Вместо заключения: геодемографический масштаб  и последствия принудительных миграций в СССР

Принудительные миграции практиковались в СССР с 1919–1920 по 1952–1953 гг., то есть на протяжении трети века или почти половины всей исторической жизни Советского Союза, навечно закрепив за ним сомнительные лавры мирового лидера в области депортационных технологий и полученных с их помощью результатов.

Подводя итоги геодемографических последствий принудительных миграций в СССР, просуммируем прежде всего число депортированных граждан.

Масштабы внутренних депортаций в СССР, в разрезе выделенных в этой работе периодов, выглядят следующим образом:

Всего за рассмотренный период было депортировано около 15 млн. чел., из них 6 млн. пришлось на внутренние и 9 млн. на внешние (международные) депортации (из них 5,8млн. на депортации в СССР и 3,2 млн. — депортацию советских граждан за пределы СССР).

Вместе с тем практически все депортированные контингенты проявили выдающиеся акклиматизационные способности и сумели приспособиться к новым условиям жизни, найти или создать для себя определенную экономическую нишу и, вопреки статусной дискриминации, дать детям максимально хорошее образование.

Депортации народов, или их насильственное перемещение в пространстве, можно еще определить как их отсутствие у себя на родине и присутствие на чужбине. Конечно же, они имели неизбежные последствия и для остального населения мест выселения и вселения, формируя, в первом случае, потоки компенсирующих миграций, а во втором — создавая предпосылки для смешанных браков и межнационального трудового общения. И то и другое содержало в себе для отдаленного будущего определенный конфликтный потенциал.

Некоторые народы, которых депортации не коснулись напрямую, оказались затронуты ими косвенно, или компенсационно: русские, грузины, осетины, кабардинцы, аварцы, лакцы и др., были переселены, часто вопреки собственной воле, на оставленные без присмотра земли. Это было по-своему закономерно, так как в ареалах расселения депортированных этносов неизбежно образовывался хозяйственный вакуум. Если выявленное нами для ряда случаев соотношение депортированного и компенсационно переселенного населения (пять к двум) распространить на всех депортированных, то мы получим еще 2,4 млн. чел.! В то же время не случайно, что именно в ареалах прежнего проживания депортированных народов (например, в Саратовской и Крымской обл.) в начале 1950-х гг. был зафиксирован наибольший механический отток населения.

Принудительные миграции привели к образованию «внутренних диаспор» практически у каждого репрессированного народа (по типу «родина» — «место изгнания»). С распадом СССР и образованием на его месте 15 независимых стран эти «внутренние диаспоры» неожиданно приобрели официальный международный статус, что имело для этих народов как отрицательные, так и положительные стороны.

Сегодня уже всем очевидно, что уход от взвешенных и исторически оправданных решений чреват самыми серьезными последствиями как экономического, так и политического свойства. В этой связи отметим два радикальных изменения даже в самой этнической структуре послевоенного советского и постсоветского общества. Это — резкое и повсеместное сокращение еврейского и немецкого населения СССР вследствие гитлеровского геноцида, сталинских депортаций и массовой эмиграции обоих народов, особенно в 1990-х гг. […]

В этой связи не вызывает сомнения сдвиг наличного населения СССР на восток в годы войны, но количественно определить его интенсивность практически невозможно. Тем более что в том же направлении «действовали» и другие факторы и процессы, в частности массовая эвакуация гражданского населения на восток и на юго-восток. В целом же за военные годы именно по этим азимутам произошел — и заметный— сдвиг центра населенности СССР.

Впервые в истории насильственных миграций в СССР они привели к столь ощутимому количественному сокращению населения оставленных территорий, а порою — к их частичному (точнее, временному) обезлюдению. Во многих случаях это носило необратимый, или, точнее, малообратимый характер, поскольку заселявшихся на освободившихся землях «добровольцев» было, как правило, в среднем в 2,5 раза меньше, чем самих выселенных, что вызывало новые волны «волонтеров», правдами и неправдами вербовавшихся для этих компенсационных миграций (а многие из тех, кто все-таки туда приехали, имели твердое намерение при первой же возможности оттуда уехать).

В регионах прибытия спецпоселенцы нередко составляли весьма значительную часть населения. Во многих областях той же Средней Азии или Казахстана немцы, а вотдельных случаях и представители других «наказанных народов» занимали по своей численности третье, а то и второе места в региональных этнических структурах. Происходило интенсивное этническое перемешивание прибывших спецпоселенцев с коренным населением, в том числе и в результате смешанных браков. Со временем среди спецпоселенцев неуклонно росла доля проживающих в городах, начался процесс формирования национальной интеллигенции и элиты.

Если в масштабе СССР крупнейшими (по состоянию на 1989 год) репрессированными народами являлись немцы, чеченцы, корейцы, крымские татары и ингуши, то в масштабе Российской Федерации — список и последовательность иные: чеченцы, немцы, ингуши, калмыки и карачаевцы (при этом, напомним, численность немецкого населения стремительно сокращается).
И, в заключение, еще об одном аспекте принудительных миграций.

Чем они являлись для самих депортированных — понятно. В самом лучшем случае— катастрофой, выпадением из жизненного круга, для которого их отцы и они сами себя готовили, крахом надежд, тоской и разлукой с горячо любимыми родными местами.

Но может быть, вся эта игра государства с человеческими жизнями — хотя бы экономически— «стоила свеч»? Разве не руками заключенных и спецпереселенцев построены Магнитка, Кузбасс, Комсомольск-на-Амуре, метро в Москве, тысячи километров железных дорог, разве не ими добыты миллионы кубометров леса, тонны золота и т. д.? Разве не на их «плановом» труде основывалась индустриальная мощь первого в мире государства диктатуры пролетариата? Каков был экономический и социальный эффект всех этих мероприятий по выкорчевыванию, перевозке и высаживанию на новом месте миллионов семей? Какова была экономическая цена тех производственных задач, что были решены с помощью принудительного труда миллионов принудительно переселенных и политически ущемленных граждан?

Ни один из известных нам литературных или архивных источников не подтверждает изредка встречавшиеся бодрые самооценки чекистских хозяйственников о превосходстве подневольного, но хорошо организованного труда — над трудом свободным. Это, выражаясь понятным им языком, туфта. Если на труде депортированных и базировалась чья-то экономическая выгода, то никак не государства, а самого НКВД, действительно стремительно выдвинувшегося за 1930-е гг. в число крупнейших в стране субъектов хозяйствования.

Для государства же в макроэкономическом плане депортации были убыточными, поскольку выбивали из жизни или из трудового цикла миллионы обустроенных, трудовых семей, приводили к запустению земель и селений, к утрате трудовых навыков и традиций, к спаду сельскохозяйственного и промышленного производства, а также к затратам на переезд, обустройство, вторичное обустройство на месте и т. д., и т. п. Потеря миллионов граждан во время голода и связанные с депортациями иные нарушения демографического развития создали для государства серьезнейшие дополнительные трудности в годы Великой Отечественной войны, в том числе и в мобилизационном аспекте.

Пространственная же обширность Советского Союза, со своей стороны, лишь только усугубляла всю эту нерациональность и усиливала неэффективность принудительного труда депортированных людей.

(Послесловие)

Книга Павла Поляна «Не по своей воле» — первое систематическое исследование массовых принудительных миграций в СССР.

Многомиллионные перемещения людей по территории СССР были неотъемлемой частью семидесятилетней истории — экономической, социальной, политической. Конечно, не все они были принудительными, но были ли они полностью свободными? Перемещения людей «по своей воле» даже внутри страны— о выезде за рубеж и говорить нечего — в советское время всегда были, мягко выражаясь, затруднены. Уже 30-е годы стали временем массовых крестьянских переселений в города (городское население СССР между 1926 и 1939 годами выросло с 26 до 56 миллионов человек), но кто скажет, насколько они были добровольными, а насколько— вынужденным бегством от разорения деревни, от голода, нищеты, принудительной коллективизации, колхозного бесправия, угрозы политических репрессий?

В конце 30-х годов Сталин заявил во всеуслышание: «...безработных и бездомных крестьян, отбившихся от деревни и живущих под страхом голода… давно уже нет в нашей стране… Теперь речь может идти лишь о том, чтобы предложить колхозам уважить нашу просьбу и отпускать нам для растущей промышленности ежегодно хотя бы полтора миллиона молодых колхозников»¹. [Отчетный доклад на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП(б) 10 марта 1939 г. Вопросы ленинизма, изд. 11, М., 1952, с. 625–626.]

При всем желании нельзя увидеть в этих словах, произнесенных в излюбленной Сталиным манере лицемерного крокодила, намека на «свою волю». Уедешь, если «отпустят». Тащить или не пущать — вот и вся пришибеевская премудрость «миграционной политики» многих советских десятилетий с ее планово-добровольными переселениями, с ее паспортами у одних и отсутствием у других, с«паспортным режимом», с ограничениями на прописку, сзакрытыми городами, с выездными визами и т. д.

Но даже на этом вполне средневековом фоне, увы, не вполне исчезнувшем и сейчас, резко выделяются две исторические трагедии, постигшие миллионы граждан СССР в первой половине ХХ в.,— наиболее массовые репрессии по социальному и этническому признаку: раскулачивание и тотальная депортация целых народов. Их и исследует в своей книге П. Полян, не упуская из виду и нередкие «комбинированные» варианты— репрессии одновременно по социальному и этническому признаку (например, против литовской, латышской и эстонской «буржуазии») или мало известное российскому читателю интернирование гражданских немцев и представителей других национальностей в конце Второй мировой войны, равно как и другие, когда более, когда менее масштабные принудительные миграции.

Хотя о названных трагических событиях сегодня знают решительно все, их серьезные исследования по-прежнему наперечет. Иногда создается впечатление, что эта тема полностью исчерпана и закрыта А. Солженицыным. На самом деле это далеко не так. И хотя подняться до масштабов «Архипелага ГУЛАГ» уже вряд ли кому-нибудь удастся, работа со ставшими доступными архивными данными открывает возможности серьезного углубления и знаний, и понимания того, что происходило в Советском Союзе в20–50-е годы.

К числу немногих, к сожалению, авторов, которые настаивают своим творчеством на том, что закрывать страницы истории тех не столь уж далеких лет еще рано, относится Павел Полян. Следует, пожалуй, отметить, что он — не профессиональный историк, аклассический экономико-географ с очень широким кругом географических интересов, отраженных в десятке книг и почти трех сотнях статей. Но в последние годы обозначилась его явная склонность к историческому или, точнее, историко-географическому анализу крупных и, как правило, малоизученных событий и явлений XX века. Читателю известна его вышедшая в 1996 году монография «Жертвы двух диктатур» — историко-географическое полотно о военнопленных и остовцах, детально раскрывающая трагедию насильственного пребывания советских военнопленных и гражданских рабочих в Третьем Рейхе и их насильственной же репатриации в СССР (в сокращенном варианте и под заглавием «Депортированные домой» она выходит в 2001 году на немецком языке в венско-мюнхенском издательстве «Ольденбург»).

Многолетняя верность П. Поляна теме принудительных миграций, его кропотливая работа с самыми различными источниками (примечательно, что в книге «Не по своей воле» он опирается, в первую очередь, на уже опубликованные, но недостаточно систематизированные и осмысленные документы) и видимое стремление избегать скороспелых выводов позволили ему написать книгу, которая сочетает в себе два очень важных достоинства.

Первое — это огромный хорошо систематизированный фактический материал, придающий книге дополнительную ценность справочника по проблемам принудительных миграций в сталинском СССР (особо отмечу хронологически выстроенные сводные таблицы, приводимые в Приложениях). Критически переработав огромный массив литературной и архивной информации, П. Полян предлагает читателю экстракт сведений иданных, без обращения к которому не обойтись ни одному исследователю советской истории.

Второе — это интерпретация фактов в контексте объективной социальной реальности тех лет. Человеческий ужас и гражданское возмущение, несомненно испытываемые автором по поводу исследуемых им событий, остаются в его книге все же на втором плане: его главное внимание приковано к осмыслению той логики, которой явно или неявно руководствовалась власть, сросшаяся с репрессивным аппаратом и демонстрировавшая редко встречающиеся в истории масштабы войны против собственного народа.

Книга П. Поляна являет собой интересный и не столь уж частый синтез исторического и географического подходов, хронологического и пространственного углов зрения. Намного полнее, чем кто бы то ни было до него, П. Полян показывает именно «географическое» лицо репрессий. Анализу подвергаются как «географический замысел» власти, так и «географический результат» осуществления этого замысла, — результат, который ощущается и сегодня во всей своей болезненности. «Некоторые современные очаги напряженности,— отмечает автор, — например, осетино-ингушский конфликт инекоторые другие, имеют свои корни именно в депортационной политике советского государства».

Работа проникнута духом понимания того непреложного (но, увы, так часто упускаемого большинством исследователей) обстоятельства, что без географии, без показа региональной структуры и региональных особенностей никакое советское или российское явление не может быть адекватно описано, понято и проанализировано.

Массовые репрессии против невинных людей, часто без различия пола и возраста, происходили в стране с самой большой в мире территорией, которую она на протяжении столетий изо всех сил, тщательно, но тщетно пыталась освоить. Какие бы мотивы ни стояли у истоков массовых репрессий, довольно скоро они, по своей форме, вписались в вековую традицию территориальной экспансии и стали работать на нее — разумеется с той эффективностью, на какую обречен рабский труд в ХХ веке.

Автор справедливо указывает на то, что депортационная политика в СССР, многое позаимствовав из «опыта» Российской империи, была необычайно тесно связана с практикой принудительного трудоиспользования и может быть понята только в системном единстве с ГУЛАГ и планово-добровольными переселениями.

Сама тема книги П. Поляна и сегодня далеко не остыла и не окаменела. Кровавые конфликты между поссоренными этими депортациями народами, к сожалению, нередки. Каждый день газетные сообщения могут привнести в нее что-то новое, и такой мониторинг ведется автором с похвальной тщательностью.

Мне кажется, что в конце концов П. Поляну удалось написать именно «книгу» — не академическую «монографию», пусть и ценную, но рассчитанную на относительно узкий круг специалистов, а книгу для широкого чтения. Строгий академизм и научный аппарат сочетаются в ней с живым языком и хорошей публицистичностью, а сам материал книги вопиет и не может оставить равнодушным никого, кто возьмет ее в руки икому небезразлична судьба его бывшей или нынешней страны.