Первая до и после я хочу умереть в столетнем возрасте, с американским флагом на спине и звездой Техаса

Я испытал огромное облегчение и не подумал его скрывать. Мало того, я просто засиял от

радости.

- Так это же здорово! - воскликнул я.

- Но, сынок,- продолжала мать,- я не хочу, чтобы ты в такой трудный период доставлял

мне хлопоты. Пожалуйста, остепенись.

- Хорошо,- сказал я.- Обещаю.

Несколько недель я не говорил матери об этом деле ни слова. Но однажды, когда мы

сидели за столом на кухне, я огорошил ее неожиданными словами: "Это был плохой

человек". Я не стал рассказывать ей о любовных письмах - она и без того была несчастна.

Но спустя годы во время уборки она все-таки нашла их. И не очень-то удивилась. 18

Некоторое время Терри пытался поддерживать с нами контакт, присылая мне открытки на

день рождения и тому подобное. Однажды от него пришел конверт со стодолларовой

купюрой внутри. Я отдал его матери и сказал: "Не могла бы ты отослать ему эти деньги

обратно? Мне они не нужны". В конце концов я написал ему письмо, где, среди прочего,

посетовал, что не могу изменить фамилию, которую он дал мне. Я доступно объяснил ему,

что не хочу больше знаться ни с ним, ни с его семейством. После разрыва с Терри мы с

матерью значительно сблизились. Думаю, первое время она тяжело переживала

случившееся, а когда люди несчастны, они не принадлежат себе. Но когда развод стал

свершившимся фактом, мама очень быстро переменилась. Она как-то расслабилась,

словно сбросила с плеч тяжелую ношу. Правда, при этом она взвалила на себя другое

бремя, бремя матери-одиночки, но к этому ей было уже не привыкать. Следующие пять

лет мать оставалась одна.

Я изо всех сил старался быть хорошим сыном. Я хотел, чтобы она чувствовала, что на

меня можно положиться. Я лазил на крышу, чтобы развесить там для нее рождественские

гирлянды. А если я иногда угонял соседские машины, чтобы покататься. Что ж, это было

не большое преступление, без жертв. Когда она приходила с работы домой, мы вместе

ужинали и, выключив телевизор, разговаривали. Она учила меня ужинать при свечах,

прививала хорошие манеры. Приготовив что-нибудь на скорую руку, она зажигала свечи

и рассказывала мне о прожитом дне. Иногда разговор заходил о том, как тяжело ей

приходится на работе, где, по ее мнению, ее недооценивали, потому что она была всего

лишь секретаршей.

- А почему бы тебе не уйти оттуда? - спрашивал я.

- Нет, сынок, уходить нельзя,- отвечала она.- Надо пробиваться.

Иногда одного взгляда мне было вполне достаточно, чтобы понять, что день у нее был

особенно тяжелый. И если я слушал в такой момент пластинки (а любил я что потяжелее -

"Guns’n Roses", например), то сразу выключал этот грохот и, сказав: "Мама, это для тебя",

включал "Kenny G"; что, поверьте, было с моей стороны большой жертвой.

Я пытался морально поддерживать ее, потому что она столько для меня делала. По

мелочам. Каждую субботу она стирала и гладила пять рубашек, чтобы каждый день я мог

ходить в школу в свежей. Она знала, как много я тренируюсь и как голоден бываю после

школы, поэтому каждый день оставляла в холодильнике горшок приготовленного ею

соуса для спагетти, чтобы я мог перекусить в ожидании ужина. Она научила меня варить

макароны и проверять их на готовность, бросая макаронину в стену.

К тому времени я уже сам начал зарабатывать. В 1987 году, когда мне было пятнадцать, я

выступил в состязании триатлонистов в Лейк-Лэвоне, где участвовали значительно более

опытные спортсмены. Я занял тридцать второе место, буквально шокировав других

участников и зрителей, которые не могли поверить, что 15-летний подросток способен

выдержать такое испытание. На меня обратила внимание и освещавшая гонку пресса.

