Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306

ЦАРЬ В БАРАНОВИЧАХ

Со времен Петра I Москва не переставала ворчать, обиженная перенесением столицы в Петербурге. Русские цари поэтому при всяком удобном случае старались подчеркнуть, что в этом ничего обидного нет и, посещая развенчанную златоглавую столицу, доказывали, что она по-прежнему является центром нации, а блистательный Санкт-Петербург всего на всего продукт политической необходимости.

Так было и в 1914 году. Николай II, в сопровождении Александры Федоровны и наследника, отправился к стенам Кремля для того, чтобы вместе с москвичами вознести молитву о даровании победы над врагами. Эта поездка вылилась в грандиозную манифестацию национального подъема, и улицы Москвы гудели от миллионных толп, шедших к Грановитой палате засвидетельствовать царю свою лояльность.

По окончании московских торжеств, Николай II отправился в ставку. Отказавшись временно от поста главнокомандующего вооруженными силами России, он тем не менее сохранил твердое намерение не упускать из вида руководства военными операциями. Поэтому царь, не удовлетворяясь подробными докладами, желал на месте контролировать механизм управления войсками.

Свое намерение царь исполнял часто. Ездил в ставку один, без государыни и цесаревича. Его сопровождала маленькая свита, причем неизменными спутниками были министр двора граф Фредерикс, начальник полевой канцелярии князь Орлов, командир конвоя граф Граббе и лейб-хирург профессор Федоров. Кроме того, при царе неотлучно находились два флигель-адъютанта, обычно Дрентельн и Саблин.

Для поездок царя по России имелись два «литерных» поезда, вагоны которых были приспособлены для дальних путешествий, а колеса могли быть переставляемы сообразно ширине колеи. Так же, как и кайзер Вильгельм, Николай II мог переезжать через границы, не меняя вагона.

Литерные поезда назывались «А» и «Б». Никогда не было известно, в каком из поездов находится царь. «Б» шел иногда впереди «А», иногда позади, и, бывало, перегонял в пути. Как паровозы, так и вагоны этих двух поездов были совершенно одинаковыми, и посторонний наблюдатель никогда не смог бы отличить одного поезда от другого.

Обычно царь являлся в ставку без Сухомлинова, чему многие генералы удивлялись. Однако, отсутствие военного министра объяснялось не личной к нему неприязнью государя, а просто уважением к великому князю Николаю Николаевичу, который не скрывал своих чувств к Сухомлинову. При упоминании одного только его имени, главнокомандующий приходил в ярость.

То же самое можно сказать и по отношению к генералу Куропаткину, командовавшему русской армией во время русско-японской войны. Николай Николаевич о нем и слышать не хотел, и когда Куропаткин подал на высочайшее имя прошение о зачислении его в действующую армию на любую должность, Николай II по поводу этого прошения сказал:

— Я лично ничего не имею против того, чтобы Куропаткину была предоставлена какая-либо должность, но великий князь и слышать не желает об этом.

В ставке, в присутствии великого князя, имя Куропаткина опасались называть.
* * *
Программа дня во время пребывания государя в Барановичах обычно повторялась: встав рано утром, Николай II отправлялся в сопровождении одного из своих лейб-казаков либо на охоту, либо па прогулку, во время которой делал много фотографических снимков. Это занятие очень интересовало царя. Редкое письмо к государыне не содержит примечания, сообщавшего, что «добыча сегодня была обильной, я снова сделал несколько прекрасных снимков».

Писал царь в Царское Село часто, и письма его занимали много страниц, на которых были подробно изложены все личные и государственный события. Императрица отвечала ему ежедневно и с большим вниманием и любовью следила за пребыванием царя в Барановичах. Некоторые письма ее были пропитаны исключительной нежностью и часто были наполнены поэзией. Так, например, однажды императрица писала: «Я твоя, а ты мой. Я заперла тебя в своем сердце, но потеряла ключ, и теперь Ты будешь всегда там». Это письмо является, собственно, вольным переводом самого старого из всех известных немецких стихотворений XI века, которое буквально звучит так:

Dass musst du gewiss sin.

