Нестор Махно

Донской области и начальник чрезвычайного штаба обо-
роны Подтелков, как пишет Махно, «переселился уже из
особняка в вагон при двух паровозах на полных парах»
(53, 31). Фронта толком не было – как не было еще и укра-
инской Красной армии. То, что называлось красной гвар-
дией и было буквальным исполнением завета Маркса об
упразднении «стоящих над народом» регулярных войск
и замене их «всеобщим вооружением народа», – выявило
свою полную беспомощность перед лицом немцев. Какие-
то отряды еще продолжали драться на бродячих фронтах,
другие панически бросались в тыл, их разоружали, отсы-
лали на фронт или отправляли на перековку дальше – в
Царицын.
Отступая в общей каше, Махно попал сначала в Таганрог,
где встретил много своих: двух братьев, Савелия и Григо-
рия, Алексея Марченко, из которого впоследствии вырос
не знающий страха дерзкий партизан, Семена Каретника,
который командовал Повстанческой армией во время взя-
тия Крыма, путиловца Бориса Веретельникова, который
из Петрограда вернулся в родные места, чтобы взяться за
дело революции по-рабочему, – и еще много анархистов и
сочувствующих. В помещении таганрогской анархистской
федерации состоялась сходка, не без претензии названная
Махно в мемуарах «таганрогской конференцией». Решали,
что делать дальше, коль вышел такой разгром и конфузия.
Условились разъехаться и осмотреться, где, что и как про-
исходит, а к июню, к началу полевых работ, возвращаться
домой, начинать беспощадный индивидуальный террор
против оккупантов и тех, кто заодно с ними окажется, –
и поднимать восстание. Борис Веретельников с кем-то
поехал в Петроград, Махно же нацелился на Москву, где
были у него знакомые, у которых ему желалось повызнать
кое-что…
78
В этом путешествии – через Ростов и Тихорецкую поез-
дом на Царицын, оттуда пароходом до Саратова и вниз
до Астрахани (где Махно неделю проработал в агитотделе
краевого астраханского Совета), потом назад в Саратов
и уж оттуда через Тамбов в Москву – Махно многое по-
видал и осмыслил. И хотя историки на это путешествие,
как правило, обращают мало внимания, как на своего рода
паузу в истории махновщины, – мне-то как раз кажется,
что никакой паузы нет, что за это время Махно и сложился
как политическая фигура.
Сейчас все отчетливее видно, что весна и лето 1918 года
были для революции последним переломом: если когда-
либо страной и был сделан выбор в пользу тоталитариз-
ма, то, конечно, не в двадцать девятом и не в тридцать
седьмом, а именно тогда. Впрочем, большевики свой вы-
бор тоталитаризмом не называли – и слова такого еще не
было. Просто шла речь о создании системы, способной с
наибольшей эффективностью противостоять внешнему и
внутреннему врагу, который необыкновенно умножился
после окончательного разрыва большевиков с демокра-
тическими партиями меньшевиков и эсеров и с началом
наступления на крестьянство. А то, что эта система тре-
бовала диктатуры, усекновения декларированных свобод,
давления на органы народной власти, советы, репрессий
по отношению к политическим оппонентам справа и слева
– так что ж, господа: мы не белоручки, мы революцион-
ные практики, да-с… Анархисты и левые эсеры все это
время обвиняли большевиков в отступничестве, в измене
принципам 1917 года. Большевики, в свою очередь, заклей-
мили их контрой: пока вы будете орать о народоправстве,
об «истинной» советской власти, придут белые и немцы и
свернут и вам, и нам шею… По-своему большевики были
правы: после разрыва с демократией, с началом Граждан-
ской войны у России, по-видимому, уже не было выбора:
79

осуществиться. Но события, как всегда, развивались своим
чередом.
Пока надо подчеркнуть лишь одно: бригада Махно ни-
коим образом не выделялась в худшую сторону в строю
других частей Красной украинской армии, все были при-
мерно одинаковы, и даже если оставить в стороне григо-
рьевцев, которых можно при большом желании упрекнуть
в партизанщине и погромных настроениях, то и другие
окажутся не лучше.
К примеру, Антонов-Овсеенко следующим образом ха-
рактеризует полк имени Тараса Шевченко, смотр которого
состоялся в начале марта в Полтаве: «Полк имени Тараса
Григорьевича Шевченко состоит из политически темных
крестьян-повстанцев. Командир полка тов. Живодеров,
человек грубый и политически безграмотный (моряк в ко-
жаной куртке, бородатый и увешанный оружием). Настро-
ение полка бодрое, революционное, но недружелюбное
в отношении евреев» (1, т. 3, 188). Также и солдаты 1-го
ударного Таврического партизанского полка по поводу
евреев высказывались совершенно определенно, что «в
их принципе не оставлять по своему пройденному пути
немцев-колонистов и евреев» (1, т. 4, 104). О военных навы-
ках тогдашних красноармейцев свидетельствует доклад об
организации артиллерийского дела в Харьковской группе
войск инспектора артиллерии Лаппо – документ более чем
красноречивый: «Командный состав (красные офицеры)
совершенно стрелять не умеют, люди не обучены, мате-
риальная часть не в порядке… Когда я обратил внимание
штаба на это явление, то один из высших чинов заявил
мне, что им важно дать пехоте моральную поддержку, зву-
ковой эффект выстрела, а потому орудие может стрелять
и без панорамы… Орудиями пользуются как пулеметами,
полки таскают их за собой, препятствуя тем самым сводить
их в правильные боевые единицы» (1, т. 4, 125).
156
коменданта не убивать мужа – не тот это Махно, – но,
когда подскакал всадник, чтоб отменить приказ, тот уже
лежал, сраженный пулями, в яме, вырытой своими руками.
Самого старшего брата, Карпа, тоже водили расстреливать,
но по неизвестной причине, из издевательства, что ли,
пальнули поверх головы и стали полосовать нагайками,
спрашивая, где деньги. Карп Иванович человек был
мирный, работал как вол, кормя одиннадцать детей, денег
у него сроду не было. Залпа в лицо и плетей он не вынес и,
едва дотянув до дому, простился со своими и умер.
Эти жертвы были невинными, они взывали к отмщению,
и сын Карпа, Миша, потом пошел в отряд к Махно мстить
за отца. И если Нестор Махно лицом и фигурой был нека-
зист, то племянник его был красавец – сохранилось фото.
Он погиб в бою с белыми в 1919 году. И в этом своя бы-
ла ужасающая логика, ибо, если узел ненависти развязан,
платить по счетам ее приходится не только тем, кто раз-
вязывал, но и потомкам их – не до семи, но до семижды
семидесяти раз. Мы до сих пор платим по этим счетам,
хоть, может, и не осознаем этого. А уж в 1918 году можно
себе представить, как было накалено народное настрое-
ние! В Терновке, например, где Махно поселился у своего
дяди под видом учителя, его едва не прикончили местные
хлопцы, заподозрив в нем провокатора. Он пишет, что на
пирушке открылся им и организовал боевую группу. Так
или иначе, к сентябрю вокруг Махно собралось человек во-
семь: Чубенко, Марченко, Каретников – все из старых буя-
нов. Махно скороговоркой отмечает, что занимались они в
основном нападениями на кулацкие хутора и помещичьи
имения. По показаниям, которые дал ГПУ арестованный в
1920 году Алексей Чубенко, один из ближайших сподвиж-
ников Махно, первой акцией террористов был налет на
экономию помещика Резникова, семью которого выреза-
ли целиком – за то, что в ней было четыре брата-офицера,
105

