Пьеса предоставлена Ольгой Амелиной



бет1/4
Дата25.06.2016
өлшемі221 Kb.
#157929
  1   2   3   4
Пьеса предоставлена Ольгой Амелиной

(Библиотека драматургии - http://lib-drama.narod.ru)
Жан Ануй. Антигона

Перевод В.Дмитриева. Москва, Изд-во "Гудьял-пресс", 1999

OCR & spellcheck: Ольга Амелина, март 2005

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА


Антигона.

Креон.


Гемон.

Исмена.


ЭВРИДИКА.

Кормилица.

ПРИСЛУЖНИК КреонА.

СТРАЖНИКИ.

ВЕСТНИК.

Пролог.


ХОР.

Простые декорации. Три одинаковые двери. При поднятии занавеса все действующие лица на сцене.

Они разгова­ривают, вяжут, играют в карты.
От них отделяется Пролог и выходит вперед.
Пролог. Ну что ж, начнем. Эти персонажи сейчас сыграют перед вами трагедию об Антигоне. Антигона — маленькая худышка, что сидит вон там, уставившись в одну точку, и молчит. Она думает. Она думает, что вот сейчас станет Антигоной, что из худой, смуглой и замкнутой девушки, которую никто в семье не принимал всерьез, внезапно превратится в героиню и выступит одна против целого мира, против царя Креона, своего дяди. Она думает, что умрет, хотя молода и очень хотела бы жить. Но ничего не поделаешь: ее зовут Антигоной, и ей придется сыграть свою роль до конца... С той минуты, как поднялся занавес, она чувствует, что с головокружительной быстротой удаляется от сестры Исмены, которая смеется и болтает с молодым человеком; от всех нас, спокойно глядящих на нее, — мы ведь не умрем сегодня вечером.

Юноша, беседующий с белокурой счастливой красавицей Исменой, — Гемон, сын Креона. Он жених Антигоны. Все влекло его к Исмене: любовь к танцам и играм, желание счастья и удачи и чувственность тоже, ведь Исмена гораздо красивее Антигоны. Но однажды вечером на балу, где он танцевал только с Исменой, которая была ослепительна в своем новом платье, он отыскал Антигону, мечтавшую, сидя в уголке, — в той же позе, что и сейчас, обхватив руками колени, — и по­просил ее стать его женой. Почему? Этого никто ни­когда не мог понять. Антигону это не удивило, она под­няла на него свои серьезные глаза и, грустно улыбнув­шись, дала свое согласие... Оркестр начинал новый танец. Там, в кругу других юношей, громко смеялась Исмена. А он, он теперь должен был стать мужем Анти­гоны. Он не знал, что на свете никогда не будет мужа Антигоны и что этот высокий титул давал ему лишь право на смерть.

Крепкий седой мужчина, о чем-то размышляющий, рядом с которым стоит юный прислужник, — это Креон. Он царь. Лицо его в морщинах, он утомлен; ему выпала нелегкая роль — управлять людьми. Раньше, во времена Эдипа, когда он был всего лишь первым вельможей при дворе, он любил музыку, красивые переплеты, любил бродить по антикварным лавоч­кам в Фивах. Но Эдип и его сыновья умерли. Креон бросил свои книги и безделушки, засучил рукава и стал на их место.

Иной раз вечером он чувствует усталость и спраши­вает себя, не бесполезное ли это занятие — управлять людьми? Не лучше ли поручить эту грязную работу дру­гим, тем, которые не привыкли много раздумывать... Но утром перед ним снова возникают вопросы, которые требуют срочного решения, и он встает, спокойный, как рабочий на пороге трудового дня.

Пожилая женщина, что стоит рядом с кормилицей, воспитавшей обеих сестер, и вяжет, — это Эвридика, жена Креона. Она будет вязать на протяжении всей тра­гедии, пока не наступит ее черед идти умирать. Она добрая, любящая, полна достоинства, но не может быть мужу подмогой. Креон одинок. Он одинок рядом со своим юным прислужником, который слишком мал и тоже ничем не может ему помочь.

Тот бледный юноша, который стоит в одиночестве, задумавшись, в глубине сцены, прислонясь к стене, — вестник. Это он явится с сообщением о смерти Гемона. Вот почему ему не хочется ни болтать, ни присоеди­няться к обществу остальных. Он уже знает...