Du bist verschlossen in meinen Herzen,

verloren ist der Schlüsselin,

da musst du immer drinne sin!..
Царь перечитывал письма императрицы по несколько раз. Он вскрывал их в устроенном немецким садовником из Ливадии саду. Затем долго прохаживался по дорожке, обдумывая прочитанное.

Если в ставке не было никаких спешных дел, то государь проводил время до обеда за физической работой: колол дрова, что очень любил, или сажал деревья. Но если и выпадало такое свободное утро, то вечер был насыщен государственной работой. Царь выслушал доклады, председательствовал на совещаниях, которые часто затягивались до рассвета.

Обычно, приезжая в ставку, Николай II привозил какие-либо директивы для великого князя. Иногда на этой почве между императором и главнокомандующим возникали споры. Часто эти директивы являлись напоминанием об обещании, данном Франции, быстро проводить начатое наступление. Эти напоминания государь подкреплял телеграммами, полученными от русского посла в Париже Извольского. В них указывалось на лихорадочное нетерпение, с которым Франция ждете результатов русского наступления. Подобный телеграммы поступали также от русского военного представителя во Франции, полковника графа Игнатьева, который от имени французского военного министерства настоятельно просил сосредоточить все силы против Германии и рассматривать Австрию, как quanite négligeabie.

Эти напоминания раздражают великого князя и в присутствии маркиза де Лагиш он заявляет, что Россия исполняет свои обязательства и проводит поход на Кенигсберг в самом ускоренном темпе. Большего от России ожидать нельзя.

Между тем, уже в самом начале наступления вскрываются тревожные признаки. Чувствуется недостаток снарядов. Уже тогда, в августовские дни 1914 гола, обсуждалось предложение фирмы Морган и Компания о поставке военного снаряжения из Америки.

Уже тогда…

А между тем всего только в феврале того же года военный министр Сухомлинов разразился на страницах «Биржевых Ведомостей» самонадеянной статьей «Россия хочет мира, но готова к войне», наделавшей много шума в политических кругах и без того уже тревожно бурлящей Европы.

— Россия готова! — писал Сухомлинов. — За последние пять лет в печати всего мира время от времени появлялись отрывочный сведения о разного рода мероприятиях военного ведомства в отношении боевой подготовки войск... Не составляет также секрета, что упраздняется целый ряд крепостей, служивших базой по прежним планам войны, но зато существуют оборонительные линии, с весьма серьезным фортификационным значением. Оставшиеся крепости у России есть полная возможность усилить и довести их оборонительные средства до высшего предела. Русская полевая артиллерия снабжена прекрасными орудиями, не только не уступающими образцовым французским и немецким орудиям, но во многих отношениях их превосходящими... Уроки прошлого не прошли даром. В будущих боях русской артиллерии никогда не придется жаловаться на недостаток снарядов. Артиллерия и снабжена большим комплектом и обеспечена правильно организованным подвозом снарядов... Военно-автомобильная часть поставлена в России весьма высоко. Военный телеграф стал достоянием всех родов оружия... Не забыто и воздухоплавание. В русской армии, как и в большинстве европейских, наибольшее значение придается аэропланам, а не дирижаблям, требующим весьма многого, в особенности в военное время... Русская армия — мы имеем право на это надеяться — явится, если бы обстоятельства к этому привели, не только громадной, но и хорошо обученной, хорошо вооруженной, снабженной всем, что дала новая техника военного дела...

И так далее, и так далее.

Трудно поверить, что военный министр такой обширной страны, как Россия, мог быть способным на столь необоснованное фанфаронство. Однако, уже на втором месяце войны русские армии начинают ощущать недостаток снарядов. В 1915 году этот недостаток становится катастрофическим, распространяется на ружейные патроны, и русская армия, отступающая с Карпат, оказывается вынужденной отбиваться от австрийских войск камнями. Вместо сапог она носит лапти, или попросту ходить босиком, a вместо винтовок запасным выдаются палки.

Сухомлинов, срыв крепости, не создал новых, а из обвинительного акта по делу о позорной сдаче ковенской крепости, продержавшейся всего только 11 дней, мы узнаем, что все батареи были слабой профили и заплывали в дождливое время грязью и водой. Порты были ниже всякой критики, казармы и убежища и капониры из кирпича, бруствера во многих местах обвалились и сползли вниз. Во рвах имелись железные решетки, затрудняющие их обстрел. В головном капонире форта № 4, от ветхости постройки кирпич сам вываливался из потолка, a вследствие оползней земли с валов из шести орудий капонира могли стрелять только два, да и то после того, как своими же снарядами разбита была бы решетка перед амбразурами. Проволочные заграждения были редки и так низки, что через них люди шагали свободно, колья в них шатались. Козырки на форту были так низки, что из-под них нельзя было стрелять, а бетонные доски на них поломаны и треснуты во многих местах.

За подобное состояние крепости ответственность понес генерал-от-кавалерии Григорьев, преданный военному суду и приговоренный к 15 годам каторжных работ. В письменных оправданиях Григорьев негодует: «почему же я один должен нести ответственность, раз я этой крепости не строил?»

Григорьев, конечно, оправдывается неубедительно: будучи комендантом Ковно в продолжении нескольких лет, он, тем самым нес полную ответственность за техническое состояние ее, и если не добился улучшений, то только из-за недостатка энергии, так как не сумел обратить внимание высших военных кругов на крупные дефекты укреплений. Если он видел, что крепость находится в плачевном состоянии, он мог ее вовсе не принимать.
* * *
В ставке государь замечает, что великий князь нервнее и суетливее, чем обычно. Даже речь стала, более беспокойной. Все больше проявляется контраст между скрытыми в характере главнокомандующего противоположностями, — Азией и Западной Европой.

Его любовь к России граничить с религиозностью и даже превосходить ее, но в то же время великий князь очарован Францией, — очарован так же, как и большинство петербургского общества.

Своим обязанностям великий князь предается самоотверженно и с полным сознанием чувства долга. Он редко покидает ставку и, если приходится это делать, то старается, чтобы отсутствие было самым кратким. По большей части он назначает свидание с каким-либо командиром в определенном пункте, куда тот обязан выехать. Для своих поездок великий князь пользуется специальным поездом, который состоит всего лишь из паровоза и салон-вагона.

Так как личность великого князя в солдатской среде была почти легендарной, многие командиры неоднократно просили главнокомандующего объехать войска, что, по их мнению, должно было произвести исключительное впечатление и вызвать новый подъем. Великий князь, однако, уклонялся от исполнения этих просьб, ссылаясь на обилие работы.

Интересна маленькая деталь сложной работы, возложенной на плечи этого высокого, прямого и уже седеющего человека, которого многие недоброжелатели называли деспотом: великий князь никогда не отдавал приказов на месте, а всегда диктовал их по возвращении в ставку.

Великолепен был вид главнокомандующего верхом. Как гусар, он был прекрасным и выносливым всадником. В его распоряжении находились отборные высокие породистые лошади, который вместе со всадником производили незабываемое впечатление.

Недоброжелателей у великого князя много. Его подчеркнутое презрение к тем, кого он не любит, и желание унизить того, кого следует наказать, кажутся многим преувеличенными. Кроме того, Николай Николаевич весьма любил выставить провинившегося в смешном виде, причем это делалось так, что несчастная жертва этого никогда не забывала.

Даже государь высказывал свое недоумение перед некоторыми поступками великого князя и старался подчас держаться от него на известном расстоянии. Правда, он высказывал свои чувства только в самом тесном кругу, причем императрица вполне разделяла эту точку зрения государя.

Николай II был очень наблюдателен. В своих письмах к императрице он очень образно описывает, как великий князь, прохаживаясь быстрыми и большими шагами по помещению, набрасывает планы, как всегда в новой, с иголочки, форме, появляется среди офицеров штаба, являясь образцом тщательности и устава, как он повелительно, резким, отрывистым голосом отдает приказы.

В день первого приезда государя в ставку, Николай Николаевич за ужином говорит:

— Ренненкампф уже приближается к Гумбинену. Самсонов перешел границу. Мои клещи через несколько дней начнут работать так, что у немцев перехватит дыхание. Им не останется ничего другого, как сдаться, или пустить пузыри в Балтийском море.