Тогда я сказал репортеру: "Думаю, что через несколько лет я поднимусь к вершине, а лет

через десять стану самым лучшим". Мои друзья, Стив Льюис в том числе, сочли мои

слова бахвальством. (В следующем году я финишировал пятым.)

В триатлоне платили хорошие деньги. Мой бумажник нежданно-негаданно стал

пополняться призовыми чеками, и я старался участвовать во всех соревнованиях, которые

только мог найти. Большинство состязаний имели строгие возрастные ограничения -

участвовать в них можно было лишь с 16 лет,- поэтому в заявках на участие я указывал19

липовую дату рождения. В профессиональных состязаниях я, конечно, пока не побеждал,

но в первую пятерку попадал раз за разом. Другие спортсмены звали меня Юниором. Но

не думайте, что все это давалось мне легко. В одном из первых профессиональных

соревнований по триатлону я по неопытности допустил серьезную ошибку: плохо поел

перед состязанием, ограничившись двумя булками с корицей и двумя стаканами кока-

колы. В итоге я "сдох" - не хватило энергии. Я первым вышел из воды, первым соскочил с

велосипеда, но на последнем этапе, во время бега, силы кончились. Мать, уже привыкшая

видеть меня в числе лидеров, ждала у финишной черты и не могла понять, куда я

запропастился. Не выдержав, она пошла навстречу и встретила меня на дистанции. Я едва

держался на ногах.

- Ну давай, ты же можешь,- принялась уговаривать она.

- Я выдохся,- сказал я.- Нет никаких сил.

- Понимаю,- сказала она,- Но сходить с дистанции все равно нельзя. Даже если тебе

придется идти к финишу шагом.

И я дошел шагом. Я начал обретать известность и среди местных велогонщиков. По

вторникам на образующей петлю вокруг пустующего поля старой дороге они проводили

кольцевые шоссейные гонки. Эти состязания были очень популярны среди серьезных

велосипедных клубов местного масштаба и собирали довольно большую толпу

болельщиков. Я выступал за клуб, спонсируемый владельцем велосипедного магазина

"Richardson Bike Mart" Хойтом, и мама купила мне ящик для инструментов, чтобы я мог

держать там все велосипедные запчасти и принадлежности. Она говорит, что до сих пор

помнит, как я крутил петлю за петлей вокруг поля, обгоняя других ребят. Мама не могла

нарадоваться, видя мою силу. А я был готов крутить педали из последних сил, чтобы

завоевать приз, даже если он составлял несчастные 100 долларов.

В велоспорте гонки различаются по категориям, в зависимости от степени мастерства

участников: в гонках 1-й категории участвуют самые сильные спортсмены, а в гонках 4-й

- начинающие. Естественно, в первое время я состязался в 4-й категории, но мне очень

хотелось подняться выше. Чтобы попасть на соревнования более высокой категории,

нужно было показать результаты, выиграть определенное количество гонок. Но я был

слишком нетерпелив и уговорил организаторов допустить меня к участию в гонке 3-й

категории, где выступали велосипедисты постарше и поопытнее. Организаторы сказали

мне: "Хорошо, но только не выигрывай". Дескать, если я привлеку к себе слишком много

внимания, может подняться шум из-за того, что мне позволили обойти требования,

касавшиеся перехода в другую категорию.

Я выиграл. Не смог сдержаться. Обошел всех. Разгорелся спор, что со мной делать. Кто-то

предлагал меня дисквалифицировать. Но поступили наоборот - меня "повысили".

Случилось так, что все четверо гонщиков 1-й категории, местные герои, выступали за

команду Хойта, и я начал тренироваться с ними - 16-летний пацан с солидными

мужчинами под тридцать.

Став в триатлоне "новичком года" общенационального масштаба, я понял, что мое

будущее - в спорте. Я зарабатывал примерно 20 тысяч долларов в год и завел целую

картотеку деловых знакомств. Мне нужны были спонсоры, которые брали бы на себя мои

авиаперелеты на соревнования и прочие расходы. Мать говорила мне: "Послушай, Лэнс,

если тебе суждено чего-то достичь, ты достигнешь этого своими силами, потому что

никто за тебя этого не сделает". 20

Мать была моим лучшим другом и самым надежным союзником. Она организовывала и

стимулировала меня, придавала мне энергии. "Если не будешь выкладываться на 110

процентов, успеха не будет",- внушала она мне.

Она привнесла в мои тренировки свой организационный талант. "Послушай, я не знаю,

что тебе нужно,- говорила она.- Поэтому сядь и подумай, все ли ты собрал, чтобы не

получилось так, что ты прибудешь на место и обнаружишь, что чего-то не хватает". Я

гордился ею, и мы были очень похожи; мы понимали друг друга с полуслова, так что нам

не приходилось много говорить. Мы просто читали мысли друг друга. Она всегда

находила возможность купить мне велосипед новейшей модели или дополнительные

аксессуары. У нее, кстати, до сих пор хранятся замененные мною педали и прочие детали,

потому что они стоили так дорого, что у матери не хватало духу выбросить их.

Мы и на соревнования ездили вместе – на 10-километровые забеги и состязания по

триатлону. Мы уже начали думать, что я мог бы стать олимпийцем. Счастливый

серебряный доллар был по-прежнему при мне, и на этот раз мать подарила мне брелок с

цифрами "1988" - годом следующих летних Олимпийских игр.

Каждый день после школы я совершал 10-километровую пробежку, а потом садился на

велосипед и весь вечер тренировался. На этих тренировках я научился любить Техас.

Природа его, при всем своем унылом однообразии, прекрасна. Едешь по проселкам среди

обширных пастбищ и хлопковых полей - и видишь вокруг лишь водонапорные башни,

зерновые элеваторы и полуразрушенные сараи. Трава вся выедена скотом, а земля похожа

на то, что остается на дне давно не мытой кофейной чашки. Иногда взору открываются

холмистые цветочные луга и одинокие мескитовые деревья самых причудливых форм. Но

большей частью техасская природа – это просто желто-бурого цвета прерия, где лишь

время от времени попадаются автозаправочные станции, а так – всюду поля, поля, поля,

поросшие бурой травой или засеянные хлопком. Плоско, пусто – и ветрено. Даллас

вообще считается одним из самых ветреных городов. Но меня это вполне устраивало.

Сопротивление силы воздуха.

Однажды на дороге меня сшиб грузовик. К тому времени я уже знал символику среднего

пальца и показал его водителю. Тот резко остановился, швырнул в меня пустую канистру

и погнался за мной. Я побежал, бросив свой "Mercier" на обочине. Разъяренный водитель

растоптал его. Но когда он уезжал, я запомнил его номер. Мама подала на шофера в суд -

и выиграла. Взамен покореженного она купила мне новый велосипед, "Raleigh" с

гоночными колесами.

Тогда на велосипеде у меня еще не было одометра, поэтому, когда мне нужно было знать

протяженность маршрута, матери приходилось проезжать его на машине. Когда бы я ни

просил ее измерить расстояние, она безропотно садилась в машину и ехала за мной, даже

если дело было к ночи. Это для меня 50 лишних километров не крюк, но для женщины,

которая только что измученная вернулась с работы, это было не так легко. Но она не

жаловалась.

Мы с матерью были предельно откровенны друг с другом. Она доверяла мне полностью.

Я делал, что хотел, и, интересно отметить, что бы ни делал, всегда ей рассказывал. Я

никогда ее не обманывал. Если мне хотелось подольше погулять, никто меня не

останавливал. В то время как большинству детей приходилось убегать на вечерние

прогулки тайком, я выходил через парадную дверь. 21

Возможно, я несколько злоупотреблял ее доверием. Я был гиперактивным ребенком и

легко мог попасть в беду. В Плано хватает широких бульваров и полей, так и

заманивающих в неприятности подростка на велосипеде или за рулем автомобиля. Я

носился по городским проспектам, увертываясь от машин и проскакивая светофоры, и

доезжал таким образом до самого центра Далласа. Мне нравилось кататься по городу с

интенсивным движением - это было настоящим испытанием.

Мой новый и такой красивый "Raleigh" оставался у меня очень недолго - вскоре я

искорежил его и чуть не погиб сам. Это случилось во время одной из таких поездок по

городу, когда я пытался угнаться за светофорами. Мне удалось проехать на зеленый свет

пять светофоров подряд, но, когда я подъезжал к гигантскому перекрестку двух

шестиполосных магистралей, зеленый свет сменился желтым. Я решил проскочить - как

проскакивал всегда... до этого случая.

Я уже пересек три полосы, когда загорелся красный. Пересекая четвертую полосу, я краем

глаза увидел женщину в "Ford Bronco". Она меня не видела, поэтому нажала на газ - и

врезалась в меня. Я полетел головой вперед через дорогу. Шлема у меня не было. Я

приземлился на голову и откатился к тротуару.

Я был один и к тому же без документов. Я попытался подняться. Но меня уже окружила

толпа, и кто-то сказал: "Нет-нет, не шевелись!" Так я лежал и ждал "скорую помощь", а

дама, сбившая меня, тряслась в истерике. Прибывшая машина "скорой помощи" отвезла

меня в больницу. Я был в состоянии назвать номер домашнего телефона, и они позвонили

матери, которая тоже впала в истерику. У меня диагностировали сотрясение мозга и

наложили на голову и на ногу с зияющей раной несколько швов, а на вывихнутое колено -

шину. Что же касается велосипеда, то он превратился в груду металлолома.

Я объяснил лечившему меня врачу, что готовлюсь к соревнованию по триатлону, которое

должно пройти через шесть дней в Луисвилле. Доктор ответил: "И думать об этом нечего.

Ты не сможешь ничем заниматься три недели. Ни бегать, ни даже ходить".

Больницу я покинул на следующий день, прихрамывая, морщась от боли и с горечью

думая о предстоящем периоде бездействия. Но, посидев пару дней дома, я ужасно

заскучал и пошел немного поиграть в гольф, несмотря на шину на ноге. Движение

наполнило меня бодрящей энергией. Я снял шину с ноги. "Не так уж все и плохо",-

подумалось мне.

На четвертый день я уже забыл о происшествии. Самочувствие было отличное. Я

записался на участие в соревновании и сообщил об этом матери:

- Я буду участвовать.

Она сказала лишь:

- Хорошо.

Я позвонил другу и попросил у него велосипед. Потом отправился в ванную и снял с ноги

швы. На голове швы я решил оставить, поскольку они все равно будут прикрыты

купальной шапочкой. Потом я прорезал дыры в обуви, чтобы не натирало рану на ноге.

На следующий день рано утром я уже стоял на линии старта. Из воды я вышел первым.

Первым спрыгнул с велосипеда. В беге на 10 километров финишировал третьим. Днем22

позже в местной газете вышла большая статья о том, как меня сбила машина и как это не

помешало мне занять третье место. Неделю спустя мы с матерью получили письмо от

доктора. "Не могу поверить",- писал он.

Ничто, казалось, не могло заставить меня сбавить темп. Я люблю скорость во всех ее

проявлениях, и еще в подростковом возрасте воспылал страстью к скоростным

автомобилям. На призовые, полученные на соревнованиях по триатлону, я первым делом

купил себе подержанный красный "Fiat", на котором гонял по Плано - без прав.

Однажды, будучи уже в 11-м классе, я проявил настоящее мастерство в области вождения,

которым мои друзья восхищаются до сих пор. С несколькими одноклассниками я ехал по

двухрядной улице, когда на нашем пути оказались два каких-то тихохода.

Я нетерпеливо нажал на педаль газа. Мой "Fiat" проскочил между впереди идущими

машинами. Проскочил впритирку; щель между машинами была такова, что можно было

протянуть руку и сунуть палец в раскрытые от изумления рты других водителей.

Я выезжал на машине по вечерам, что без сопровождения взрослых было запрещено. Как-

то под Рождество я подрабатывал в магазине игрушек "Toys ‘n Us", помогая клиентам

донести покупки до машины. Стив Льюис нашел похожую работу в "Target". Мы оба

работали в вечернюю смену, поэтому наши родители позволяли нам добираться до места

на машинах. Зря они нам позволяли. Мы со Стивом устраивали гонки, выжимая на

городских улицах до 130-140 километров в час.

У Стива был "Pontiac Trans Am", а я к тому времени сменил "Fiat" на "Camaro" IROC Z28 -

это была не машина, а зверь. Я был уже в том возрасте, когда машина для меня значила

больше, чем что-либо другое. Джим Хойт помог мне купить ее, подписав документы о

покупке в кредит, и я выплачивал все ежемесячные взносы и страховку. Это была

скоростная машина, и время от времени по вечерам мы выезжали на длинный прямой

участок Форест-лейн, где при ограничении скорости в 70 километров в час мы

разгонялись до 180-190.

У меня было два круга друзей: товарищи по школе, с которыми я кутил, и друзья -

спортсмены - велогонщики, бегуны и триатлеты, многие из которых были уже зрелыми

мужчинами. Со стороны школьных товарищей, занимавших более высокое социальное

положение, существовал определенный прессинг, но тягаться с ними по стилю жизни мы

с матерью все равно не могли, поэтому даже не пытались. В то время как другие дети

разъезжали на дорогих машинах, подаренных родителями, я ездил на том, что купил за

свои кровные.

И все-таки временами я чувствовал себя изгоем. Я был парнем, который занимается не

тем спортом и носит одежду не тех фирм, что большинство. Кто-то из моих приятелей

как-то сказал мне: "Я бы на твоем месте постеснялся носить эти шорты с лайкрой". Я

лишь пожал плечами. В обществе существовал неписаный дресс-код: все "приличные"

люди должны были ходить в униформе с лейблом "Polo". Может, они и не догадывались

об этом, но их одежда была именно униформой. Одинаковые брюки, обувь, ремни,

бумажники, головные уборы. В общем, полное единообразие - и я был категорически

против.

Как-то осенью, уже заканчивая школу, я принял участие в важной юниорской велогонке

на время в Мориарти, штат Нью-Мексико. Условия гонки были идеальные, чтобы

показать отличное время: 19 километров по прямой, ровной дороге при очень слабом23

ветре. Маршрут пролегал по шоссе, и мимо то и дело проносились грузовики, обдавая нас

волной горячего воздуха. Молодые гонщики ехали туда бить рекорды и заявить о себе.

Стоял сентябрь, но в Техасе было еще жарко, поэтому я много вещей не брал. Утром в

день гонки я встал в 6:00 и отправился на тренировку. Меня обдало холодной свежестью

горного воздуха. Все, что было на мне из одежды,- это лишь шорты и гоночная майка с

короткими рукавами. Проехав пять минут, я буквально окоченел от холода и понял, что

долго так не выдержу. Я вернулся в номер.

- Мама, на улице так холодно, что я не могу ехать. Мне нужна куртка или что-нибудь

такое.

Мы порылись в нашем багаже, но ни одной теплой вещи не нашли. Я ничего с собой не

Мама сказала:

- Возьми хотя бы мою ветровку.

Она вытащила из сумки свою маленькую розовую курточку. Я уже говорил вам, какой

невысокой и худенькой была моя мать. Куртка выглядела как снятая с детской куклы.

- Я возьму ее,- сказал я.

Так я замерз.

Я отправился на тренировку. Рукава куртки едва доходили мне до локтей, и она вообще

была мне мала, но я не снимал ее все 45 минут разминки. В ней же я прибыл в зону старта.

В гонке на время чрезвычайно важно быть разогретым, потому что, когда говорят:

"Марш!", у тебя нет времени на раскачку, ты должен быть готов стартовать и мчаться изо

всех сил все 19 километров. Но мне было холодно даже в куртке.

В отчаянии я сказал:

- Мама, заведи машину и включи печку на полную мощность.

Она завела машину, включила печку. Я влез в салон.

- Скажешь, когда подойдет мое время стартовать,- сказал я матери. Так я разогревался

перед стартом.

Наконец подошла моя очередь. Я вылез из машины и сел в седло. Подъехал к линии

старта - и в путь. Тогда я улучшил рекорд трассы на 45 секунд.

Те вещи, которые были важны для жителей Плано, для меня начинали иметь все меньше и

меньше значения. Школа и праздные развлечения отошли на второй план. Главным была

только моя цель - стать спортсменом мирового класса. Обладание домиком у дороги

рядом с сельским магазином не отвечало моим амбициям. У меня была скоростная

машина и в бумажнике водились деньги, и все это пришло благодаря победам в спорте, в

котором никто из моих товарищей по школе ничего не понимал и которым совершенно не

интересовался. 24

Мои тренировочные заезды становились все более продолжительными. Иногда мы

компанией отправлялись в турпоход или покататься на озере на водных лыжах, и если все

возвращались оттуда на машинах, то я в полном одиночестве ехал домой на велосипеде.

Однажды после такого турпохода мне пришлось ехать домой почти 100 километров - от

самого Тексома.

Даже учителя в школе, казалось, не понимали, чем я занимаюсь. Во время второго

семестра в выпускном классе Федерация велоспорта США пригласила меня приехать в

Колорадо-Спрингс на сбор юниорской национальной команды, а потом отправиться на

первые в моей жизни международные соревнования - юниорский чемпионат мира 1990

года в Москве. Они, видно, прослышали о моем выступлении в Нью-Мексико.

Но администрация школы возражала. У них была строгая политика: никаких

неоправданных отлучек. Вы скажете, что моя поездка в Москву принесла бы школе

известность и что она должна была бы гордиться тем, что один из ее выпускников в

перспективе может стать участником Олимпийских игр, но они так не считали.

Впрочем, я все равно поехал в Колорадо-Спрингс, а потом - и в Москву. Для уровня

юниорского чемпионата я был еще дилетантом; я был сгустком сырой энергии, но не имел

представления о тактике и не умел рассчитывать темп. Несколько кругов я лидировал, а

потом увял, растратив силы в слишком ранней атаке. Тем не менее на федерацию

впечатление мне произвести удалось, а русский тренер всем говорил, что я самый лучший

юный гонщик, каких он видел за годы своей карьеры.

Я был в отъезде шесть недель. Вернувшись в марте, я узнал, что из-за пропущенных

уроков мне были выставлены сплошные нули. Комиссия из шести администраторов

школы пригласила на встречу меня и мою мать, и нам было сказано, что, если я в

ближайшие недели не ликвидирую задолженность по всем предметам, мне не выдадут

аттестат. Мы с мамой были ошеломлены.

- Но я никак не успею сделать это за столь короткое время,- сказал я им.

Разжалобить их не удалось.

- Но ты ведь не пасуешь перед трудностями,- язвительно произнес один из членов

комиссии.

Я в упор посмотрел на них. Я прекрасно понимал, что, если бы я играл в футбол, носил

рубашку-поло и мои родители были членами загородного клуба Аос-Риоса, отношение ко

мне было бы совсем другим.

- Заседание окончено,- сказал я.

Мы с матерью встали и ушли. У нас уже были оплачены участие в официальной

церемонии и на выпускном балу, куплен академический костюм - мантия с головным

убором. Мама сказала мне: "Оставайся в школе до окончания уроков, а я все устрою

раньше, чем ты вернешься домой".

Она вернулась к себе в офис и обзвонила все частные школы Далласа, какие только нашла

в телефонном справочнике. Она просила, чтобы они приняли меня, а потом признавалась,

что не в состоянии платить за обучение, так не возьмут ли они меня бесплатно? "Он25