Наконец, трое краснорожих мужчин, играющих в карты, сдвинув шапки на затылок, — это стражники. Они, в сущности, неплохие парни; у каждого из них, как у всех людей, есть жена, дети, мелкие заботы, но уже будьте спокойны, они в любую минуту схватят об­виняемых. От них пахнет чесноком, кожей, вином, и они лишены всякого воображения. Это слуги право­судия, их ни в чем не упрекнешь и они всегда доволь­ны собой. Но сейчас они служат Креону — до тех пор, пока новый владыка Фив, должным образом облечен­ный властью, в свою очередь не прикажет арестовать его.

А теперь, когда вы познакомились со всеми героями, мы приступим к трагедии. Она начинается с момента, когда сыновья Эдипа, Этеокл и Полиник, которые дол­жны были поочередно, в течение года каждый, править Фивами, вступили в борьбу и убили друг друга под стенами города. Этеокл, старший, по окончании срока своего правления отказался уступить место брату. Семь чужеземных царей, которых Полиник перетянул на свою сторону, были разбиты перед семью вратами Фив. Теперь город спасен, враждовавшие братья погибли, и Креон, новый царь, повелел старшего брата, Этеокла, похоронить торжественно, с почестями, а тело Поли­ника, этого бунтовщика, бродяги, бездельника, не опла­канное и не похороненное, оставить на растерзание воронам и шакалам. Всякий, кто осмелится предать его земле, будет безжалостно осужден на смерть.


Пока Пролог говорит, действующие лица одно за другом покидают сцену. Пролог тоже скрывается. Освещение на сцене меняется. Мертвенно-бледный рассвет проникает в спящий дом.
Антигона приоткрывает дверь и входит на цыпочках, боси­ком, держа сандалии в руках. На мгновение она останавли­вается, прислушивается. Появляется Кормилица.
Кормилица. Откуда ты?

Антигона. С прогулки, няня. До чего же было кра­сиво! Сначала все кругом серое... Но сейчас — ты пред­ставить себе не можешь — все стало розовым, желтым, зеленым, словно на цветной открытке. Нужно вставать пораньше, няня, если хочешь увидеть мир без красок. (Собирается уйти.)

Кормилица. Я встала, когда было еще совсем темно, пошла в твою комнату посмотреть, не сбросила ли ты во сне одеяло, глядь — а постель пуста!

Антигона. Сад еще спал. Я застала его врасплох, ня­ня. Он и не подозревал, что я любуюсь им. Как красив сад, когда он еще не думает о людях!

Кормилица. Ты ушла. Я побежала к дверям: ты оста­вила их полуоткрытыми.

Антигона. Поля были мокрые от росы и чего-то ожи­дали. Все кругом чего-то ожидало. Я шла одна по доро­ге, звук моих шагов гулко отдавался в тишине, и мне было неловко — ведь я прекрасно знала, что ждут не меня. Тогда я сняла сандалии и осторожно проскольз­нула в поле, так что оно меня не заметило.

Кормилица. Придется тебе вымыть ноги, прежде чем ты ляжешь в постель.

Антигона. Я больше не лягу.

Кормилица. Но ты ведь поднялась в четыре часа! Да­же четырех не было! Я встаю, чтобы взглянуть, хорошо ли она укрыта... а постель пуста и уже остыла.

Антигона. Если каждое утро вставать так рано, на­верно, всегда будет так же приятно выйти первой в по­ле. Правда, няня?

Кормилица. Утро? Была еще ночь! Ты думаешь, об­манщица, так я тебе и поверю, что ты ходила на про­гулку! Отвечай, где ты была?

Антигона (со странной улыбкой). Да, правда, была еще ночь. Только одна я в полях и думала, что уже утро. Это чудесно, няня! Сегодня я первая увидела, как настал день.

Кормилица. Нечего, нечего мне зубы заговаривать! Старая песенка! И я когда-то была девушкой... Я тоже не была тихоней, но и не такой упрямой. Где ты была, бесстыдница?

Антигона (неожиданно серьезно). Я не бесстыд­ница.

Кормилица. Ты была на свидании. Может, станешь отказываться?

Антигона (тихо). Да, я была на свидании.

Кормилица. У тебя есть возлюбленный?

Антигона (странным тоном, после паузы). Да, няня, у меня есть возлюбленный. Бедняга!

Кормилица (гневно). Красиво, нечего сказать! Хо­роша же ты! А еще царская дочь! Вот и мучайся, вос­питывай их! Все вы скроены на один лад. А ведь ты была не такой, как другие, не вертелась вечно перед зеркалом, не подкрашивала губки, не старалась обра­тить на себя внимание... Я часто говорила себе: «Гос­поди, эта девочка совсем не кокетлива! Все время в од­ном и том же платье, плохо причесана... Юноши будут заглядываться только на Исмену, с ее локонами и лен­тами, а эта останется висеть у меня на шее...» И что же, оказывается, ты совсем, как твоя сестра, даже хуже, ли­цемерка ты этакая! Кто же он такой? Верно, какой-ни­будь бездельник? Мальчишка, которого ты даже не ре­шаешься привести к своим родным и сказать: «Я люблю его и хочу выйти за него замуж!» Так, что ли? Отвечай, негодница!

Антигона (снова чуть заметно улыбается). Да, няня.

Кормилица. Она еще поддакивает! Боже милосердный! Я стала за тобой ходить, когда ты была совсем крошкой, я обещала твоей бедной матери, что ты вы­растешь честной девушкой, — и вот, пожалуйста! Но это даром тебе не пройдет, моя милая! Я, правда, всего только кормилица, и ты считаешь меня старой дурой... Ладно! Но твой дядя, твой дядя Креон все узнает, будь уверена!

Антигона (устало). Да, няня, узнает. Оставь меня в покое.

Кормилица. Посмотрим, что он скажет, услышав, что ты шляешься по ночам! А Гемон, твой жених? Ты же обручена с ним! Хороша невеста — вскакивает в четыре утра и бежит на свидание к другому! А потом еще просит оставить ее в покое, хочет, чтобы я мол­чала! Знаешь, что я должна была бы сделать? Отшле­пать тебя хорошенько, как в те дни, когда ты была маленькой.

Антигона. Не кричи так, нянечка. Не сердись на меня сегодня.

Кормилица. Не кричи? Так мне вдобавок и кричать нельзя? Вот как! А обещание, которое я давала твоей матери! Знаешь, что она сказала бы, будь она здесь? «Старая дура — да, старая дура, — ты не сумела сохра­нить мою девочку чистой. И кричала ты на них, и вор­чала словно сторожевой пес, и кутала их, чтобы не про­студились, и гоголь-моголем пичкала, чтобы были здо­ровыми; но в четыре часа утра ты, старая дура, спишь, спишь как сурок, хоть не имеешь права глаз сомкнуть, и они преспокойно удирают, ты приходишь к ним в ком­нату, а постель давно уже остыла...». Вот что скажет твоя мать, когда я увижу ее на том свете, и мне станет стыд­но, тут от стыда умереть можно, но я уже буду мертвой. Я только опущу голову и скажу: «Да, все это правда, гос­пожа Иокаста!»

Антигона. Ну не плачь, няня! Ты сможешь смело глядеть в глаза моей матери, когда увидишь ее. И она скажет: «Здравствуй, няня, спасибо тебе за маленькую Антигону. Ты хорошо заботилась о ней». Мама знает, почему я уходила сегодня утром.

Кормилица. Так у тебя нет возлюбленного?

Антигона. Нет, нянечка.

Кормилица. Ты что, смеешься надо мной? Посты­дись, я уже старуха. Ты всегда была моей любимицей, хотя характер у тебя отвратительный. Твоя сестра была послушнее, но мне казалось, что ты меня любишь боль­ше. Но если бы ты меня любила, ты сказала бы мне правду. Почему твоя постель была пуста, когда я при­шла подоткнуть одеяло?

Антигона. Нянечка, пожалуйста, перестань плакать! (Обнимает ее.) Ну полно, мое доброе румяное яблоч­ко! Помнишь, как я натирала тебе щеки, чтобы они бле­стели? Старенькое, сморщенное яблочко! Нечего по пу­стякам заливать слезами свои морщинки. Все это глу­пости. Я чиста, у меня нет другого возлюбленного, кро­ме Гемона, моего жениха, клянусь тебе. Я даже могу поклясться, если хочешь, что у меня никогда не будет другого возлюбленного. Побереги свои слезки, побере­ги. Они тебе, может быть, еще пригодятся, нянечка! Когда ты плачешь, я снова чувствую себя ребенком... А сегодня я не должна чувствовать себя ребенком.
Входит Исмена.
Исмена. Ты уже встала? Я заходила в твою комнату.

Антигона. Да, я уже встала.

Кормилица. И эта туда же! Вы что, обе с ума спяти­ли? Поднимаетесь раньше служанок! По-вашему, царс­ким дочерям пристало разгуливать натощак? Хороши, нечего сказать! До сих пор не одеты. Мне же за вас и попадет, вот увидите!

Антигона. Оставь нас, няня. Нам совсем не холодно, ведь уже лето. Свари-ка лучше кофе. (Устало опускает­ся на скамью.) Я бы с удовольствием выпила чашечку кофе. Пожалуйста, нянечка! Мне станет лучше, когда я выпью кофе.

Кормилица. Голубка моя! У тебя от голода голова кружится, а я, старая дура, ворчу, вместо того чтобы на­поить тебя горячим! (Поспешно уходит.)

Исмена. Ты больна?

Антигона. Нет, просто немного устала. (Улыбается.) Это потому, что я рано поднялась.

Исмена. Я тоже не спала.

Антигона (снова улыбается). Тебе надо выспаться, а то завтра ты будешь не такой красивой.

Исмена. Не смейся надо мной!

Антигона. Я не смеюсь. Сегодня твоя красота при­дает мне сил. Помнишь, какой несчастной я чувство­вала себя в детстве? Я старалась измазать тебя грязью, засовывала тебе за шиворот гусениц. Однажды я при­вязала тебя к дереву и отрезала тебе волосы, твои пре­красные волосы... (Гладит ее по волосам) Разве ста­нешь думать о всякой ерунде, когда у тебя такие пре­красные, мягкие волосы, так аккуратно причесанные!

Исмена (внезапно). Почему ты говоришь о пустя­ках?

Антигона (тихо, продолжая гладить ее по воло­сам). Я не говорю о пустяках...

Исмена. Знаешь, Антигона, я все обдумала.

Антигона. Да.

Исмена. Я думала всю ночь. Ты сошла с ума!

Антигона. Да.

Исмена. Мы не можем.

Антигона (после паузы, тихим голосом). Почему?

Исмена. Он велит нас казнить.

Антигона. Конечно. Каждому свое. Он должен осу­дить нас на смерть, а мы — похоронить брата. Так уж все распределено. Что ж тут можно поделать?

Исмена. Я не хочу умирать.

Антигона (тихо). И я тоже не хотела бы умирать.

Исмена. Слушай, я думала всю ночь. Я старше тебя и всегда поступаю разумнее. А вот ты вечно делаешь, что тебе в голову взбредет, даже если это страшная глу­пость. Я более уравновешенная. Всегда все обдумываю.

Антигона. Иногда не надо слишком много думать.

Исмена. Надо, Антигона. Разумеется, все это ужасно, мне тоже жалко брата, но я отчасти понимаю и дядю.

Антигона. Я не хочу понимать отчасти!

Исмена. Он царь, он обязан подавать пример.

Антигона. Но я не царь, я не обязана подавать при­мер... Эта маленькая Антигона, упрямая, скверная, глу­пая, делает все, что взбредет ей в голову, и тогда ее ста­вят в угол или запирают в чулан. И поделом! Надо было слушаться!

Исмена. Ну вот!.. Уже нахмурила брови, уставилась в одну точку... Уже готова ринуться очертя голову, никого не слушая. Выслушай хотя бы меня! Я чаще, чем ты, бы­ваю права.

Антигона. А я не хочу быть правой.

Исмена. Попробуй хоть понять!

Антигона. Понять... Я только это и слышу от вас с тех пор, как себя помню. Нужно было понять, что нель­зя прикасаться к воде, прекрасной, холодной воде, по­тому что она может пролиться на пол, что нельзя при­касаться к земле, потому что она может выпачкать пла­тье... Нужно было понять, что нельзя съедать все сразу, нельзя отдавать нищему, которого встретишь на доро­ге, все, что у тебя в карманах; нельзя бежать, бежать наперегонки с ветром, пока не упадешь. И пить, когда жарко, и купаться рано утром или поздно вечером, как раз тогда, когда хочется! Понимать. Всегда понимать! Я не хочу понимать. Я все пойму, когда состарюсь... (Тихо.) Если я когда-нибудь состарюсь... Но не теперь.

Исмена. Он сильнее нас, Антигона. Он — царь. Все в городе думают так же, как он. Их тысячи, много тысяч, они кишат на улицах Фив.

Антигона. Я не слушаю тебя.

Исмена. Они будут орать. Нас схватят тысячи рук, тысячеликая толпа будет сверлить нас взглядом. Нам будут плевать в лицо. И когда нас повезут в повозке к месту казни, их ненависть, их смрад, их насмешки всю дорогу будут сопровождать нас. А на площади стеной станут стражники, с тупыми багровыми лицами, в жест­ких воротничках, с грубыми, чисто вымытыми руками и бычьим взглядом. И ничто не поможет — ни крики, ни мольбы: они будут выполнять все, что им прикажут, как рабы, не задумываясь, хорошо это или плохо... А страдания? Ведь нам придется страдать, испытывать боль, и она будет все сильней и сильней и станет сов­сем нестерпимой; нам покажется, что она дошла до пре­дела, но она будет все усиливаться... Как пронзительный крик, который становится все резче... О, я не могу, не могу!

Антигона. Как ты хорошо все обдумала!

Исмена. Я думала всю ночь. А ты?

Антигона. Я тоже, можешь не сомневаться.

Исмена. Ты знаешь, я не храброго десятка.

Антигона (тихо). Я тоже. Что ж из того?
Пауза.
Исмена (неожиданно). Разве тебе не хочется жить?

Антигона (шепотом). Не хочется жить... (Тише, едва слышно.) А кто вставал спозаранку только для того, что­бы каждой порой ощутить ласку утреннего прохлад­ного ветерка? Кто ложился позже всех, — даже падая с ног от усталости, — лишь бы еще немного насладить­ся прелестью ночи? Кто в детстве плакал от того, что нельзя в полях сорвать все цветы, поймать всех зве­рушек?

Исмена (порывисто бросается к Антигоне). Сест­ричка!

Антигона (выпрямившись, громко). Нет, оставь ме­ня! Нечего ко мне ласкаться! Теперь не время обняв­шись хныкать. Ты говоришь, что все обдумала? По-тво­ему, можно отступить только потому, что весь город ополчится против тебя, что тебя ждут страдания и ты боишься смерти?

Исмена (опускает голову). Да.

Антигона. Ну что ж, воспользуйся этим предлогом.

Исмена (бросаясь к ней). Антигона, умоляю тебя! Пусть мужчины верят в высокие идеалы и умирают за них. Но ты же девушка!

Антигона (сквозь зубы). Да, девушка. Разве мало я плакала из-за того, что родилась девчонкой?

Исмена. Счастье так близко! Тебе нужно только про­тянуть руку, и оно твое. Ты помолвлена, ты молода, ты красива...

Антигона (глухо). Нет, я не красива.

Исмена Ты красива не так, как мы, — иначе. И ты отлично знаешь, что именно на тебя оборачиваются уличные мальчишки, а девчонки замолкают и глядят на тебя во все глаза, пока ты не завернешь за угол...

Антигона (едва заметно улыбается). Мальчишки, девчонки!

Исмена (помолчав). А Гемон?

Антигона (сдержанно). Сейчас я поговорю с Гемоном, и с Гемоном все будет кончено.

Исмена. Ты сошла с ума!

Антигона (улыбаясь). Что бы я ни делала, ты все­гда называла меня сумасшедшей, даже когда мы бы­ли совсем детьми. Пойди приляг, Исмена... Видишь, уже светло, и теперь я все равно ничего не могла бы сделать. Тело брата тесным кольцом окружили стра­жники. Они охраняют его, как будто ему и вправду удалось стать царем. Иди приляг, ты побледнела от усталости.

Исмена. А ты?

Антигона. Мне не хочется спать... Но обещаю тебе, что никуда не пойду, пока ты не проснешься. Корми­лица принесет мне что-нибудь поесть. Иди поспи еще. Солнце только взошло. У тебя глаза слипаются. Пойди же...

Исмена. Я ведь смогу тебя убедить, правда? Смогу тебя убедить? Ты выслушаешь меня еще раз?

Антигона (устало). Да, я выслушаю тебя. Я всех вас выслушаю. А теперь, прошу тебя, иди поспи. А то завтра ты будешь не такой красивой. (С грустной улыбкой провожает взглядом уходящую Исмену, потом устало садится.) Бедная Исмена!

Кормилица (входя). Вот кофе и гренки. Ешь, го­лубка!

Антигона. Мне не хочется есть, няня.

Кормилица. Я сама их поджарила и намазала мас­лом, как ты любишь.

Антигона. Какая ты милая, нянечка. Но я выпью толь­ко глоточек кофе.

Кормилица. Что у тебя болит?

Антигона. Ничего, нянечка. Но все равно укутай ме­ня получше, как бывало, когда я болела... Ах, нянечка, ты прогоняла лихорадку, прогоняла кошмары, прогоняла тень, что падала от шкафа и медленно ползла по стене, издеваясь надо мной... Ты прогоняла мириады насеко­мых, которые что-то грызли в ночной тишине... Ты про­гоняла ночь с ее безмолвным диким воем... Ты, нянечка, прогоняла и саму смерть. Дай мне руку, как бывало, ко­гда ты сидела у моей постели.

Кормилица. Да что с тобой, моя горлинка?

Антигона. Ничего, нянечка. Просто я еще мала для всего этого... Но никто, кроме тебя, не должен об этом знать.

Кормилица. Для чего мала, моя птичка?

Антигона. Ни для чего, нянечка. Главное, ты со мной. Я держу твою добрую шершавую руку, она всегда от всего спасает, я это хорошо знаю. Может быть, она еще раз спасет меня? Ведь ты, нянечка, всемогуща.

Кормилица. Что ж я могу для тебя сделать, моя го­лубка?

Антигона. Ничего, нянечка. Только приложи руку к моей щеке, вот так. (На минуту замирает, закрыв глаза.) Ну вот, я больше не боюсь. Ни злого людоеда, ни буки, ни бабы-яги, которая ворует детей. (Помол­чав, другим тоном.) Слушай, нянечка! Мою собаку, Милку...

Кормилица. Ну?

Антигона. Обещай, что никогда больше не будешь бранить ее.

Кормилица. Да ведь она все пачкает своими гряз­ными лапами! Ее и в дом-то нельзя пускать.

Антигона. Не брани ее, даже если она все пачкает. Обещай мне это, нянечка!

Кормилица. Что ж, по-твоему, она тут все перепор­тит, а я ей слова не скажи?

Антигона. Да, нянечка.

Кормилица. Ну, это уж слишком!

Антигона. Пожалуйста, нянечка! Ты же любишь Мил­ку, мою добрую головастую Милку. И, в конце концов, ты ведь обожаешь уборку. Ты была бы просто несчастной, не будь грязи... Ну прошу тебя, не брани мою Милку!

Кормилица. А если она нагадит на ковры?

Антигона. Все равно, обещай, что не будешь бра­нить ее. Я тебя очень-очень прошу, нянечка!

Кормилица. Знаешь ведь, что не могу тебе отказать, когда ты ласкаешься ко мне... Ну ладно, ладно. Я буду подтирать за ней и ни разу не заворчу. Ты совсем мне голову заморочила!

Антигона. И еще обещай мне, что будешь с ней все время разговаривать.

Кормилица. Да где это видано?! Говорить с собакой!

Антигона. В том-то и дело, не говори с ней как с собакой. Говори, как с человеком, ты же слыхала, как я с ней разговариваю...

Кормилица. Ну нет! Хоть я и старая, но из ума еще не выжила! Да зачем это тебе, чтобы все в доме разго­варивали с собакой, как ты?

Антигона (тихо). А если я вдруг не смогу с ней больше разговаривать?

Кормилица (не понимая). Не сможешь с ней разго­варивать? Почему?

Антигона (отворачивается; потом твердо). А по­том, если она будет слишком тосковать, все время ждать меня, смотреть на дверь, как будто я только что вышла, может быть, лучше будет убить ее, нянечка. Только что­бы ей не было больно.


Достарыңызбен бөлісу:
  1   2   3   4




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет