407
ное мнение есть божественная милость и дар, точно так же искание и познание истинного логоса
не есть свободное самодостояние духа. Позднее мы увидим, что мифологическая легитимация,
которую Платон дает сократовской диалектике, имеет основополагающее значение. Останься этот
софизм не опровергнутым — а на путях аргументации он не может быть опровергнут,—
указанный аргумент вел бы к резиньяции. Это аргумент «ленивого рассудка», и он обладает
поистине символическим значением, поскольку всякая пустая рефлексия, вопреки своей победо-
носной видимости, ведет к дискредитации рефлексии вообще.
Однако Платоново опровержение софизма, сколь бы ясным оно ни казалось, не удовлетворяет
современное мышление. Гегель не знает никаких мифологических обоснований философии. Миф
для него относится скорее к педагогике. Разум — вот кто в конечном счете сам себя обосновывает.
Но Гегель, разрабатывая диалектику рефлексии как тотальное самоопосредование разума, также
стоит принципиально выше того аргументированного формализма, который мы вместе с
Платоном назвали софистическим. Его диалектика поэтому не в меньшей мере, чем платоновский
Сократ, полемична по отношению к пустой аргументации рассудка, называемой им «внешней
рефлексией». Но именно потому для герменевтической проблемы столь важно выяснить свои
отношения с Гегелем. Ведь гегелевская философия духа претендует на то, чтобы осуществить
тотальное опосредование истории и современности. Речь идет в ней не о формализме рефлексии,
но о том же деле, которым заняты и мы сами. Гегель продумал, прорефлектировал (durchreflektiert)
то историческое измерение, в котором коренится проблема герменевтики.
Нам придется поэтому определять
структуру действенно-исторического сознания
с оглядкой на
Гегеля и отталкиваясь от Гегеля. Гегелевское спиритуалистическое истолкование христианства, с
помощью которого он определяет сущность духа, не затрагивается возражением, гласящим, что в
этом истолковании не остается места для познания другого и инаковости истории. Напротив,
жизнь духа заключается именно в том, чтобы познавать в инобытии себя самого. Стремящийся к
самопознанию дух видит себя в раздвоенности с «позитивным» как с чуждым ему и должен
суметь примириться с ним, познавая его как свое собственное и родное. Смягчая жестокость
позитивности, он примиряется с самим собою. Поскольку подобное примирение и есть
историческое дело духа,
Достарыңызбен бөлісу: |