-то…
– Но почему он держит войска в городе, мы же разоряем наших братьев

белоканцев? – спросил Артачилав.
– Не знаю.
Шахбанилава вдруг обуял приступ ярости: он выхватил из чехла, висевшего
на коне, тяжелый меч и кинулся на большое ореховое дерево –
упражняться.
О-о! Это надо было видеть. Кильдерские галбацы – искусные рубаки –
оценили неимоверную силу воителя. Его могучие махи мечом срезали
толстые ветви дерева, словно они были сделаны из сыра. Когда с земли
веток было уже не достать, Шахбанилав принялся рубить толстый ствол –
и срубил его гораздо легче, чем здоровый крестьянин смог бы сделать то же
самое топором.
– Тридцать пять лет – самый расцвет силы и мастерства, только вот мне это
не удается почему-то, – заулыбался Артачилав.
– Мало упражнялся значит, – переводя дыхание, буркнул Шахбанилав. Он
не был расположен к шуткам и прочим комплиментам.
– Если могущественные ханы объяты негой в окружении лучезарных
персианок, гнев воителю не помощник…
– Откуда ты знаешь, что ханы грешат с персианками? – удивился
Шахбанилав.
– Видел издалека, – лукаво ухмыльнулся килдерский вожак, привыкший
разведывать вражеские крепости, прежде чем вторгаться за данью.
В это время к воителю подскакал нукер полководца, передал письмо
и шепнул на ухо:
– Мухаммадмирза-хан очень надеется на тебя, Шахбанилав. Да поможет
тебе Аллах!
Нукер ускакал, оставив изумленного воителя, который уже несколько лет
как был отстранен от власти над войском. Килдерцы и бродившие здесь
воины из других сотен и корпусов заинтригованно стали собираться вокруг
задумавшегося воителя.

– Ну-ка прочь! Всем прочь! – вскричал Артачилав, уловив легкий знак,
поданный воителем.
Он сел на сваленный только что ствол орехового дерева, развернул письмо
и кивнул своему нукеру, приказывая читать.
«О, славный вассал моего Дома! Еще вчера вечером я не знал, что так скоро
это произойдет… Речь о несметных богатствах, о влиянии Стамбула,
Багдада и Дамаска на каджарских правителей Азербайджана, которые
зависимы от Тегерана, а посему и не перестанут они нападать на наши
исконные земли. Я намеренно позволил войскам разбрестись по славному
городу Белоканы и дожидался послов могущественных правителей… Они
прибыли… Но каджарцы уже уничтожили наши приграничные села, и, как
ты понимаешь, на этом они не остановятся. Мне донесли, что из Шемахи
вышли большие войска. Как только получишь мое письмо, поднимай тихо
свой корпус, включи в него килдерцев и сотню Булач-хана. Двигай на юго-
восток. Действуй по своему разумению, но в глубь каджарских земель
до моего прибытия за границу не вторгайся. Одного корпуса для этого
мало. И да поможет тебе Всевышний!
Мухаммадмирза-хан».
* * *
Утром следующего дня в Белоканы прискакали несколько всадников,
уцелевшие после вторжения каджарцев в аварское село Колотах,
раскинутое вдоль небольшой реки довольно близко от границ
с азербайджанцами. Тревожная весть медленно разносилась в сонном
войске, пировавшем дни и ночи напролет. Но белоканские глашатаи
трудились на славу, кричали чуть ли не в самое ухо воинов:
– Каджарцы проклятые снова напали! Сожгли славное село Колотах,
перебили всех мужчин и вместе со скотом угнали в рабство женщин
и детей!..
Белоканские и закатальские беки забеспокоились, стали выражать
недовольство Мухаммадмирза-ханом, который теперь и сам стал
торопиться. Он приказал трубить в походные трубы и созвал к своему

шатру тысячников и сотников.
Осман-хан, Курбан-хан и Ахмед-хан явились позже всех. Их опухшие лица
с выпученными глазами было в самую пору назвать мордами животных,
дорвавшихся до изобильных кормов и прочих скотских удовольствий. Брат
диван-визиря, и так не блещущий умом, сейчас и вовсе выглядел, как
чучело, набитое соломой – в волосах его черной бороды торчали травинки,
усы были вымазаны какой-то грязью, а кольчугу, которую он еще не успел
надеть, вместе с коротким мечом держал в мелко трясущихся от обильного
хмеля руках и тупо смотрел на полководца.
Порядка почти нигде не было: воины путали свои сотни и даже тысячи;
выстраивались в конные ряды в разных местах и страшно суетились, еще
не совсем отрезвевшие после долгого пира, бродили в поисках своих
лошадей, явно не спеша на бой с врагом – пировать и юбки женские
задирать куда приятнее, нежели идти проливать кровь! Некоторые воины
даже ворчали, недовольно приговаривая: «Где сейчас их, каджарцев
проклятых, отыщешь, если они еще с ночи расправились с Колотахом?»
И тем не менее Мухаммадмирза-хан после такой тревоги намеревался
выступить с войском, вторгнуться в каджарские земли. Тысячники
и некоторые сотники толпились перед шатром, слушая приказания
полководца. Вдруг он прервал себя и спросил:
– Где Шахбанилав?
– Нет его…
– Спит, наверное, с какой-нибудь молоденькой невольницей, собачий сын! –
бросил с ухмылкой первый тысячник Осман-хан.
– Кто из вас еще так думает? – полководец сурово сверкнул глазами.
Никто не поддержал Осман-хана, поскольку все присутствующие у шатра
хорошо знали славного воителя и того, кто поспешил осудить ого. Осман-
хан обжегся испепеляющим взглядом своего властного дяди и прикусил
язык.
– Среди нас нет и Булач-хана, – заметил кто-то из сотников.

– Верно, нет. Они, должно быть, уже сражаются с врагом, а кто-то,
на самом деле предававшийся грехам, смеет обвинять лучшего из лучших.
Чакаги Шахбанилав! – воскликнул вдруг полководец, чем удивил всех,
а двоих родных племянников и одного троюродного сразил так, что
заговори с ними сейчас кто-нибудь, стало бы ясно, что самые важные
тысячники лишились дара речи.
Но толпившиеся у шатра полководца тысячники и сотники были
поглощены другим.
– Чакаги Шахбанилав! – воскликнули они троекратно.
– Даю вам один час, чтобы собрать все войско за тутовыми садами,
на пастбищных лугах. И смотрите, чтоб не топтали сады и посевы
беспорядочные отряды. Вы слышали меня, только один час на сборы!.. –
Но Мухаммадмирза-хан знал, что так быстро они не соберутся.
* * *
Шахбанилав, получив приказ, быстро снял свой корпус с пустыря и двинул
его вдоль засеянных пшеницей полей на юго-восток. Когда конница вышла
на пастбищные земли, не останавливая движения, он выстраивал
и подсчитывал сотни. В городе среди прочих пирующих остались около
трехсот воинов, искать их и звать в поход не было времени, да и спешка,
с которой повелевал выступить полководец, не позволяла сделать это.
Таким образом, в корпусе насчитывалось вместе с полными килдерской
и хунзахской сотнями тысяча шестьсот тридцать пять мечей. В руках
искусного воителя этот корпус мог бы являть собой грозную силу, если бы
они были связаны низамом. Оторванные от мирных дел уздени, хоть
и были храбры, готовы сложить в бою с любым из возможных противников
головы, но расчитывать на искусные маневры во время боя не приходилось.
Хорошо обученные войска, двигающиеся на поле сражения как одно целое,
понимающие язык знаков, подаваемых высоко поднятыми значками
и черным клубящимся дымом, а также звуками рожков, оставались для
Шахбанилава несбыточной мечтой. Тем не менее, выдвинувшись далеко
в степь, Шахбанилав собрал сотников и объяснил им задачу:
– Наша цель не прозевать вражье войско, которое двигается на Белоканы.

Где именно появится их конница, нам еще неизвестно. Но, скорее всего,
они вторгнутся к нам несколькими клиньями в разных местах. Поэтому
нам придется растянуться вдоль границы отрядами по две и по три сотни…
Когда на горизонте по юго-восточной линии показалось вражеская
конница, сигнала о помощи из богатого аварского селения Колотах еще
не последовало. Навстречу каджарцам первым двинулся Булач-хан вместе
с еще двумя сотнями: мехельтинской и чиркатинской, – которые оказались
ближе всех на пути к врагу. Булач-хан велел зажечь черными клубами
дымящиеся факелы. К ним на помощь поспешил Шахбанилав, тоже с тремя
сотнями. Столько же было по левую сторону от Булач-хана, которые, как
надеялся Шахбанилав, заметили сигнал тревоги и подтянутся. Впереди
и без подзорной трубы виднелась многочисленная линия неприятеля, уже
вторгшегося на аварскую землю. Должно быть, оставшиеся за спинами
каджарцев аварские хутора уже разграблены, если не сожжены. Как бы то
ни было, предстояло тяжелое сражение. Растянувшиеся по правому крылу
границы еще дальше от килдерцев баклулалские сотни ушли далеко
за горизонт. Вряд ли они заметят дым от факелов. Но это не меняло сути
дела; не впервой Шахбанилаву вступать в неравные сражения, а пока Аллах
был к нему милостив и ниспосылал удачу.
– Что такое?! – вскричал ехавший рядом с воителем сотник. – Килдерцы
повернули назад. Они убегают!..
– Подставь мне своего коня и возьми поводья, – приказал Шахбанилав
и поднялся во весь свой немалый рост на седлах.
В подзорную трубу он отчетливо видел, как скачет назад, на юг, килдерская
сотня.
– Похоже, каджарцы и там двигаются, вот и повел навстречу с врагом
Артачилав свою сотню. – Шахбанилав снова сел в седло и пришпорил
своего жеребца. – Надо успеть соединиться с Булач-ханом, – крикнул он
сотнику и тот, передавая назад команду, тоже пустил коня стрелой
за воителем, который уже бросил клич:
– Цер-ре! Церрехун⁵⁵!
Три сотни конных узденей, поднимая за собой клубы пыли, огласили
жаркую степь воинским кличем аварцев:

– Цер-ре! Церрехун!..
…Длинную вереницу женщин и детей каджарские воины торопили,
покалывая копьями в спины, вслед за ушедшим уже далеко вперед стадом
скота.
Артачилав на вороном скакуне взлетел на небольшой холм и зорко
вгляделся в даль, где угадывались конные и пешие. Он достал из чехла
подзорную трубу. В увеличительное стекло можно было разглядеть, что
между рядами всадников, подгоняемые длинными копьями, бредут пешие.
– Проклятые шииты, аварцев угоняют в рабство! Вер-ре килял! –
Артачилав пришпорил коня, и сотня малых галбацев с громким кличем
«Цер-ре, церрехун!» устремилась в погоню. Быстроногие кони,
не отягченные тяжелыми доспехами, летели, как стая птиц, и вскоре
нагнали врага, который, бросив пленных, пытался спастись бегством.
– Куре-куре-куре! – раздавалось за спинами каджарцев, и галбацы начали
их крушить играючи. Но вот, когда уводившие женщин и детей в рабство
каджарцы, немногим более сотни воинов, были перебиты все до одного,
на горизонте возникла еще одна конница неприятеля. В стремительной
погоне они слишком далеко ушли. Многочисленный враг шел размеренным
ходом прямо по линии, где килдерцы усеяли трупами поработителей. Что
происходит слева по горизонту, Артачилав мог лишь гадать: он находился
в низине и не мог видеть в трубу, даже стоя на коне. А высокого холма
в лощине не было. Галбацы на взмыленных лошадях кружили вокруг
своего вожака, который с удовлетворением отметил, что все целы и никто
даже не ранен. Ведь еще не было настоящего боя – врагов рубили и кололи
в спины, ибо не осмелился он остановиться и принять бой.
– Подпустим их поближе и ударим острым клином, – громко обратился
вожак малых галбацев, вселяя в своих воинов Уверенность в победе. –
Сколь велика бы не оказалась каджарская конница, будем драться, как
дрались наши предки! Никто не утаится от всевидящего ока Аллаха. Будь
проклят тот, кто рабство предпочтет смерти и превратится из льва
в шакала!
– Да будет проклят трус! – взорвалась привычным кличем хорошо
обученная сражаться сотня.

– И возвеличится имя воина!..
Законы дагестанских горцев о рабстве были очень суровы. Если даже через
десять лет в Киляте узнают, что кто-то из воинов, пропавших в походе,
оказался жив, в рабстве у кого бы то ни было, то позор падал на головы
всех его родственников, а если выяснялся еще и факт его предательства, то
семью – жену и детей – тут же порабощали односельчане. И в рабстве эти
горцы были более презренны, чем те, кто был захвачен в плен из чужого
народа, привезен в горы и порабощен навеки. Суровый, ужасный закон.
Залитая жарким солнцем степь была широкой, в крови ее не потопишь
и травы от боя не сгинут. Так чего же бояться смерти воинам, если вышли
они в славный поход!
На севере синели горы таинственной цепью, внушающей страх уже много
веков всем южным странам, – никто из завоевателей мира не побеждал еще
дагестанцев в горах, после Абулмуслим-шейха, великого дааватиста
из сирийских Сеидов. Свои завоевательские зубы в горах Дагестана ломали
и македонцы, вынужденные довольствоваться только одной крепостью –
Дербентом. Здесь были сокрушены и монголы, и полчища Тимурланга,
а всего тридцатью годами раньше были разгромлены персы – войска
Надир-шаха Афшара.
Но не эти размышления занимали сейчас ум вожака малых галбацев.
Собственно, ни о чем другом и не помышлял Артачилав, кроме того, как
лучше выстроить «острый клин» и, точно определив центр вражеской
конницы, ударить в самую гущу, как уже не раз они это проделывали
на северных землях, сражаясь с русскими.
Каджарцев оказалось много, не менее двух тысяч. Их конница шла
лавиной, рассчитывая всего ничего горцев раздавить одним махом.
Килдерцы выстроились треугольником в следующем порядке: впереди
вожак, за ним трое-пятеро-пятеро-семеро-семеро-десять-двенадцать-
пятнадцать-пятнадцать-двадцать воинов.
Для того чтобы этот порядок превратился в «острый клин», требовалась
скорость, несколько превосходящая скорость противника. Важно вонзиться
в противостоящий корпус. И если удастся пройти, как нож по маслу, то враг
будет ввергнут в панику, возможно его бегство или новый «острый» удар.

А нет, так следовало «клин» перестроить в «круг». Сколько бы раз
не превосходил враг числом, все равно более трех-четырех воинов
одновременно не соприкоснутся со львами, если только они не раздавят
лавиной или тоже не прибегнут к методу «острых клиньев». Как бы то ни
было, небо подарит победу в зависимости от мастерства рубки, силы духа
и тела сражающихся. Пусть даже в двадцать раз превосходит противник.
Килдерцы сорвались с места с боевым кличем и понеслись навстречу врагу
как единое целое, не растягиваясь и не искривляя «острый клин».
Сшибаясь на полном скаку, каджарцы не могли воспользоваться стрельбой
из мушкетов, равно как и килдерцы, которые перед атакой бросили
на землю тяжелые ружья за их ненадобностью. А вот луками
воспользовались, выпуская на полном скаку по нескольку стрел. Правда,
далеко не все стрелы достигали цели: каджарцы были в тяжелых доспехах,
их защищали стальные кольчуги, в отличие от легких панцирей килдерцев.
Но лица и ноги каджарцев, а также морды и шеи их коней были открыты
для отравленных килдерских стрел. Хватало одной царапины, чтобы
замертво падали в передних рядах вражьей конницы. Это еще более
замедлило явно небольшую скорость каджарцев.
И вот наконец «острый клин» вонзился в конницу. Галбацы, хоть
и уступали каджарцам в росте и величине животов, но были сделаны
словно из стали. Они обескураживали их ловкостью. Редкие удары
галбацевских мечей не достигали Нели, они не шли на скрещивание своих
мечей с их саблями и Щитами, но кололи в незащищенные кольчугой
места – в лицо, шею, ноги. Среди килдерцев были и такие силачи, которые
ударом тяжелого меча разрубали кольчуги, как деревянную посуду.
Крики, стоны, проклятия, смешанные со скрежетом мечей и сабель, стояли
такие, что даже о смерти не думалось. Бить, рубить и крушить
надвигающихся стеной врагов! Не мыслилось ничего иного, кроме как боя,
боя, как высшей сущности жизни, в которой нет ни начала, ни конца, ни
даже боли от ран. Слава как бы смешалась со смертью, а кто же не хочет
славы, если нет и не должно быть покоя! Если в мозгу лишь одна мысль:
«Я был рожден для этого боя!»
Артачилав разил своим мечом раз за разом, стремясь пройти лес врагов
насквозь. Мелькающие перед глазами копья и сабли он отражал на скаку,

но гуща вражьих коней и тел оказалась слишком тяжелой, прорвать ее
не удалось. Скорость «острого клина» оказалось утерянной. Он успевал
оглядываться на сражающихся за спиной своих галбацев, медленно,
но безудержно продвигающихся вперед. С боков по клину ударяли целым
лесом кривых сабель и галбацы, длинными ровными мечами отражая их
клинки, то и дело разя врага. Падающие на землю каджарцы мешали тем,
кто стоял за их спинами. Это давало возможность десятникам замечать
бреши в своей обороне и вовремя латать их, меняя на линиях устающих
галбацев на свежих изнутри круга.
Две сабли одновременно взметнулись над головой Артачилава: одну он
отразил щитом, вторую – мечом, и тут же кольнуло в грудь – кольчуга
треснула. Следовало махнуть теперь мечом влево, пока не последует новый
удар саблей – кто быстрее?! Артачилав оказался быстрее, сразил он
и второго, затем и третьего, надвигавшегося с копьем. Потом опять сабли,
рассекающие со свистом воздух, и уже не две, а целых три. Только бы
не зажмуриться – смотреть на разящие клинки, если даже они острием
устремились тебе в глаза. Щит, наплечник и меч. Отражены сразу три
удара. Взмах мечом, могучий, неотразимый – и полетел на землю каджар
под ноги коня. Теперь можно сразить второго, не опасаясь удара сбоку. Вот
и он сражен, как и прежний. За спиной хорошо дерутся галбацы.
Можно продвинуться еще дальше вглубь. Пусть каджарцы почувствуют
аварскую силу, уверуют в их непобедимость. Но небо в этот момент украло
у вожака килдерцев одно мгновение – он пропустил сильный удар саблей,
клинок врага не скользнул по наплечнику, как уже бессчетное количество
раз он проделывал, вонзаясь в тело конницы. Сабля какого-то сильного
каджарца, разрубив стальную пластину наплечника, ранила его в левую
руку, прорвав толстую мышцу до костей. Но в это же мгновение от его меча
замертво пал и герой. Не боль, но легкое жжение ощущалось от раны. Она
лишь подстегивала, помогала драться еще сильнее. Но Артачилав знал, что
это плохой помощник. Как страху, так и безудержному азарту нельзя
предаваться в бою. Сражаться следует только священнодействуя,
воспринимая возможную смерть как высшую награду земли и неба. Лишь
тогда Аллах испепелит колдовство вражеских божков и джиннов
и ниспошлет великую победу, хотя победить здесь в двадцать раз
превосходящего числом противника – дело немыслимое. Но это лишь для
тех, кто не готов умирать под страшным скрежетом клинков, бешеным
ржанием коней и злобными проклятиями себе подобных.

«Не жди в завязавшемся сражении одну лишь победу», – вспомнились
слова лучшего из лучших среди аварцев, Шахбанилава, и Артачилав
остановил движение вперед, где еще темнел лес вражьей конницы.
– Го-ор⁵ ! – что есть силы крикнул Аргачилав, придерживая рвущегося
вперед вороного жеребца.
– Гор-гор-гор!
– Гор-гор-гор!
Галбацы подхватили новую команду своего вожака и начали перестраивать
клин в замкнутый круг. Артачилаву, который несколько оторвался
от остальных, пришлось отодвинуться назад. Видя живого и почти
невредимого вожака, килдерцы зажглись новой силой и, круша вокруг себя
врагов, замкнули прочный круг. Раненые и уставшие могли отойти в глубь
круга, а стоявшие по линии – дрались.
В нескольких местах отсеченные от клина, уже перестроившегося в круг,
или увлекшиеся вперед галбацы дрались группами по трое, пятеро.
Артачилав видел, как они стремятся к кругу, но они так и не смогли
соединиться с кругом – не защищенных с тыла быстро сразили каджарцы.
В кругу же не хватало человек двадцать-двадцать пять, для подсчета потерь
не было времени, да и нужды. Сражение только разгоралось, норовя своим
пламенем испепелить сердца дерущихся. Круг – живая крепость, и он
хорош для защиты, но не для победы. Сейчас главным было продержаться
как можно дольше, пока не подоспеют иные сотни на помощь. Но почему-
то горизонт на северо-западе оставался чистым…
* * *
…Шахбанилав подоспел к Булач-хану до того, как огромная каджарская
армия столкнулась с тремя сотнями, во главе которых он двигался
к границе. С левого крыла подоспели и другие сотни. Шахбанилав во главе
девяти сотен с рдеющими на суховее знамёнами и высоко поднятыми
значками готовился встретить каджарское войско. Отступать не было
смысла: не обученное маневрам горское войско не сможет выполнять
в точности его команды. Неприятель быстро сомнет разбивающиеся

на мелкие беспорядочные группы узденей. А что там, в Белоканах, чем
занят полководец и десятитысячное войско, которое он оставил пирующим,
воитель не знал. Похоже, Фатали-хан решил воспользоваться беспорядком
в стане аварцев. Что ж, глупо обвинять в этом врага.
Он подозвал к себе сотников и десятников. Для подробных разъяснений
плана боя не было времени: вражеская конница шла рысью широким
корпусом, похожим на квадрат.
– Слушайте и повинуйтесь! – крикнул твердым голосом, отдающим
металлом, Шахбанилав. – Именем аварского Престола! За непослушание
и беспорядок смерть!
– Смерть и позор! – подхватили сотники так, чтобы всем было слышно.
– Хал чакаяв, хан, – теперь воитель обратился к девятнадцатилетнему сыну
полководца Булач-хану. – Если бы я хоть ползимы обучал низаму эти сотни,
то можно было бы надеяться на победу. Враг многократно превосходит нас
числом…
– Мне плевать на его число, я буду биться насмерть! Никто не сравниться
с аварцами в доблести и храбрости! – горячась, выпалил Булач-хан
воителю.
Племяннику Нуцала еще не приходилось участвовать в столь крупном,
обещающем много крови сражении; правда, в мелких сражениях он уже
показал себя сильным и храбрым воином. Только это и утешало славного
воителя.
– Воистину это так! – воскликнул Шахбанилав, который много лет пытался
довести до ума Владыки аварцев, что это далеко не так. – И то, что ты готов
биться насмерть, тоже хорошо. – При этом лицо воителя хищно
осклабилось. Он вонзил пытливый взгляд в Булач-хана и пояснил: –
Мужчины из дома Нуцала не имееют другого права, кроме как биться
насмерть. Иначе власть хунзахского Престола рухнет под презрением
аварцев…
Булач-хан невольно скривился. Еще никто ему не высказывал столь
категорично свои мысли о Престоле, перед которым только раболепствуют
или достойно смиряются; дерзнувшие же выразить неуважение

разрубаются на месте – таков закон древнего Сарира. Да и всякая власть
в подлунном мире держится на кровавой строгости. Там, где кровь льется
рекой, сердца черствеют, сражающиеся презирают свою и чужую боль.
В воинах проявляется животная сущность, разнящаяся от шакалов и диких
псов до благородных тигров и львов. Лишь избранным небом воителям
удается сохранять лик человеческий, даже двигаясь по пояс в крови.
– Аварцы! Мы всегда побеждали каджарцев. Победим и на сей раз!..
– Победим! Победим! – пронеслось по войску.
– Неплохо бы нам отодвинуться назад, вон до той возвышенности, и тремя
острыми клинами вонзиться в их конницу, – разъяснял Шахбанилав так,
чтобы его слышали только сотники и десятники. – Каджар, как я замечаю,
не менее пяти тысяч… Победить их с этим сбродом… да простит меня
Аллах за бранное слово, невозможно. Но храбрость нам заменит их число,
и мы победим, если наш славный хан Булач ничего не перепутает
и выполнит мое задание… Ты останешься на месте со своей хунзахской
сотней. Я двинусь навстречу коннице со всеми остальными. Столкнувшись,
будем отступать, сражаясь, и растянем каджарцев как можно дальше
на запад. За конницей, я подозреваю, стоит сам Фатали-хан или его
молодой брат, а может, и кто-то из племянников. Неважно. Булач это узнает,
когда ворвется к ним с тыла. Помните, как андалалские галбацы ворвались
в стан Надир-шаха и убили его. Так и сейчас нам следует обезглавить
каджарскую конницу. А если удастся… – Шахбанилав задумался
на несколько мгновений и объявил: – Возьми их полководца в плен, окружи
его и заставь дать каджарцам нужный тебе приказ. Узнаешь место
каджарского полководца по золотистым знаменам и черным значкам. Их
вокруг негодяя будет много…
Сотники и десятники! Не позволяйте своим воинам увлекаться
и отрываться. Будем драться цельным корпусом, меняя на линиях уставших
и раненых. Все слышали, что я сказал? Тогда во имя Аллаха и во славу
Престола за мной! Выстраивайте сотни…
Восемь сотен двинулось вперед, а хунзахская сотня осталась на месте.
Двигаясь навстречу уже приближающейся коннице, Шахбанилав на рослом
гнедом жеребце покрикивал на сотников, подсказывая забрать вправо. Это
должно хоть немного сбить с толку передние ряды неприятеля. Но большое

их количество от этого, конечно же, не пострадает. Каджарцы шли черной
стеной, подымая клубы удушливой степной пыли. Главная надежда воителя
была на сотню, которую он обучал воинскому мастерству, когда еще носил
на груди золотую пластину первого тысячника Аварии. Эта сотня была
разбита надвое и во главе отрядов стояли его лучшие ученики,
не разлучные с ним нукеры. Им не нужно было долго объяснять, они
понимали воителя с полуслова и знали все его знаки, подаваемые им
во время лихих сражений.
И вот оно, столкновение двух страшных сил. С обеих сторон раздавались
«Аллаху акбар!», но прочие кличи разнились совершенно.
Первым скрестил клинок с каджарцами Шахбанилав. Следом отразили
копья и сабли его нукеры и ряд в сто воинов, за спинами которых было еще
семь рядов по сто воинов. Но ряды каджарской конницы были в несколько
раз шире, они шли рядами в триста-четыреста всадников. Некоторые
безумцы в рядах аварцев, позабыв обо всем на свете, рубились, отрываясь
от линии вперед, когда воитель и другие, сражаясь, начинали отступать.
Увлекшихся рубкой подминали многочисленные каджарцы, разрубая сразу
несколькими клинками спереди и с боков. Аварцы несли примерно равные
потери. И если так будет идти сражение, через полчаса некому будет
противостоять врагу. Их конница начинала замыкать восьмисотенный
корпус по флангам. Сотники хрипло орали на увлекающихся сражением,
приказывали отступать. Благо не находились трусы, отступающие слишком
уж быстро, не поражая хоть сколько-нибудь врага.
Шахбанилав крушил надвигающихся каджарцев раз за разом, удар
за ударом его могучая рука, сжимающая большой булатный меч редкой
закалки, неминуемо достигала цели. В него метали копья, которые он легко
отражал щитом, наскакивал, поражал двоих-троих и поворачивал коня
назад. Каджарцы гнались и поражались им. Лев на гнедом коне, в черной
мантии поверх стальной кольчуги и в остроконечном шлеме, он резко
поворачивал навстречу и легко, играючи крушил нескольких каджарских
смельчаков и снова отступал. В несусветном шуме от скрежета клинков,
топота копыт и человеческого ора каджарские тысячники подавали знаки,
трубя в трубы. По правому флангу большая часть конницы уже сомкнула
дугу почти до самого тыла. Не поспевали они почему-то слева. Аварцам
удалось растянуть вражью конницу уже на три или даже четыре полета
стрелы. Для того чтобы Булач-хан мог ударить им в тыл – этого мало.

Отступить следовало еще настолько же, тогда возле их полководца лес
кривых сабель будет не столь уж густым, чтобы не попытаться прорваться
к знаменам.
Но нет, не удалось растянуть каджарцев, как этого хотелось воителю. Он
заметил, что вокруг корпуса неприятель уже сомкнул свое страшное
кольцо. Да и поредели очень сильно аварские сотни, не сумевшие
сохранить целостность в сражении. Группы по десять-двадцать конных
куда легче уничтожать, нежели круг из нескольких сотен, которые могут
сменять друг друга на «огненных» линиях.
– Что делать, хал чакаяв, наш корпус раздроблен? – вскрикнул один
из нукеров.
– Рвемся вперед! Стройте клин! – приказал Шахбанилав.
– Клин! Клин! Хватит отступать, идем клином! – передавали друг другу
за спиной Шахбанилава. И вот он уже без отступлений начал рубиться,
вонзаясь все глубже во вражью конницу. Скрещенную с его мечом кривую
саблю каджарца он легко вдавливал и срезал врага по лицу. А то и рубил
вражьих лошадей по головам, и те падали, как подкошенные, ломая своим
седокам ребра и ноги.
Порой было трудно в пыли отличить своих от чужих. Хорошо обученная
Шахбанилавом сотня держала свой треугольный строй, окликая, узнавая
друг друга по голосам. Местами пыли становилось меньше, и тогда лес
каджарской конницы был хорошо виден. Рубиться без устали с утра
до ночи – дело привычное для Шахбанилава и тех, кто шел за ним, все
больше редея, но без страха и устали.
«Смерть – великое спасение, но победа милее», – звучал внутренний голос
воителя, надеявшегося, что доберется до неприятельского полководца.
И небо услышало его. Перед воителем вдруг вырос лес знамен и значков.
Растянутая по полю конница добивала разрозненные, неумело
защищавшиеся аварские сотни, а тут, у знамен, панически затрубили
в трубы. «Зазывают назад, на помощь полководцу своих воинов», –
догадались Шахбанилав и кто рубился за ним. Ну уж нет! Славные львы
не позволят вам собраться, не дадут опомниться ни на одно мгновение.
Теперь ваше спасение – в руках славного воителя.

После короткого боя, усеяв десятками трупов пятачок знаменосцев,
Шахбанилав захватил пузатого каджарца в парчовой одежде, серой
от пыли. Четверо его приближенных бросили сабли, а сам он быстро
признался, что стоит во главе этой конницы. Это оказался младший брат
самого Фатали-хана, тридцатилетний Фархад-хан. Без долгих уговоров он
дал команду остановить бой.
Затрубили трубы условным сигналом, и резня аварских сотен стала
затихать. Нукеры Шахбанилава тыкали в зады каджарских трубачей
мечами, заставляя их трубить безостановочно. Наконец дошло до всех;
каджарцы стали отходить с поля боя, пыль оседала. То, что затем предстало
перед глазами Шахбанилава, было жалким зрелищем. В стане врага
оказалось шестдесять семь аварских воинов, потеряно тридцать три.
А на поле сражения, усеянном трупами, шаталось три горстки
баклулалских узденей по сорок-пятьдесят человек. Нетрудно было
прикинуть в уме, сколько погибло из восьми сотен. Булач-хана и его
больших галбацев было не видать.
– Из хунзахцев, наверное, никого не осталось, – предположил нукер.
– Подожди, пока враг отойдет подальше, потом возьми с собой десятку
и поищи хана. Будет очень жаль, если племянник Нуцала не увидит, как мы
вырвали у врага победу.
– Вместе с коварным сердцем, – победно заметил нукер.
* * *
Мухаммадмирза-хан шел к каджарской границе тремя большими
корпусами, по три тысячи мечей в двух корпусах и четыре тысячи в одном.
До поля утихшей битвы, где среди убитых хунзахцев и каджарцев лежал
тяжело раненным его сын, оставалось всего два часа ходу. Но солнце
клонилось к закату, и он дал команду на привал, чтобы на рассвете
выступить дальше. Из хунзахской сотни живыми оказались только девять
воинов, и все тяжело раненные. Двое вряд ли доживут до следующего дня –
одного пронзили копьем сквозь кольчугу, другой истекал кровью
из многочисленных ран на теле. Булач-хан оказался ранен в спину копьем.
Но он мог шевелить руками и ногами, значит, хребет не поврежден и есть

надежда, что выживет.
От каджарской конницы пришли безоружные всадники, четыре человека,
и стали предлагать условия: аварцы освобождают их хана, а они клянутся
именем Аллаха, что покинут белоканскую степь, повторного удара не будет.
Шахбанилав ответил на это, что даст свой ответ утром и предложил
заночевать в степи. Гонцы ушли к своим войскам и вскоре еще раз пришли,
стали напирать, грозиться, что если не будет их хан освобожден
до сумерек, они нанесут новый удар и удовлетворятся тем, что заберут
с собой его труп.
– Мы вашего хана разрубим на куски и вскормим ими своих лошадей, –
ответил им на это Шахбанилав. – Тело хана вам придется потом извлекать
из навоза… И если вы не хотите, чтобы мы сами по вам ударили первыми,
дождитесь утра.
После этого Фархад-хан был вынужден дать своим воинам новый приказ –
дождаться утра. Шахбанилав каким-то смутным чутьем догадался, что
в каджарском войске есть еще кто-то не менее влиятельный, чем Фархад-
хан, и очень может быть, что он не столь уж дорожит телом полководца.
Но вот кто это, если не сам Фатали-хан, оставалось только гадать.
На расстоянии двух полетов стрелы каджарцы выстраивались боевыми
рядами. Их все еще было много, достаточно, чтобы вторым ударом
истребить горстку аварских воинов. И очень возможно, что оно так бы
и произошло, если бы с юга не показалась идущая рысью конница.
Остроконечные шлемы в свете заходящего солнца, должно быть, внушили
готовым ко второму бою каджарцам нешуточный страх. Они стали
отступать назад.
И точно, впереди шли андалалцы в тяжелых доспехах. С ними же оказались
и килдерцы. Теперь большая каджарская конница была не так страшна, тем
более что лучи заходящего солнца били им в спины.
– Кто еще из ханов был в войске? – грозно сверкнув очами, спросил
Фархад-хана Шахбанилав.
– Сын Фатали-хана, двадцатилетний Надир-хан, – признался плененный
враг, уже смирившийся со своим полным поражением. – Я не в ладах
с ним… Он был против моего участия в этом походе, но я настоял, и мой

старший брат Фатали-хан повелел сыну повиноваться мне…
– Жалеешь теперь? Похоже, он умнее тебя, этот тезка проклятого Афшара!..
Прибывших к месту сражения аварцев оказалось семь с половиной сотен.
Артачилав был ранен в плечо и в ногу, но, к счастью, не тяжело, кости были
целы, а резаные раны перевязаны. В его сотне осталось меньше половины
галбацев, остальные полегли на поле боя. Никто бы из них не выжил
в окружении двухтысячной конницы, если бы не подоспели андийцы,
тляратинцы, чародинцы и андалалцы, завидя которых, каджарцы еще
настойчивее затрубили отступление. Если с одной сотней им оказалось
тяжело справиться, они быстро прикинули и решили, что многосотенный
отряд горцев изничтожит их еще до наступления сумерек. Вот уж верно
говорят, что у страха глаза велики.
Шахбанилав отправил три группы по пять человек в сторону Белокан
с письмами Мухаммадмирзе-хану. Затем расставил на возвышенностях
дозорных и велел устраиваться на ночлег. Бурдюков с водой хватало только
для утоления жажды. Омовение делали остывающей от дневной жары
землей и совершали намаз отдельными группами.
Утром на северо-западном горизонте вырос целый лес аварской конницы.
Десять тысяч мечей большими и малыми колоннами двигались на юго-
восток. Раненых и убитых увезли в Белоканы, тела же неприятелей
оставались на корм грифам и воронам.
* * *
Мухаммадмирза-хан перешел каджарскую границу и оставлял тысячные
корпуса в больших селах пировать и собирать в казну престола серебро
и золото. Сам же с пятью тысячами взял ближайший город Тешми, который
сдался на милость аварцев без единого боя, ибо весть о двух поражениях
каджарцев летела по степи быстрее ветра. Каджарцы даже поговаривали,
что горцы заколдованы, что сабли их не берут, что иной раз клинки
ломаются об их тела, даже не защищенные кольчугой. Но самым ужасным
среди аварцев является Шахталы (так называли каджарцы Шахбанилава),
который ездит на слоноподобном коне и вместо копья берет в руки бревно,
а мечом пятиаршинным разрубает коня пополам.

И горцев не победить до тех пор, пока среди них будет Шахталы. Именно
он, ужасный Шахталы, захватил в плен бедного Фархад-хана…
Здесь были набиты серебряными и золотыми монетами три хурджуна,
а прочим ценным скарбом наполнены сотни вьюков.
Три недели пировало аварское войско на земле шиитского правителя
Фатали-хана, который и сам каждый день присылал Мухаммадмирзе-хану
подарки, среди которых было много саблебровых невольниц, искусных
в танцах и в греховных усладах. Какие-то люди в парчовых, золотых
одеждах ежедневно беседовали с ним, договаривались о караванных путях,
о дани и еще о чем-то таком, во что Мухаммадмирза-хан не спешил
посвящать своего славного воителя, без которого не гнулись бы сейчас
перед ним толстопузые каджарцы.
Булач-хан быстро поправлялся от ран. Его жизнь не вызывала опасения, он
уже ходил, хорошо ел. Только носить оружие на поясе было еще тяжело и,
по правде говоря, верно размышлять о своем сражении тоже… Но это –
что-то родовое в правителях, интересов которых порой не понять даже
самому мудрому философу. Шахбанилав пытался объяснить Булач-хану,
чему они обязаны своей великой победой в двух неравных сражениях.
Но молодой хан быстро утомлялся от этих бесед и никак не желал
понимать простые вещи. Особенно когда воитель заводил разговор
о необходимости поставить конец фаталихановским злодеяниям, раз
и навсегда покончить с ним. Стоило лишь послать гонцов и попросить
Светлейшего Владыку Аварии поднять на ноги тысяч тридцать узденей –
Купинская земля легко прокормит и вдвое большую армию, ибо победитель
распоряжается всеми богатствами побежденной страны, как и Булач-хан
повел себя странно. После беседы с отцом Булач-хан заявил воителю, что
ему лучше избавиться от эскандеровской мечты⁵⁷.
Шахбанилаву все больше не нравилось то, чем был опять занят
Мухаммадмирза-хан, который отпустил плененного им полководца.
Но преданный Престолу аварский воитель молчал и, стиснув зубы,
повиновался своим ханам. Даже после того, как тайно пришли к нему
в тешминском дворце люди от Казикумухского правителя и предложили
выйти из повиновения Нуцалу, чтобы поступить на службу лакскому
Престолу. Они обещали ему половину Купинского ханства со столицей
в Дербенте, если он возглавит лакское войско и уничтожит Фатали-хана.

Лакский правитель не смог бы обмануть Шахбанилава при всем своем
желании. Половина Аварии пошла бы за Шахбанилавом наперекор Нуцалу,
столь сильна была любовь аварцев к славному воителю. Среди его
учеников было много сильных воинов, способных вести сотни по полям
сражения так, как он укажет. А еще, за Шахбанилавом пошли бы вольные
общества Дагестана, начиная от Акушинского и заканчивая Цунтинским,
где, в отличие от каджарских, слухи о нем разрастались, лишь славя его
имя и доблесть. Из этих вилаятов Шахбанилав мог бы собрать достаточно
сильное войско, чтобы поставить на колени дагестанских правителей, даже
если они выступили бы против него все скопом. И вопрос раздела большой
Купинской страны со столицей в городе Купа вряд ли зависел бы
от Казикумухского правителя, являющегося родным племянником
аварского правителя…
– Нет, друзья, я не могу принять ваше предложение. Такое завоевание
потребует много крови. И потом, у Престола Аварии растет лев, который
должен многократно превзойти меня в воинском искусстве. Он и наведет
в Закавказье справедливый порядок.
Посланцы лакского правителя попрощались с воителем, не опасаясь быть
схваченными и преданными суду – они открыли ему тайный замысел,
получив слово чести не выдавать их, если предложение не будет принято.
Шахбанилав был человеком чести. А вот каджарских тайных послов он,
скорее всего, зарубил бы на месте… Только вот рубить было некого.
Человек, представившийся странником, явился в полночь и попросил
дозорных нукеров проводить его к Шахбанилаву, который уже спал
в роскошных покоях дворца, принадлежавшего одному из тешминских
беков, сбежавшему из города перед вторжением аварского войска.
– Я хотел бы поговорить с великим воителем с глазу на глаз, – пожелал
«странник» на турецком, и Шахбанилав кивков головы велел выйти
из покоев своим нукерам.
– Я тебя слушаю, можешь говорить, никто тебя не услышит, кроме меня
и этих стен, – улыбнулся воитель, отвечая незнакомцу на кумыкском
и разглядывая его в свете горящей на черном масле лампады.
– О, славный лев, смилуйся над несчастным невольником, не знающим ни
корней своих, ни родины предков, ибо родился я уже рабом и мыслю

только, как раб.
– Не бойся, говори…
– Этот зашитый хурджун мне передали для тебя люди в богатых одеяниях.
Тут письмо и что-то звенящее, похоже, монеты.
Шахбанилав бросил незнакомцу нож и приказал распороть хурджун. Над
грудой серебра оказался круглый футляр. Раб вынул письмо и передал его
воителю.

жүктеу/скачать 1.34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: