Перевод на русский язык А. М
жүктеу/скачать 2.95 Mb.
|
IX Теперь остается только обсудить отношения между симптомо-образованием и развитием тревоги. На этот счет, по-видимому, широко распространены два мнения. В одном случае саму тревогу называют симптомом невроза, в другом полагают, что между ними существует гораздо более тесная связь. Согласно этому мнению, все симптомообразование предпринимается лишь для того, чтобы избежать тревоги; симптомы связывают психическую энергию, которая в противном случае была бы отведена в виде тревоги, а потому тревога представляет собой главный феномен и основную проблему невроза. По меньшей мере частичную правоту второго утверждения можно подтвердить убедительными примерами. Когда больного агорафобией, которого сопровождали на улице, оставляют на ней одного, он продуцирует приступ тревоги; когда больному неврозом навязчивости не позволяют умыть руки после соприкосновения, он становится добычей невыносимой тревоги. Таким образом, очевидно, что намерением, а также результатом условия сопровождения и навязчивого умывания было предотвращение подобных вспышек тревоги. В этом смысле также и всякое торможение, которому подвергается Я, можно назвать симптомом. Раз мы свели развитие тревоги к ситуации опасности, мы предпочтем говорить, что симптомы создаются ради того, чтобы Я сумело избежать ситуации опасности. Если воспрепятствовать симпто-мообразованию, то действительно возникает опасность, то есть воссоздается ситуация, аналогичная рождению, в которой Я ощущает себя беспомощным перед непрерывно усиливающимся требованием влечения, стало быть, первое и изначальное условие возникновения тревоги. С наших позиций связь между тревогой и симптомом оказывается менее тесной, чем предполагалось, из-за того, что между двумя моментами мы вставили ситуацию опасности. В дополнение мы можем также сказать, что развитие тревоги приводит к началу симптомообразования, более того, является его необходимой предпосылкой, ибо если бы Я не расшевелило под воздействием развивающейся тревоги инстанцию удовольствия-неудовольствия, то оно было бы не в силах остановить угрожающий 284
процесс, который был подготовлен в Оно. При этом становится очевидной тенденция снизить до минимума развитие тревоги, использовать тревогу лишь как сигнал, ибо в противном случае неудовольствие, которым угрожает влечение, лишь ощущалось бы в другом месте, что в соответствии с намерением принципа удовольствия не было бы успехом, но все же довольно часто случается при неврозах. Таким образом, действительным успехом симптомообразова-ния является устранение ситуации опасности. Симптомообразование имеет две стороны; одна, которая остается для нас скрытой, производит в Оно ту модификацию, посредством которой Я избегает опасности; другая, обращенная к нам, показывает, что именно, то есть какое замещающее образование, было создано им вместо подвергшегося воздействию процесса влечения. Однако мы должны были выразиться корректнее, приписав защитному процессу то, что мы только что сказали о симптомообразо-вании, и употребить само название «симптомообразование» как синоним замещающего образования. Тогда становится ясно, что защитный процесс аналогичен бегству, благодаря которому Я уклоняется от угрожающей извне опасности, что он представляет собой именно попытку бегства от опасности, которую порождает влечение. Сомнения в правомерности такого сравнения помогут нам в дальнейшем разъяснении. Во-первых, можно возразить, что потеря объекта (потеря любви со стороны объекта) и угроза кастрации точно так же являются опасностями, которые угрожают извне, как, скажем, дикое животное, то есть не как опасности влечения. Но это все же разные случаи. Волк может на нас напасть, как бы мы по отношению к нему себя ни вели; но любимый человек не лишит нас любви, кастрация не будет нам угрожать, если мы не будем лелеять в себе определенные чувства и намерения. Таким образом, эти импульсы влечения становятся условиями внешней опасности и вместе с тем опасными сами по себе; мы можем теперь бороться с внешней опасностью с помощью мер, используемых против внутренних опасностей. При фобии животных опасность, по-видимому, по-прежнему полностью воспринимается как внешняя, точно так же она подвергается внешнему смещению и в симптоме. При неврозе навязчивости она интернализирована значительно больше, одна часть страха перед Сверх-Я, которая представляет собой социальный страх, по-прежнему репрезентирует внутреннюю замену внешней опасности, другая часть, страх совести, непременно является эндопсихической1.
285
Второе возражение таково: ведь при попытке бегства перед лицом угрожающей внешней опасности единственное, что мы делаем, это увеличиваем дистанцию между собой и тем, что угрожает. Мы ведь не защищаемся от опасности, не пытаемся ничего в ней изменить, как в другом случае, когда набрасываемся с дубиной на волка или стреляем в него из ружья. Однако защитный процесс, по-видимому, делает нечто большее, чем просто соответствует попытке бегства. Он вмешивается в угрожающий процесс влечения, некоторым образом подавляет его, отклоняет его от цели и тем самым делает его безопасным. Это возражение кажется неопровержимым, мы должны с ним считаться. Мы полагаем, что существуют защитные процессы, которые с полным основанием можно сравнить с попыткой бегства, тогда как при других Я обороняется гораздо активнее, предпринимает энергичные контрмеры. Если сравнение защиты с бегством вообще не нарушается тем обстоятельством, что Я и влечение в Оно являются частями одной и той же организации, а не раздельными существами, как волк и ребенок, и, следовательно, каждая форма поведения Я должна также влиять на процесс влечения, его видоизменяя. Благодаря изучению условий возникновения тревоги мы должны были увидеть поведение Я при защите, так сказать, в рациональном преображении. Каждая ситуация опасности соответствует определенному периоду жизни или фазе развития душевного аппарата и кажется для нее правомерной. Маленький ребенок действительно не оснащен для того, чтобы психически справляться с большими суммами возбуждения, поступающего снаружи или изнутри. К определенному времени жизни его главный интерес состоит в том, чтобы люди, от которых он зависит, не лишили его своей нежной заботы. Если мальчик воспринимает могущественного отца как соперника, сознает свои афессивные чувства к нему и сексуальные намерения по отношению к матери, то у него имеются все основания для того, чтобы его бояться, а страх перед собственным наказанием благодаря филогенетическому усилению может выразиться в виде страха кастрации. Со вступлением в социальные отношения страх перед Сверх-Я, совесть, становится необходимостью, отсутствие этого момента — источником серьезных конфликтов и опасностей и т. д. Но именно с этим связана новая проблема. Попробуем аффект тревоги на некоторое время заменить другим, к примеру, аффектом боли. Мы считаем совершенно нормальным, что девочка в четыре года горько плачет, если у нее сломалась кукла, в шесть лет — если учительница делает ей замечание, в шест- 286
надцать лет — если любимый человек о ней не заботится, в двадцать пять лет — если она, возможно, хоронит ребенка. Каждое из этих условий возникновения боли имеет свой срок и исчезает с течением времени; последние, окончательные, затем сохраняются всю жизнь. Но нам бросилосьбы в глаза, если бы этадевушка, будучи женой и матерью, расплакалась из-за поломки фарфоровой безделушки. Но именно так и ведут себя невротики. В их душевном аппарате давно сформировались все инстанции, необходимые для того, чтобы справляться с раздражителями в пределах широких границ, они достаточно взрослые, чтобы самостоятельно удовлетворять большинство своих потребностей, им давно известно, что кастрация уже не применяется в качестве наказания, и все же они ведут себя так, как если бы по-прежнему существовали давние опасные ситуации, они придерживаются всех прежних условий возникновения тревоги. Ответ на это получится несколько многословным. Прежде всего необходимо разобраться в положении дел. В большом числе случаев старые условия возникновения тревоги действительно отпадают после того, как они уже породили невротические реакции. Страхи самых маленьких детей перед одиночеством, темнотой и чужими людьми, которые в целом можно назвать нормальными, в более поздние годы чаще всего проходят; дети, как говорят о некоторых других детских нарушениях, их «перерастают». Столь часто встречающимся фобиям животных уготована такая же судьба, многие конверсионные истерии детских лет не находят продолжения позднее. Церемониал в латентном периоде — это необычайно часто встречающееся явление, но только очень незначительный процент этих случаев позднее развивается в полноценный невроз навязчивости. Детские неврозы — насколько наш опыт позволяет судить о городских детях белой расы, подчиняющихся высшим культурным требованиям, — вообще являются обычными эпизодами развития, хотя им по-прежнему уделяется слишком мало внимания. Нет недостатка в приз-накахдетского невроза и у взрослого невротика, тогда как далеко не все дети, которые их обнаруживают, будут невротиками также и впоследствии. Стало быть, в ходе созревания условия возникновения тревоги должны были быть устранены, а ситуации опасности утратить свое значение. Вместе с тем некоторые из этих ситуаций опасности в последующие периоды сохраняются благодаря тому, что они видоизменяют условие возникновения тревоги сообразно времени. Так, например, страх кастрации сохраняется под маской фобии сифилиса, после того какчеловекузнал, что хотя кастрация уже не является обычным наказанием за удовлетворение сексуальных 287 прихотей, но зато свобода влечения чревата тяжелыми заболеваниями. Другие условия возникновения тревоги вообще не обречены на гибель, а должны сопровождать человека всю жизнь, как, например, условие возникновения страха перед Сверх-Я. В таком случае невротик отличается от нормального человека тем, что он чрезмерно усиливает реакции на эти опасности. В конечном счете также и взрослость достаточной защиты от возвращения первоначальной травматической ситуации, которая порождает тревогу, не предоставляет; для каждого человека можно было бы провести границу, за которой его душевный аппарат не справляется с количествами возбуждения, требующими отвода. Эти небольшие поправки не могут поколебать обсуждаемый здесь факт, что в своем отношении к опасности очень многие люди остаются инфантильными и не справляются с утратившими силу за давностью лет условиями возникновения тревоги; оспаривать это — означало бы отрицать факт невроза, ибо такие людей как раз и зовутся невротиками. Но как такое возможно? Почему не все неврозы являются эпизодами развития, которые заканчиваются с достижением следующей фазы? Откуда берется момент продолжительности в этих реакциях на опасность? Откуда преимущество, которое аффект тревоги, по-видимому, имеет перед всеми другими аффектами, состоящее в том, что она сама по себе вызывает реакции, которые как аномальные обособляются от других и как нецелесообразные противопоставляются течению жизни? Другими словами, мы неожиданно снова оказываемся перед так часто задававшимся вопросом-загадкой, откуда берется невроз, что выступаетего последним, особым мотивом? После многолетних аналитических усилий эта проблема встает перед нами нетронутой, как в самом начале. 288
X Тревога — это реакция на опасность. Вместе с тем нельзя отклонять идею, что, если аффект тревоги может добиться исключительного положения в психической экономике, то это связано с самой сутью опасности. Но опасности являются общечеловеческими, одинаковыми для всех индивидов; в чем мы нуждаемся и чем не располагаем, — это момент, делающий нам понятным отбор индивидов, которые вопреки своим особенностям могут подчинить аффект тревоги нормальному психическому функционированию, или определяющий, кто должен потерпеть неудачу в этом задании. Я вижу перед собой две попытки раскрыть подобный момент; разумеется, любая такая попытка вправе рассчитывать на благожелательный прием, поскольку сулит помощь в мучительной потребности. Обе попытки дополняют друг друга, берясь за проблему с противоположных концов. Первая более десяти лет назад была предпринята Альфредом Адлером1; он утверждает, сводя все к выделенному им внутреннему ядру, что в преодолении задачи, поставленной опасностью, неудачу терпят те люди, которым неполноценность их органов доставляет слишком большие трудности. Если бы изречение Simplex sigillum veri2 выдержало проверку временем, то такое решение нужно было бы приветствовать как избавление. Но наоборот, за истекшее десятилетие критика доказала полную несостоятельность этого заявления, которое, ко всему прочему, оставило не у дел все изобилие выявленных психоанализом фактов. Вторую попытку в 1933 году предпринял Отто Ранк в своей книге «Травма рождения». [См. выше, с. 232 и 276—277.] Было бы несправедливо приравнивать ее к попытке Адлера в другом каком-либо пункте, помимо того, который здесь нами выделен, ибо она остается на почве психоанализа, идеи которого она развивает, и ее следует расценить как законное усилие, направленное на решение аналитических проблем. Рассматривая эту взаимосвязь между ин- [См., например, Adler, 1907.] |«Простота — печать истины» (лат.). 10 Истерия и страх 289
дивидом и опасностью, Ранк отходит от слабости органов индивида и указывает на изменчивую интенсивность угрозы. Процесс рождения представляет собой первую опасную ситуацию, а произведенный им экономический переполох становится прототипом реакции тревоги; мы только что [с. 277 и далее! проследили линию развития, которая связывает эту первую ситуацию опасности и условие возникновения тревоги со всеми более поздними, и при этом увидели, что все они сохраняют нечто общее, поскольку в известном значении все они означают отделение от матери, сначала только в биологическом смысле, затем в смысле непосредственной потери объекта, а позднее опосредствованной косвенным образом. В выявлении этой важной взаимосвязи состоит бесспорная заслуга конструкции Ранка. Травма рождения поражает отдельных индивидов с разной интенсивностью, с силой травмы варьирует интенсивность реакции тревоги, и, согласно Ранку, от этой начальной величины развившейся тревоги как раз и зависит, сможет ли индивид когда-нибудь с нею справиться, каким он будет — невротическим или нормальным. Частная критика положений Ранка в нашу задачу не входит, мы должны лишь проверить, пригодны ли они для решения нашей проблемы. Формулировка Ранка, что невротиком становится тот, кому из-за силы травмы рождения никогда не удается ее полностью отреагировать, в теоретическом отношении является крайне спорной. Совершенно не известно, что здесь подразумевается под отреагированием травмы. Если понимать это буквально, то можно прийти к необоснованному выводу, что невротик тем больше приближается к выздоровлению, чем чаще и интенсивнее воспроизводит аффект тревоги. Из-за этого противоречия с действительностью в свое время я отказался от теории отреагирования, игравшей столь важную роль в.катарсисе. Акцент на изменчивой силе травмы рождения не оставляет места для правомерного этиологического притязания наследственной конституции. Ведь она представляет собой органический момент, который по отношению к конституции выступает случайностью и сама зависит от многих влияний, которые следует назвать случайными, например, от своевременного оказания помощи при родах. Теория Ранка вообще оставила без внимания конституциональные, равно как и филогенетические факторы. Если же захочется указать на значение конституции, скажем, посредством модификации, что дело скорее втом, насколько эффективно индивид реагирует на разную интенсивность травмы рождения, то эта теория лишается своего 290 значения, а вновь введенный фактор ограничивается второстепенной ролью. Но в таком случае решение об исходе в неврозе лежит в другой, опять неизвестной области. Тот факт, что процесс рождения человека не отличается от процесса рождения других млекопитающих, в то время как особое предрасположение к неврозу является его привилегией перед животными, едва ли согласуется с теорией Ранка. Однако главным возражением остается то, что она висит в воздухе, вместо того чтобы опираться на надежные наблюдения. Не существует никаких достоверных исследований того, совпадают ли тяжелые и затянувшиеся роды несомненным образом с развитием невроза, или хотя бы: обнаруживаются ли у родившиеся таким образом детей более продолжительные или более выраженные феномены ранней детской тревожности, чем у других детей. Если признать, что ускоренные и легкие для матери роды могут иметь для ребенка значение тяжелых травм, то тем более сохраняет законную силу требование, что роды, которые ведут к асфиксии, должны безусловно считаться чреватыми указанными последствиями. Достоинством утверждаемой Ранком этиологии, по-видимому, является то, что она предпосылает момент, доступный проверке на эмпирическом материале; до сих пор такая проверка фактически не проводилась, а потому оценить значение этой этиологии невозможно. И наоборот, я не могу присоединиться к мнению, что теория Ранка противоречит признаваемому до сих пор в психоанализе этиологическому значению сексуальных влечений; ибо она касается только отношения индивида к ситуации опасности и оставляет открытой возможность того, что тот, кто не смог справиться с первоначальными опасностями, также и в ситуациях сексуальной опасности, которые возникают впоследствии, должен терпеть неудачу и вследствие этого оттеснятся в невроз. Стало быть, я не думаю, что попытка Ранка дала нам ответ на вопрос о подоплеке невроза, и я думаю, что пока еше невозможно решить, насколько велик ее вклад в решение этого вопроса. Если результаты исследований влияния тяжелых родов на предрасположение к неврозам окажутся негативными, то этот вклад придется расценить как незначительный. Имеется большое опасение, что потребность в ощутимой и единой «последней причине» нервозности так и останется неудовлетворенной. Идеальным случаем, по которому, наверное, еще и сегодня тоскует медик, была бы бацилла, которую можно выделить и вывести в чистом виде, и прививка которой у каждого индивида вызывает одинаковое пораже- 291
ние. Или несколько менее фантастическое: описание химических веществ, введение которых продуцирует и устраняет определенные неврозы. Но вероятность не говорите пользу таких решений проблемы. Психоанализ ведет к менее простым, менее удовлетворительным выходам из положения. Я должен здесьлишь повторить давно известное, не добавив ничего нового. Если Я удалось защититься от опасного импульса влечения, например, благодаря процессу вытеснения, то хотя Я и затормозило и повредило эту часть Оно, но вместе с тем предоставило ему также некоторую независимость и в чем-то отказалось от собственного суверенитета. Это следует из природы вытеснения, которое, по существу, представляет собой попытку бегства. Вытесненное теперь «отвержено», исключено из большой организации Я, подчинено лишь законам, которые господствуют в области бессознательного. Если же теперь ситуация опасности изменяется, из-за чего Я не имеет мотива для зашиты от нового импульса влечения, аналогичного вытесненному, то последствия ограничения Я становятся явными. Новый процесс развития влечения совершается под влиянием автоматизма, — я предпочитаю говорить: навязчивого повторения — он шествует теми же путями, что и ранее вытесненный, словно преодоленная ситуация опасности по-прежнему существует. Таким образом, фиксирующим моментом в вытеснении является навязчивое повторение бессознательного Оно, которое обычно прекращается только благодаря функции Я, обладающей свободой движения. Иногда Я удается снова разрушить барьеры вытеснения, которые оно само и воздвигло, вновь обрести свое влияние на импульс влечения и управлять новым процессом развития влечения с учетом изменившейся ситуации опасности. Очень часто ему это не удается и оно не может отменить свои вытеснения. Для исходаэтой борьбы решающее значение могут иметь количественные соотношения. В иныхслучаяху нас складывается впечатление, что решение является вынужденным, регрессивное притяжение вытесненного импульса и сила вытеснения настолько велики, что новое побуждение может следовать только навязчивому повторению. В других случаях мы ощущаем вкладдру-гого взаимодействия сил, притяжение вытесненного прототипа усиливается отталкиванием со стороны реальных трудностей, которые противостоят другому процессу развития возобновленного импульса влечения. То, что это является процессом фиксации на вытеснении и сохранения уже не актуальной ситуации опасности, находит свое под- 292 тверждение в скромном самом по себе факте аналитической терапии, который, однако, в теоретическом отношении едва ли можно переоценить. Если в анализе мы оказываем помощь Я, которая делает его способным устранить свои вытеснения, то оно снова обретает власть над вытесненным Оно и может позволить импульсам влечения протекать так, как если бы старые ситуации опасности больше не существовали. То, чего мы этим достигаем, вполне согласуется с остальной сферой власти нашего врачебной деятельности. Как правило, в процессе терапии мы вынуждены довольствоваться тем, чтобы быстрее, надежнее, с меньшими затратами приводить к позитивному результату, который при благоприятных условиях был бы получен спонтанно. Предыдущие рассуждения нам показывают, что именно количественные соотношения, которые можно вывести только путем умозаключения, но нельзя выявить непосредственно, определяют то, закрепятся ли прежние ситуации опасности, сохранятся ли вытеснения Я , найдут ли детские неврозы свое продолжение или нет. Из факторов, имеющих отношение к возникновению неврозов, создающих условия, при которых мерятся друг с другом психические силы, по нашему мнению, выделяются три — биологический, филогенетический и чисто психологический. Биологический фактор — продолжительная беспомощность и зависимость маленького ребенка. Внутриутробное существование человека по сравнению с таковым большинства животных сравнительно коротко; он попадает в мир более неподготовленным, чем они. Из-за этого необычайно усиливается влияние реального внешнего мира, в раннем возрасте подкрепляется отделение Я от Оно, повышается значение опасностей внешнего мира и ценность объекта, который единственно может защитить от этих опасностей и заменить потерянную внутриутробную жизнь. Стало быть, этот биологический момент порождает первые ситуации опасности и создает потребность быть любимым, которая никогда уже не оставит человека. Второй, филогенетический, фактор был нами только выведен; к этому предположению нас подвел весьма удивительный фактли-бидинозного развития. Мы считаем, что сексуальная жизнь человека не развивается непрерывно с самого начала до достижения зрелости, как у большинства близких ему животных, а после первого раннего расцвета вплоть до пятого года жизни подвергается затем энергичному прерыванию, после чего снова начинается с пубертатом и связывается с инфантильными зачатками. Мы полагаем, что в судьбах человеческого рода должно было произойти нечто важ- 293 ное1, что в качестве исторического осадка оставило после себя такое прерывание сексуального развития. Патогенное значение этого момента определяется тем, что большинство требований влечения детской сексуальности воспринимается Я как опасности, от которых оно защищается, из-за чего более позднее сексуальные побуждения в пубертате, которые должны быть сообразными Я, рискуют попасть под влияние инфантильных образцов и вслед за ними подвергнуться вытеснению. Здесь мы наталкиваемся на самую непосредственную этиологию неврозов. Поразительно, что ранний контакт с требованиями сексуальности действует на Я точно так же, как преждевременное соприкосновение с внешним миром. Третий, или психологический, фактор нужно искать в несовершенстве нашего душевного аппарата, которое связано как раз с его разделением на Я и Оно; стало быть этот фактор в конечном счете тоже сводится к влиянию внешнего мира. Считаясь с реальными опасностями, Я вынуждено обороняться от известных импульсов влечений Оно, относиться к ним как к опасностям. Однако Я не может защищаться от внутренних опасностей, порождаемых влечениями, столь же действенным образом, как от части чуждой ему реальности. Будучи тесно связанным с самим Оно, Я может защититься от опасности, порождаемой влечением, только ограничив свою собственную организацию и смирившисьс симптомообразо-ванием как компенсацией за нанесенный влечению вред. Если впоследствии напор отвергнутого влечения возобновляется, то для Я возникают все те трудности, которые нам известны в виде невротического недуга. Дальше этого, как мне кажется, в своем понимании сущности и причин возникновения неврозов мы пока не продвинулись. 1 [В главе жүктеу/скачать 2.95 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|