служивших в гетманской полиции. «Здесь же были добыты
первые 7 винтовок, 1 револьвер, 7 лошадей и два седла»
(40, 39).
22 сентября махновцы, одетые в мундиры державной
варты
1
(полиции), встретили на дороге конный разъезд по-
ручика Мурковского. Махно, в форме капитана гетманской
армии, представился начальником карательного отряда,
присланного из Киева по распоряжению самого гетмана,
и поинтересовался, куда держат путь офицеры. Мурков-
ский, не подозревая подвоха, рассказал, что направляется
в отцовское имение отдохнуть, денек-другой поохотить-
ся за дичью и за крамольниками. Предложил составить
компанию.
– Вы, господин поручик, меня не понимаете, – срываю-
щимся от волнения голосом выговорил «капитан». – Я –
революционер Махно. Фамилия вам, кажется, достаточно
известная? (54, 51).
Офицеры стали предлагать Махно деньги, но тот холод-
но отказался. Тогда, исполнившись страха погибели, «охот-
ники» кинулись врассыпную. По ним ударили из пулеме-
та…
О, Махно любил провокацию! Любил недоумение и
страх, темнотой проступающий в глазах врагов, когда
внезапно объявлял он им свое имя. Любил до того,
что и в позднюю пору, будучи грозным командиром
Повстанческой армии, он нет-нет да позволял себе
тряхнуть стариной и покуражиться по-прежнему, по-
робингудовски, с отчаянным враньем и маскарадом:
лицедей был. Послушайте интонацию, с которой Махно
повествует о случившемся в тот же день, 22 сентября, собы-
1
Державная варта (государственная охрана) – созданные режи-
мом гетмана Скоропадского полицейские формирования. После прихо-
да к власти петлюровской Директории заменены народной милицией.
106
4, 73). Нет сомнения, что при таких настроениях атамана
награждение орденом Красного Знамени только усилило
бы его разгулявшиеся политические амбиции, которые,
напротив, надо было как-то утихомирить.
Мануфактуру обещали дать. Оставалось решить, что де-
лать с пятнадцатью тысячами вооруженных красноармей-
цев, которые, сделав свое боевое дело, довольно быстро
начали проявлять признаки агрессивности и недовольства
(недаром ведь григорьевский мятеж начался с безобразий
отдельных частей на узловых станциях, когда войска бы-
ли двинуты на отдых домой). А тут еще и сам Григорьев
стал выказывать раздражение и глубочайшее разочарова-
ние в деле, которому служил. Поближе узнав представите-
лей новой власти, которая следовала по пятам его армии,
он с брезгливостью военного человека отстучал Раковско-
му: «Если вслед за мною будет вырастать такая паршивая
власть, которую я видел до настоящего времени, я, атаман
Григорьев, отказываюсь воевать. Заберите мальчиков, по-
шлите их в школу, дайте народу солидную власть, которую
бы он уважал» (33, 31). С Григорьевым срочно нужно было
что-то делать…
16 апреля атаман получил повышение и был назначен
командиром 6-й украинской стрелковой дивизии. Одно-
временно, с одобрения ЦК и Совнаркома Украины, решено
было изнутри овладеть отрядами Григорьева, а его само-
го устранить «секретным образом» (1, т. 4, 75). Войска же
пока надо было «задействовать», ввязать в бой, и здесь
представлялось два плана – бросить их дальше на запад, в
помощь восставшей Венгрии, или перекинуть на восток,
в подмогу Махно, который, продвинувшись было вперед,
на линии Волноваха—Мариуполь завяз в затяжных боях
с белыми. Трудно себе представить, какой силы гремучая
смесь образовалась бы, случись этому последнему плану
155

мия, подвязанные веревками подметки сапог и атаки с
одной винтовкой на троих. В тылу медленно создавались
новые, более или менее благонадежные формирования,
а на фронтах дрались партизаны, сорвиголовы, деревен-
ские драчуны, дрались без жалости и пощады к себе и к
врагам. Город для них был добычей, отдыхом, сном. Тыл,
тыловики – и большевики именно как тыловики – раз-
дражали их недоверием, беспрерывными проверками на
политическую благонадежность.
Григорьев отличался составлением необычайно длин-
ных, страстных телеграмм: одним из приказов ему даже
настрого вменялось «прекратить изнасилование телегра-
фа» (1, т. 3, 243). После очередной порции подозрений и
недовольств Григорьев телеграфировал на фронт: «Заяв-
ляю, что нужно быть железным человеком, чтобы прогло-
тить те оскорбления, которые наносит мне центр… Здесь
у меня при штабе политинспекция Реввоенсовета харь-
ковского направления – уже восемь, а политком бригады
дней десять, а вчера прибыла комиссия во главе с товари-
щем Эго. Вот их и спросите обо всем…» (1, т. 3, 229). Центр
слал на фронт инспекции и агитаторов, но практическая
помощь была минимальная. Меж тем, взяв Одессу, Гри-
горьев все более входил в роль политика. Он потребовал
войскам трофеев, отправив телеграмму непосредственно
Раковскому: «Одессу взяли крестьяне 52 волостей, которые
составляют мой кадр… Мануфактуры хватит на всю Укра-
ину. Крестьяне, что лили кровь под Одессой, просят дать
мануфактуру всем деревням по твердым ценам. У нас в
деревнях женщины шьют платья из мешков. Убедительно
прошу всю мануфактуру направить немедленно крестья-
нам Украины. Эти крестьяне, когда их земляки и жены
засевали поля, брали штурмом укрепленную проволокой
позицию. Под городом Одессой есть села, которые дали по
800 бойцов. Одессе дайте хлеба. Атаман Григорьев» (1, т.
154
тии – вы сразу поймете, как нравилось ему лицедейство,
каким он себе нравился.
Когда, разделавшись с Мурковским, отряд проезжал од-
ну из барских усадеб, навстречу ему выскочил голова дер-
жавной варты с вопросом, что за стрельба была.
«– А вы начальник варты и не знаете, что делается в
вашем районе?»
Тот стал ругаться, но Махно грубо оборвал его:
«– А вы кому служите?
– Державi та и головi вельможному пановi гетьмановi
Павловi Скоропадському, – последовал ответ.
– Так вот, возиться нам с вами некогда, – сказал я ему и,
обратясь к товарищам, добавил:
– Обезоружьте его и повесьте, как собаку, на самом вы-
соком кресте на кладбище…» (54, 54).
Чувствуете, как ему нравится это: «как собаку, на кре-
сте»?
Так ведь у него двух невинных братьев такие же варто-
вые замучили! Это можно простить? А если не простить,
то скольким же братьям придется мстить за братьев?
Тогда не думали об этом. Тогда каждый, у кого было
оружие, чувствовал себя в силе, и в праве, и в правде.
23 сентября отряд налетел на Гуляй-Поле, но там оказа-
лось полно войск – ушли боковой улицей, схоронились
в балке, где под открытым небом и заночевали. Через
двое суток, в Марфополе, махновцев накрыл настоящий
карательный отряд, небольшой, правда, человек 25. Мах-
но подпустил врагов поближе, опять назвался вартовым и,
чуть-чуть этим заявлением расслабив наступавших, в упор
расстрелял из стоящего на тачанке пулемета. Так как за
каждого убитого на территории деревни оккупационные
власти накладывали на население контрибуцию, трупы
свезли в ближайший помещичий лесок.
107

То, что контрибуцию на Марфополь все-таки наложили
– внести 60 тысяч рублей в течение суток, – Махно, по-
видимому, не слишком тревожило: непосильные налоги,
порки, шомпола – это ж было именно то, что высекало
искру на трут, то, от чего должно было вскипеть сдержива-
емое недовольство и полыхнуть восстание масс. Конечно,
для восстания одних налетов на имения было недоста-
точно: здесь необходимо, чтобы большие, очень большие
группы людей стали ненавидеть и уничтожать друг дру-
га. А для того, чтобы воспламенить массы, потребна была
другая масса, критическая масса насилий и смертей и вы-
званных ими отчаяния и злобы. Как частицы огненного
флогистона, небольшие группы боевиков кружились по
Украине, сея огонь и смерть: и лишь когда озверевшие от
партизанских налетов каратели стали жечь деревни, уби-
вать и мучить крестьян за одно лишь «сочувствие» – пламя
народного гнева ударило вширь…
По порядку, однако. В конце сентября махновцам уда-
лось на короткое время захватить Гуляй-Поле – австрийцы
ушли оттуда ловить партизан, в селе оставалась одна ро-
та и человек восемь—десять варты. У Махно было семь
человек, но за сутки по старым связям удалось сагити-
ровать на выступление еще четыреста. Ночью село было
захвачено: и варта, и австрийцы сдались, штабные бежа-
ли. Махно спешил, зная, что боя не выдержит. В Алексан-
дровск ушла телеграмма: «Всем, всем, всем! Районный
гуляйпольский Ревком извещает о занятии повстанцами
Гуляй-Поля, где восстановлена советская власть. Объяв-
ляем повсеместное восстание рабочих и крестьян против
душителей и палачей украинской революции…» (6, 204).
Махно пишет, что были отпечатаны листовки с призывом
поддерживать революционно-повстанческий штаб (кото-
рого на самом деле еще не было) и организовывать боевые
отряды. Был устроен грандиозный митинг: австрийские
108
кующее приветствие, в котором указывалось, что победи-
тели Одессы имеют перед собой новые, мирового масшта-
ба перспективы: помощь восставшей Бессарабии, Галиции,
Венгрии. «Вперед, вперед, всегда вперед!» – звал Раков-
ский к мировой революции. Однако за такое дело, как взя-
тие Одессы и отражение готовящегося десанта французов,
Григорьева следовало каким-то образом поощрить, обмен
победными телеграммами был наградой явно недоста-
точной. Командарм Скачко предложил было представить
Григорьева к высшей боевой награде Страны Советов –
ордену Красного Знамени. В победной реляции он докла-
дывал: «Одессу взяли исключительно войска Григорьева…
В двухнедельных непрерывных боях бойцы показали вы-
носливость и выдающуюся революционную стойкость, а их
командиры – храбрость и военный талант… Прошу товари-
ща Григорьева, который лично показал пример мужества
в боях на передовых линиях, под ним было убито два ко-
ня и одежда прострелена в нескольких местах, и который
добился победы над сильным врагом, наградить орденом
Красного Знамени» (33,3).
Антонов-Овсеенко, возможно, разделял всеобщее лико-
вание по поводу взятия Одессы, но он, по крайней мере,
знал, чего стоила эта победа: «Полураздетые, полубосые
и порой полуголодные, эти войска поистине заставляют
удивляться тому самоотвержению, с которым они выпол-
няли свою боевую работу» (1, т. 4, 329). Свой орден Гри-
горьев, без сомнения, так и не получил. Что-то страшное
стояло за всей его фигурой. В заповеднике Аскания-Нова
красноармейцы Григорьева резали и жрали бизонов, чем
вызвали даже недоуменное недовольство предсовнаркома
Украины: как можно? Это что – армия революции? Неуди-
вительно: за исключением Антонова-Овсеенко, никто из
большевистских вождей фронтовиков не знал – их боя-
лись, никто не представлял себе, что такое голодная ар-
153

сками и полагаться на них нахожу невозможным…» (1, т.
3, 223).
Однако уже через две недели Скачко радикально изме-
нил свою точку зрения, чему причиной были крупные во-
енные победы, одержанные войсками Григорьева. 8 марта,
после трехдневной артиллерийской дуэли, Григорьев взял
занятый греками и французами Херсон. 13 марта, приняв
ультиматум Григорьева, союзники и добровольцы остави-
ли Николаев. Скачко вынужден был засвидетельствовать,
что в городе григорьевцы вели себя образцово: «Сам ата-
ман, застрелив вожака-матроса, предотвратил грозивший
погром» (1, т. 3, 230). В начале апреля начался штурм Одес-
сы. Григорьев извещал товарищей-партизан: «Обкладыва-
ем Одессу и скоро возьмем ее. Приглашаю всех товарищей-
партизан приезжать на торжество в Одессу» (1, т. 3, 244).
Антонов-Овсеенко был против того, чтобы Одесса доста-
лась Григорьеву: он чувствовал, что речь не идет о чисто
военной победе, что в нее вкладывается определенный
политический смысл. За Григорьевым волочился длинный
левоэсеровский хвост. В Херсоне, например, левые эсеры
составили большинство на съезде Советов, обставили боль-
шевиков и долго ругались с ними, кого избрать почетным
председателем съезда – Ленина или Спиридонову? В Нико-
лаеве съезд левых эсеров вынес резолюцию «сделать отряд
Григорьева центром военных сил под флагом партии» (1, т.
4, 69). Стоя под Одессой, Григорьев не принимал посланцев
от подпольщиков-большевиков и всю связь держал через
левых эсеров.
Антонов-Овсеенко всерьез подумывал сменить Григо-
рьева под предлогом болезни или перебросить его войска
под Очаков. Но Григорьев уже перехватил инициативу. По-
сле двухнедельного штурма его войска ворвались в Одессу.
Столь крупная победа не могла остаться незамеченной.
Предсовнаркома Украины послал Антонову-Овсеенко ли-
152
солдаты, которым раздали деньги из взятой бригадной
кассы, воодушевились до того, что просили взять их с со-
бой. Их, естественно, не взяли. Махно отдавал себе отчет в
том, что эйфория будет короткой и за ней последует рас-
плата. Он, по существу, блефовал, рассылая телеграммы
и печатая воззвания от имени несуществующего штаба,
но делал это сознательно, понимая, что по-настоящему
почва для восстания будет подготовлена лишь после того,
как по его следам в село придут каратели…
Действительно, вскоре на станцию Гуляй-Поле – кило-
метрах в семи от села – прибыло два эшелона карательных
войск. Махновцы подстерегли карателей на марше и с двух
тачанок резанули из пулеметов по не успевшим развер-
нуться походным колоннам. Когда враги залегли, партиза-
ны сорвались прочь, проскочили Гуляй-Поле «напоперек»
и в количестве двадцати примерно человек были таковы,
оставив остальных участников восстания на милость по-
бедителей…
Отрядов, подобных махновскому, было тогда на Украине
множество: все они были невелики, дерзки и абсолютно
безответственны. Иначе они и не могли бы, пожалуй, вы-
жить: увеличение численности могло роковым образом
обернуться неповоротливостью или, чего доброго, искуше-
нием принять открытый бой, выиграть который партиза-
ны вряд ли могли бы. И не только потому, что оккупанты
были в сто раз лучше вооружены, но и потому еще, что
в это время заодно с ними действовали и добровольцы
– кулаки и помещики, местные уроженцы, великолепно
знающие каждую пядь земли, каждый партизанский угол.
Зажиточные хуторяне и немцы-колонисты с нутряной тос-
кой чувствовали, что уж на этот-то раз священное их право
собственности на землю обрушится навсегда, отберут у
них, перекроят и переделят все нажитое – свои же ближ-
ние отберут из чистой зависти, как уже отбирали в сем-
109

надцатом году, но только с большей злостью, с большим
остервенением. Хуторяне и колонисты припрятывали ору-
жие, организовывали «самооборону», а то и включались –
всем своим хозяйским сердцем ненавидя партизанскую
сволочь, голытьбу, огнепускателей – в карательные опера-
ции.
В конце сентября Махно двинулся на соединение с отря-
дом анархиста Ермократьева, который, по слухам, насчи-
тывал до 300 человек. Но оказалось, что отряд разгромлен,
и только сам Ермократьев с семью сподвижниками пря-
тался где-то на хуторе. Его взяли с собой и тронулись в
сторону Гуляй-Поля.
Вечером, с перепугу, должно быть, махновцев обстре-
ляли немецкие колонисты, оберегающие от налетов свою
маленькую Heimat – колонию № 2. Вот как описывал даль-
нейшее Алексей Чубенко, бывший не только свидетелем,
но и участником событий: «Выбили их из огорода, а они
засели во дворах; выбили оттуда, прогнали улицей, а они
засели в домах и ну палить по нас. Судили-рядили, а по-
том решили выкурить. Мигом поднесли огня и пустили
красного петушка. Скирды сена, соломы, дома горели так
ярко, что на улицах было светло, как днем. Немцы, прекра-
тив стрельбу, выбегали из домов, но наши всех мужиков
стреляли тут же. Женщин и детей брали в плен. Под утро,
когда выхватили из огня кое-что из одежды, лошадей и
тачанки, мы двинулись вперед…» (6, 205).
В тот же день к вечеру случилось еще одно событие, кото-
рое стыдливо замалчивается и Махно, и Аршиновым, и в
перевранном виде кочует из книжки в книжку у советских
историков, когда они, как о достоверном факте, пишут о
том, как Махно, одевшись в подвенечное платье, прибыл
на бал к помещику Миргородскому и учинил там кровавую
резню. Версия эта по-своему поэтична, но, по-видимому,
лжива. Во всяком случае, в воспоминаниях о махновщине
110
роли народного вождя. Пресса того времени характеризо-
вала его так: «Григорьев производит впечатление человека
бесстрашного, с огромной энергией, крестьянского бунта-
ря, чрезвычайно внимательного к крестьянству, с огром-
ной любовью к людям земли. Среди крестьян Григорьев
популярен. К горожанам относится скептически. На фрон-
те решителен и бесстрашен, огромной работоспособности,
с дезертирами и грабителями жесток. Штаб Григорьева
состоит из украинских левых с.-р. (начальник штаба Тю-
тюник), так же как и командный состав» (40, 65–64).
Григорьев, как и Махно, был назначен красным комбри-
гом. Поначалу ему не очень-то доверяли, предполагалось
честолюбивого комбрига использовать где-нибудь на вто-
рых ролях, и Григорьев не проявлял себя, понимая, что
к нему присматриваются. «Секретный сотрудник», при-
ставленный к штабу григорьевской бригады, сообщал в це-
лом утешительные сведения: «Пока ничего особенно подо-
зрительного. Пьянство, грабеж, отдельные левоэсеровские
выпады…» (1, т. 3, 176). Антонову-Овсеенко представля-
лось возможным, окружив Григорьева верными людьми и
наводнив части политкомами, превратить его бригаду в
первосортную красноармейскую часть. Однако после то-
го как штаб Григорьева посетил командарм-2 Анатолий
Скачко, отношение изменилось к худшему, промелькнуло
даже словечко: «ликвидировать». Скачко не застал Григо-
рьева, ибо тот, узнав о визите начальства, уехал на фронт.
Гость был удручен: «Я нашел вместо штаба грязный вагон
и кучу неорганизованных бандитов. Никаких признаков
начинающихся организаций. Цистерна спирта, из которой
пьет всякий. Сотни две-три полупьяных солдат. Пятьсот
вагонов, груженных всяким добром – спирт, бензин, сахар,
сукно. Эти вагоны упорно не желают разгружать… Мое
впечатление – Григорьеву доверять нельзя. Необходимо
ликвидировать… Считать отряды Григорьева нашими вой-
151

в это время. Или, вернее, махновцы и были Красной ар-
мией, вместе с григорьевцами, морячками Дыбенко и т. д.
Здесь нет ни словесной игры, ни преувеличения: регуляр-
ная армия только еще начинала создаваться, и Антонов-
Овсеенко без колебания использовал в своих целях уже
сложившиеся формирования – так было с «армией» Махно,
так было с бывшей петлюровской дивизией Григорьева,
отрядами Щорса, Боженко и иже с ними. И когда Бунин
в «Окаянных днях» описывает кривоногих красноармей-
цев, лузгающих семечки в разгромленной Одессе, надо
понимать, что это григорьевцы, которые и брали город.
Никаких других войск, в которых могла бы благоразумно
«раствориться» махновская бригада, не было: лишь к лету
1919 года удалось сформировать, дисциплинировать и во-
оружить некоторое количество регулярных частей, столь
милых сердцу Троцкого, который ненавидел партизан за
их смутный небольшевизм, претензии участвовать в по-
литике и иные амбиции. Искоренение партизанчества на
Украине – история, полная загадок и драматизма, никем
еще, к сожалению, не написанная.
Переговоры между атаманом Григорьевым и Антоновым-
Овсеенко состоялись в Харькове 18 февраля. «Низкорос-
лый, – писал о собеседнике Антонов, – коренастый,
круглоголовый, с почти бритым упрямым черепом, серым
лицом. Одет в тужурку военного покроя и штатские
брюки на выпуск. Хотя Григорьев на вид невзрачен, но
чувствуется, что он себе на уме и властен. Он болтлив и
хвастлив. Яркими красками расписывает свои „победы“,
говорит, что у него 26 отрядов, в которых будто бы 15 ты-
сяч человек» (1, т. 3, 166). К слову сказать, преувеличения в
этих словах не было.
Никифор Григорьев был честолюбцем. Закончив миро-
вую войну в чине штабс-капитана, он служил сначала гет-
ману, потом Петлюре, потом решил испробовать себя в
150
Виктора Белаша, который пишет со слов все того же Чу-
бенко, изложена куда более убедительная, хотя и не менее
кровавая история.
Итак, в тот же день партизаны захватили на дороге разъ-
езд штабс-капитана Мазухина, начальника александров-
ской уездной варты, который незадолго перед тем руко-
водил разгромом отряда Ермократьева, а теперь ехал на
именины к помещику Миргородскому.
Несчастный штабс-капитан! «Его раздели догола, а за
компанию и его секретаря, ехавшего с ним в экипаже. Ку-
чера, вартового и четырех конных, сопровождавших его,
только обезоружили» (6, 206). Штабс-капитан заплакал,
«упрашивая даровать ему жизнь. Но куда там! Ермокра-
тьев сам его пытал за михайлово-лукашевскую расправу,
а затем привязал к животу ручную гранату и взорвал, а
секретаря расстрелял» (6, 206).
Нарядившись в мундиры варты, повстанцы прибыли на
именины к Миргородскому. Подвыпившие гости радостно
приветствовали их как русских офицеров.
«– За здоровье хозяина, офицеров, за возрождающуюся
великую Россию и вас, господа помещики!.. – начал тост
отставной генерал. – Да поможет вам Бог освободить хри-
стианскую церковь от анархистов-большевиков!
– Да ниспошли вам, русские люди, успеха в поимке бан-
дита Махно! – провозгласил один из гостей…
Махно полез в карман за бомбой.
– Покарай его святая… Разъяренный Махно встал…
Генерал оторопел, гости от испуга выронили бокалы…
– Я сам Махно, … буржуазные! – зычно крикнул Нестор и
поднял бомбу. Шипя, она упала в хрустальную вазу… Наши
бросились к дверям. Свет потух… Оглушительный взрыв,
за ним другой, третий.
Мы стояли у окон и ждали, когда кто-нибудь из них бу-
дет бежать… Но никого не дождались. Когда осветили зал,
111

глазам представилась такая картина: полковник, захлебы-
ваясь в крови, тяжело дышал, хозяин без руки корчился в
судорогах, остальные или совсем не показывали призна-
ков жизни, или звали на помощь. Наши хлопцы обыскали
их, у женщин поснимали ценности, а потом штыками до-
кололи оставшихся в живых.
Мигом ребята открыли погреба и разыскали выпивку и
закуску.
Подкрепившись немного и захватив что поценнее, за-
жгли имение. Красиво оно горело» (6, 206–207).
К концу месяца в отряде было уже около 60 человек:
кружась по селам, Махно убеждался, что может в любой
момент «облипнуть» людьми. 30 сентября он пришел в
село Дибривки, где к нему присоединился растрепанный
карателями и с лета прятавшийся в лесу отрядик местного
партизана Федора (настоящее имя Феодосии) Щуся, кото-
рый позже станет одной из самых одиозных фигур махнов-
щины. На совместном митинге им удалось так распалить
крестьян, что вступить в отряд выразили готовность до по-
лутора тысяч человек. Но не было оружия. Встреча, однако,
была столь теплой, что уставшие от ярости партизанчества
повстанцы легли спать, даже не выставив охранения. Но-
чью на село ударили австрийцы вместе с добровольцами
из кулаков и немецких колонистов, и партизаны, побро-
сав тачанки и оружие, вынуждены были бежать обратно в
лес. Положение было критическое: в отряде после бегства
насчитали всего тридцать два человека, силы врага были
неизвестны, но намерения его ясны – окружить партизан и
уничтожить. Махно один, пожалуй, не потерял голову, схо-
дил в село на разведку и вернулся злой: батальон австрий-
цев занял Дибривки, с ними было две сотни добровольцев
и варты. Числом карателей партизаны были удручены ед-
ва ли не больше, чем внезапностью их нападения. Щусь
предложил схорониться поглубже – ему все еще казалось,
112
гу Азовского моря и стали отжимать белых на Таганрог.
В Бердянске, который сразу же после ухода немцев был
наводнен «чистой» публикой, Махно не ждали. Напрасно
офицеры, знакомые с партизанами, предупреждали, что
это – враг сильный и лукавый. Молодежь только смеялась
в ответ: «мы – регулярные войска, а махновцы – сброд,
ничего не понимающий в войне» (74, 42). Когда же вдруг
выяснилось, что город то ли сегодня, то ли завтра будет
взят, то обнаружилось, что защищать его некому, ничего
к обороне не готово. Военный губернатор Бердянска
по баснословным ценам продавал «своим» билеты на
пароход, остальные были брошены на произвол судьбы.
Бедные жители города отправились на вокзал встречать
махновцев. «Они вступили в город в 6 часов вечера, а
вечером все мужчины гуляйпольцы, сбежавшие из села,
были схвачены и вскоре убиты», – вспоминает Наталья
Сухогорская (74, 43). На морском берегу расстреливали
не успевших бежать офицеров и мальчишек-юнкеров. По
поводу Бердянска советские историки расписывали потом
поистине людоедские подробности, которые, несомненно,
были плодом их не в меру рьяного воображения. Сообща-
лось, например, что Калашников, командир 7-го полка
махновской бригады, сам пытал пленных и выкалывал им
вилками глаза (32, 4).
Советскими историками жестокость партизан, как пра-
вило, преувеличивается, чтобы подчеркнуть их отличие от
кадровых, «чистых» красноармейских частей. Но тут воз-
никают новые недоразумения. В книге В. Комина «Нестор
Махно: мифы и реальность» я прочитал сильно озадачива-
ющую фразу. Рассказывая о назначении Махно комбригом,
автор дословно пишет следующее: «Казалось бы, войско
Махно выполнило свою задачу и, войдя в состав Красной
Армии, должно было раствориться в ней» (34, 26). В чем,
простите? Никакой Красной армии на Украине не было
149

ни направлять, ни контролировать его действия долгое
время было просто некому. Он, правда, повидался с Ды-
бенко: партизанский батько и красный комдив сфотогра-
фировались на фоне эшелона. Возможно, того, в котором
Махно спал: после Бутырок он боялся больших помещений.
Дыбенко, с папироской в руке, на целую голову возвышаю-
щийся над Махно, несмотря на его папаху, на снимке смот-
рится покровителем, старшим братом-большевиком. И
лишь упрямый, своенравный взгляд Махно свидетельству-
ет, что он не напрашивался под высокое покровительство.
Он вел свою игру.
Посланцев Махно в Харькове приняли очень тепло. Бе-
лаш говорил с заместителем Антонова-Овсеенко, тот пере-
дал привет повстанцам и заверил, что в поддержку Махно
посланы уже оружие, полк пехоты и бронепоезд «Спартак».
В Харькове Белаш наведался также в анархистскую фе-
дерацию «Набат» – самую влиятельную после разгрома
анархистов в Москве и Петрограде, где и «доложил о мах-
новщине». Интерес был несомненный. Четыре человека,
захватив с собой литературу, выразили готовность ехать с
ним и работать у Махно. Кроме того, Белаш передал пись-
мо батьки в Москву Аршинову – с приглашением приехать.
В самом конце января повстанцами было – буквально
штыковыми атаками – отбито Гуляй-Поле. «Сколько радо-
сти было у женщин при встрече со своими, – пишет Белаш,
– сколько слез и объятий в Гуляй-Поле при нашем появ-
лении!» (6, 225). К февралю у Махно было уже несколько
десятков тысяч человек: огромное количество крестьян,
мобилизованных деникинским генералом Май-Маевским
и им вооруженных, переходили линию фронта и сдавались
повстанцам.
С военной точки зрения события на повстанческом
фронте с января по апрель 1919 года ничем особенным не
примечательны: партизаны постепенно пробились к бере-
148
что лес, столько времени укрывавший его, сбережет и на
этот раз. Но Махно знал, что такое каратели. В голове его
созрел безумный план: немедленно напасть на врагов, рас-
сеять их и, воспользовавшись паникой, скрыться. Бойцы
отряда – и махновцы, и щусевцы, – прельщенные светом
отчаянной надежды, с гибельным восторгом закричали:
«– Отныне будь нашим батьком, веди, куда знаешь!» (6,
208).
Сцена наречения Махно «батькой» – несомненно, ключ
ко всей махновской мифологии. В этом смысле показатель-
но, что сам Махно ночной партизанский крик, исторгну-
тый из груди в минуту отчаяния, предлагает нам в следую-
щей редакции:
«– Отныне ты наш украинский Батько, мы умрем вместе
с тобою. Веди нас в село против врага!» (52, 84).
Для Махно события этой ночи имеют поистине сакраль-
ный смысл – в них и повод для глубокомысленных фило-
софских рассуждений – «Честно ли допускать до того, что-
бы меня так возвышали?» (54, 91), – и оправдание. Поэтому
он не удерживается от того, чтобы страшный разгром, учи-
ненный карателями в Дибривках, истолковать в победном
для себя смысле. Хотя это была и не победа даже, а просто
спасение от смерти – для тридцати партизан.
Но Махно действительно отличился. Он и еще несколь-
ко человек с двумя пулеметами «льюис» незамеченными
прокрались через село до самой базарной площади, где
расположились каратели, и, спрятавшись за базарными
лавками, внезапно открыли смертоносный, в упор, огонь
по отдыхавшим людям. С другой стороны на них ударили
бойцы Щуся: среди австрийцев и добровольцев началась
паника: крестьяне, выбегая из дворов с вилами и топо-
рами, стали ловить и убивать в беспорядке отступавших.
Блеснули первые языки огня… Вот оно, вот оно – восстание,
113

бунт, «святой и правый» бой угнетенных против угнетате-
лей! Дождался Нестор Иванович!
Австрийцы, однако, быстро опомнились. «Отступив на
западную и северную окраины, – рассказывал Чубенко, –
они подожгли строения. Расстреливая крестьян, бегущих
из центра на пожар, они не миловали ни женщин, ни детей.
Более сорока двух дворов сгорело, а сколько было расстре-
лянных – трудно сказать.
Махно на площади митинговал перед крестьянами, кото-
рые, как и повстанцы в лесу, кричали: будь нашим батьком,
освободи от гнета австрийцев!..
Но скоро мы вновь были окружены.
С боем прорвались мы через мост на южной стороне
села. Нас преследовали стоны дибривчан… шум падающих
в огне строений… Но помочь горю мы были не в силах» (6,
208).
Махно пишет, что все село было сожжено и ограблено,
бабы снасильничаны, мужики избиты или убиты. Особен-
но зверствовали кулаки и колонисты, присоединившиеся
к карателям. Уже на следующее утро махновцы отловили
на дороге тачанку из немецкой колонии Красный Кут. В
ней вместе с колонистами оказался плененный ими диб-
ривский крестьянин. Когда Махно спросил его, какой кары
он желает обидчикам своим, тот ответил: «Они дураки. Я
им ничего худого не хочу сделать» (54, 106). Однако дру-
гие, ранее прибежавшие в отряд крестьяне из Дибривок
воспротивились такому подходу. «Они взяли этих кулаков
и тут же отрубили им всем головы» (54, 106).
Занялась, занялась уже ненавистью душа человеческая!
На Украине начинались события, в терминах мирного вре-
мени неописуемые, осененные средневековым образом
«пляски Смерти» – аккомпанементом которой должны слу-
жить адский свист ее косы, вопли ужаса, стоны умираю-
щих, треск свирепого огня и отчаянное хрипение всякой
114
реть в аду. Об этом сказали Махно, который распорядился
сжечь его на паровозе на виду у всех…» (6, 218).
В топку – во имя Бога и гуманности! Воистину, святой
мученик, ты до конца прошел путь своей веры!
Наступление белых, численно превосходящих махнов-
цев и прекрасно вооруженных, было неотвратимо. К концу
января они оказались в самом эпицентре махновщины, за-
няли Гришино, Гайчур, Гуляй-Поле. Повстанцы пятились,
пятясь, у петлюровцев взяли Александровск, вооружались
вилами и пиками. Но Махно, похоже, понял, что без боль-
шевиков ему в этой борьбе не выстоять. Поэтому он по-
сылает в Харьков Чубенко с наказом разыскать Дыбенко
и заключить союз. 28 января Чубенко позвонил в штаб и
сообщил, что договорился об условиях соглашения. Что
именно было сказано в ходе этой встречи, мы не знаем, но
когда месяц спустя красные, наконец, «расчистили» дорогу
к Махно, подразумевалось, что внутренняя жизнь Повстан-
ческой армии (добровольчество, выборность командного
состава и пр.) остается неизменной, что махновцы примут
комиссаров-коммунистов, что армия не будет перебро-
шена с противоденикинского фронта, станет подчиняться
высшему красному командованию в оперативном отноше-
нии и, наконец, главное: сохраняя свои черные знамена,
она будет получать военное снаряжение наравне с частями
Красной армии. Аршинов замечает, что в «центре» Махно
был известен лишь как отважный повстанец, о котором
время от времени мелькали восторженные сообщения в
газетах, поэтому никто не сомневался в том, что повстанче-
ские отряды немедленно вольются в Красную армию. Так
оно формально и произошло: отряды Махно как отдель-
ная пехотная бригада были приписаны к Заднепровской
дивизии, которой командовал Дыбенко. Но хотя Махно и
считался отныне красным комбригом, действовал он по-
прежнему абсолютно самостоятельно, ибо, честно говоря,
147

«…Махновский южный участок, расстоянием в 150 верст,
защищался пятью полками, с общей численностью бой-
цов – 6200 человек, наполовину безоружных. Против них
стоял противник: со стороны г. Александровска – до 2000
петлюровцев, со стороны Попово – Блюменталь – Новоми-
хеевка – егерская бригада (из немцев-колонистов) в 3000
человек и немецкие отряды, насчитывавшие свыше 2000
чел., со стороны В. Токмака – белогвардейские части… до
4500 чел.» (6, 220–221).
Нехватка оружия сказывалась роковым образом. Бой
с немцами у колонии Блюменталь махновцы проиграли,
и, хотя колонию разорили и сожгли, радости от этого не
прибавилось. Махно был взбешен, раздавлен. Белаш вспо-
минает жуткий эпизод, случившийся после боя на станции
Орехово:
«…Поезд Махно стоял у перрона и у паровоза столпился
народ. Махно кричал:
– В топку его, черта патлатого!
Мы подошли и увидели: Щусь, Лютый и Лепетченко во-
зились на паровозе со священником – бородатым стари-
ком. Его одежда была изорвана в клочья, он стоял на ко-
ленях у топки… Вдруг Щусь открыл дверцы и обратился к
нему:
– Ну, водолаз, пугаешь адом кромешным на том свете,
так полезай в него на этом!..
Все стихли… Священник защищался, но дюжие руки
схватили его… Вот скрылась в дверцах голова, затрепетали
руки… Момент – скрылись и ноги. Черный дым повалил
из трубы, пахло гарью. Толпа, молча сплевывая, отходила
в сторону.
Оказалось, что на станции поп агитировал повстанцев
прекратить войну с немцами во имя Бога и гуманности. Он
стращал раненых, что, если они его не послушают, будут го-
146
другой, прижившейся к человеку погибающей твари. Про-
тивники стоили друг друга. За Дибривки махновцы в один
день сожгли Фесуковские хутора и колонию Красный Кут,
откуда явились пособники карателей. Некоторые из них
еще не вернулись домой и не знали, что сами едут на пе-
пелище. «Легкий ветерок посодействовал задаче. Колония
быстро превратилась в сплошной костер» (54, 111). Нигде
не задерживаясь, отряд стремительно двинулся на юг, в
Бердянский и Мариупольский уезды, налетая на хутора,
налагая контрибуции, отбирая оружие, уничтожая сопро-
тивлявшихся и безусловно обрекая на смерть офицеров и
вартовых.
Под Старым Керменчиком махновцы впервые столкну-
лись с белыми: подробностей боя мы не знаем, но Махно
записал за собой победу. Белые тогда еще были не в силе,
сами действовали по-партизански, главными врагами мах-
новцев оставались кулаки и карательные батальоны. Под
Темировкой отряд, разросшийся до 350 человек, попал в
западню: Чубенко свидетельствует, что накануне Махно и
многие повстанцы были пьяны и не приняли достаточных
мер предосторожности. Окруженные ночью австрийца-
ми, повстанцы сражались отчаянно. Махно, раненный в
руку, стрелял из «льюиса» с плеча верного телохраните-
ля Пети Лютого. Но лишь половине бойцов, в том числе
и Махно с новой «женой» – дибривской телефонисткой
Тиной, удалось вырваться из окружения. Месть батьки
была страшной. Хуторянам, поверившим слухам о том,
что Махно убит, в качестве сюрприза преподнесена была
«сверхмобильная авангардная боевая группа» под коман-
дой отчаянного головореза Алексея Марченко, которому
предписывалось «огнем и мечом пронестись в один день
через все кулацкие хутора и колонии маршем, который не
должен знать никаких остановок перед силами врагов» (54,
159). Рейд произвел на кулаков шоковое впечатление, хотя
115

хутора на этот раз не сжигались и расстреливали только
организаторов сопротивления. С оккупантами Махно тоже
посчитался: на линии Александровск—Синельниково мах-
новцы разбили немецкий эшелон пущенным со станции
паровозом и, перебив охрану, захватили много оружия и
огромное количество варенья, которым, как пишет Мах-
но, русская буржуазия одаривала своих защитников. Все
добро, включая варенье, было роздано окрестным крестья-
нам…
Вероятно, операции такого рода продолжались бы еще
долго, если бы вдруг – а эта весть для всех была неожидан-
ностью, только для одних приятной, а для других ужасаю-
щей, – не выяснилось одно обстоятельство: немцы уходят!
О ноябрьской революции в Германии, отречении кайзера
от престола и крахе всех германских замыслов на Западе
и на Востоке здесь, в партизанской глуши, никто не знал.
Очевидно было одно: уходят! «Гуляй-Польский район, до
того насыщенный войсками, в начале декабря был почти
пуст. Гуляй-Поле, Дибривки и Рождественка были остав-
лены оккупантами на произвол судьбы. Они группирова-
лись, главным образом, на ж.-д. узлах: Пологи, Чаплино,
Волноваха и, если на них не нападали, не проявляли себя
наступательными действиями, – свидетельствует Чубенко.
– Эти села были нами заняты без боя. Отсюда мы нача-
ли отрядами распространяться во все стороны…» (6, 210).
На узловых станциях под прикрытием оккупантов ско-
пились толпы беженцев – все, кто каким-то образом был
связан с властями, хотя бы только деловыми отношения-
ми, спешили скрыться. Наталья Сухогорская, приехавшая
на «умиротворенную» Украину весной голодного 1918 го-
да, чтобы отъесться и отдохнуть, и в результате вместе с
ребенком попавшая в самый эпицентр махновщины, вспо-
минает: «На железнодорожной узловой станции Пологи, в
19 верстах от Гуляй-Поля, скопилась масса народа… убегав-
116
воцированная революционность развилась у него аж до
бесовства. Но кругом еще вертелись отрядики личностей
никому не известных: Зверева, Коляды, Паталахи, батьки-
Правды. Последнего Белаш видел: оказался безногий ин-
валид, который, въехав в село на тачанке, собрал людей и
половиной тулова своего заорал:
– Слухайте, дядькi! Будемо сидiти на вашiй шиi до того
часу, поки ви нас як слiд не напоiте! (6, 217).
За правдивое слово Белаш чуть было не расстрелял пар-
тизана, но, приглядевшись, оставил. Антонов-Овсеенко
в своих «Записках» дважды вспоминает его. Первый раз
батько-Правда сильно напугал власти, появившись в
окрестностях городка Орехова с «анархистской бандой»,
к которой присоединился и посланный для расправы
с бандитами кавалерийский отряд. Потом вроде бы
выяснилось, что никакого мятежа не было, отряд просто
шел на отдых. Но тем не менее сильно укороченная
тень батьки-Правды пала и на Махно. У Махно Антонов-
Овсеенко и встретил батьку-Правду во второй раз и в
записке предсовнаркому Украины Раковскому так его
характеризовал: «Правда – безногий калека, организатор
боевых частей, не бандит…» (1, т. 4, 117). Может быть,
оно и так, но сдается, здесь все-таки преувеличение:
Антонов-Овсеенко был романтик, это часто подводит
политика.
Третьего января в Пологах открылся фронтовой съезд,
на который приехало более 40 делегатов от разных частей.
Резко выступал Белаш: «Следует положить конец батьков-
щине и разгильдяйству и все мелкие и крупные отряды
реорганизовать в полки, придать им обоз, лазарет и снаб-
жение» (6, 219). На этом же съезде Белаш был избран на-
чальником штаба.
Оперативная обстановка к тому времени сложилась сле-
дующая:
145

рого стоить. Белаш поехал объезжать отряды, уламывать
«батьков» прислать делегатов на съезд.
В Пологах он обнаружил собранный из трех деревень
отряд в 700 человек, «наполовину вооруженных самодель-
ными пиками, вилами и крючками. У другой половины
были винтовки, обрезы и дробовые ружья. Обладатели их
считались счастливыми людьми, хотя патронов на вин-
товку было не более пятидесяти» (6, 215). Совещание ко-
мандиров явило собой еще более экзотическую картину:
«Большинство из них было в немецких дорогих шубах, ка-
ракулевых шапках, хромовых сапогах. Но были и победнее.
Одни имели по два-три револьвера, торчащих за поясом,
а другие носили на ремне тяжелые берданки или дробови-
ки…» (6, 216).
Наконец, под Ореховом предстала глазам Белаша карти-
на совсем уже странная: от нее прет дремучим средневе-
ковьем, разбойничьим ужасом. Вот представьте себе: ночь.
Костер. Вокруг костра кольцом – человек двести.
«В середине носился в присядку плотный мужчина сред-
них лет. Длинные черные волосы свисали на плечи, падали
на глаза. – „Рассыпалися лимоны по чистому полю, уби-
райтеся, кадеты, дайте нам во-о-олю!“ – выкрикивал он.
– Это наш батька Дерменджи, – объяснил нам один из
повстанцев.
Вдруг на позиции затрещали пулеметы и винтовки. Два
верховых скакали во весь карьер и кричали:
– Немцы наступают!
„Батько“ крикнул:
– Ну, сынки, собирайся…
– На фронт, на фронт с гармошкою! – заревела толпа. И
они, спотыкаясь и спеша, вразброд побежали на позицию»
(6, 217).
Дерменджи был человек известный: участвовал в восста-
нии на броненосце «Потемкин»; тухлой говядиной спро-
144
шего от Махно… Австрийцы еще оставались в Пологах…
солдаты ходили взад и вперед, так как временно здесь
был помещен австрийский штаб. Между тем среди бежен-
цев совершенно спокойно разгуливал сам батько Махно.
Переодетый рабочим, в темных очках, он похаживал и
посматривал на публику… Никому и в голову не пришло
выдать его австрийцам… Австрийцы уходили, им было
не до нас…» (74, 41). Мы не знаем, в самом ли деле Мах-
но прогуливался среди беженцев в Пологах – Сухогорекая
знала его в лицо, но могла все же и ошибаться, – но для нас
важно зафиксированное ею состояние ужаса перед ним,
парализующего страха, который внушало его имя. Махно
входил в силу. Теперь он был хозяином района.
В Гуляй-Поле, «основательно» занятом 27 ноября, был
организован Революционно-Повстанческий штаб. Наме-
тились «фронты», то есть выставлены были отряды: на за-
паде, в районе Чаплино, против отступающих немцев; на
востоке – против «казачьих отрядов белого Дона»; на юге
– против Дроздовского отряда, рейдирующего в районе
Бердянска; на юго-западе – против помещичье-кулацких
формирований генерала Тилло, действовавших в Таври-
ческой губернии. Под контролем Махно оказалась терри-
тория радиусом примерно 40–45 километров со «столи-
цей» в Гуляй-Поле. Что конкретно происходило на этом
пространстве в те смутные дни, мы знать не можем. Н.
Сухогорская вспоминает черное ночное небо и опоясы-
вающую горизонт розовую ленту пожарищ: «Это горели
хутора немцев и личных врагов Махно» (74, 41). Махно,
напротив, утверждает, что всячески противился сведению
счетов. Действительно, нелепо полагать, что пострадали
только его личные неприятели. После бурной весны и не
менее бурной осени 1918 года в каждой деревне, похоже,
было кому с кем посчитаться. В сведении счетов, в кон-
це концов, и заключен главный ужас Гражданской войны.
117

Махновцы, надо полагать, своих противников-кулаков не
пощадили, выжгли со всем тщанием крестьян, привыкших
к разного рода нечистой работе. Но к уцелевшим, побеж-
денным, не было того рода отчужденной, холодной жесто-
кости, похожей на издевательство, которую потом, в лице
присылаемых из города продагентов, чекистов и прочих,
продемонстрировали большевики…
В отношении кулаков все же проведен был ряд диктатор-
ских мер, а именно – разоружение и экспроприация. Мах-
но цитирует резолюцию, принятую на сходе дибривских
крестьян: «За каждую сданную собственниками-богатеями
винтовку с пятьюдесятью патронами к ней отряды должны
возвращать три тысячи рублей из общей контрибуцион-
ной суммы» (54, 124). Эх, придет двадцатый год, и такое
диктаторство просто ухаживанием покажется… Правда,
для нужд партизанской войны безвозмездно отбирались
тачанки и часть содержащихся в хозяйстве лошадей: нуж-
но было не зевать и оградить район от чужеродного втор-
жения в условиях калейдоскопически меняющейся боевой
обстановки.
Махно становился крут, решителен, постепенно привы-
кал к командному своему статусу. Но чтобы быть вождем
полноценным, чтобы его образ был наполнен в должной
мере силой обаяния, чтобы никто не смел упрекнуть его в
мужской холодности – что может быть хуже на Украине?
– ему нужна была женщина. Такая женщина, которая не
посрамила бы его титул батьки. Он давно приглядывался
к двадцатичетырехлетней учителке из Добровеличковки
Галине Кузьменко. Он пошел за нею, когда ощутил себя
в силе, когда почувствовал наверняка, что она не устоит
перед обаянием его геройства.
Сцена «сватовства», рассказанная мне внучатым пле-
мянником Махно Виктором Яланским (сам он ее услышал
от Варвары Петровны, своей бабки, которая, после того
118
отошел в сторону. Остальные собаки бросились к трупам
и начали их терзать.
У меня не хватило сил смотреть на это. Я бросил в собак
камень. Все они, как по команде, громко завыли… Собаки
озверели, приобрели волчьи наклонности…
А люди, – подумал я, – чем лучше волков?
Враждующие лагеря истребляли друг друга, истязали
взятых в плен… Если то был махновец, его белые поджа-
ривали, т. е. сжигали на кострах, или после пыток вешали
на столбах. Если это был белый – махновцы рубили его на
мелкие куски саблями или кололи штыками, оставляя труп
собакам» (6, 199).
Обе стороны берегли патроны.
Позиция, на которую прибыл Белаш, была занята отря-
дом из его родной деревни, Новоспасовки. Всего было 700
человек, которыми командовал Василий Куриленко – впо-
следствии один из лучших махновских командиров, кото-
рого красные в 1919 году почти уже переманили к себе, но
все-таки спесью своей и подозрительностью оттолкнули.
Куриленко объяснил Белашу суть дела: минувшей ночью
белые пытались отнять у махновцев узловую станцию Ца-
реконстантиновку, но были разбиты и бежали, оставив 200
человек в плену на верную гибель. «Поделившись ново-
стями, – вспоминает Белаш, – мы зашли в штаб и сели за
стол, на котором появился украинский борщ и полдюжины
бутылок австрийского рома» (6, 200).
Вскоре Белашу предстояло поближе познакомиться со
всеми махновскими командирами. Попытав его о жизни и
о судьбе, Махно решил ему доверить организовать фронто-
вой съезд: военная обстановка требовала согласованности
действий, а с этим как раз было туго – многие партизаны
действовали сами по себе, соседей не знали, повстанческо-
му штабу подчинялись в принципе, но на деле не очень.
А между тем пошли бои, в которых промашка могла до-
143

вывесили белый флаг. Мы въезжали в район, занятый Мах-
но…
Передовая группа махновцев, видимо аванпост, подняв-
шись из окопов, остановила поезд. Они, как и белые, про-
шли вагоны, осмотрели вещи, проверили документы и
отпустили нас, за исключением трех немцев.
– Сюда, хлопцы… это же из Розовки! Я их, тварей, всех
знаю, – тащил из вагона трех немцев высокий худощавый
махновец. – …В разведочку приехали?.. А ну-ка, Крейцер,
сознавайся, где сыновья? В карательном отряде? А пом-
нишь, как я служил у тебя? Помнишь, как в красную гвар-
дию записался? А помнишь, как ты и сыновья привели
карательный отряд и хату мне сожгли?
…Немец только пожимал плечами и плакал.
– Скидай, скидай одежду, видишь – люди голые – да жи-
вее поворачивайся! – проговорил командир. – А ну, хлоп-
цы, в штаб атамана Духонина их! – отдал он распоряжение
и, повернувшись, приказал машинисту отправляться.
Я видел, как их кололи штыками, как они, падая, бежали
от полотна в поле, как махновцы снова нагоняли их и снова
кололи…» (6, 198–199).
Возле семафора поезд остановился. Белаш вышел из ва-
гона поразмять ноги и оторопел: «Целая стая собак, по-
ходивших на волков, грызлась между собою в стороне от
полотна, в глинистых карьерах. Одна из них силилась пе-
ретащить что-то через рельсы. Приблизившись, я с ужасом
увидел, что это была человеческая нога в сапоге…
С полотна ясно было видно дно карьера. Самая большая
собака сидела на задних лапах и как бы охраняла груду
трупов, которых, как мы после узнали, было двести. Де-
сятка два собак, поменьше ростом, усевшись кольцом в
отдалении, визжали, как бы упрашивая главаря допустить
и их. Но тот огрызался. Наконец, это ему, видимо, надоело.
Он стал на ноги, прошелся по трупам, выбрал себе по вкусу,
142
как австрийцы расстреляли ее мужа Емельяна, стала твер-
докаменной партизанкой и даже при советской власти
вспоминала Махно исключительно как героя), настолько
многозначительна и вместе с тем трогательна, что, несмот-
ря на кажущуюся грубость, вызывает искреннее восхище-
ние:
«Она преподавала урок, и вдруг, говорит, заходит в воен-
ной форме мужчина, небольшого роста, садится за парту –
и смотрит на нее…
…Потом встал – а ученики все смотрят – „Пойдемте,
говорит, выйдемте из класса“. Ну, она сказала ребятам, что
скоро вернется, и вышла с ним в коридор.
У него пистолет был, он его уронил на пол:
– Подбери.
Она стоит, смотрит:
– Твой – ты и бери».
Прекрасная, краткая, простодушная дуэль! Он нагнулся,
подобрал. Из рассказа Виктора Ивановича получается, что
вернуться в класс Галине Андреевне так и не пришлось:
Махно повел ее к директору школы, Алексею Корпусенко,
и объявил: «Вот, это будет моя жена». А тот хоть и робел
перед атаманом, но все же, храня в груди старорежимную
педантичность и ответственность, возразил: «Как же ж?
Она же уроки преподает… Вот кончатся экзамены…»
– Ну, – вздыхал в этой части рассказа Виктор Иванович,
– Нестор побеседовал с ним, и она стала его женой и спо-
движницей на всю жизнь, от Гуляй-Поля до Парижа… (92).
Быть может, Агафья-Галина и не любила Махно, но ей
была по нраву жизнь, которую он вел, – с погонями, битва-
ми, сумасшедшими страстями. С полным правом народ-
ные песни и боязливо-восторженные крестьянские расска-
зы ставили рядом «батьку Махно» и «матушку Галину». Н.
Сухогорская так описывала ее в воспоминаниях: «Очень
красивая брюнетка, высокая, стройная, с прекрасными
119

темными глазами и свежим, хотя и смуглым цветом лица,
подруга Махно внешне не походила на разбойницу. По бли-
зорукости она носила пенсне, которое ей даже шло… Жена
Махно производила впечатление не злой женщины. Как-
то она зашла в тот дом, где я снимала комнату, в гости. В
котиковом пальто, в светлых ботах, красивая, улыбающая-
ся, она казалась элегантной дамой, а не женой разбойника,
которая сама ходила в атаку, стреляла из пулемета и сра-
жалась. Рассказывали про нее, что несколько махновцев
она сама убила, поймав их во время грабежа и насилия
над женщинами. Ее махновцы тоже побаивались…»
Итак, личную жизнь Махно устроил. Но для дела ему
катастрофически не хватало людей. Если уж белые и боль-
шевики испытывали постоянную нехватку в компетент-
ных, толковых работниках, то махновцы и подавно: у них
были только те таланты, которые могли дать деревня и
городские низы. Этим обстоятельством задавался и уро-
вень образованности, и масштаб дарований. И хотя среди
махновских командиров были настоящие самородки, лю-
ди исключительно одаренные в военном отношении (В.
Куриленко, С. Каретников, П. Петренко), эта бедность в
людях всегда была ощутима. Первоначально в штабе по-
встанчества оказались только Махно, Алексей Марченко и
Семен Каретников. Марченко был человек отчаянной сме-
лости, но стратегически мыслить, по-видимому, не умел
и по убеждениям был закоренелый партизан и налетчик.
Каретников (часто называемый Каретником) на мировой
войне дослужился до унтера, имел боевой опыт. Правда,
вскоре после бегства из Киева гетмана Скоропадского в
Гуляй-Поле вернулись Александр Калашников и Савва (он
же Савелий) Махно, освобожденные из тюрьмы по объ-
явленной новым украинским правительством политиче-
ской амнистии. В декабре 1918 года начальником штаба
стал Алексей Чубенко, вместе с которым работали левый
120
ший первый советский наркомат по военным и морским
делам) уже вполне выявил свою стратегическую несостоя-
тельность и использовался по назначению – там, где нужна
была слепая сила. Антонов приказал ему «занять Лозовую,
войти в связь с Махно, вести разведку к Славянску и Пол-
таве» (1, т. 3, 107).
Вообще, Антонов-Овсеенко прямо свидетельствует, что
на Левобережье военные усилия большевиков ограничи-
вались «прочищением дороги» (1, т. 3, 192) в партизанский
район Махно. Силы его в этот момент исчислялись в пять
тысяч человек. Правда, сама по себе эта цифра ничего не
говорит: крестьянские отряды отпускали своих бойцов с
позиции поработать домой – значит, шла ротация: одни
уходили, другие занимали их место, следовательно… Да,
конечно, вовлечено было более пяти тысяч…
Чем была эта война партизан против белых? Нам нико-
гда бы не представить себе этого, если б не сохранившийся
в воспоминаниях Виктора Белаша фрагмент о пересече-
нии им линии фронта.
Белаш тогда поездом пробирался к Махно из Мариупо-
ля – как странно, что поезда ходили! – и поглядывал в
окошко. На станции Волноваха, занятой белыми, вдруг
грянул залп: Белаш увидел, что у самого полотна дороги
расстреляли пять человек. Поезд тронулся: «Отъезжая, я
посмотрел в окно на дорогу, ведущую от станции в бли-
жайшую немецкую колонию. На деревьях, насаженных
вдоль дороги, болтались вытянутые человеческие фигуры,
возле которых толпились солдаты. Это были повешенные
пленные махновцы.
По обе стороны дороги виднелись окопы, в которых сол-
даты спали непробудным сном. За ними тянулась новая
линия укреплений, запутанная колючей проволокой, впе-
реди которой рыскала кавалерийская разведка белых. Раз-
ведчики остановили поезд и сказали, чтобы на паровозе
141

петлюровцев разбегаются, крестьяне бунтуют и самочинно
строят советы. Надо бить Балбачанчиков (петлюровских
атаманов. – В. Г.) по черепу, в Раду не итти, сельские и уезд-
ные собрания использовать для выступления и демонстра-
ции, проводить резолюции о поддержке советской власти»
(1, 105). В целом большевики просчитали все точно: уже
в начале февраля в их руках оказались Киев, Черкассы,
Кременчуг, Екатеринослав. Военные успехи сдерживала
нехватка людей и оружия. Ведь если в России Красная ар-
мия уже была создана и худо-бедно и вооружена, то на
Украине ничего похожего не было.
В свое время в приграничной зоне был собран из частей
бывшей украинской советской армии довольно сильный
кулак, но основная часть этих сил – «курская бригада» –
была главкомом Вацетисом предназначена для соседнего
Южного фронта, который разворачивался на стратегиче-
ски важный район Юзово, где были залежи угля. Так что
поначалу советская украинская армия насчитывала всего
три-четыре полка, и прилив в нее шел главным образом за
счет партизан и оболыпевичившихся петлюровских солдат.
Позднее в своих «Записках о гражданской войне» коман-
дующий Украинским фронтом Антонов-Овсеенко не без
досады и не без обиды вспоминал, как в угоду Южному
фронту, которому надлежало реализовать стратегический
замысел главкома (отбить уголь!), Украинский фронт все-
гда урезывался и обделялся – что, безусловно, послужило
одной из причин колоссального разгрома летом 1919 го-
да, когда слабый фронт, изъеденный фурункулезом кре-
стьянских восстаний против большевиков, не выдержал и
провалился чуть ли не до самой Москвы.
В начале января в «освобожденный» Харьков прибыл
отряд Павла Дыбенко – матросы, погруженные на бронепо-
езд с 8 пушками и 17 пулеметами. К тому времени Дыбенко
(в 1917 году совместно с Антоновым-Овсеенко возглавляв-
140
коммунист Херсонский (екатеринославский рабочий, счи-
тавший себя несогласным с линией партии), левый эсер
Миргородский (когда-то работавший вместе с Махно в
александровском ревкоме) и анархист Горев.
Как раз в это время в Гуляй-Поле прибыл Виктор Белаш,
26-летний паровозный машинист, которому суждено было
стать бессменным начальником штаба и первым страте-
гом махновщины и который, словно бы в пику тяжеловес-
ной науке фон Клаузевица, начал даже писать целиком по-
строенную на парадоксах «Тактику партизанской войны».
Белаш не знал Махно и услышал о нем только в Мариуполе,
куда добрался вместе с рыбаками, чтобы ввязаться во все-
украинскую драку. Услышав же, почуял родное и стал про-
бираться в Гуляй-Поле: через фронт, уже установившийся
между махновцами и белыми, через родную Новоспасовку.
Махновская столица предстала его глазам во всей красе: «У
штаба висели тяжелые черные знамена с лозунгами: „Мир
хижинам, война дворцам“, „С угнетенными против угне-
тателей всегда“, „Освобождение рабочих – дело рук самих
рабочих“. Дальше виднелись красные флаги вперемешку
с черными, развешанные, видимо, у зданий гражданских
организаций. Рядом со штабом, у входа в „Волостной Совет
рабочих, крестьянских и повстанческих депутатов“ висе-
ли два флага – один черный с надписью: „Власть рождает
паразитов, да здравствует анархия!“, другой – красный с
лозунгом „Вся власть советам на местах!“.
Мимо нас проехала тачанка с пулеметом. Пьяные мо-
лодые пулеметчики с длинными волосами под гармошку
пели какую-то песню, а столпившиеся возле штаба девуш-
ки махали им вдогонку платочками…
…Громадный штабной зал был переполнен народом.
Здесь была и караульная команда штаба, и местные посе-
тители, главным образом – женщины, просящие вернуть с
позиции их сыновей, и делегаты, приехавшие из окрест-
121

ных сел. В отдалении в углу на столике стоял телефон, и
телефонист кричал в трубку изо всех сил… Направо были
двери с надписями мелом. На первой из них было написа-
но – „начальник снабжения“, на второй – „члены штаба“ и
на третьей – „начальник штаба“» (6, 202).
Белаш не застал Махно – тот уехал брать Екатеринослав.
Встреча произошла лишь через несколько дней. Белаш
не без удивления увидел маленького человека, одетого в
диагоналевые галифе, драгунскую с петлицами куртку и
студенческую фуражку, который устало соскочил с лошади
и, пропустив проходящие по улице подводы, вошел в штаб.
– Что же вы тут сидите, подлецы? Пьете, наверное, а нас
там бьют! – долетел до него высокий полуженский голос
(6, 211).
Щусь, знавший Белаша, представил его батьке:
– Батько, а вот тот, который обещал высадить десант на
Кубани.
Махно взглянул на прибывшего:
– А, сволочь, обманул! – и пожал ему руку.
Махно опять лицедействовал: он обломал зубы об Ека-
теринослав и чувствовал себя неуютно. Такого разгрома
партизаны прежде не знали.
122

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: