Мария и младенец на высоте 25 000 футов

ушел на войну, а матери пришлось работать в далеком городе, согласно военным директивам
Гитлера. Девочка и ее старший брат жили с бабушкой по материнской линии. Оми (бабушка)
была единственной постоянной фигурой в ее детстве, очень любящей и поддерживающей
надежду. Вскоре бабушка по отцовской линии забрала брата к себе, и у Катарины не стало
единственного товарища по играм. Когда Восточный фронт стал быстро приближаться к
ним, она и Оми лишились дома. Ужасные слухи о массовых убийствах распространялись по
всей Восточной Пруссии, как лесной пожар, и семья бежала на юг во Фрайберг.
Через три недели после своего прибытия войска союзников стали бомбить город.
Катарина помнила свист падающих бомб, пожары, запахи и крики покалеченных и раненых
людей. Три тысячи человек погибли за считанные минуты. Они спасались бегством назад в
Восточную Пруссию. Беженцев преследовали русские пехотинцы, опустошающие города и
села, убивая на своем пути всех немцев подряд. Три месяца спустя истощенные и бездомные,
но живые они стали рабочими-мигрантами в Баварии, где могли обеспечивать себе жизнь
работой на полях. Катарине было к тому времени пять лет. Война закончилась, все мужчины
в семье умерли или пропали без вести. Мать нашла работу в Мюнхене, где вскоре
познакомилась с американским солдатом и вышла за него замуж. А Катарина и Оми остались
вдвоем в маленькой тихой деревне, где могли начать жить заново, хотя баварцы их и
невзлюбили. Но это не имело значения. Им было достаточно друг друга. Вот история в ее
собственном изложении:
Жизнь с Оми была прекрасной. Земля была тихой и зеленой. Запахи природы
были яркими, полными надежд и умиротворения. Больше не было ни бомб, ни
выстрелов из низко летящих самолетов, ни танков за нашей спиной. Больше не
надо перешагивать через мертвых животных и людей. В Баварии у коров и коз, кур
и свиней было много корма. Мы работали на фермах с утра до ночи. Я всегда была
рядом с Оми. Она будила меня затемно, мы шли во флигель. Она подсказывала
мне, как украдкой надоить немного молока у коров. Уже тогда я понимала, что она
будила меня, чтобы накормить. Оми пела, пока мы собирали хмель, пока мы
снимали жуков с картофеля, пока мы шили что-то для фермеров.
Где-то в это время я услышала, что моя мать уехала в Америку с солдатом.
Через год меня отослали к ней и этому военному. Я не знала их обоих. Я не знала,
что это означало – покинуть Оми навсегда. Я была в ужасе, но не плакала. Моей
единственной ассоциацией со словом «самолет» было то, что с них сбрасывают
бомбы. Мои ладошки будто примерзли к перилам металлического трапа, по
которому мне надо было подняться в самолет, чтобы лететь в Америку. Человек в
колючей униформе разжал мои руки и отнес меня внутрь военного самолета. Он
посадил меня около окошка, где я и пробыла все 18 часов полета. Я не могла ни на
кого смотреть, только в окно.
Самолет громко заревел, и меня вдавило в кресло. Я закрыла глаза и
приготовилась умереть. Я не плакала, но хотела быть вместе с Оми, когда умру.
Мне хотелось бы умереть вместе с ней в Восточной Пруссии. Когда я открыла
глаза, то не поняла, где нахожусь. За окном были облака, и на одном из них –
большом белом и с куполом – сидела Мария с младенцем Иисусом. Я не могла
оторвать от нее взгляд, боясь, что она исчезнет. Она убаюкивала ребенка,
прижимая его к себе, его голова лежала на ее груди. Ее одеяние было светло-
синим, а ребенок, кажется, был в чем-то розовом.
Я не знаю, как ей удавалось быть вне самолета на этом огромном белом
троне из облаков. Она была такой умиротворенной и так поглощена своим
ребенком. Я почувствовала, как они любят друг друга. Они летели со мной всю
дорогу, даже в ночной тьме я могла их разглядеть. Я думала только о них. Я
старалась не спать, боясь, что они покинут меня. Я была так счастлива, что они
были там. Если бы я позволила себе думать об Оми, я могла бы заплакать. Что
тогда можно было сделать? Ничего. Так же, как на войне. Было бесполезно плакать
о еде и тепле, когда этого не было ни у кого. Тот же самый человек, который занес
меня в самолет, разжал мои руки, вцепившиеся в сиденье, и вынес меня оттуда. Я

оказалась в Америке, а Мария с Иисусом остались там, на небесах, где мы
ненадолго с ними встретились.
Эти образы были настолько реальными, что даже сегодня я уверена, что это
был не сон или продолжение образа сновидения. Много лет спустя, когда я уже
сама была молодой мамой, мой взгляд приковала к себе статуэтка в магазине
«Холлмарк». Поза Мадонны и ребенка была той же самой, что и тогда. Теперь на
Рождество она сидит в вертепе у меня дома в клубах ваты. Спасибо Вам за то, что
Вы захотели услышать это и поняли, что это правда.
Вот замечательный пример того, как с помощью благотворных мифопоэтических сил
психика удерживала замещающий образ души Катарины, когда ей угрожало полное
уничтожение и всеобъемлющее одиночество во время этой болезненной, долгой ночи
перелета в другую страну. Маленькая Катарина на своем пути в Америку знала, что слезы ей
не помогут – она не могла разделить свою травму ни с кем из тех, кто был в самолете, и она
не хотела плакать. Так что на этом опасном перекрестке ее душа, можно сказать, временно
«зависла» вне ее тела, удерживалась в приковывающем взгляд прекрасном образе любви
богочеловеческой матери и ее богочеловеческого ребенка.
Через разрыв, порожденный невыносимой болью, визионерскому и скорбящему я
Катарины явился прекрасный образ и закрыл собой этот разрыв. Этот резонансный образ
предоставил историю, «матрицу» двух миров, которая как-то сохранила ее душу живой или
удерживала ее какое-то время, до тех пор, пока она не смогла создать свою новую историю в
Америке, в которой было место, куда могла вернуться душа. Поддерживающая
история/видение была архетипической, заменившей слишком болезненную в тот момент
личную историю. Она включала в себя глубокое единение матери и ребенка, и это позволило
Катарине установить глубокие отношения привязанности, пусть и с воображаемой фигурой,
в тот момент, когда она была поглощена скорбью из-за отсутствия ее реальной любимой
Оми.
Таким образом, через разлом, порожденный травмирующим потрясением, мы можем
видеть отблеск некоторых таинственных «духовных» энергий и образы-процессы, которые и
изумляют нас и наполняют благоговением. Опыт таких переживаний согласуется с
убеждением Юнга в том, что мифопоэтические содержания нашего внутреннего мира
(драматические персонажи бессознательного) и взаимодействия с ними являются не просто
интернализацией чего-то внешнего, но присутствуют в объективной психике; иными
словами, они являются гражданами двух миров – духовного и материального, коллективного
и индивидуального.
Однако здесь возникает важный вопрос: являемся ли мы материальными существами,
которые случайно соприкасаются с другим миром духовной реальности по ту сторону
«завесы»? Или мы являемся духовными существами, страдающими в своем материальном
существовании? Эта дихотомия является ложной. Ясно, что мы – и то, и другое. Именно
поэтому мы пытаемся жить в том потенциальном пространстве, где находится подлинная
история – между мирами, глядя открытым глазом вовне, а закрытым – вовнутрь.

жүктеу/скачать 3.07 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: