когда-либо, Дебора была жесткой, хрупкой и напряженной. Она осознала то, как много
насилия все это время было у нее внутри, это относилось и к «уничижающему диалогу»,
звучащему в ее голове: «Ты глупая, ты слабая, ты никчемная, ты уродина». Она сказала: «Во
внутреннем мире я будто нахожусь на суде и уже осуждена заранее до того, как у меня
появится возможность что-то сказать в свое оправдание».
В переносе в тот период усилилась ее потребность во мне, и на некоторое время мы
добавили дополнительную сессию в неделю. Способность Деборы просить о помощи и
признание того, насколько она нуждалась во мне в тот период, имели решающее значение
для коррекции влияния ее ранних отношений с матерью, в которых эта потребность была
высмеяна, на ее жизнь в настоящем. Также важным оказалось то, что она читала о травме.
Она сама разыскала и прочитала мою первую книгу (Kalsched, 1996) и некоторые другие
книги на эту тему. Ей надо было знать о терапии и жизни других женщин, у которых был
похожий опыт травматической депривации в раннем детстве; ей надо было избавиться от
своей «плохости» и осознать всю полноту предательства со стороны ее матери. Теми или
иными путями мы способствовали процессу трансформации ее травматического опыта, не
оформленного как эксплицитное воспоминание, в нечто, что можно было бы
ментализировать, о чем можно было бы думать и горевать.
Видимо, одним из основных содержаний агонии, которую мы переживали в тот период,
было то, что она ощущала «пустой» оболочкой без содержания,
деревянной коробкой с
пустотой в том месте, где должно быть сердце. Дебора никогда не была «наполненной»
ощущением, что она действительно жива, полностью в своем теле, что является личностью, у
которой есть душа. Некая суть самой себя была изъята или изгнана. По мере того как Дебора
горевала о своей «потерянной душе», в ходе нашей работы некое место внутри нее
постепенно готовилось к ее возвращению.
Постепенно кошмары, полные насилия,
отступили, и постепенно стало крепнуть
чувство, что жизнь возможна. Наши аналитические отношения стали важным
пространством, которое было достаточно безопасным для того, чтобы исследовать свою
жизнь и некоторые из ее постыдных тайн. Когда она позволила невинным частям своего
я
страдать и скорбеть, в интерсубъективное поле между нами просочилась любовь. Мы оба
чувствовали это. Деборе потребовалась вся ее храбрость, чтобы выразить ту робкую любовь,
которую она почувствовала, а также ощущение своей зависимости, которое возникло в связи
с ней. «Я давно хотела сказать вам про любовь,
которую чувствую, но боялась… может быть,
мне было даже немного стыдно – будто это могло отпугнуть вас или вы утратили бы ко мне
интерес».
Я доброжелательно отнесся к чувствам Деборы и, в свою очередь, признал, что
испытываю к ней теплоту и симпатию. Мы исследовали ее робкие чувства вины и стыда по
поводу растущей привязанности между нами. Когда мы проделали эту работу, я
почувствовал, что мы исцелили страшную рану, нанесенную ее способности к
самовыражению, которую сновидение изображало как «женщину без рук».
Теперь ее
жизненная энергия, то есть ее жизненный потенциал, проявилась вновь наряду с ее страхом
«осквернить» объект любви. Но на этот раз ее любовь была принята, и мы смогли говорить о
ее страхах. Несмотря на ранний опыт внутренней «разъединенности», она была принята и
удержана в моих символических объятиях, в объятиях общего растущего понимания ее
травмы, а также в контейнирующем пространстве анализа.
Через два года нашей работы с Деборой началась следующая фаза анализа, которая
соответствовала второй части сюжета сказки – той, в которой раны героини, нанесенные
трагическим разъединением, постепенно заживали. Мы можем назвать этот период этапом
«серебряных рук».
Достарыңызбен бөлісу: